Следующим шагом стало возвращение концепции единого начала, которое также заняло центральное положение наряду с Конечной, дабы объяснить механизм возвращение поездов обратно на исходное направление.
Из обновленной схемы выходило жуткое и на первый взгляд нелепое заключение: все известные пути начинаются и заканчиваются на одной и той же станции. Йенс почувствовал, что как никогда близок к разгадке устройства этой коварной системы, и изменил схему ещё радикальнее, сместив все известные станции в её центр.
Наконец, последняя линия была завершена, и толпа смогла увидеть результат столь долгой и кропотливой работы.
На полу в самом центре малого зала был выведен большой круг, поделённый на множество секторов-остановок, каждый из которых был обозначен названием определённой станции. От них отходило немыслимое количество линий-маршрутов: начинаясь в одном секторе, они, описав разнообразные кривые вокруг центра схемы, замыкались в другом; по ходу линий тянулись названия всех известных маршрутов. Всё было сделано просто и с максимально возможной точностью, но большинство из толпившихся вокруг не видело в схеме ничего кроме каллиграфо-геометрической абстракции.
Йенс взглянул в глаза своих ближайших помощников: уж они-то, полностью проникшиеся его идеей и проделавшие с ним большую часть работы, должны были постигнуть очевидную суть созданной схемы.
Но они смотрели на пересечения линий и надписей непонимающими глазами и были также далеки от постижения “истины”, как и только что вошедшие в малый зал любопытные зеваки.
Йенс рассчитывал на то, что любой пассажир, увидев его схему, поймёт всю бессмысленность выбора между маршрутами и тем самым будет лишён всех тягот принятия единственно верного решения. Но, увы, его расчёты провалились. Некоторые из присутствующих стали вновь возвращаться к кассам, желая поскорее взять билет и отправиться в путь, подальше от странных чертежей Йенса.
Тогда Йенс решил обратиться к своим последователям и ко всем находившимся в тот момент в малом зале. Он встал в центре своей схемы и, окружённый публикой, начал говорить:
– Уважаемые дамы и господа, долгая и крайне тяжёлая работа, свидетелями которой было большинство из вас, наконец-то завершилась. Теперь каждый, взглянув на созданную нами схему, может понять, насколько глубоко он прежде заблуждался!
Йенс окинул взглядом всех присутствующих – те по-прежнему смотрели и не видели. Тогда он продолжал:
– Видите этот испещрённый названиями станций круг, в центре которого я стою? Так вот, мы все в нём, – Йенс указал на один из небольших секторов, обозначенный надписью «Медицинская-1», – сейчас и каждый, раз, когда прибываем на очередной вокзал, – он последовательно перевёл указательный палец на другие сектора. – Все вокзалы есть части одной единой станции, вокруг которой по размашистым дугам разнообразных маршрутов мы прокладываем свой путь от начала и до конца.
Я хочу, чтобы вы поняли: Конечная не где-то там вдали, за чередой несчётного множества вокзалов. Нет. Она тоже здесь. Просто ещё одна комната в этом большом здании. Возможно, прямо сейчас за одной из этих стен очередной поезд высаживает пассажиров на их последний перрон.
Некоторые из толпы обречённо вздохнули, в глазах большинства непонимание сменилось страхом.
– Все стремятся заполучить билет получше, – продолжал декламировать разгорячившийся Йенс, – в надежде уехать подальше и в новом месте попытаться обрести постоянно ускользающее счастье.
Но в этом нет ни капли здравого смысла. Как и нет никаких других станций, кроме той, вечными пассажирами которой мы являемся.
Заполучив заветный билет, вы надеетесь, что прибудете в совершенно иное место, с другим устройством и правилами, дающими новые возможности и хотя бы толику неуловимого счастья. Увы, на деле вас привозят в одну из комнат-вокзалов на всё той же пресловутой станции.
Да, новый интерьер и слегка изменённая планировка, кассиры, улыбающиеся чуть шире прежних, поначалу воодушевляют вас, заставляют наивно поверить в долгожданные перемены. Но вскоре весь ворох показных преобразований, призванных скрывать от посторонних незыблемую сущность здешней системы, утрачивает свой шарм, и вы понимайте, что и это место, подобно предыдущим не оправдало ни одного из ваших ожиданий.
Безутешно жалея о том, что приехали сюда, вы, терзаясь сомнениями, вынуждены вновь искать подходящий билет, пытаясь хоть на этот раз не оплошать с выбором рейса.
И так пока ваш очередной маршрут не будет проложен до Конечной.
Теперь вокруг Йенса были сплошь несчастные лица лишённых всяких надежд слушателей: большинство из них смиренно предались глубокому отчаянию, утратив интерес ко всему происходящему, они с головой погрузились в собственную печаль; другие же, напротив, продолжали внимать каждому слову своего наставника, наивно веря, что в финале речи он дарует им новые цели и смыслы взамен прежних, обесцененных и отвергнутых.
Но для самого Йенса не существовало иных устремлений, кроме постижения устройства путей и вокзалов, в отчаянной попытке ответить на вопрос “Зачем мы здесь?”. Посвятив всего себя этим поискам, он был уже не в силах понять чувств окружающих. Ровняя идеалы других на собственные, Йенс считал, что толпе необходимо лишь добытое им откровение, и потому теперь он искренне желал поделиться с другими ищущими столь долгожданным открытием, совсем не задумываясь о том, что сеет своими словами только боль отчаяния.
– Так ответьте же мне, – с надрывом в голосе вопрошал толпу Йенс, – Какая разница, каким именно маршрутом вы будете колесить вокруг одной и той же станции? Зачем постоянно терзать себя выбором, который в конечном счёте ничего не решает?
Всю дорогу вы пытаетесь куда-то убежать, но это подобно беготне маленьких детей по вагонам одного длинного состава. Вы меняете внешнюю обстановку, воображая, будто оказались в новом поезде, но на деле он всё тот же и продолжает мчаться в прежнем направлении.
Поймите, наконец, что, как бы тщательно вы ни выбирали очередной маршрут, сколько бы сил ни тратили, добиваясь желанных билетов на самые роскошные поезда, уехать отсюда никому из нас не дано.
Так зачем к чему-то стремиться и пытаться чего-либо достичь, если покинуть это место невозможно?
Путь каждого закончится в одной и той же комнате, скрытой внутри этой огромной станции. Любое путешествие здесь бесплодно, ибо не даёт возможности открыть для себя нечто новое, а лишь заставляет подольше скитаться по апартаментам этого неуютного здания, заставляя забывать единственную здешнюю истину: уехать отсюда нельзя.
Окончив свою речь, Йенс почувствовал себя совсем измотанным и захотел поскорее присесть, дабы отдохнуть и немного собраться с мыслями. Но десятки несчастных лиц, смотревшие на него со всех сторон, ужаснули его настолько, что он остался стоять посреди зала, точно отлитый из бронзы.
Только тогда Йенс увидел, сколько горя и печали породили его речи. Он был поражен тем, как благая, по его разумению, задумка обратилась для всех вокруг сущим кошмаром. Йенс полагал, что сможет облегчить участь пассажиров, поможет им стать независимыми и рассудительными, научит не жалеть о содеянном, но, как оказалось, он попросту сломал их, растолковав запретное знание и тем самым лишив всяких целей и надежд.
Малый зал погрузился в тихое отчаяние.
А затем явились два господина в тёмных костюмах, чьи лица скрывала тень от глубоких капюшонов их, как смоль, чёрных плащей.
Они неслышно ступали каблуками своих кожаных сапог угольного цвета, проходя в центр малого зала через коридор, образованный расступившимися в немом повиновении пассажирами.
Йенс растерянно смотрел на подошедших к нему: они не походили на обычных путников и, очевидно, пришли не для того, чтобы слушать его проповеди – в каждом их движении ощущалась какая-то необъяснимая решимость и неотвратимость, словно эти двое были исполнителями приговоров неведомого фатума.
Тишина и неизвестность с каждым мгновение всё больше нагнетали воцарившееся в зале напряжение. Тогда Йенс решил прервать тяжёлое молчание и вступить в диалог с остановившимися всего в паре шагов от него безмолвными гостями. Но один из них, точно почувствовав готовность к общению, перехватил инициативу и, медленно произнося каждое слово, заговорил уверенным монотонным голосом:
– Уважаемый Йенс, мы явились сюда, чтобы сопроводить вас к персональному экспрессу до Конечной. Просим оставить все ваши дела и следовать за нами.
Все присутствующие в малом зале разом опешили, и Йенс не стал исключением. Он целиком был охвачен неведомым ему доселе неподдельным ужасом, который не поддавался никакому рациональному объяснению. Страх сковывал его своими крепкими путами, не давая опомниться и сориентироваться в происходящем. Йенс почувствовал себя беспомощным и, несмотря на окружавшую их толпу, чрезвычайно одиноким. Переживания и устремления разом погасли для него. Внутри остался лишь первородный страх, вынуждавший скорее шагнуть на встречу неизбежному.
И вот, когда Йенс был практически сломлен и уже готов был последовать за явившимися к нему проводниками, его захлестнула обжигающая волна гнева за своё малодушное отчаяние.
Он собрал остатки сил и гордости и, смотря в тёмную пустоту, отороченную краями капюшона, тихо и неуверенно произнёс:
– Прошу меня извинить, но я намерен отклонить ваше предложение. В этой поездке, как и в абсолютно любой другой, нет никакого смысла.
Никакой ответной реакции на его слова не последовало. Надёжно укутанные в свои черные плащи, они продолжали стоять в ожидании, когда их требование будет выполнено. Такое неуважение взбесило Йенса настолько, что от былого страха и трепета перед незнакомцами не осталось и следа. Его всецело охватила безудержная агрессия, и, стремясь прервать своё смиренное молчание, Йенс вновь заговорил, сдерживая обуревавшее его негодование:
– Зачем лишний раз колесить кругами, если Конечная ровно в том же месте, где мы сейчас с вами находимся? Возможно, она прямо за этой стеной или через пару тройку подобных комнат-вокзалов, на которые поделена вся станция. Не кажется ли вам, что гораздо проще дойти туда пешком?
Таинственная пара словно не замечала вызывающих вопросов Йенса и продолжала молча стоять напротив, игнорируя любые провокации. Казалось, они уже не впервой сталкивались с гневными выпадами вверенных им пассажиров и давно научились с достойным спокойствием сносить любую агрессию, дожидаясь пока на смену бессмысленному негодованию к их подопечным придёт смирение и верное понимание происходящего.
Тогда Йенс решил продемонстрировать присланным за ним конвоирам, с кем они на самом деле связались и насколько глубоко ему удалось постичь устройство железнодорожных путей. Он уже не пытался избегать тех наиболее неприятных следствий из своей теории, что могли шокировать несведущую публику и препятствовать постижению добытого им знания. Теперь он говорил без всяких прикрас, не сдерживая себя в выражениях, ровно так, как ему действительно представлялось устройство всей системы.
– Не пытайтесь меня обмануть, – бесстрашно заявил Йенс, – теперь я знаю, что эта станция – наша темница и все мы в ней заложники, а эти пресловутые поездки – лишь уловка, чтобы наивные пассажиры не заметили своего заточения и, стремясь уехать в лучшее место, покорно переходили из камеры в камеру, дабы уступать места всё новым и новым толпам обречённых; и так пока нас не спишут за ненадобностью на злосчастной Конечной.
Так для чего вы предлагаете мне куда-то ехать, если можно всего-навсего открыть пару дверей и провести меня в другую часть станции?
Я понял устройство этого места и теперь никому не удастся меня одурачить.
Чеканя каждое слово, Йенс сверлил глазами сокрытые капюшонами лица своих конвоиров в надежде, что те дрогнут под давлением его обличающих речей. Но, когда он закончил говорить, ему показалось, будто сквозь плотную ткань, отбрасывающую непроницаемую тень, вдруг проступила снисходительная улыбка. Это разом обезоружило Йенса – весь его гнев и желание сопротивляться словно потонули в чёрной бездне двух недвижимо стоящих перед ним силуэтов. Он вновь почувствовал себя слабым и беспомощным.
И тогда они наконец заговорили:
– Ничего ты не понял заблудший, бедный Йенс, – в унисон изрекали конвоиры. – Любая поездка исполнена смыслом, ибо он в самом движении. А Конечная далеко не здесь, хоть и всегда рядом. Всё гораздо сложнее твоих схем. Но совсем скоро ты сможешь постигнуть истину. Следуй за нами, здесь тебе находится более ни к чему.
И Йенс послушно двинулся с места, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Долгие труды мгновенно обернулись прахом, и больше ничего не заполняло той пустоты, что он некогда обнаружил в себе, прибыв на Медицинскую-1. Сраженный услышанным, Йенс больше не сопротивлялся, он уходил прочь от затмивших ему свет неведомой истины заблуждений и лишь вполголоса бессвязно повторял в темные спины удаляющихся конвойных:
– Зачем мы вообще появляемся? Для чего начинаем этот путь? Чтобы вот так запросто его закончить? Зачем мы здесь…?
Точно сжалившись, один из конвойных слегка обернулся и промолвил в сторону плетущегося сзади бедолаги:
– Не терзай себя столь сложными вопросами, Йенс, ибо ты ещё не готов услышать ответов. Если бы истина отрылась перед тобой прямо сейчас, ты всё равно бы не смог ничего понять, ведь путь твой ещё не закончен.
Йенс смолк и, понуро свесив голову, зашагал быстрее. Трое вышли из стен малого зала в полной тишине, и никто не осмелился проследить, куда они двинулись после.
***
– На этом заканчивается история Йенса, дерзнувшего постичь суть…
Внезапно под потолком прогремело:
«Уважаемые пассажиры! Со второй платформы, четвертый путь, производится посадка на поезд номер 641 «Узловая – Медицинская-1», нумерация вагонов с головы состава».
– Всю концовку мне запороли своими объявлениями, – наигранно произнёс Кир, – оставалось-то пару слов сказать.
Марк продолжал смотреть на него, словно повествование не прерывалось. Тяжёлый взгляд погруженного в размышления приятеля заставил Кира поёжится. Тогда он решил прервать, пока не поздно, мыслительный поток Марка, ибо тот угрожал надолго унести его единственного собеседника в безбрежный океан нескончаемых раздумий.