Однажды это случится. Сборник рассказов, пьес, сказок

ТО, ЧТО БЫВАЕТ В СЕРДЦЕ

Я совершал обыкновенную свою прогулку, которую делаю каждый вечер. В этот день было прохладнее всего, я это заметил, когда домой возвращаться было уже лень.

Многие этим вечером оказались глупее меня, или не знаю, как и сказать. Они были в шортах и майках. Мне хотя бы в последнюю минуту хватило ума надеть джинсовую куртку. И то, она не делала этот вечер слишком уютным. Ветер каждую секунду хотел доказать мне (и не только), что он сильнее. «Чёрт, не знаю, может, это и так, парень, но, скорее, где-то выше зданий», думал я про себя, застегивая все пуговицы до верху. С моим настроением идти быстро было просто нельзя. Наверно, поэтому я и простудился. Но тогда мне ещё слишком хотелось посидеть на моей любимой скамье, и посмотреть на всех этих проходящих мимо людей. «Праздник жизни!» было написано на их лицах. А я знал, что это просто очередной день, и на тебя, такую красивую, может быть, и обернутся, но это максимум, что произойдёт этим вечером. Я знал, что у всех этих счастливых парочек всё не так гладко, и когда они вернутся домой их улыбки сотрут их родные стены, и они вспомнят, что хотят от жизни чего-то большего, чем просто щеголять в своих лучших нарядах. Тогда-то они и припомнят друг другу всё, что накопилось в них за этот час, два, день. А может быть, и за всю вечность? Но сейчас они об этом не думают.

Без движения, на скамейке, стало довольно холодно, и я понял, что пора собираться домой. Конец моей одинокой прогулки был близок. Оставшийся отрезок я знал назубок.

Я шёл вдоль главной дороги, и здесь всё ещё толпились люди. И мне кажется, что все они куда-то спешили. Многие спешили просто так, без особой причины, скорее, от волнения, от подступившей к красным глазам эйфории. И в этой почти прекрасной воскресной суматохе я заметил одну стройную девичью фигурку. Она стояла у дороги. Я, было, подумал, что это одна из жриц любви, как их принято теперь называть. Но было ещё достаточно светло, и она была ещё уж очень юна для этого, как мне показалось.

У меня возникло такое чувство, будто она высматривает и поджидает меня. Но затем она внезапно завернула за угол и скрылась. «Значит, я ошибся», подумал я, когда она исчезла с поля моего зрения. Когда я поравнялся с угловым зданием, то заметил, что она всё ещё здесь. Стоит. Ждёт. Я шёл прямо, и впереди была дорога, которую следовало перейти. Эта девчонка сорвалась с места, и поравнялась со мной. «Неужели ты идёшь рядом из-за меня?», думал я, изредка поворачивая голову в её сторону. Она шла так близко, что я мог с ней заговорить. Но она была так молода, что я не знал, что ей сказать. Возможно, это было бы даже преступно. Но преступно было и то, как она была одета. Нет, не плохо. Ни в коем случае! Я не мог отвести от неё глаз. Особенно, когда она поняла, что ничего от меня не дождётся, и стала ускорять шаг. Когда она оказалась впереди, она стала ещё красивей, ещё прекрасней, чем секунду назад. Она была так легко одета, что мне следовало бы пригласить её на чай, чтобы согреть. Но в этот день, в этот чёртов глупый день я был абсолютно без денег. И с каждым метром, который отдалял от меня эту красотку, я думал: «Как жаль, малышка. Как жаль». Вскоре, она снова завернула за угол, и скрылась в узких, малолюдных улочках небольшого города. Возможно, она свернула, чтобы вернуться домой, и одеться потеплей, чтобы не заболеть. А я весь оставшийся вечер думал: «Как ты юна. Как ты красива. Как жаль, малышка, как жаль…».

16 апреля, 2018

ФРЕДДИ

В один из июльских дней, Фредди взглянул на солнце. Оно показалось ему ослепительно ярким. Он невольно прищурил глаза, и появилась улыбка, хоть на самом деле он не улыбался. Фредди стоял почти посередине леса, куда он ходил выбирать себе кусочки дерева для резьбы. Он научился вырезать несколько лет назад, когда его обучил этому его дед, ныне покойный, но всё ещё тепло любимый, и мало кто мог отозваться о нём плохим словом. Фредди всё ещё смотрел на солнце, и над ним пролетела хищная птица. Она издала крик, который разлетелся по всему предгорному хребту. Мальчик тут же обратил внимание на хищника. Но его глаза устали смотреть на столь яркое солнце, и он опустив голову, сильно их стиснул. Он не хотел задерживаться здесь слишком надолго. Солнце должно было садиться через три часа, а ему предстоял ещё долгий путь домой. Он взял найденные им толстые ветки, отломал лишние куски и отбросил. Те, что ему могли сгодиться, он сунул в мешок и надел шляпу. Снег под ногами был мокрый и рыхлый. Он начал таять ещё четыре дня назад. Когда погода взглянула на календарь. Тепло сильно запаздывало даже в эти края. Фредди шёл в джинсах, короткой куртке, и ковбойской шляпе, которая ему досталась от отца. Она была почти как новая, отец берег её, должно быть, чтобы передать сыну. Под снегом проступала мокрая земля, в которой тут же вязли ноги. Ходить здесь можно было только в сапогах, и Фредди это хорошо знал. На всякий случай он носил с собой длинный охотничий нож, чтобы можно было побороться за свою жизнь, в случае чего. Фредди шёл, прислушиваясь к каждому шуму. Он знал, что здесь водятся медведи. Кое-где были даже расставлены на них капканы. И Фредди знал эти места, и обходил их стороной. Это они с отцом их расставили в октябре прошлого года. Тогда Фредди было ещё пятнадцать. Он уже и тогда не чувствовал себя ребёнком, но теперь он стал настоящим мужчиной. В таких краях надеяться особо не на кого. Но в жилах этого мальчика текла кровь его отца, а он был мужественным человеком. Его отец с матерью бежали сюда лет двадцать назад от цивилизации. Им слишком не нравилось то, что стало происходить вокруг. Они решили, что природа бывает намного ближе человеку, чем сам человек. К сожалению, отец Фредди ещё не знал, что иногда она может вонзить свои клыки в грудную клетку.

Все эти сопки, укрытые густым лесом, пахли так, как не пахла ни одна женщина. На макушках самых высоких гор всегда лежал снег, который никогда не таял. Это особенно нравилось Фредди. Он хотел когда-нибудь забраться туда, и посмотреть, каково это птицам, что летают на этой высоте. Но только не сейчас. Он знал, что должен ещё поднабраться опыта, ведь должен он был сделать это в одиночку. Лишь рюкзак, нож, тёплая одежда, и провизия могли быть его спутниками.

Фредди никогда не ходил в школу, его обучала его мать, школьная учительница. Она привила ему хороший вкус к литературе; отец кое-что смыслил в математике, так что считать и писать он умел, а остальное, как полагали его родители, не сильно и требуется.

К этому времени Фредди успел немного подустать. Видать, он набрал слишком много веток, но расставаться ему с ними не хотелось. Он решил, что просто вернётся домой уже, когда сядет солнце, и ничего страшного в этом нет.

Пройдено две трети пути, но тут он заметил, что правый его ботинок порвался, вернее, стала отрываться подошва.

Пару дней тому назад домашний пёс Макбет ни с того, ни с сего набросился на один его ботинок, словно что-то ему почудилось, и стал его терзать, как лев терзает свою добычу. Второй пары у Фредди не было, поэтому он вышел в тех, что теперь на нём. Когда он выходил, они ещё держались, и он рассчитывал, что на один поход их точно должно хватить.

Но теперь он шёл, и ощущал, как внутрь попадает мокрый снег вперемешку с грязью.

От холода он стал хромать, а иногда останавливался и вытрушивал то, что успело накопиться за это время.

Без ботинок здесь любому было бы крайне сложно. Повсюду лежали тонкие ветки, и лёд был похож на тонкие лезвия, оттого, что таяли так долго.

Когда в очередной раз Фредди облокотился о толстое дерево, чтобы вытряхнуть лишний мусор из ботинка, он услышал рёв. Это уже не был крик дикой птицы. Это был рёв голодного зверя. И как понял Фредди – это был медведь. От испуга Фредди потерял равновесие, и оступился. Когда он смог удержать баланс, чтобы не упасть на землю, он заметил, что стоит голой ногой на одном из торчащих острых кусочков льда. Когда он убрал ногу, то заметил маленькую каплю крови. Фредди тут же засунул ногу обратно в ботинок, и попытался бежать. Но в ботинке оказались ещё кусочки этого тонкого и прочного льда, которые поранили ногу ещё больше. Обувь стала не пригодной, так как слишком оторвалась подошва, и Фредди пришлось их выбросить. Он посмотрел вниз, и под ногами была небольшая красная лужица. Он услышал ещё один громкий рёв зверя, который на этот раз казался ещё ближе. Фредди оставил мешок с ветками рядом с тем местом, где он стоял, чтобы не создать шуму. И ступил босой ногой по земле. Было холодно, и израненные ноги сковывали движение. Каждый раз ему хотелось подобрать ногу под себя, чтобы ничего не чувствовать.

Но тут рёв оказался ещё ближе. Он был страшен. Зверь явно был больших размеров, и, судя по всему – голоден. Тот, кто первым доберётся до хижины – тот и победит – именно так обстояли дела этим вечером.

Фредди набрал в лёгкие воздуха, и посмотрел в сторону дома.

14 апреля, 2018

ФЕДЕРЛАЙН, С ЛЮБОВЬЮ

Как же хорошо жилось старику Федерлайну на его ферме в 1954 году. Его сыновья давно покинули его, разъехавшись по городам, всё ещё помня ужасы войны. Взрывы бомб всё ещё мелькали у них перед глазами, когда они оказывались в темноте.

Маккоуи тоже воевал, но это было ещё в первую мировую. Тогда он был ещё неокрепшим юнцом, и долг родине призвал его новобранцем в армию, где он и познакомился со всеми ужасами службы в пехоте. Говорят, вторая была ещё страшней. Но он знал о ней только по газетным статьям, и прямым радиоэфирам, которые Маккоуи слушал днём и ночью, так как теперь служили его сыновья. Да, конкретно о них он ничего узнать бы не смог, да и никто бы и не стал тратить столь драгоценное время на этих двух ребят, но старику Федерлайну хотелось знать, как можно больше о том, что творится на фронте.

Сегодня днём он слишком долго лежал на диване. Мысль об этом ему пришла в голову, когда отекли его ноги, и он подумал: «Должно быть, я целую вечность лежу на этом проклятом диване, чёрт бы его побрал». Но вставать ему не хотелось, он лишь попробовал найти более удобное положение для своих ног, которые были усеяны синюшными венами, кое-где переходящими в толстые узелки.

Он был укрыт шерстяным пледом, поскольку даже в самые жаркие дни его мучил озноб, его не покидало ощущение, что вот-вот кончится осень и наступят настоящие холода, и в доме должно быть полно еды, на случай, если дороги заметёт снегом, и машины с продовольствием не смогут доставить продукцию в магазины вовремя.

Где-то в конце комнаты тихо шумел телевизор. И была ли там передача, шёл фильм, или он просто шипел – не имело никакого значения. Просто старик Федерлайн никогда его не выключал. Возможно, он чувствовал одиночество, но даже не позволял себе думать об этом, иначе первая мысль в этом направлении могла свести его с ума.

Он давно перестал общаться с соседями. Он их недолюбливал, считал, что они ничего ещё не успели повидать в жизни, и это его жутко раздражало. Вообще, его много чего раздражало, поэтому он ощущал ответную реакцию, но пока что ему было просто наплевать.

Он хранил в своём доме охотничье ружьё, в случае чего, которым мог бы воспользоваться. Ещё в его доме был спрятан револьвер. Он и сам о нём частенько забывал, так как тот лежал в ящике стола. Старик Федерлайн в последние годы не отличался особой памятью, казалось, вся его память осталась на войне. На той, где воевал он сам, и в том странном времени, когда воевали его дети. С тех пор время для него словно остановилось. Оно бы и впрямь остановилось, если бы только не его морщины, которые покрывали его всё больше и больше. Удивительным образом на его голове сохранялись черные волосы, правда, и они были усеяна редкими пучками поседевших прядей.

Трудно сказать, почему его глаза то и дело пускали слёзы, вернее становились чрезвычайно влажными, хотя казалось бы никаких причин для того не было. Его вечная щетина стала белой ещё давно. Всё казалось, будто детишки, играя в снежки, попали ему прямо в лицо и шею, и с тех пор этот снег никак не мог растаять, но, конечно же, это не было снегом – это были его воспоминания, странным образом отложившиеся не на густой шевелюре, а на рыхлом лице с обвисшей кожей.

Старик держал собаку, почти такую же старую, как он сам. Это была собака породы зенненхунд по кличке Роджер. Он держал его, чтобы в случае, если в дом проникнут люди, Роджер смог защитить его, и предупредить, прежде чем воры проберутся в спальню, и старик Федерлайн мог бы взять в руки своё ружьё, или хотя бы револьвер, если бы о нём вспомнил.

Когда Маккоуи надоело лежать на диване, он открыл глаза, встал с дивана, и направился в сторону двери. Открыв её, он облокотился о дверной проём, и крепко вздохнул, словно тяжесть прошлых лет снова обрушилась на его бедную голову. Над ним этим вечером горело много звёзд, и куда-то вдаль, вместе со стариком Федерлайном, смотрел и его пёс Роджер.

Когда Маккоуи понял, что ничего нового он не увидит, он вернулся в дом, и плотно захлопнул дверь, чтобы легче было воспользоваться замком и старым засовом. Он подумал, что хочет есть, но для ужина было уже слишком поздно, и он выпил стакан холодной воды. Затем он сел за стол, и стал писать какое-то письмо, для этого он зажёг небольшой светильник, что стоял в углу на том же столе, который отдавал тусклым жёлтым светом. Закончив письмо, он отправился в кровать.

На днях должны были приехать его сыновья Барри и Билл, но в этот раз они запаздывали.

Старик никак не мог заснуть даже спустя два часа тщетных усилий. Он держал глаза закрытыми в надежде, что темнота усыпит его, потом он уставал и снова раскрывал их, и видел всю ту же приевшуюся сто лет назад комнату, каждый сантиметр в которой был давно изучен. Это его истощало, словно бой на фронте, разница была лишь в том, что теперь его соперник был невидим. Это была бессонница. Но со временем он так устал, что просто отключился, чего раньше почти никогда не было. Но Маккоуи не смог насладиться таким долгожданным сном, его разбудили. Он увидел яркий свет. Этот свет, должно быть, распыляли фары старого бьюика, на котором приехали Билл и Барри. Он услышал, как затих мотор, и захлопнулись двери. С весёлыми шутками его сыновья вошли в дом, не особо беспокоясь о сне своего старика. Но Федерлайн был этому только рад. Он так обрадовался, что не смог сразу подняться с постели, и по его белой от щетины щеке, покатилась старческая слеза.

Обычно Роджер лаял на всех, даже на Барри и Билла, так как они были здесь редкими гостями, и он всё никак не мог к ним привыкнуть, но в этот раз Роджер молчал. Маккоуи этому очень обрадовался, потому что теперь ничто не портило праздника по случаю их прибытия, пусть и в столь поздний час. Через минуту старик нашёл в себе силы встать, чтобы одеться и как следует встретить своих сыновей, которых он давно не видел.

Но в эту минуту соседи услышали внезапный выстрел.

Кёртис, сосед Федерлайна, который жил поблизости, проснулся с чётким пониманием, что это был выстрел из ружья. И он знал, что старик хранит у себя в доме это оружие, так как однажды, почти спятив, грозился ему, что перестреляет любого, кто попробует проникнуть в его дом.

Кёртис помчался к своей входной двери, и, открыв её, ничего не увидел. Перед домом Маккоуи не было никакой суматохи, которую мог бы вызвать этот выстрел. Не было ничего, ни машины, ни следов от колёс, даже трава не была примята. Он поспешил к дому, откуда прозвучал выстрел, но войти туда не было возможности, поскольку она была заперта. Роджер, разрываясь от лая, через какое-то время выбежал в проход, который был сделан специально для него в старых дверях, которые Маккоуи запер перед сном.

Этой же ночью, когда приехала полиция, и дверь была ими выбита, они обнаружили тело старика Федерлайна с ружьём в правой руке и простреленной головой. Один из полицейских отвернулся, чтобы не смотреть на эту ужасную картину, и случайно свет фонарика пал на стол, где лежала записка, она была развёрнута, и полицейский подошёл поближе, чтобы посмотреть, что в ней. В конце говорилось: Моим дорогим сыновьям, Биллу и Барри, с любовью.

19 апреля, 2018

ПРЫГ-СКОК

Дуют ветра. Они пришли неведомо откуда. Сквозь закрытые окна доносится их страшный гул. Тот, кто не боится – выходит из дому, он идёт навстречу удаче. Небо ясное, всё пронизано солнцем, это и вводит людей в заблуждение. Но, открыв двери, вы попадаете во власть невидимой стихии, которая не рада вам. Вы, человек, что можете с ней поделать? Она, может в любую минуту разделаться с вами, обрушить на вас дерево, но вы зачарованы ею, вы идёте, и думаете, что сейчас вы полетите, как птица, как альбатрос над водною пустыней. Вы решите, что эта могучая сила подхватит вас, словно ребёнка подхватывают качели, что в одно мгновение взметнут его вверх, так и вас потоки ветра вознесут выше всяких строений сооруженных человеком. Но, увы, вы не стали избранным, вас не удостоили такой чести. С вас всего лишь снесло шляпу, сорвало зонтик, теперь вы злы, вы беспощадны, и вы потеряли своё детство навсегда!

Так что же вы, шестидесятилетний, вспоминаете своё детство. Когда вы, держась за верёвку, разбегались, и прыгали в воду, немного повисев над ней, словно ястреб, что собирается напасть на свою жертву, и камнем отправляетесь вниз, и делаете так много брызг, так много шуму, как это делает праздничный салют на честь 4 июля. О, эти брызги… В ночном небе они были бы точно маленькие искорки, что зажигают в детских сердцах надежды. И эти надежды теперь так далеки от вас, как та вода, в которую вы некогда вошли, но так и не смогли забыть её. Вы шестидесятилетний ребёнок, и вам стыдно, что ваше детство кончилось так давно, так внезапно, что узнав об этом, вы испугались и поседели… Но и сейчас, даже теперь, когда ветер подхватывает ваше пальто, вы придерживаете шляпу, чтобы она не сорвалась, а вы, вы не побежали за ней, как юнец-сорванец, чтобы никто не узнал, что вы всё тот же, просто слишком хорошо играете в прятки; что вы победили в этой игре.

21 апреля, 2018

ПОЧТИ ЧТО ПОЛНОЧЬ

Фостер Бин носил джинсовый комбинезон, сколько я его помню. Наверно, его мама родила в нём. Я, в общем-то, тоже не сильно часто меняю свою одежду, но она не настолько примелькалась, как джинсовый комбинезон Фостера.

Мне кажется, нам тогда было лет по десять. Фостер мне всё лето прожужжал, про это место. Он так надоел мне, что я согласился пойти с ним только для того, чтобы он замолчал.

Я не знал, кому принадлежала та земля, в тех краях вообще больше ориентировался Фостер, там дед его жил. Крепкий старик был, сейчас таких не встретишь. Старый был, а всё равно злой, да такой, как кремень. Лучше не приближаться, честное слово. Наверно, это он Фостеру и купил этот комбинезон. Хотя, может, у него их было десятка два, кто их разберёт.

В тот вечер на землю легла приятная прохлада. Трава запахла очень вкусно, хоть бери её и нюхай, как табак, вот так она пахла. Мне было лень куда-то идти, ну, знаете, бывает такое, что не хочешь никого видеть. Так этот Фостер, как привяжется, уж лучше сразу сделать то, что он просит.

Я тогда сидел на своём любимом ящике, ждал, когда солнце начнёт опускаться. Но дождался я, конечно же, Фостера, он был моим солнцем.

Он подошёл и стал канючить, он так долго и противно это мог делать, что мне стало жаль, что пропадает такой славный вечер, уж лучше было убраться куда-нибудь. Но я ему проиграл, поэтому должен был исполнить любое его желание. Уж лучше бы я в воду прыгнул со скалы, вот уж точно. У нас скала одна есть, мы её скалой Страха называем между нами. Однажды мы с неё спрыгнем, я в этом уверен, пусть нам будет и по пятьдесят лет. Раньше ребята прыгали. Было, правда, пару неудачных попыток, так этих потом забирали в мешках. Но мы должны были это сделать, о нас бы тогда легенды стали слагать. Но Фостер сказал:

– Пошли на ферму к Тоттенхэмам.

Я только посмотрел на него исподлобья, честное слово. А он берёт да повторяет:

– Пошли на ферму к Тоттенхэмам.

– Фостер, ты серьёзно? – говорю.

– Да. Ты мне должен.

– Так, должно быть, ты и не отстанешь, да?

– Угу.

– Что с тобой делать, идиот ты этакий.

Ну, лучше было сразу сделать то, что он просит, чтоб отвязался быстрей. Если встретите Фостера, делайте, что он вам говорит, если не хотите с ума сойти от скуки.

В общем, пошли мы на ферму к Тоттенхэмам. Я, правда, не знал, где она находится, но само название мне уже не нравилось. Просто в городе я знал ещё одних Тоттенхэмов – те ещё людишки!

Вся прелесть этого вечера стала пропадать, как только мы отошли от моего дома. Вот зараза, испортил мне такое удовольствие. Я ещё и не ел ничерта.

Когда этот говнюк Фостер Солнце младший привёл нас на место, мне стало как-то так неуютно. Ну, знаете, бывает такое. Я ему сразу сказал, чтоб мы убирались оттуда. А он опять за своё:

– Ты мне должен, – говорит. И не забывает же!

Повсюду было тихо, никого не было видно. Правда, трава здесь так не пахла, но если б только это… Помню, свет в окнах горел, а так никаких признаков жизни. Мёртвая ферма была. Не знаю, как они там питались. Небо уже стало тёмным. Не совсем, конечно, но скоро станет совсем чёрным. Только здесь оно таким чёрным бывает.

Мы стояли и смотрели на дом Тоттенхэмов, а Фостер берёт и говорит:

– Видишь деревья?

– Вижу, – отвечаю я ему.

– Пошли к ним.

– Зачем? – спрашиваю я его.

– Пошли, не упрямься.

Ну, пошли мы к тем деревьям.

Эти деревья уже пожелтели. Наверно, солнце сожгло их листья. В этом году было необыкновенно жаркое солнце. Но среди этих деревьев, а их там было штук семь, и все такие большие… Так вот, среди этих деревьев было одно с зелёными листьями, совсем, как нормальное. Даже очень красивое. И пышное такое, пышнее, чем остальные. Фостер сказал, чтоб мы шли именно к нему.

Пока мы шли, я изредка поглядывал на дом Тоттенхэмов, не хотелось мне, чтоб оттуда вышел кто-нибудь. Ну, вы понимаете, да? Я оглядывался, пока чуть не стукнулся об это зелёное дерево, к которому так хотел Фостер. Мы остановились, и я говорю:

– Чёрт, да это самое большое дерево, что я видел!

– Ага, – сказал Фостер. – Оно всегда таким было. А ночью на нём появляются капли. Все листья в каплях. Говорят, это слёзы.

– Чьи же это слёзы, Фостер? – говорю. – Наверно, мои, да? Они точно там будут. Зачем ты нас сюда привёл?

– Я хотел, чтоб ты послушал.

– Кого? Здесь, кроме тебя никого нет. Все Тоттенхэмы у себя в доме, чему я очень рад.

– Нет. Я хотел, чтоб ты послушал дерево. Оно иногда разговаривает.

Я подумал, что Фостер свихнулся. Честное слово. Такую чушь нести!

Уж лучше б он свихнулся, может, вылечили б… А ведь я сам услышал, как оно разговаривает. Своими ушами. И слёзы на листьях появляются, как и сказал Фостер. Откуда он всё это знал? Ночует здесь, что ли?

Это дерево стало говорить, но так, очень тихо, и очень медленно. Почти ничего не разобрать. Но это точно были слова! Затем в темноте я увидел, как открывается дверь, и из неё струится яркий жёлтый свет. Это кто-то из Тоттенхэмов вышел проверить, кто это стоит возле их деревьев. У меня аж ноги подкосились, когда я это увидел. Мы сразу дали дёру. Даже не оглядывались.

С тех пор вот я и вспоминаю этот случай. А прошло уже не знаю, сколько лет. Я потом часто с Фостером говорил об этом. Спрашивал, зачем он меня туда водил. А он только и сказал, что срубили его следующим же днём. Вот и не знаю, что это было за дерево.

Правда, на днях я прочёл одну газету, так там говорилось об этой семейке Тоттенхэмов. Мол, сожгли они всю ферму. Якобы специально поджёг устроили. Уцелел только побег молодого дерева. Уж, не такое ли это дерево, а, как вы думаете?

P. S. Да, забыл сказать, у них девчонка одна жила. Младшая из Тоттенхэмов, так она ничего была, нравилась Фостеру. Так она теперь такой страшной стала, никто даже с ней не общается теперь.

P. P. S. Хотя, нет, вру. Я её с её сестрой перепутал. Но всё же ненормальная у них семейка, честное слово. Келли, правда, жалко, растёт среди них.

22 апреля, 2018