Первые часы Иллай, как никогда быстро и уверено, продвигался по пустыне, воскрешая родительскую надежду на то,что он может выздороветь и продолжать жить кочевником.

Обрадованный отец, по привычке экономя силы, не спешил идти быстрее, чем того требовал план путешествия; к тому же он хотел дать внезапно окрепшему сыну впервые побывать в роли проводника.

Но время шло, и жар Акхаского солнца помноженный на запредельную для Иллая нагрузку сделали своё коварное дело. Болезнь вновь дала о себе знать.

Не желая признавать поражения, Иллай, не сбавляя шага, продолжал взбираться на очередной бархан, но идущему позади отцу было видно, как прежде ровная траектории подъёма теперь заплеталась по склону зигзагом.

Базель молча двигался по следам отца, он старался не думать о том, верно ли он поступил, начав роковой разговор посреди пустыни, простит ли когда-нибудь брат его предательство, что ждёт их семью дальше. Он просто шёл, безвольно, как марионетка, переставляя ноги в такт родительскому шагу, не чувствуя невыносимого пекла и усталости, точно погрузившись в полутранс Базель крутил в голове лишь одну мысль: «Только бы добраться до Азбы».

IX

Шаг за шагом три фигуры в тёмных многослойных одеждах продвигались по нескончаемой череде песчаных дюн. С надеждой увидеть с высоты заветные хижины Факра начинали они свой подъём. Но каждый раз их взгляд упирался в новые песчаные холмы, и путникам ничего не оставалось, кроме как медленно спускаться по зыбкому склону, всё больше погружаясь в отчаяние.

Шаг за шагом они становились всё слабее. Мускулы их иссушил жар жгучего Акхаского солнца, не оставив в них, кажется, и капли живительной влаги. То и дело путники щурились под натиском песчаных ветров, норовивших выцарапать им тысячами мелких песчинок глаза, а после обтачивать до костей их тела, покуда те не будут навечно погребены под медно-красным барханом. И всё же, презрев эти страшные тяготы, ведомый безумной надеждой Базель продолжал идти с сыновьями вперёд.

Шаг за шагом они приближались к своей погибели.

X

Самое страшно время в Акхасе – предзакатные часы: в это время решается судьба путника. Дойдёт ли он, как планировал, до поселения или же погибнет, исчерпав отведённый ему на путешествие день, ведь сбиться с верного маршрута в этих нескончаемых песках очень просто.

Иллай не справился.

Он продолжал быстро идти, но делал это наугад. Каждый шаг отдавал ему в голову тяжёлом ударом, не давая возможности думать о чём-либо кроме боли.

Боль и злоба на своё немощное тело – в этом иступлённом страдании Иллай, казалось, обрёл себя и уже не хотел останавливать упоительное саморазрушение. Болезнь сломала его.

Слишком поздно отец заметил, что на каждом подъёме сын его понемногу отклонялся от намеченного маршрута, осколки надежды не давали ему увидеть, что, не жалея себя, Иллай, сам того не ведая, губит и их.

Слишком поздно отец решил нагнать Иллая. Всё уже было предрешено.

Издав глухой стон, Иллай, словно сражённый беззвучным выстрелом, разом осел, и его обмякшее тело покатилось вниз по отвесному склону дюны.

XI

Нужно ли говорить, если скорая смерть обесценит любые слова?

Базель не знал. Он продолжал молча идти навстречу неизбежному.

Что обречённый может сказать таким же, как и он, несчастным?

Я буду с вами до конца?

Базель как никогда прежде боялся этого таинственного и неотвратимого финала. Но его страшила не собственная смерть, а погибель его сыновей, ещё совсем юных…

Что он мог им сейчас сказать?

Простите, я сбился с пути, и теперь надежды вернуться нет?

Но надежда упрямым огоньком продолжала теплиться внутри Базеля, иначе бы он не продирался всю ночь сквозь сон и усталость, а смиренно, обняв на прощание детей, почил подле них посреди барханов, чтобы уже никогда не проснуться.

– Папа, – раздался позади звонкий голос Ияма, – как ты думаешь, мы сможем дойти до Факра, дедушка Карас еще ждет нас?

– Всем известно, что нельзя выбраться из Акхаса, пробыв здесь больше одного дня, – обречённо заметил Эмиль. – Мы же идём второй день.

– Вопреки всем правилам нам удалось пережить ночь, и мы до сих пор на ногах, – пытаясь спокойно рассуждать, говорил Базель. – Возможно, нам посчастливится выбраться отсюда.

Он сам перестал верить своим словам и едва слышно всхлипнул.

– Простите меня, я нас всех подвёл, – свесив голову, произнёс Базель, окончательно измученный грузом невыполненного долга.

Сыновья, не сговариваясь, нагнали его и обхватили за руки с обеих сторон.

– Брось, отец, ты сам говорил нам, что дюны подвижны и, используя их в качестве ориентира, никто не может быть полностью уверен, что не собьётся с маршрута, – успокаивал отца Эмиль.

– Мы готовы с честью погибнуть в пути, как настоящие кочевники, – опрометчиво воскликнул Иям, желая всех подбодрить.

– Ям! – злобно прорычал на младшего брата Эмиль.

– Что я такого сказал?! – возмутился Иям. – Так нас учил отец.

– Угомонитесь, – вновь овладев собой, применительно произнёс Базель.

– Если суждено, то мы с достоинством погибнем, но пока остаётся хоть какой-то шанс выбраться, мы должны продолжать идти.

С этими словами Базель начал подъём на очередную высокую дюну, уже не надеясь увидеть за ней что-то помимо новых песчаных громад.

XII

Когда Базель с отцом подбежали к Иллаю, тот, уже будучи в тяжёлой лихорадке, еле слышно повторял лишь:

– Я всех подвёл. Простите меня. Всех подвёл… простите…

Взвалив на плечи Иллая, путники двинулись дальше.

Базель ощутил, как на смену тихой отрешённости в него пробирается волнующий страх. Не выдержав тревоги, он спросил:

– Отец, мы успеем прийти до заката?

– Шансы не велики, – не стал лукавить отец. – Мы сильно отклонились от необходимой траектории, и теперь подъём на дюны будет стоить нам гораздо больших усилий, чем если бы мы придерживались их центра. К тому же с ношей на плечах мы и вовсе не быстрее набайской черепахи.

– Оставьте меня, – зашептал Иллай. – Из-за меня мы сбились с пути…

– Замолкни, – прогремел отец. – Молчи покуда мы не доберёмся до Азбы.

Но солнце всё сильнее клонилось к горизонту, а торговых шатров на окраине Азбы так и не было видно.

– Мы пропали, – совсем отчаявшись, пробормотал Базель.

Ловко перехватив отяжелевшее тело Иллая, отец с неимоверным проворством, словно и не было за плечами изнурительного путешествия, отвесил младшему сыну тяжелую затрещину. Такое в их семье случалось нечасто, и оттого удар оказался особенно неприятным. Базель искренне раскаивался в том, что проговорился в минуту слабости, но отречься от сказанного было уже невозможно.

Отец продолжал давить сына суровым взглядом, в тоже время коря себя за то, что выместил на нём все горести и отчаяния того дня.

– Больше не говори такого, – сурово сказал он, вновь перекладывая часть веса Иллая на плечи Базеля.

– У нас в запасе ещё пара часов, и если мы поторопимся, то всё закончится благополучно… – говорить об альтернативном исходе отец не стал. Все и так понимали: если ночь настигнет их в пустыне, то наутро, вероятнее всего, они будут мертвы.

XIII

Они шли на пределе своих возможностей, и, как не пытался Базель выровнять шаг, с каждым подъёмом он всё острее ощущал физическое истощение. Вполоборота отец периодически поглядывал на сыновей, идущих несколько позади него, – они не переставали удивлять его своей силой и выдержкой.

Базель, всегда стремился, чтобы дети смогли выжить, даже если его вдруг не станет, и как подобает готовил их к самым изнурительным путешествиям. Но к этому ежечасно граничащему со смертью переходу невозможно было подготовиться.

Походка Ияма стала заметно заплетаться, а Эмиль едва поднимал одеревеневшие ноги, загребая стопами ставший таким непомерно тяжёлым песок. Базель видел: идти они смогут не дольше пары часов. Для спасительного чуда оставалось совсем немного времени.

– Папа, а если мы не выберемся и погибнем, то я смогу увидеться с мамой? – серьёзно спросил Иям.

Любое упоминание о матери вызывало у Эмиля нестерпимую боль, слишком тяжело он, будучи ещё совсем малышом, перенёс её внезапную смерть. Базель не успел сгладить страшных слов Ияма своим ответом. Эмиль вспыхнул быстрее:

– Прошу тебя, Ям, иди молча, или я набью твой рот этим треклятым песком!

Базель задрожал всем нутром, услышав этот несдержанный выкрик.

– Эмиль, успокойся! – уняв нахлынувшие воспоминания, потребовал отец. – Акхас не место для брани.

– Конечно, Акхас – это место для смерти! – выплеснув всю накопленную злобу, съязвил Эмиль.

Базель уже развернулся, замахиваясь для удара, но, вскользь увидев испуганные глаза идущего чуть поодаль младшего сына, устыдился собственных намерений. Он остановился напротив Эмиля и, глядя в его тёмно-карие, как у Иллая, глаза, тяжело произнёс:

– Перестань, по-хорошему тебя прошу.

Гнетущие напряжение повисло меж отцом и сыном, и, казалось, оно вот-вот должно было вспыхнуть нещадным пламенем семейного раздора.

– Я понял, отец. Прости, – не видя смысла сопротивляться, тихо ответил Эмиль.

Ощущая внутри тяжёлый осадок, словно его сердце заполнили тысячи острых песчинок, Базель обернулся и устало побрел вперед, размышляя о произошедшем.

Он находил пугающее отражение своего прошлого в случившемся и отчаянно уговаривал себя не думать о том, что в таком случае может ждать их дальше.

XIV

– Отец, ты видишь то дерево вдали? – удивлённо спросил Базель. – Никогда прежде не видел здесь деревьев, – словно оправдываясь за то, что вновь отвлекает отца, добавил он.

– Да будут прокляты навеки Акхаские пески! – неожиданно выругался отец при виде одинокого растения, стоящего посреди пустыни.

– Что такое? С этим деревом что-то не так? – испугано интересовался Базель. Но отец, точно не слыша его вопросов, понурив голову, быстрым шагом направился прямиком к загадочному растению.

По мере того как они спускались с дюны, Базель смог хорошо разглядеть зловещее дерево, и чем дольше он на него смотрел, тем сильнее им овладевал необъяснимый страх.

Извитые, неровные тяжи корней ползли из песка к основанию ствола, обнажая свои безобразные, похожие на комки червей переплетения. Близ ствола, с одной из сторон, корни сцепились особенно плотно, образовав причудливую корзину, по форме напоминавшую большую чашу. Сам ствол, высотой примерно в три человеческих роста, был весь покороблен неприятными массивными выпуклостями размером с детскую голову, которые, словно бубоны на теле, уродовали это и без того жуткое древо. Вместо коры ствол и кое-где крупные ветви покрывали похожие на струпья наросты. Листьев на дереве практически не было, и лишь на дальней части лысой неровной кроны безжизненно свисало несколько вытянутых, напоминающих острые кинжалы бордовых листьев.

Уже почти подойдя к дереву, Базель увидел, что на стороне, противоположной чаше из корней, в уродливом стволе рваной раной зияет подобие дупла.

– Папа, мне страшно, пойдём отсюда. Обойдёмся без привала. Я совсем не устал, к тому же ты сам говорил, что времени у нас немного, – жалобно лепетал напуганный жутким видом дерева Базель.

– Акхас не оставляет нам выбора, Базель, мы должны остановиться здесь, другого шанса выбраться из пустыни у нас не будет, – словно вынося смертный приговор, произнёс отец, перехватывая двумя руками Иллая и усаживая его у корней.

– Не бойся, брат, – силясь улыбнуться, тихо заговорил Иллай, – это – дуб Бокур, а значит, мы сейчас находимся в центре Акхаса, и теперь…

– Илла! – прогремел отец.

– Брось, отец, – откашлявшись, продолжил Иллай, – всё равно рано или поздно тебе придётся рассказать ему о том, что здесь вскоре произойдёт, я лишь облегчаю тебе задачу. К тому же я хочу напоследок поговорить с младшим братом, прошу, не лишай меня этой возможности.

Отец понимающе посмотрел в глаза старшему сыну и еле заметно кивнул, затем, подойдя к нему, опустился на колени и крепко обнял его. Стоящему всё это время в стороне Базелю показалась, что папа несколько раз всхлипнул, но он, и так ничего не понимая в происходящем, не стал придавать этому особого значения.

Поднявшись, отец, скрывая лицо накидкой, обошёл дерево и сел с противоположной стороны. За массивным стволом и переплетениями корней его фигура была практически не видна, но струйка синеватого дыма, поднимавшегося вверх, не скрылась от глаз наблюдательного Базеля.

«Похоже отец закурил. Прежде с ним такого не случалось».

XV

Очередной подъём давался особенно тяжело. Не успев взобраться на вершину бархана, Базель тут же остановился и, опираясь руками на собственные колени – лишь бы устоять перед соблазном сесть, переводил дыхание.

Глаза его невыносимо горели от сухости и нещадного песка, и, смотря в сторону заходящего солнца, он видел лишь неоднородные красновато-жёлтые разводы.

Базель изо всех сил зажмурился, надеясь выдавить хоть немного слёзной влаги, ибо идти дальше, совсем не различая местности, он не мог. Но тело его было подобно пустому сосуду, в котором не осталось ни капли драгоценной воды.

Осипший голос младшего сына внезапно прервал слепое оцепенение Базеля:

– Папа, папа! Смотри скорее, ты такого точно никогда не видел.

Почти не сомневаясь в том, что ему предстоит увидеть, Базель подошёл к обогнавшим его сыновьям и посмотрел в направлении, куда указывал ему Иям.

Всё было как тогда, в далёком детстве. Точно скрученное от нестерпимой боли могучее дерево по-прежнему высилось над безжизненными песками, дожидаясь заблудших и отчаявшихся путников.

Смотря с высоты дюны на искорёженный ствол и голые массивные ветви единственного, полумифического обитателя Акхаской пустыни, каждый по-своему переживал эту встречу: Базель со злобным отвращением, Эмиль с назойливым, щемящим в груди страхом, Иям с детским неподдельным интересом.

– Папа, можно посмотреть поближе? – прервал Иям затянувшееся молчание.

Базель не знал, что ответить. Вперив глаза в уродливый ствол до боли знакомого ему дерева, он точно заново переживал события былых лет.

– Пойдём, отец. Напоследок такое стоит увидеть, – с отчаянной легкостью произнёс Эмиль и, не дожидаясь разрешения, начал аккуратно спускаться с пологого песчаного склона.

Базель не противился, ибо понимал, что пройти мимо, игнорируя злосчастное дерево, попросту не удастся. Он лишь хотел, чтобы на этот раз их встреча закончилась иначе.

Подходя ближе, Базель не без интереса рассматривал старого знакомого: за много лет дерево едва ли выросло, разве что неприятных выпуклостей на стволе стало на порядок больше, а тяжи корней казались несколько толще и длиннее. Пучок бордовых листьев все так же алел в лучах предзакатного солнца, подчёркивая наготу кроны и свидетельствуя о том, что дерево до сих пор не погибло.

– Папа, а что это за дерево? – протяжно спросил выбившийся из сил Иям.

Он шёл позади остальных, ведомый вперёд скорее порывами ветра, чем собственными усилиями. Казалось, лишь детская любознательность и выдержка взрослого помогали ему до сих пор держаться на ногах и не упасть.

– Не знаю, – лукаво начал Базель, но его неожиданно перебил голос старшего сына.

– Это – дуб Бокур. В обмен на человеческую жертву он даёт усталым путникам напиться и указывает им дорогу из пустыни к ближайшему поселению.

– Кто сказал тебе такое?! – испуганно возмутился ошарашенный словами сына Базель.

– Однажды в Керуле, – не спеша рассказывал Эмиль, – я помогал торговцу рукописями снаряжать один из тюков в Черные Земли для каравана набайцев, и, пока те не приехали за товаром, мне было разрешено почитать одну из собранных книг. Я взял “Легенды Акхаса”, в одной из историй, которые я успел прочесть, говорилось об этом дереве.

– Занятными книгами торгуют в Керуле, но эти истории – всего лишь детские страшилки, – не желая мириться с нелепым совпадением, убеждал сыновей Базель. – Посмотрите, обычное мертвое дерево и ничего больше. Наверное, здесь когда-то был оазис, он пересох, и следы его исчезли, а крепкое дерево, хоть и погибло, ещё продолжает сопротивляться упорному ветру.

– Значит, в книжке была неправда? – уточнил Иям.

– Именно, – заверил Базель. – Вряд ли автор этой истории хоть единожды пересекал пустыню.

– Но в Акхасе же не бывает оазисов, – возразил Эмиль.

– В этой жизни бывает всякое сынок, – сказал Базель, опускаясь у корней на раскалённый песок, – и часто именно то, чего совсем не ожидаешь… Садитесь, нам пора передохнуть.

Услышав заветное разрешение, обрадованный Иям грузно плюхнулся в песок у одного из дальних корней и, прижавшись к нему, с детской безмятежностью на измученном лице, казалось, тут же уснул.

Эмиль продолжал стоять, смотря на отца сверху вниз, хотя и было видно, как мелкой дрожью трепещет его изнеможённое тело. Но перед тем как окончательно сдаться, ему нужно было убедиться, что шансов спастись уже не осталось.

– Это конец? – пронзая словами насквозь, спросил он отца.

– Да, – без лукавства ответил Базель. – Теперь даже чудо нас не выручит. Мы слишком ослабли, чтобы продолжать идти дальше… – и, пытаясь смягчить весь ужас сказанных им слов, беспомощно добавил, – поэтому давайте хорошенько выспимся.

Тяжело выдохнув, сын сел подле отца, устало прикрыв глаза запылёнными ладонями.

– Прости, если обидел тебя, – полушёпотом произнёс Эмиль.

– Брось, ты передо мной ни в чём не виновен. Вы с Ямом – хорошие сыновья, и я по-настоящему горжусь вами. Жаль лишь, что Акхас так рано занёс наши пути своими немилосердными песками.

Эмиль не ответил, и всё вокруг начало тонуть в вязкой глухой тишине.

Базель не противился. В надежде, что сыновья его уже уснули, он закрыл глаза, вверяя себя неизбежному.

XVI

– Садись, – Иллай указал на место подле себя, – так мне будет проще рассказывать, к тому же отдых тебе не помешает.

Базель послушно опустился на горячий песок рядом с братом, ожидая наконец услышать ответы на вопросы, наводнившие его голову.

– Как я уже говорил, мы нашли дуб Бокур. Согласно преданиям кочевников, это – центр пустыни, и есть лишь один способ выбраться отсюда – принести жертву.

Бокур собственно и является жертвенным алтарём. Если поместить в него живого человека, дерево, забрав несчастного в качестве подношения, наполнит ту древесную чашу водой и укажет путь до поселения. Так Акхас даёт шанс сильным путникам продолжить кочевую жизнь, отдав того, кто послабее, в противном случае, иссохнув от зноя, погибают все.

Говорят, что Бокур нельзя повстречать дважды, но всё это, конечно, спорно, так же как до сегодняшнего дня для нас было спорным существование это полумифического дерева.

– Ты решил рассказать мне перед смертью одну из детских сказок? – возмутился раздосадованный Базель. – Иллай, я уже не ребёнок и готов с достоинством умереть в пустыне, как и подобает настоящему кочевнику. Не стоит утруждать себя нелепыми россказнями. Я отлично понимаю, что день подходит к концу, а завтра для нас уже не настанет. Так к чему это враньё?

– Остынь, малыш, – примирительно отвечал Иллай. – Все мы лишь глупые дети в этих непостижимых песках. Держи лучше напоследок от меня подарок.

И Иллай протянул брату крохотный свёрточек, вынутый из внутренних складок своего одеяния.

Базель тут же развернул обертку, и на его ладони оказался маленький шарик молочного цвета с приятным сладковатым запахом.

– Что это? – недоумевая спросил Базель.

– Бедный ребёнок, вот что значит лишить человека детства. Это конфета, балбес. Припас для себя, но мне уже не до сладостей.

– Спасибо, – заулыбался Базель и с удовольствием разжевал мягкую плоть конфеты.

Не успел он вдоволь насладиться её необычным, приятным вкусом, как тело его резко потяжелело, а голова стала совсем невесомой, точно она разом опустела или исчезла вовсе. Мир вокруг подёрнулся какой-то сизой дымкой и Базеля немедленно потянуло в сон.

Уже сквозь полусомкнутые веки Базель видел, как, с трудом опираясь на корни, поднимается его брат и со словами:

– Простите меня и будьте счастливы, – пригнувшись, залезает в рваную рану в стволе дерева.

Затем лицо отца, уснувшего на сплетении корней напротив с трубкой в зубах.

А после… Полное беспамятство.

Когда Базелю удалось урвать у жадного сна несколько мгновений, он с трудом открыл глаза, но сквозь давящую отовсюду темноту смог разглядеть лишь то, как с крайних веток опадали те самые, замеченные им ещё при свете дня, бордовые листья.

На этот раз они почему-то показались ему похожими на кровавые слезы.

XVII

Солнце полностью скрылось за горизонтом, и, скованный бессонницей, Базель наблюдал, как на Акхас медленно опускается ночь.

Любые звуки особенно ясно слышатся ночью, а более прочих те, что надёжно утаивал ото всех знойный день. Вот и теперь Базель точно впервые слушал дыхание своих сыновей. Жадный и быстрый свист на вдохе и скорый затяжной выдох выдавали то, что так умело скрывали они от отца: их тела полностью сломлены, и в этот момент ненасытная пустыня вытягивает из них последнюю влагу.

Засыпать под эти звуки было сродни долгой изощрённой пытке. Базелю хотелось поскорее провалится в бездну сна и никогда уже не возвращаться обратно. Но крепко вцепившаяся бессонница по-прежнему не выпускала его из своих цепких лап.

«Только бы умереть всем вместе, так и не проснувшись; иначе недолгая жизнь встретивших рассвет станет сущим кошмаром». С такими мыслями отец продолжал слушать дыхание своих детей, не замечая, как из этих звуков медленно ткалось полотно его самого страшного кошмара.

И лишь когда непроницаемая тьма разом наводнила всё вокруг, Базель почувствовал, что его тело больше не принадлежало ему.

Теперь он лежал в кромешной темноте не в силах шевельнуть ни единым мускулом, а в ушах у него бесперебойно раздавался оглушительный шёпот множества жутких голосов:

– Куда ты завёл их, ничтожество?!

– Что сказала бы Мияра, увидев, как ты сгубил её детей?!

– Ведь ты знаешь, что делать!

– Спаси себя и Ияма!

– Эмиль всегда был проворнее и сильнее брата!

– Выбери одного!

– Почему же ты медлишь?!

Постепенно надрывный шёпот нечеловеческих голосов начал сливаться в единый поток с всё нарастающим дыханием Ияма и Эмиля. И когда казалось, что от воцарившегося безудержного гомона у Базеля попросту расколется голова, голоса разом стихли.

Затем медленно стало затухать дыхание сыновей, словно их спящие тела уплывали вдаль.

Наконец, когда вдохи и выдохи детей почти перестали быть различимы, обездвиженный доселе Базель смог высвободить из невидимого оцепенения руку и, дёрнув тяжёлое покрывало темноты, проснулся.