Социальное неравенство. Альтернативный взгляд

Рост неравенства во вкладе в производство приведет и к политическим последствиям. Сегодня даже убежденные сторонники либеральных экономических концепций продолжают по инерции мыслить в логике представлений о неравенстве, характерных для начала XX в. Им кажется, что если не их собственное, то значительная часть богатства вообще создана за счет эксплуатации бедных и обездоленных. В отсталых коррумпированных странах или государствах, где доля природной ренты в ВВП высока, это еще остается так, но в богатых развитых странах эта парадигма уже по факту устарела. Понимание данного факта станет широко распространенным после долгих политических и социальных дискуссий. Однако, когда это понимание настигнет те 5–10 % населения, которые производят большую часть общественного богатства, существующая социальная и политическая системы подвергнутся серьезным испытаниям.

На протяжении истории перераспределительной политики государства мы наблюдали неравенство в потреблении, а не в производстве.

Довольно легко перераспределить излишки богатых, отдав их нуждающимся, особенно когда даже среди состоятельных людей распространено убеждение, что большинство состояний унаследовано или нажито не совсем честным путем.

Труднее будет перераспределять от тех, кто понимает, что потребляет меньше своего личного вклада в создание общественного богатства, в пользу тех, кого в соответствии с понятиями всех предшествующих эпох сложно было бы назвать нуждающимися.

Не так просто объяснить, для чего в подобной системе необходимо всеобщее избирательное право и подотчетные непроизводящему большинству политические структуры, решающие, как забрать излишки у одних и передать другим.

Раньше создание внешних по отношению к богатым перераспределительных политических структур оправдывалось в том числе тем, что равенство возможностей игроков на старте более эффективно для реализации экономического потенциала всей системы в целом.

Но если равенство возможностей уже было предоставлено, и к определенному возрасту одни вносят в общественное благосостояние на порядок больший вклад, нежели другие? Если политические структуры в реальности не служат ничему, кроме манипуляции большинством? Причем манипуляции, осуществляемой силами талантливых представителей масштабируемой группы специальностей.

Разве те немногие, кто доказал компетентность и общественную полезность, кто уже обеспечивает большинство, не лучше понимают, как правильно структурировать ту помощь, которую они оказывают меньшинству?

Дискуссия о соотношении масштабов благотворительности и вмешательства, облагодетельствованных в управлении структурой благодеяний, более чем оправдана. И она создает серьезные угрозы для концепции всеобщего избирательного права, о которой мы будем подробно говорить ниже. Вопрос о большем объеме политических прав для продуктивного меньшинства вполне закономерен. Ведь если формулировать предельно жестко, то иждивенцев не спрашивают о том, как правильно их облагодетельствовать. И даже если бы спрашивали, то интеллектуальные способности вопрошаемых часто не позволили бы им дать ответ, максимально соответствующий их же собственным интересам.

Сегодня в условиях доминирования левого дискурса и религиозном отношении к равенству и демократии очень сложно представить политическое движение созидающего меньшинства под лозунгами «зачем иждивенцам право голоса». Однако в истории много раз происходили события, которые невозможно было даже представить за несколько десятилетий до этого.

На мой взгляд, подробное разъяснение того, что мы давно не живем в мире, где меньшинство эксплуатирует большинство, а наоборот – скорее содержит последних, станет полезным, поскольку в настоящий момент весь идеологический пейзаж занят левой пропагандой, выпячивающей рост неравенства денежных доходов в развитых странах и полностью игнорирующей иные тенденции.

2.2. Глобализация и изменения неравенства в масштабах планеты

Если рассматривать неравенство денежных доходов не внутри развитых стран, а в масштабах всей планеты, то вместо роста неравенства денежных доходов мы увидим некоторое его снижение в течение последних 30 лет.

Коэффициент Джини по денежным доходам для всего человечества в целом возрастал с начала XIX в. до второй половины 1980-х гг., с 1988 г. и по сегодняшний день стал снижаться^[18]. Еще в 1988 г. соотношение глобального к внутристрановому неравенству составляло 80 % к 20 %, а уже в 2013 г. – 65 % к 35 % соответственно^[19].

Долгосрочный рост глобального неравенства доходов был связан с тем, что развитые страны в течение XIX и большей части ХХ вв. проводили индустриализацию, социальную модернизацию и внедрение инноваций гораздо более быстрыми темпами, чем остальной мир. До середины 1980-х гг. разрыв в уровне доходов между населением развитых и развивающихся стран только нарастал.

В конце ХХ в., во-первых, был дискредитирован советский проект, что, с одной стороны, снизило в развивающихся странах число вредных экономических экспериментов левого толка, а с другой – лишило многие архаичные диктатуры легитимности, построенной на защите от социалистической угрозы.

Во-вторых, развивались тенденции, которые принято называть глобализацией: снижение таможенных барьеров, резкое увеличение объемов международной торговли, облегчение международного перетока капитала и рабочей силы и т. д.

Открытость рынков развитых стран способствовала быстрому росту в некоторых развивающихся странах экспортоориентированной промышленности, а приход в развивающиеся страны транснациональных компаний и международных инвесторов способствовал быстрому перетоку инноваций, прогрессивным изменениям в институциональной среде, и, как следствие, росту производительности труда и валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения.

В развивающихся странах, по оценке Всемирного банка, доля населения, живущего в условиях крайней бедности, снизилась с 37 % в 1990 г. до 2,1 % в 2018 г. Таким образом, за этот период возник второй (после стран т. н. «золотого миллиарда») миллиард людей на планете, чей уровень жизни и доходы примерно соответствуют уровню жизни среднего класса развитых стран.

Помимо 3–4 млрд землян, выигравших в результате глобализации, у данного процесса были и свои проигравшие, к которым в первую очередь относится нижний средний класс развитых стран общей численностью около 400 млн человек.

Многие производства и низкоквалифицированные рабочие места были перенесены из развитых стран в развивающиеся. Даже в тех случаях, когда производства не переносились, рост зарплат низкоквалифицированных работников в развитых странах сдерживался конкуренцией с аналогичными производствами в развивающихся странах с дешевой рабочей силой. На практике подобные производства в развитых странах имели очень ограниченные возможности повышать зарплаты своим рабочим, и так получающим в несколько раз больше абсолютно аналогичных рабочих в развивающихся странах.

Бранко Миланович в книге «Глобальное неравенство» приводит следующую таблицу^[20] (табл. 1) данных о реальных доходах различных доходных групп мирового населения за 1988–2008 гг. Как видно из таблицы, 80 % мирового населения за эти годы заметно увеличили собственные доходы, и лишь у 15 % они выросли незначительно либо не поднимались совсем. Большая часть из последней группы относится к нижнему среднему классу развитых стран.

На графике (рис. 1) показан относительный (процентный) выигрыш в реальном доходе домохозяйства на душу населения (измеренный в международных долларах 2005 г.) между 1988 и 2008 гг. в различных точках глобального распределения доходов (начиная от беднейшего мирового перцентиля, 5 %, до богатейшего, 100 %). Выигрыш в реальных доходах был самым большим для людей около 50-го перцентиля глобального распределения доходов (медиана; точка А) и среди богатейших (верхний 1 %; точка С). Выигрыш был самым маленьким для находящихся около 80-го перцентиля мирового распределения (точка B), большая часть из которых входят в низший средний класс богатой части мира.

Существует долговременное исследование зарплат в различных городах мира, проводимое UBS (Union Bank of Switzerland)^[21], уже несколько десятилетий. В нем по одной номенклатуре специальностей по каждому году приводятся текущие зарплаты по городам в текущих долларах.

Если выделить группу бедных городов (Мумбай, Манила, Каир, Джакарта, Мехико) и группу богатых городов (Цюрих, Лондон, Париж, Токио, Нью-Йорк) и сопоставить эти две группы по среднему уровню доходов представителей одних и тех же специальностей с одинаковыми функциями то можно увидеть следующее. В 1988 начальник отдела в бедных городах получал в 13 раз меньше начальника отдела в богатых городах, а в 2018 г. – в 5,5 раза меньше; повар – в 1988 г. в 12 раз меньше, а в 2018 г. – в 8 раз; водитель автобуса – в 18 раз, а в 2018 г. – в 12,5 раза; автомеханик – в 1988 г. в 20 раз, а в 2018 г. – в 14 раз меньше.

В то же самое время среди высококвалифицированных сотрудников в развитых странах рост доходов продолжался, ибо финансисты лондонского Сити, профессора Гарварда или инженеры NASA испытывают гораздо меньшую конкуренцию с работниками в Индии и Китае, нежели рабочие сталелитейных заводов или операторы в колл-центре.

Помимо переноса производств рабочая сила из развивающихся стран массово переезжала в развитые, напрямую конкурируя по зарплатам и сдерживая их рост в первую очередь среди низкоквалифицированных сотрудников.

Среди высококвалифицированной рабочей силы процесс был скорее обратным, высококвалифицированные рабочие тоже эмигрировали из развивающихся стран в развитые, однако зачастую вместе с ними туда же мигрировали сложные функции и высококвалифицированные рабочие места.

Штаб-квартиры транснациональных компаний находятся преимущественно в развитых странах, это можно рассматривать как экспорт управленческих услуг из развитых стран в развивающиеся. Он создает в развитых странах дополнительные высококвалифицированные рабочие места. Центры НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки) крупных корпораций также расположены преимущественно в развитых странах. Поток студентов из развивающихся стран в развитые создает дополнительные высококвалифицированные рабочие места в сфере образования и т. д.

Помимо этого, ежегодно в мире страну проживания меняют более 100 000 миллионеров^[22]. Большая часть этого потока – миллионеры, переезжающие из бедных развивающихся стран в богатые развитые. Стабильный приток миллионеров в развитые страны очевидно увеличивает в них неравенство.

Таким образом, мы наблюдаем, что рост неравенства денежных доходов в развитых странах сопровождается снижением неравенства денежных доходов в масштабе всего населения Земли.

Низкоквалифицированные низкодоходные слои населения в развитых странах в объективном выражении не обеднели, но и не улучшили своего положения в течение длительного времени. В воспринимаемой реальности их относительное положение в сравнении с верхним средним классом развитых стран ухудшилось. Однако данный процесс был компенсирован заметным сокращением разрыва между доходами низкоквалифицированных рабочих в развитых и развивающихся странах.

Справедливо ли что в 1988 г. зарплата водителя автобуса в городах из богатых стран превышала зарплату точно такого же (и, как правило, работающего больше часов в неделю) водителя из бедных стран в 18 раз? Если к в 2018 г. эта разница сократилась до 12,5 раз, то наверное мир стал более справедлив? Да, за то же время разница в зарплате водителя автобуса в богатом городе и банкира в богатом городе возросла. Однако почему мы должны больше переживать о разнице в зарплате и так по мировым меркам богатого водителя автобуса из богатого города с банкиром, а не радоваться прогрессу доходов действительно бедного водителя автобуса из бедного города?

В целом текущие процессы характеризуют выравнивание диспропорций в доходах низкоквалифицированной рабочей силы в мировом масштабе при одновременном увеличении концентрации богатых и высококвалифицированных в узком числе развитых стран.

Довольно сложно назвать данные изменения несправедливыми. Бедные в богатых странах любят говорить о несправедливости разрыва своих доходов с доходами богатых в богатых странах, но масштаб разрыва их дохода с бедными в бедных странах гораздо более несправедлив.

Лучшей иллюстрацией этого уровня несправедливости является распределение т. н. «премии за гражданство» между различными доходными группами разных стран. Например, доходы шведов в среднем выше доходов жителей Конго в 72 раза. При этом доходы 10 % самых богатых шведов превышают доходы 10 % самых богатых конголезцев в 47 раз, а доходы 10 % самых бедных шведов превышают доходы 10 % самых бедных конголезцев в 105 раз^[23]. И это касается не только Швеции. Чем беднее человек в развитой стране, тем больше его доход повышается за счет «премии за гражданство» в сравнении с аналогичными по доходной группе жителями бедных стран.

При анализе данных тенденций возникает еще один важный момент. Если условно взять беднейшие 10 % населения Швеции, то они не просто получают в 105 раз больше, нежели беднейшие 10 % населения Конго. Малообеспеченные слои населения развитых стран – преимущественно иждивенцы, живущие на различных социальных пособиях, выплачиваемых за счет налогов работающих шведов. Рассматривая ситуацию с позиций общечеловеческих ценностей и глобальной справедливости, совершенно непонятно, почему работающие шведы должны обеспечивать неработающим в 105 раз более высокий доход, нежели нуждающимся конголезцам.

Если мы говорим о какой-то глобальной справедливости, то следует распределять ресурсы мировым обездоленным поровну или по крайней мере в иных пропорциях, нежели существующие. Но по иронии судьбы именно происходящее изменение данных пропорций в мировом масштабе в более «справедливую» сторону называется левыми авторами ростом несправедливости. Относительные потери 5 % мирового населения подчеркиваются левой пропагандой, при том, что и относительный, и абсолютный выигрыш 50–60 % мирового населения прямо игнорируется. Каковы бы ни были относительные потери нижнего среднего класса богатых стран, составляющие 5 % мирового населения, общая направленность происходящих процессов абсолютно «справедлива» в мировом масштабе.

Описанная ранее глобальная диспропорция, скорее всего, будет и далее сокращаться. Причем преимущественно за счет тех, кто получает огромную незаслуженную премию, – нижних доходных групп в богатых странах.

Бранко Миланович^[24] в книге о глобальном неравенстве пишет следующее: если в начале XIX в. экономическое благополучие людей, не важно, жили они в Англии, России или Китае, зависело от того, в какой семье (богатой или бедной) они родились, а страна рождения имела второстепенное значение, то ко второй половине ХХ в. ситуация кардинально поменялась. Уровень благополучия большинства землян стал в первую очередь определяться местом их рождения (в случае эмиграции – местом жизни) и в гораздо меньшей степени – состоянием их родителей. Совершенно непонятно, почему не заслуженные личным трудом преимущества, обусловленные местом рождения, воспринимаются современным левым мейнстримом как более справедливые, нежели не заслуженные личным трудом преимущества, связанные с состоянием родителей. Просто основными потребителями той литературы по неравенству, которая представляет собой современный мейнстрим, является средний класс развитых стран, которому неприятно осознавать, что он что-то получил незаслуженно.

Высказанные выше тезисы не новы, и в принципе я не стал бы на них останавливаться, если бы не один факт. В рамках многочисленных дискуссий по поводу неравенства с различными людьми и даже людьми, профессионально занимающимися экономикой, не раз замечал, что подавляющее большинство этого факта просто не знают или не хотят его замечать.

Это крайне характерный момент влияния господствующего идеологического дискурса на содержание экономических дискуссий. И рост неравенства в развитых странах, и снижение неравенства в масштабах мира в целом достаточно хорошо изучены и описаны. Данные процессы друг другу не противоречат. Однако нарратив про растущее неравенство полностью вытесняет из сознания большинства факты и исследования, рассказывающие про снижение неравенства и несправедливости в целом в масштабах планеты.

Глава 3
Реальные издержки экономического неравенства

Данная книга не ставит задачей подробное рассмотрение или оспаривание всех возможных механизмов негативного влияния экономического неравенства на различные сферы общественной жизни. Некоторые из подобных механизмов не вызывают сомнений даже у меня. Например, очевидно, что доходы родителей в целом влияют на неравенство возможностей детей получать образование и их доступ к социальным лифтам, поэтому высокий уровень неравенства может способствовать тому, что талантливые дети из бедных семей не смогут в полной мере реализовать свой талант на пользу общества, а бесталанные из богатых окажутся на руководящих позициях и будут принимать не оптимальные для системы решения. Об этом и других реальных негативных последствиях неравенства найдется кому рассказать и без меня.

В данной главе мое внимание будет сосредоточено лишь на тех связанных с экономическим неравенством проблемах, негативное последствия которых, на мой взгляд, сегодня переоценено.

3.1. Проблема элитного сверхпотребления

Под сверхпотреблением я понимаю подчеркнуто нерациональное использование ресурсов ради демонстрации социального статуса. В крайних формах оно выглядит как кидание золотых кубков в море после тоста, растворение в вине жемчуга, строительство дворца изо льда русской царицей Анной Иоанновной или намеренное сожжение дворца в качестве развлечения на празднике Петром Великим. В умеренной современности сверхпотребление чаще выражается в больших яхтах, роскошных автомобилях и прочих расходах, которые выглядят особенно несправедливо в сравнении с тем, как много голодающих детей Африки можно было бы накормить на эти деньги.

Именно сверхпотребление, как правило, вызывает наиболее сильную негативную реакцию со стороны большинства населения. То есть, помимо, собственно, подчеркнуто нерационального расходования ресурсов, сверхпотребление негативно влияет на всеобщее благосостояние и через такие механизмы как рост социальной напряженности и так далее.

Тем не менее и в этом случае существует несколько важных оговорок:

1. Сверхпотребление не является прерогативой богатых и, более того, даже функцией от богатства. Множество богачей живут подчеркнуто скромно, в то время как отдельные представители среднего класса часто из кожи вон лезут, чтобы пустить пыль в глаза демонстративным потреблением элитных товаров или услуг, часто в долг.

У Броделя^[25] очень ярко описана ситуация, когда в XV–XVIII вв. в Западной Европе параллельно сосуществовали два мира: в Голландии, Венеции и торговых городах Франции среди богатых людей было принято одеваться на улице максимально скромно, да и дома среди многих купеческих фамилий считалось дурным тоном проявлять излишнюю роскошь. В то же время при дворах французского и английского королей дворянство, которое зачастую было во много раз беднее описанного выше купечества и обременено огромными долгами, подчеркнуто разбрасывало деньги, ведя демонстративно расточительный образ жизни.

Никто не мешал купцам купаться в роскоши, а дворянам быть экономными. Тем не менее одни брали в долг, чтобы спустить деньги на наряды и карточные игры, другие воздерживались от демонстративных трат, будучи во много раз богаче (в обеих стратах, безусловно, встречались разные стратегии поведения, я говорю о преобладающих).

В современной Скандинавии среди богатых людей в целом считается дурным тоном акцентировать внимание на своем финансовом благополучии, а в странах Персидского залива или России 1990–2000-х гг. и среди богатых, и среди тянущегося за ними среднего класса, напротив, считалось правильным изо всех сил демонстрировать потребление элитных товаров сверх своих объективных возможностей. Следует отметить, что в России данная социальная норма стала менее ярко выраженной в 2010-е гг.

Таким образом, издержки сверхпотребления связаны не столько с самим фактом наличия имущественного неравенства, сколько с культурными и социальными установками, позволяющими либо поощряющими демонстрацию этого неравенства. Очевидно, что если бы имущественного неравенства не было вовсе, то никто и не смог бы его проявлять столь расточительным способом. Однако при одинаково высоком уровне фактического неравенства легко могут существовать как общества, в которых демонстративное потребление богатых считается нормой и на него расходуется значимый процент ВВП (Франция XVII–XVIII вв., Россия второй половины XVIII в. и начала XXI в., современные монархии Персидского залива), так и общества, демонстративное потребление в которых распространено меньше и социально осуждаемо (Голландия Нового времени, современная Скандинавия).

Это означает, что вопрос минимизации сверхпотребления лежит скорее в области культуры и в меньшей степени государственной политики (хотя прогрессивное налогообложение элитного потребления можно всячески приветствовать), нежели в области фактического неравенства в доходах или во владении капиталом.

2. Можно рассматривать сверхпотребление не как абсолютное зло, которое следует исключить из жизни любым способом, а как неизбежные издержки более эффективной организации экономической системы.

К примеру, в СССР расходы на сверхпотребление в рамках экономики были крайне незначительны. Даже партийная элита по мировым меркам жила весьма скромно, а возможности теневых цеховиков или представителей преступного мира конвертировать деньги в приобретение потребительских благ элитного уровня были ограничены. Однако советская система в целом оказалась экономически малоэффективной. Потери от ограничения предпринимательской инициативы для системы в целом были на порядок больше, чем любая возможная экономия общественных ресурсов на сверхпотреблении элит.

Возможность сверхпотребления, а также перспектива передать эту возможность своим детям является мощнейшим стимулом к труду и инновациям. Очень многие граждане СССР, которые были потенциально способны внести в развитие экономики серьезный вклад, зарабатывая свое право на сверхпотребление, вместо этого праздно проводили время, ибо уровень их реального потребления в рамках данной экономической системы очень мало зависел от приложенных ими усилий, а соответственно, отсутствовали и стимулы такие усилия прилагать.

3. Дом на Лазурном Берегу может быть продан за несколько сот миллионов долларов, однако себестоимость собственно строительства подобного дома измеряется единицами миллионов долларов. Разница между ценой и себестоимостью объясняется исключительно тем, что многие богатые люди хотят иметь дом в определенных районах Лазурного побережья, и как следствие там формируются астрономические цены на землю. Стоимость антиквариата, предметов искусства или крупных бриллиантов определяется не тем, что человечество потратило огромные физические ресурсы на их создание, а их редкостью и тем, что состоятельные люди стремятся обладать именно этим предметом.

Даже в наиболее осязаемых секторах роскошного потребления типа украшений или супердорогих автомобилей, заметной составляющей их себестоимости являются не груды золота и миллионы человеко-часов, а символический капитал. Себестоимость складывается из участия в рекламе моделей и знаменитостей, содержания бутиков на дорогих торговых улицах, стоимость аренды на которых высока по тем же причинам, что и стоимость дома на Лазурном Берегу, и других подобных вещей, которые сложно напрямую сопоставлять с ресурсами, расходуемыми для производства товаров массового спроса.

Необходимо понимать, что отказ миллиардера от покупки часов за миллион долларов автоматически не создаст несколько тысяч лишних тонн зерна для африканских детей, равно как отказ от строительства дома на Лазурном побережье не может быть прямо конвертирован в строительство тысячи домов для среднего класса в французской глубинке. На тысячу домов для среднего класса уйдет в 100–200 раз больше бетона, металла и человеко-часов работы, нежели на роскошный особняк на Лазурном Берегу. Хотя рыночная стоимость подобного особняка может при этом равняться рыночной стоимости указанной тысячи домов.

4. Массовое сознание, как правило, сильно переоценивает масштабы роскошного сверхпотребления. Приведем несколько цифр для сравнения:

Оборот сети Wallmart за 2019 г. составил 514 млрд долларов. Столько недорогих товаров продает пусть и крупная, но одна сеть магазинов «для всех» из нескольких тысяч существующих в мире. Продажи компании «Тойота», производящей автомобили для среднего класса, составили в 2019 г. 273 млрд долларов, а корпорации Apple – 266 млрд долларов.

За 2019 г. мировой рынок яхт составил 6,5 млрд долларов^[26], выручка от продажи автомобилей всемирно известной марки «Ламборджини» – 1,8 млрд евро, «Феррари» – 3,8 млрд евро. Всего в 2015 г. во всем мире было продано 28 500 новых автомобилей суперлюксовых брендов («Феррари», «Бентли», «Роллс-ройс», «Ламборджини», «Мазератти», «Астон Мартин» и прочее)^[27]. Даже если предположить среднюю цену одной подобной машины в 400 000 долларов (а большая часть указанных машин находится в диапазоне 200 000–300 000, поэтому даже с учетом машин дороже миллиона, такая средняя цена кажется сильно завышенной), то общий объем продаж этих автомобилей составил около 11 млрд долларов или в 25 раз меньше, чем выручка одной только «Тойоты».

Весь рынок личных товаров роскошного потребления (часы, драгоценности, сумочки, алкоголь, косметика элитных брендов и прочее) составил в 2019 г. 281 млрд евро^[28]. И очевидно, не весь этот объем потребили супербогачи. Большую часть дорогого алкоголя и косметики, а также ювелирные изделия нижнего ценового сегмента элитных брендов потребляют в первую очередь представители верхнего среднего класса.

И здесь снова следует напомнить, что большая часть из стоимости данных люксовых брендов приходится не на затраты физических ресурсов, которые могли бы быть перераспределены от роскошного потребления к голодным детям Африки, а на оценку символического капитала, часто созданного исключительно тем фактом, что другие богатые «носят это» или «хотят владеть этим». Доля реальных ресурсов (материалов, человеко-часов труда) в создании элитных товаров сильно меньше, чем в среднем по экономике. Если бы нам удалось какими-то административными методами пресечь элитное потребление и перераспределить ресурсы на помощь голодающим детям Африки, объем такой помощи, выраженной в тоннах продовольствия, был бы в несколько раз меньше, чем можно было бы предположить из ценового выражения рынка элитных товаров.

Строгая статистика, позволяющая оценить объемы мировых ресурсов, расходующихся на элитное сверхпотребление, отсутствует, равно как и строгая граница между товарами элитного потребления и товарами для верхнего среднего класса. Но если исходить из логики, что «БМВ» – это в пределах нормы, доступной верхнему среднему классу, а «феррари» – сверхпотребление, что полет бизнес-классом в пределах нормы, а частный самолет – сверхпотребление, а также считать в качестве расходов лишь произведенные в этом году элитные товары, оказанные элитные услуги и построенные элитные дома (без учета оборота ранее созданных произведений искусства, недвижимости или автомобилей), то со всеми максимальными допущениями вряд ли получится насчитать даже 1 % мирового ВВП, приходящегося на сверхпотребление (причем на этот 1 % мирового ВВП расходуется в разы меньше человеко-часов работы и материальных ресурсов в физическом выражении, нежели на любой другой 1 % мирового ВВП – слишком велика доля стоимости брендов в цене товаров и услуг). Однако это довольно лукавая арифметика, и вполне допустимо, что исследователь с другими идеологическими установками при желании сможет насчитать и 2 %, а при особой изобретательности даже 3 % ВВП, т. е. выйдет на объем ресурсов, сопоставимый с мировыми военными расходами.

И это сравнение очень показательно. Зачем человечество вообще тратит деньги на военные нужды? В целом потому, что так исторически сложилось, что некоторые группы людей, всевозможными способами захватившие власть в разных географических точках, боятся и не доверяют друг другу. С точки зрения человечества в целом никакого рационального объяснения, зачем нужны военные расходы, не существует. В то время как меньшие по масштабу расходы на сверхпотребление можно рассматривать как плату за эффективную работу экономической системы.

Другая цифра для сравнения: расходы на обеспечение общественного порядка (полиция, тюрьмы, суды) составляют порядка 1,7 % ВВП в ЕС^[29] и 2 % ВВП в США^[30], без учета частных расходов на охрану и безопасность, не говоря уже о юридических услугах (если суммировать все это по максимуму, можно достичь 5 % ВВП). Данные расходы по сути своей представляют плату за негативные стимулы против нарушения установленных правил. Если представлять сверхпотребление в качестве платы за создание позитивных стимулов к труду, то реальные объемы расходуемых на него ресурсов кажутся удивительно скромными.

Таким образом, в целом следует отметить, что: а) объективные издержки на сверхпотребление, которые несет экономическая система, сильно преувеличены в общественном сознании; б) главные негативные последствия сверхпотребления носят больше моральный (раздражение основной массы населения), нежели экономический характер; в) наиболее эффективные способы ограничения сверхпотребления относятся скорее к плоскости общественной морали и культуры, нежели к вопросам экономической политики; г) даже если принять за аксиому предположение, что в экономических системах, базирующихся на высоком неравенстве, издержки сверхпотребления выше, чем в обществах, построенных на иных принципах, можно воспринимать их как плату за создание более эффективных стимулов, позволяющих обществу в целом жить более благополучно. И эта плата удивительно скромна.