История
Александр Феликсович Каменецкий
Эта новость расстроила Севку похуже, чем несправедливо поставленная двойка по истории. Собственно, двойка-то его уже и не волновала вовсе. Ну, получил и получил, не первая и не последняя, даром что ни за что, да и пусть. Вот ещё была забота из-за оценок переживать. Да, расстроился поначалу, а потом рукой махнул. Ну её, эту историю! Скучная. Да, вышла в результате тройка в четверти, так ведь тройка, не двойка. А за год всё равно четвёрку поставили, значит, и вообще нет поводов для расстройства. Родители – те да! Были недовольны. Мама головой качала, глядя в итоговую страницу дневника, но особо Севке ничего не сказала, и так всё понятно. А отец высказался. Насчёт троечников. Любимое своё выражение, что нет ничего хуже посредственности. Сразу видно, переживает за Севку. А чего плохого в посредственности? Севка над этим размышлял, и так и этак прикидывал, однако до конца не понимал. Чем же так страшна посредственность? А будь у него двойка в четверти, отец бы меньше расстроился? Ведь если посредственности и хуже нет, значит, двойка вроде как лучше тройки. Нет уж, проверять на практике эту теорию отнюдь не хотелось. Впрочем, и отцу Севка верил, если говорит, значит так и есть. Наверное, Севка чего-то сам недопонимал, иногда взрослые становились совершенно непонятными, а иногда, когда дело касалось его Севкиных чувств, проблем и переживаний, и сами взрослые, по мнению Севки, ничего не понимали.
Вот и сейчас. Надо же! В летний лагерь отправляют. Смена ещё какая-то необычная, историческая, что ли. Что-то с годовщиной Великой Отечественной Войны связано. Ну что там может быть интересного? Севка и так всё об этом знает. Мало он из-за истории в школе в этом году натерпелся, теперь и летом то же самое?! Ну её, эту историю! Скучная. Да не в истории же дело! Почему его не спросили?! У него что, своего мнения быть не может? А его не спросили! И ещё удивляются, почему Севка недоволен и упирается всеми конечностями изо всех сил. Вроде бы радоваться должен и благодарить. Да! Вот так! Должно быть, не только родители, да и большинство одноклассников не поняли бы, чем Севка недоволен. Летом в лагере хорошо, весело. А он не просто недоволен, а расстроен не на шутку. Не любил Севка всех этих массовых мероприятий. Точнее, хорошо, когда это ненадолго. Собрались все вместе в хоккей, футбол поиграть. Поиграли и разошлись по домам. И дома можно одному заняться, чем хочешь: и книжку почитать, и телик посмотреть, и в игры на компьютере поиграть. А в лагере что? Целыми днями все вместе: и утром, и вечером одному не остаться, да и ночью вокруг тебя всё те же. Совместные развлечения – это вроде бы и не плохо, но, как считал Севка, в очень ограниченном количестве.
Вот такой был у него характер. Не слишком общительный, не коллективный. Ну так и что? Кому от этого плохо? И не надо ему этот коллектив навязывать. С кем он хотел, он и сам находил время пообщаться, а принудиловки всякой терпеть не мог. Ещё заставьте строем ходить! Нет уж! И тут такой сюрприз. Прямо скажем, неприятный сюрприз. Уж никак он не ожидал, что в этом году купят ему путёвку в этот самый лагерь, будь он неладен. История опять же… Это летом-то?! Не надо! А родители упёрлись: «Кто будет за тобой смотреть? Мы оба работаем». А чего за ним смотреть-то, словно он маленький и беспомощный? А он, между прочим, уже шестой класс закончил, тринадцать лет как-никак. Что он один дома пропадёт что ли? А как каждый день-то? Пришёл из школы и один до вечера. А в чём же разница-то?! Только в том, что в школу идти не надо, и один с утра, а не с обеда? Да велики ли отличия? Что полдня сам по себе, что целый день. Вечером-то родители будут домой приходить, как обычно, и никуда Севка не денется, будет под присмотром. Но никакие доводы, никакие уговоры на родителей не действовали.
Севка, конечно, подозревал, что это всё из-за той недавней истории. То есть какой недавней?! По весне всё случилось, а для Севки словно вчера. Он и впрямь тогда не на шутку испугался. До сих пор не может понять, как же лёд под ногой так предательски раскололся. Севка даже осознать ничего не успел, а пальцы уже сами судорожно цеплялись за края льдины, и ноги болтались, шарили в поисках дна. А дна-то и нет. Как не близко берег, только глубина здесь уже метра два, может и с лишним. Севке с лихвой хватило бы. И ведь говорили, предупреждали в школе, запрещали, рассказывали – лёд по весне тонкий и хрупкий, легко крошится. Так-то оно так, да вон же мальчишки по льдинам прыгают и ничего… Ага, им ничего, а Севке не повезло. Хотя, как сказать не повезло или повезло? Повезло, что выбрался. Лёд, конечно, весной хрупкий, толстые льдины крошатся длинными тонкими мутноватыми кристаллами, похожими на гигантские иглы, только оттого у льдин и поверхность становится шершавой и ячеистой. Уцепиться есть за что. Вот Севка уцепился и выбрался, хотя этот момент он не слишком чётко помнил, как-то само собой получилось. Со страху, наверное. И тут уж на берег быстрей. Хватит, накатался на льдине! Да и остальные мальчишки одумались, тоже на берег попрыгали. «Вот не слишком верим в то, что в школе говорят, все на опыте перепроверяем, – мелькнуло у Севки запоздалое раскаянье. – Кто на чужом, а кто и на своём собственном».
На берег-то Севка выбрался, а дальше что? С одежды течёт струями, обувь также совсем не сухая. День субботний – родители дома. Вот пойдёт он сейчас домой в таком виде, и там такое начнётся! Да его точно прибьют, не посмотрят, что он чуть-чуть сам не помер, не утоп. И мальчишки вокруг собрались, обсуждают, переговариваются, толкуют о чём-то, советы дают, а Севка словно и не слышит. Сам в полной прострации и растерянности. Напугался, всего трясёт, да и холодно становится. Хоть солнце и жарит по-весеннему с ясного голубого неба, однако не лето ведь – весна. На реке лёд, в тени под кустами ещё снег не стаял. Вот же засада: и домой нельзя, и так стоять нельзя.
– Зажигалка есть у кого? – Севка и голос свой не узнал, хриплый какой-то. Откашлялся: – Костёр разведите.
– Точно, дрова тащите, – скомандовал Феофан, доставая зажигалку из кармана.
Вообще-то Севка знал, что Феофана зовут Славкой и учится он в восьмом "в" классе, но все называли его Феофаном, а отчего так, Севка не ведал. И спрашивать, конечно, не стал бы. Куда ему вопросы задавать восьмикласснику, да ещё такому! Феофан был известный в школе двоечник и прогульщик, и курил за углом школы, почти не скрываясь от учителей. Оттого и зажигалка всегда в кармане. Курение Севка не одобрял и не понимал, для чего себя травить. Вредно же, это любому известно. Ну, это не его, Севкино, дело. Честно сказать, Севка Феофана побаивался. Кто его знает, что у такого на уме, хотя Севка и не слышал, чтобы тот младших доставал. Вот и сейчас помогает, а мог бы просто посмеяться да идти своей дорогой.
Севка огляделся, нет ли ненароком на берегу девчонок, и стал стягивать с себя мокрую одежду, глядя, как быстро собранные поблизости коряги, щепки и куски едва подсохшей берёзовой коры Феофан-Славка ловко сложил шалашиком и поджёг.
Мокрые джинсы липли к телу, и пока Севка долго, неловко прыгал на одной ноге, костёр быстро разгорался, а Феофан жёлтыми от курева пальцами с завидным умением подкладывал в огонь все новые щепки. Севка отметил, что у него ни за что не получилось бы так быстро и хорошо развести костёр, у Феофана чувствовался немалый опыт. Севка остался в одних трусах, подтолкнул к костру ботинки, пододвинулся ближе к огню, растягивая в руках мокрую одежду, но так, чтобы и самому тепла хватало. Голышом на улице было не комфортно, холодно, да и неловко, но все же лучше, чем в мокрой куртке и брюках. Мальчишки, вернувшиеся с новыми дровами, тоже окружили костёр, грелись, стараясь лишь оставить Севке побольше места, для его вещей, с которых капала холодная вода. Тихо беседовали, обсуждая Севкин заплыв, посмеивались, сетуя на коварный, ненадёжный лёд. Севка молчал. Феофан и вовсе от костра отошёл, достал из пачки сигарету, закурил. Севка, морщась от дыма, задумался, и, как часто бывало, перед глазами поплыли яркие картины воображения. Он вдруг ясно, словно наяву, вновь переживал своё «купание». Вот он судорожно вцепился в край льдины, а ноги болтаются в воде в попытках нащупать опору, дно, но до дна не достать. А вода ледяным холодом проникает под одежду, и та становится всё тяжелее, сковывает движения, тянет вниз. И течение подхватывает Севку и всё глубже затягивает подо льдину, и держаться становится невыносимо тяжело, и Севка скребёт пальцами по скользкой поверхности и никак не может ухватиться. Вот локти соскользнули, и он, по самую шею в воде, из последних сил царапает ладони об острые сколы. Но нет! Река несёт неотвратимо, и сил держаться уже не хватает. Льдина опять предательски крошиться, и Севка с головой резко уходит под воду. Он в ужасе дёргается, стараясь вынырнуть, и со всей силы врезается лбом в нижнюю неровную поверхность льда над головой. И вокруг только тьма и жуткий холод, и нет просвета, и некуда вынырнуть, и лёгкие уже разрывает от желания сделать вдох.
Севка судорожно вдохнул и замотал головой, отгоняя видение. Бр-р! Привидится же такое! На воображение Севка никогда не жаловался. Иногда за чтением интересной книги он так увлекался, что будто сам оказывался на месте героя, переживал все приключения. Но временами воображение подкидывало и такие живые картинки, которые Севку пугали. Вот и сейчас. Да уж! Есть что сравнить! Как оно могло быть, и как было на самом деле. И как ему в самом-то деле повезло. Севка глубоко вздохнул, понемногу успокаиваясь.
Костёр основательно разгорелся, огонь поднялся выше, от него пошёл ровный жар, и мальчишки стали понемногу отодвигаться. От Севкиных мокрых джинсов повалил пар, колени и ступни стало жечь, и Севка тоже сделал полшага назад. Спереди стало жарко, лицо и уши запылали, словно Севке стало за что-то неимоверно стыдно, и он покраснел до кончиков ушей, но по голой спине гулял холод. Просто грейся он у костра, самое время было повернуться спиной, а сейчас Севка только развернул одежду другой стороной к огню. Ветра почти не было, и дым часто менял направление, Севка щурился, задерживал дыхание, но глаза всё одно слезились. Это всё бы ничего, а вот от одежды будет костром пахнуть. Дымного запаха точно не скроешь. Впрочем, это не так страшно, ну, стоял у костра, подумаешь! Ничего такого!
Майка, тонкий свитер и куртка намокли только снизу, всё-таки ему повезло, успел ухватиться за край льдины, зацепиться локтями, и не нырнул целиком, лишь по грудь. Севка ещё раз ощутимо вздрогнул. Он пощупал одежду. Всё. Дальше сушить опасно, так и прожечь можно. Осталось досушить только джинсы, они промокли больше всего, да ещё трусы, но те уже и так спереди почти подсохли, прямо на Севке, осталось немного. Севка бросил джинсы на старое бревно, глубоко увязшее в береговом влажном песке, натянул майку и свитер, надел куртку, чтобы не оставаться совсем уж голым, быстро стащил трусы протянул к костру. Это много времени не займёт, повертел туда-сюда и готово, можно надевать обратно. Севка проверил ботинки – влажные, конечно. Сверху вроде подсохли, а внутри сырые. Только если явных причин к тому не будет, никто его ботинки щупать не станет, а потом он сам их на батарею поставит, и красота. Он вновь подобрал джинсы и протянул их к огню.
– Вы только не болтайте об этом, – Феофан, не докурив, старательно затушил сигарету и спрятал обратно в пачку. Подошёл к костру, оглядывая присутствующих внимательным взглядом. Ему можно, он тут старший.
– О чём не болтать? – Это Игорёк, он маленький ещё, всего-то второклассник, и таскается всюду за братом Олегом. А Олег – Севкин одноклассник, и живут они в одном доме с Севкой, только в другом подъезде. Так что Севка часто гуляет вместе с ними, с братьями. Бывает и в гости друг к дружке ходят. Олег парень нормальный, не придурок какой, вот только Игорёк многовато вопросов задаёт, но все привыкли уже, иногда просто на него шикнут, а бывает, и объясняют подробно. Кто-то же должен молодых учить.
– Вот про него не рассказывай, – снизошёл до объяснений малышу Феофан. – Он не зря здесь сушится. Если предки узнают, что здесь было, достанется ему.
Сказал, сплюнул в сторону и пошёл, не оглядываясь. И то верно! Всем пора уже. Скучно здесь стало, и костёр скоро догорит. Ребята начали потихоньку расходиться.
В общем, пришёл домой Севка совершенно сухой, без всяких признаков происшествия. Только ядрёный запах костра был неистребим, но тут уж ничего не изменишь, пришлось оправдываться. И всё прошло тихо и почти спокойно, и для здоровья последствий никаких, хоть Севка и боялся. Даже насморка не было. Так бы и забыть об этом неприятном происшествии, да видать кто-то из очевидцев проговорился. Хоть и предупреждал Феофан, а только нашёлся некто болтливый. Поведал про Севкино купание родителям ли, учителям ли – неизвестно. А вот как пристали родители к Севке с вопросами, так он не знал, как и отнекиваться. Нет, он так явно и не признался, о случившемся молчал, как партизан на допросе. А толку что? Уверен был, что родители не поверили ни единому его слову. Ха! Так ведь и правильно, что не поверили. Но и доказательств они не имели, даже на свидетеля сослаться не могли, а потому всё разговорами и упрёками ограничилось. И Севка рад-радёшенек был, что всё так относительно спокойно прошло. И вот на тебе! Летний лагерь. Это что же?! Они теперь ему не доверяют и одного оставлять боятся? Ему уже тринадцать лет! Что он, маленький?! Не соображает?! Тут в мыслях Севка смутился, опять прокручивая в памяти свою прогулку по весенним льдинам. А, может, он и в самом деле не соображает? Может, он в самом деле ещё маленький? Да ну! Ерунда это! И случай со льдиной не показатель. Да и, вообще, это случайность. С кем не бывает. И уж теперь-то он научился!
А что было бы, если бы он тогда сразу домой побежал и всё-всё рассказал, во всём признался? Э, нет! Так бы ещё хуже вышло. Вот и выходит – всё как будто правильно сделал, а результат… Да уж, результат плохой. Ну, всё правильно сделал, кроме решения на льдинах покататься. Вот, если бы до того знать, как всё обернётся, он бы в тот день вовсе никуда не пошёл. Книжку бы почитал. А если бы его всё одно в лагерь сослали, что бы он тогда думал? Какую причину такой неприятности отыскал? Возможно, и нет её причины-то? Вдруг всё гораздо проще? То есть, не так! Причина есть, но она очень простая. Как мама и сказала, не хотят они, чтобы он целый день без присмотра оставался. Желают, чтобы он делом занимался. История опять же… Зря, конечно, но разве им объяснишь!
Уж, как только Севка не пытался:
– Ну, мама, ну я же не маленький, ну, что со мной будет, – канючил он. – Я же каждый день дома один и не пропал до сих пор. Могу и целый день сам о себе позаботиться. Еду разогрею, посуду помою, если куда-нибудь пойду, тебе обязательно буду звонить.
– Сева, я не понимаю, отчего ты упираешься, – мама казалась огорчённой, но от своей позиции не отступала ни на полшага. – В лагере будешь в компании, разные игры, конкурсы, кружки. Хватит тебе дома сидеть. Тебе нужно больше общаться.
– Да не нужно мне больше общаться. Не хочу я! Жизнь по расписанию! – Не выдержал, вспылил Севка. – Что мне школы мало что ли, чтобы ещё и в каникулы это терпеть?!
– Всеволод, не кричи на маму, – тут же строго вступился отец. – Немного дисциплины тебе не повредит.
– Севушка, – мама сменила тон, – не огорчайся ты так. Я уверена, тебе так понравится, что ты на следующую смену проситься будешь.
– А то я не помню, как было три года назад, – буркнул Севка себе под нос.
– Разве плохо было? Ты не рассказывал, – мама выглядела удивлённой и растерянной. Пожала плечами: – Тогда же ты маленький совсем был, а сейчас уже большой вырос. Всё будет по-другому. Найдёшь новых друзей. Весело будет.
– Вот-вот, новых. Меня и старые устраивают. А из моего класса никто не едет.
– Ладно, Сева, – мама устало вздохнула, – ты уже, только из упрямства и споришь. Путёвка уже куплена, деньги заплачены. Так что выхода у тебя нет.
Вот так и сказала, что выхода у Севки нет. Ох, как ему это не понравилось. Загнали в угол и радуются, а ему только и остаётся, что чувствовать свою полную беспомощность. Обиделся Севка, да, обиделся, надулся. А что толку?! Больше Севка этот вопрос не поднимал, и день отъезда неумолимо приближался. День приближался, и настроение Севки портилось при каждом воспоминании о предстоящей лагерной смене. Он размышлял, быть может мама и права, и всё будет хорошо, вдруг ему там даже понравится. Так понравится, что в другой раз сам проситься будет. Только не верилось Севке в такой исход, словно предчувствовал – ждут его проблемы и огорчения. Нелюбимая история опять же… Даты, имена… Скучно.
В ночь перед отъездом Севка спал плохо и проснулся раньше обычного. Ему снился противный сон, словно он спешил куда-то в незнакомом городе и никак не мог найти дорогу. Блуждал по пыльным тёмным улицам, шарахаясь от злобного вида прохожих, одетых в длинные, развевающиеся чёрные одежды. На Севкины вопросы и просьбы они противно бормотали что-то не по-русски, толкали его и дико смеялись ему вслед. А Севка чувствовал, как кто-то страшный следит за ним из мрачных переулков и подворотен, подкрадываясь всё ближе и ближе, подстерегая жертву. Под конец Севка не выдержал и побежал в страхе, а ноги не бегут, будто навалилась неподъёмная тяжесть и давит, пригибает к самой земле. Севка рванулся изо всех сил, что есть мочи, упираясь ногами, хватаясь руками за кривые корни деревьев, торчащие из земли, но едва сдвинулся с места. А сзади, он чувствовал, уже подбирается нечто жуткое и опасное, едва не дышит в затылок.
Севка проснулся с колотящимся сердцем и чувством неприятной неотвязчивой тревоги и тоски. Заполошно огляделся вокруг. Сон! Уф! Только сон! Как ещё мог начаться такой день?! Только кошмаром.
Впрочем, сам день за окном, кажется, эволюционировал по совсем другому плану. Ясное небо без единой белой зацепки облаков встречало встающее над кудрями деревьев солнце. Солнечные лучи живо прогнали ночную жуть, но настроение у Севки уже было испорчено. Да и не диво. Вот уже неделю, как он каждый день вспоминал про отъезд, про историю, и каждый раз морщился и чуть не плевался. Теперь же осталось только подхватить сумку, заботливо уложенную мамой ещё с вечера, и вперёд… Ох, как не хотелось это самое вперёд, но Севка уже давно понял, что отступать некуда, и смирился.
С мамой попрощались как-то неловко. Севка грустил, и его настроение заражало всех вокруг. Мама, похоже, тоже попала под влияние, суетилась и старалась на Севку не смотреть. Тогда он взял себя в руки и сделал над собой усилие, чтобы хотя бы выглядеть бодрым и весёлым. Хоть и мелькнула у него злорадная мысль: «Вот сами хотели, не слушали меня, теперь тоже страдаете. Сами виноваты», но он задавил её на корню. Негоже маму расстраивать! Правда, это не очень-то помогло.
Они все втроём присели «на дорожку», Севка обнялся с мамой, она поцеловала его в щеку и подтолкнула к дверям. Отец подхватил сумку, собрался провожать Севку до автобуса. У подъезда Севка обернулся, нарочито улыбаясь, помахал маме, выглянувшей в окошко.
– Сева, не отставай, – поторопил отец, – лучше прийти пораньше.
– Иду, – Севка вздохнул.
Куда тут опаздывать? Идти всего ничего, через пятнадцать минут будут на месте.
– Пап, а ты в детстве в лагерь ездил?
– Приходилось. Даже несколько раз.
– И как там? Понравилось? – тон вопроса являл нечто среднее между сарказмом и неподдельным любопытством.
– Давно это было, я уже плохо помню, – отец скосил взгляд на идущего рядом Севку и переложил сумку из одной руки в другую.
– Ишь ты, какой хитрый! Ты давай не увиливай! Рассказывай всё честно.
– Ну, если честно, то в двух словах, может, и не скажешь. Эх, – папа вздохнул, посмотрел куда-то вверх, в небо, словно вспоминая. – Я был помладше тебя, после первого класса отправили меня в пионерлагерь летом, и потом каждый год, и во втором, и в третьем. А уж потом, кажется, в пятом или шестом в последний раз. Я, в самом деле, уже не помню. А ты всего-то второй раз едешь. Мы стараемся с тобой много времени проводить, если есть такая возможность. Цени.
– Я ценю, – серьёзно кивнул Севка.
– Разве ты не помнишь? В прошлом году мы на море отдыхать все вместе ездили. В позапрошлом году в Петербурге были, фонтаны в Петергофе смотрели.
– Я помню. А ты не отвлекайся, ты про лагерь расскажи.
– Про лагерь… – опять вздохнул отец, – у нас лагерь был пионерский. Линейки там всякие, речёвки, горны, барабаны. Времена другие были. Но сказать тебе честно, про первый год ничего хорошего не вспоминается. Я был тихим домашним мальчиком и плохо перенёс разлуку с родителями, не слишком дружелюбное окружение и необходимость подчиняться чужим людям. Ты, видать, пошёл характером в меня.
– Вроде того, – хмыкнул Севка.
– Но, я тебе расскажу о другом, – папа мягко улыбнулся. – Было одно особенное лето. В одна тысяча девятьсот восьмидесятом году, летом, в Москве проводились олимпийские игры. К ним много готовились, строили стадионы, приводили город в порядок. Ведь на олимпиаду приезжало множество иностранцев – спортсменов и зрителей. Это сейчас их в России не счесть, а в те годы иностранцев можно было встретить почитай только в столице. Да и те в основном из социалистических стран, и в небольшом количестве. А тут такое грандиозное событие, и готовились к нему соответственно. Уж не знаю почему, может, освобождали места, где можно временных рабочих разместить, а возможно, просто не хотели, чтобы дети по улицам болтались. Только в тот год во все местные лагеря вокруг нашего Старого Ельска присылали детей из Москвы. Ну, а что москвичи? Дети как дети, тоже все разные, есть вредные, а есть и вполне дружелюбные. А мне вот повезло. Познакомился я с мальчишкой, его Димкой звали. И знаешь, как-то так легко познакомился, словно всю жизнь его знал. Мы всю смену провели вместе, всё вместе делали, практически не расставались и не поссорились даже ни разу, словно понимали друг друга с полуслова. Даже все невзгоды пионерлагеря, которые обычно меня доставали, в эту смену словно и не существовали, я их просто не замечал. Это было счастливое лето, жаркое счастливое лето, – отец замолчал, только улыбался.
– Всего одно счастливое из многих, – через некоторое время подал голос Севка.
– Да, из многих лагерных смен у меня была одна по-настоящему счастливая. Были трудные, были никакие, смены, о которых я просто сегодня ничего не помню, кроме того, что они были. Но эта по-настоящему счастливая встреча стоит всех остальных. Если бы после первого раза родители, наслушавшись моих жалоб и стенаний, решили бы не отправлять меня снова в лагерь, такая памятная и важная для меня встреча никогда бы не произошла. Я не жалею сегодня ни об одной смене, проведённой в лагере.
– Повезло, – тяжко вздохнул Севка.
– Возможно. Но я предпочитаю называть это несколько по-другому.
Гвалт и гомон Севка различил ещё на подходе. Когда они свернули за угол, Севка увидел на площади у дома культуры разноцветную гудящую толпу разновозрастных школьников и их родителей. Стоящие в ряд автобусы ещё не раскрыли свои двери, а возле двух машин с мигалками скучали несколько полицейских. Как Севка и полагал, пришли они слишком рано. Вернее, вовремя тут никогда ничего не начиналось – зря отец торопился. Народ собирался кучками, но некоторые дети и взрослые постоянно переходили от одной кучки к другой, отчего на площади происходило постоянное мельтешение. Этакое броуновское движение, не поддающееся никакому учёту. Учительница, о которой Севка знал только, что она работает в соседней школе, но ни имени её, ни предмета, который она преподаёт, ничего другого не знал, с мегафоном на шее и списком в руках ходила от группы к группе, останавливалась, коротко разговаривала и шла дальше. Севка живо признал в ней старшую, но к ней не пошёл. Раз уж они сюда пришли, значит, здесь их не оставят. Нет поводов суетиться и чего-то выяснять. Когда настанет время, всё само прояснится. Он остановился с краю площади, не имея никакого желания углубляться в это столпотворение. Любая толпа действовала на него угнетающе. Отец тоже остановился, поставил сумку на траву газона, оглядываясь по сторонам.
– Где тут твои? – подмигнул Севке.
– Моих тут нет.
Севка старался разглядеть в толпе хоть кого-то близко знакомого. Настроение, улучшившееся после отцовского рассказа, вновь стало портиться. Отец промолчал.
– А твои родители бывали в лагере? – Севка вернулся к волнующей теме.
– Мои родители? – отец поднял брови. – Ты не поверишь, но я не знаю. Когда началась война, моему отцу, твоему деду, было всего десять лет. Он был младше тебя теперешнего. Его отца, твоего прадеда, сразу призвали на фронт, а мой отец с младшим братом и своей мамой, твоей прабабушкой, отправился в эвакуацию через полстраны, в Казахстан. Отец мало об этом говорил, но кое-что рассказывал.
Папа помолчал и стал рассказывать:
– Прибыли они на какую-то станцию. Мама его пошла к коменданту, выяснять, что с поездами и местами, чтобы дальше ехать. А их двоих снаружи на широком перроне оставила. Посадила на чемодан и велела с места не вставать – стоит едва отвернуться, и чемодан могут украсть. А там всё, что у них было тогда. Вот сидит мой отец – десятилетний мальчишка, младшего брата за руку держит, по сторонам головой крутит. Вокруг толчея, суета, все спешат. И вдруг крик: «Воздух!» Воздушная тревога, значит.
Отец странно сглотнул, шмыгнул носом и продолжил:
– Вмиг вся толпа схлынула в стороны, люди на землю попадали, а эти двое на чемодане сидят. Мама строго наказала не вставать. Встанешь – попадёт, да и понимают ответственность, хоть и маленькие совсем. Важное дело поручили. И тут гул над головой – самолёт. Потом свист. Залетел какой-то фашист и хотел в толпу у вокзала бомбу сбросить. Последняя, видать, оставалась. А, может, и в железнодорожный состав метил, да промахнулся. А эти двое сидят, как велено, ничего не понимают. Хорошо, что бомба далеко взорвалась, иначе…
Отец не договорил, но чего уж… и так всё ясно. Сказал о другом:
– Так что, им досталось. Не позавидуешь. И жили в каморке тёмной, в подвале. Зимой окошко целиком сугробом заметало. И мёрзли, и голодали, и работать приходилось. Так было до конца войны, целых четыре года. Страшное время. Отец его, мой дед, с фронта не вернулся, и они его больше никогда не видели. Да и после войны тяжко пришлось. Быть может, ещё до войны он успел побывать в каком-нибудь пионерлагере, но об этом отец мне не рассказывал.
Севка совсем загрустил. Задумался. Дал волю воображению. Настолько, насколько он представлял себе войну по книгам и фильмам.
Площадь перед домом культуры и суетящиеся люди вдруг словно померкли, побледнели, будто в черно-белой военной хронике, заспешили чуть ускоренными и слегка дёргаными движениями. И вместо дома культуры появился старый вокзал, и ряд автобусов стал цепочкой дощатых щелястых вагонов-теплушек. И народ с мрачными, напряжёнными лицами штурмует переполненные теплушки, а солдаты с винтовками, с примкнутыми длинными штыками едва сдерживают толпу. И он, Севка, изо всех сил старается не отстать от протискивающейся вперёд мамы и тащит за руку упирающегося и ревущего маленького брата. А со всех сторон напирают, кричат, ругаются, плачут. И выражение непоправимой беды и страха на многих лицах вокруг. И мама нервничает, все время оглядывается на детей – не отстали ли, и вновь пробирается сквозь толпу. Потом картинка сменилась, и Севка увидел себя в тёмном подвале при свете закопчённой, едва горевшей керосиновой лампы, склонившимся над тетрадкой. А на блюдце перед ним маленький кусок серого плохого хлеба, и как хочется схватить его и съесть мгновенно, но он берёт его и протягивает младшему брату, а сам лишь глотает слюну. И как приходит с работы мама, усталая и худая, и, усевшись на койку, практически мгновенно засыпает сидя. А он Севка укрывает её тонким одеялом и шикает на брата, чтобы тот не шумел. А тот и сам всё уже понимает, просто залезает на кровать, к маме под бок, и сидит, прижавшись щекой к её плечу.
Севка моргнул и вернулся из мира фантазий. Так ли всё было? Он видел своего деда? Или, быть может, сам только что пережил несколько этих ужасных мгновений? Сердце сжалось от печали и сострадания. А он Севка ещё жалуется! По сравнению с дедом у Севки не жизнь, а сказка. Почему на уроках столь нелюбимой Севкой истории не рассказывают именно об этом?! Или рассказывают, а он всё пропустил? Как так вышло?! Как же скучный школьный предмет ожил в истории его семьи?! Давно исчезнувшее, затерявшееся в минувших годах, оказалось несказанно, до боли близко… Теперь Севка страстно желал узнать об этом больше. Быть может, не случайно судьба подкинула ему этот лагерь? Вдруг всё не так уж плохо? Что, если ему в самом деле понравится? Там будет видно. Одно ясно, сетовать на свою жизнь Севке теперь будет стыдно. Значит, в лагерь, без разговоров и хандры! Да и история опять же…
Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реальными людьми случайно.