Мы, или Хроника одного сплава

…Потрёпанный Игорь Сергеевич остался позади. Насупившийся Костик крутит баранку и беззвучно шевелит губами, ведя какой-то внутренний монолог, я таращусь на проносящийся мимо пейзаж. В салоне висит гнетущая неловкая тишина. Недавний запал прошёл, на смену ему пришла какая-то опустошенность с легкой примесью стыда. Зачём всё это случилось, почему? Кому это было надо – мне, Косте, помощнику тому депутатскому? Неужели не могло быть иначе, неужели всё было так, как должно было быть? Неужели трое взрослых людей не могли разойтись-разъехаться миром – один не подрезать, другой не избивать, третий при всём этом не присутствовать?

– Нет, ну что за люди такие?! – нарушает молчание Костя. – Сколько ему лет?

– Физиономия молодая, – припоминаю я. – Лет двадцать семь, двадцать восемь…

– А тебе сколько, Вань?

– Тридцать.

– А «Нисан Мурано» у тебя есть?

– Нет.

– Почему?

Пожимаю плечами, отвечаю неуверенно:

– Не заработал, наверное…

– Не заработал! – восклицает Костя.

– Ну да…

– А он, значит, заработал… Новый русский мальчик…

– Выходит, что заработал.

– Вань?! – выдыхает Костик. С болезненной настороженностью смотрит на меня. – Да у трех четвертей этой новой русской молодёжи папы – старые евреи в прямом и переносном смысле. На заре туманной перестройки сколотили капиталец, устроили бизнес, обзавелись банками, заводиками, яхтами, машинками. Как они это сделали – какими правдами и неправдами… разговор сейчас не о том… – Костик на какое-то время умолкает, закуривает. – Нет, я не против, чтобы родители помогали детям, – продолжает, затянувшись, – давали им по максимуму. Коробит другое. Ведь в своё время мне тыкали пальцем на таких мальчиков, а сейчас продолжают тыкать другим: вот смотри, он год, как окончил институт, а уже ездит на «Лексусе» и живёт в пятикомнатной квартире на Арбате. А ты, здоровенный лоб, до сих пор ни хрена не имеешь. Так почему ж ты сидишь, чего ждёшь? Вот он смог, он ДОБИЛСЯ! Так и ты иди, вкалывай с утра до утра, и у тебя всё будет, как у него! И я покупался… Понимаешь? И шёл, и вкалывал… И когда, наконец, скрипя зубами, наскребал на вшивый, нет не «Лексуc», а «Фольксваген», на котором уже лет десять отъездил какой-нибудь жирный бюргер, вдруг узнавал, что папа того владельца «Лексуса» – коммерческий директор банка или хозяин какого-нибудь заводика… Ну ёлки-палки… Неужели опять накололи?! – с болезненной ухмылкой на лице восклицает Костик. – Выходит, это они так меня «стимулировали» вкалывать на очередного чужого дядю – папу того самого мальчика… А тот мальчик в это время менял «Лексус» на «Майбах», квартиру на «Арбате» на виллу на Канарах. За чей счёт, а?

– Кость, но ты же заработал машину, да и квартирой обзавёлся в Подмосковье. Разве плохо?

– А ты знаешь, сколько на это ушло нервов и здоровья? И сколько здоровья тратят те мальчики? Считаешь, величины сопоставимые? Уж хотя бы не обманывали… Сказали бы честно: сколь ни впахивай, а ни хера у тебя не будет!

– Наивный, так тебе и скажут… А кто ж тогда работать будет? Без чувства перспективы, без стимула, пусть даже ложного…

– Стимуляторы, мать их так! Я бы таких… – договорить ему не даёт гулкий раскат грома.

Я высовываю голову на улицу и вижу, как небо в спешном порядке заволакивают жирные грязно-серые низкие облака. Только что был белый день, и вот уже вечерние сумерки.

– Погода портится, – произносит Костя озабоченно. – Как бы не вышло, как в прошлый раз, – ежится он.

Прошлый раз был год назад, когда в разгар лета установилась по-настоящему осенняя промозглая погода. Ненастье застало нас в середине маршрута. Пять дней мы, замерзшие, полуголодные и злые под проливным дождём сплавлялись по реке – с утра до темна остервенело, до исступления маша веслами, чтобы хоть как-то согреться, а вечером, у предательски не желающего разгораться костра, до зелёных чёртей глуша разведённый спирт, чтобы потом хоть как-то забыться в промёрзшей отсыревшей палатке. Тот ещё отпуск получился… Б-р-р-р… – содрогаюсь я мысленно.

– Может, обойдётся? – спрашиваю с надеждой.

– Всё может быть… – философски изрекает Костя, и по лобовому стеклу и капоту ударяют первые крупные капли дождя. С каждой секундой он набирает силу. Ливень. Если бы не «дворники», елозящие по стеклу, потоки воды сделали бы его абсолютно непрозрачным. Вода и сверху, и снизу: хлещет с небес, струится по полотну дороги и по обочине – пенится и пузырится, словно, кто-то опрокинул цистерны с мыльным раствором.

– А дождик-то затяжной, – констатирует Костя.

– Угу, – бурчу я.

– Хотя, говорят, что сильный дождь долго идти не может… – рассуждает он.

– Угу, – что я ещё могу сказать?

Движение на дороге замедляется, поток машин становится всё плотнее – явный признак зарождения автомобильной пробки.

– Всё, приехали, – говорит Костик минут через пять, бросает руль и лезет в карман за беломориной.

– Интересно, что там случилось? – спрашиваю я, честно говоря, без особого интереса – просто, чтобы что-то сказать.

– Сходи, посмотри, – ехидно ухмыляется Костя.

– Нашел дурака! В такую погоду и собаку на улицу не выгонят…

Костик приспускает стекло, и в салон врывается смрад, испускаемый сотнями работающих двигателей. Константин морщится, выдувает на улицу струйку табачного дыма, вздохнув, восстанавливает герметичность салона. С минуту крутит смердящую крепчайшим табаком папиросу в пальцах, наконец, поймав мой страдальческий взгляд, тушит в пепельнице. Заглянув в зеркало заднего вида, восклицает:

– А я думаю, чего это там болит! Гляди!

Он поворачивается ко мне левой щекой и тычет пальцем в скулу – на ней красуется небольшая, сантиметра полтора, ссадина.

– Задел он тебя всё же… – произношу я, покачав головой.

– Да уж… «Печаткой», видимо…

Автомобили перед нами снимаются с места, проезжают метров десять и останавливаются. Мы нагоняем их. Потом опять стоим, потом снова продвигаемся на чуть-чуть и снова встаём, так повторяется несколько раз, пока, наконец, не начинаем двигаться хоть и медленно, но зато уже без остановок. И вот перед нами игольное ушко пробки – длиннющая фура, завалившись на бок, перекрыла сразу две полосы.

– Докатался, – морщится Костя. – Хорошо, хоть никого не придавил.

Обогнув фуру, мы выскакиваем на свободную дорогу. Краем глаза я отмечаю рядом с примостившейся на обочине кабиной фуры сиротливую мужскую фигурку в спортивном костюме, переминающуюся с ноги на ногу под проливным дождём. А над ней огромный, в полнеба, плакат: «План Путина – победа России». Всегда, когда вижу такие, задумываюсь – что за план такой?

– Что за план? – спрашиваю сам себя вслух.

– А? – откликается Костя. – Какой план?

– Ну, пишут же: «План Путина – победа России». Что за план? Где он опубликован? Где с ним ознакомиться можно? Агитируют: голосуй за план Путина! А как я за него голосовать буду, если ни разу не видел? Покажите мне его, разложите по пунктам, обоснуйте каждый, скажите: это реализуется так, это так, а средства мы возьмём отсюда и отсюда. Убедите меня! А так… – вяло машу я рукой. – За что я голосовать должен, за кота в мешке?

– Ха! – усмехается Костя. – Если бы за кота! Сдаётся мне, там зверь поопаснее… Сидит в том мешке не кот, а медведь, который очень любит мёд. А знаешь, где он его берёт? У пчёл отнимает. Читал, небось, или по «ящику» смотрел, как он это делает? Из одного улья выгреб, взялся за второй, потом за третий и так далее, пока все не разорит.

– Интересно излагаешь… – киваю я. – И читал я и по «ящику» смотрел. Там, кстати, показывали, что пчёлы, если объединятся, могут медведя от ульев отогнать.

– Очень хочется в это верить… – вздыхает Костя. – И в то, что объединятся, и в то, что отгонят…

– Медведю ведь тоже не в радость, когда его кусают, – добавляю я.

– В общем, конечно, да… – соглашается Константин, но тут же добавляет: – Только, есть один нюанс, Вань: пчела после укуса умирает… Так что лучше не выпускать того медведя из мешка. Пусть пчёлы живыми останутся и в неразорённых ульях… Пусть мёд для себя собирают, а не для халявщика-мишки.

– Кто бы спорил…

– А ещё, если задуматься, знаешь, что в том лозунге, – оттопыренным большим пальцем правой руки Костик указывает за плечо, как бы отсылая к оставшемуся позади плакату, – меня настораживает?

– Что?

– Победа России над кем?.. Ты как считаешь, Иван?

– Не знаю… – пожимаю я плечами. – Там об этом ни слова. А ты, как думаешь?

– Сдаётся мне, что над нами, – бурчит Костя.

– Думаешь?!

– Угу… – мычит он. – Хотя, вернее будет сказать, чувствую… – добавляет, потерев разодранную скулу. – Вань, не в службу, а в дружбу, там, сзади, минералка…

Достав с заднего сиденья «Демидовскую», я свинчиваю с неё крышку.

– Держи.

Костик жадно припадает к бутылочному горлышку, делает пару крупных глотков, и тут машину подбрасывает на ухабе. Рука, держащая бутылку, вздрагивает, Костя судорожно сглатывает, закашливается. Машину кидает ещё раз. Минералка проливается Костику на лицо и на грудь.

– Чёрт! – выкрикивает он. – Забери, – протягивает мне бутылку.

После пары сильных ударов машина принимается часто подрагивать, попадая колёсами в мелкие выбоины на дорожном полотне.

– Да, здесь особо не погоняешь, – усмехаюсь я. – Вывеску видел?

– Какую?

– Область московская кончилась. Так что сбавь ход, если не хочешь колымагу свою по винтику растрясти.

***

– Куда это мы приехали? – спрашивает Костя после въезда в город.

– Это мой родной город, Кость, – сообщаю я.

– Уверен?

– Абсолютно.

– А такое ощущение, что в Москву попали… Двести вёрст отмахали, область вроде другая должна быть, а номера московские, – он указывает на едущую навстречу машину. – А вон ещё одна стоит и ещё, блин, а там ещё одна…

– Не считай, всё равно собьешься, – усмехаюсь я. – Их тут, как собак нерезаных, особенно летом.

– А-а-а, понял! На отдых тянутся. Природа, кислород…

– Угадал. Добавь ещё к этому реку.

– Красота… – потягивается Костик, поджимая плечи к самым ушам.

– И жильё дешёвое…

– Действительно дешёвое? – настораживается Константин. – И почём метр?

– Было когда-то дешёвым… А как эти, – киваю на очередную машину из региона под номером 177, – появились, так цены и скакнули. Для них ведь 10 штук зелёных – не деньги, и 20 – не деньги, и 30 – тоже не деньги, и 40, и 50. Скупают всё по той цене, которую им назначат. Не задумываясь. Покупают квартирки и домики, чтобы тёщу с детьми на лето сплавить. Действительно красота! Спровадил и отдыхай. Только кому красота, а кому – хоть караул кричи. Для местных-то жильё по той же цене стало, что и для москвичей. А где местному такие деньги достать? Были бы цены разумные, можно было бы кредит взять, постепенно расплатиться. Сейчас это не реально. Цены на жильё стремительно приближаются к московским, а доходы как-то не спешат… Вот и мыкаются молодые по съёмным квартирам или ютятся с предками «большой и дружной семьёй» – ждут, пока бабушка с дедушкой или родители ласты склеят – жилплощадь освободят.

– Понятно, – хмурится Костя.

– Или едут в Москву, чтобы деньги на жильё в своём городе заработать. А там им: «Понаехали!». От счастливой жизни, что ли, понаехали?

– Д-а-а… Паноптикум… – Костик сочувственно смотрит на меня.

– Да ладно тебе, я не жалуюсь… – успеваю отмахнуться я, прежде чем замечаю прямо по ходу глубокую выбоину в асфальте, заполненную до краёв грязной дождевой водой. – На дорогу смотри!

Обогнуть выбоину Костя не успевает. Колесо попадает прямо в неё. Матерясь и строя страшные рожи, Костик давит на газ, заставляя машину выбраться из капкана. Ей это удаётся не сразу. Рядом с нами останавливается пара автомобилей, их водители сочувственно смотрят на манипуляции Константина. Он раскачивает машину взад-вперёд. Под нажимом вращающегося колеса края выбоины крошатся, словно их обрабатывают «болгаркой». Асфальтовая крошка разлетается во все стороны. Наконец, раздаётся леденящий душу металлический скрежет и наш несчастный «Форд» вырывается из дорожного плена.

– Твою дивизию… – выдыхает Костя.

Обречённо-медленно он выбирается из машины, заглядывает под неё, исчезая из поля моего зрения. Через несколько секунд появляется заметно повеселевший.

– Обошлось! – сообщает, смахивая с коленей и локтей комочки грязи. – Теперь верю, что не в Москве… – добавляет, садясь за руль. – И как вы здесь ездите?

– Наши водители географию городских ям наизусть знают. Кстати, нам ещё повезло. Гляди, – я указываю на чёрные пятна, выделяющиеся на общем фоне дороги, – кое-какие ямки замазали. Может, и другие замажут.

– Замажут, – соглашается Костя. – Будь уверен. У них же скоро выборы! Те самые дороги, той самой России…

– Замажут, – вторю я. – До весны продержится, и опять яма на яме.

– В самый раз, выборы как раз пройдут и жди следующих. Ладно, куда дальше рулить?

– Прямо, потом по кольцу на мост. За мостом я тебе магазин покажу, притормозишь, затаримся, чтобы потом не мотаться.

…В магазине мы набираем крупу, макароны, тушенку, хлеб, сухари, соль перец и сахар. Набиваем ими тележку на колёсиках и катим к кассе. Там застаём очередь в три человека: мужчина лет около пятидесяти, молодой парень и женщина бальзаковского возраста. Мы пристраиваемся к хвосту очереди и терпеливо ожидаем, пока кассирша всех рассчитает. Мужчина выставляет на ленту транспортёра поллитровку водки, парень – полторашку пива. Они проходят через кассу быстро. Женщина извлекает из пластмассовой корзинки бутылку растительного масла, коробку с куриными яйцами, кусочек сыра, треть палки колбасы и две тушки камбалы в целлофановой упаковке.

– Триста двадцать рублей, – объявляет кассирша, проворно отщелкав пальцами по кнопкам кассового аппарата.

Это объявление вызывает смятение на лице женщины.

– Сколько? – переспрашивает она растерянно.

– Триста двадцать, – повторяет кассирша – убелённая сединами тучная дама.

– Но четыре дня назад было двести сорок… – произносит женщина, взглянув на меня, как бы в поисках поддержки. Я отвожу глаза.

– Теперь триста двадцать, – твердо поизносит кассирша.

Женщина безропотно отсчитывает купюры, складывает продукты в пакет и направляется к выходу.

– Молчите? – зло спрашивает кассирша, смерив взглядом нас с Костей. – Молчите… Значит нравится… Значит и дальше дорожать будет… и дальше над нами будут издеваться…

– А вы бы, мать, не продавали по этим ценам, – предлагает Костя, хитро прищурившись. – Отказались бы.

– А, может лучше, что бы ты, сынок, не покупал, а? – серьёзно спрашивает кассирша. – Ты не купишь, он не купит, – кивает на меня, – она откажется, – машет рукой в сторону двери, из которой только что вышла покупательница, – другие поддержат, может, они и одумаются?

– Всё ли так просто, мать? – грустно спрашивает Костя.

– А всё ли так сложно, сынок? – отвечает кассирша вопросом и сама же на него отвечает: – Не знаю… Ну, да ладно, давай, выкладывай, что там у тебя… – добавляет по-старчески ворчливо. – Всё? – спрашивает, когда мы вываливаем перед ней гору пакетов и жестяных банок.

– Может, водки возьмём, Вань? – интересуется Костя. – Посидим…

– Можно, – одобряю я. – Я схожу…

– Бери пару, чтобы потом не бегать.

– Во-во… – бурчит кассирша. – Напиться и забыться…

– Какая ты едкая, мать… – качает головой Костик.

– Я ли, сынок? Может, жизнь такая… – хмурится кассирша.

… – А погода-то налаживается, – отмечает Костя на выходе из магазина. Она действительно налаживается: дождь кончился, в воздухе пахнет озоном, а в прорехи посветлевших облаков проглядывает солнышко. Это вселяет определённые надежды.

Закинув продукты в салон автомобиля, катим дальше.

– Здесь налево, – сообщаю я, – Притормози там, – указываю на площадку рядом с магазинчиком под вывеской «Рыболов». – Хочу катушку прикупить, а то моя барахлить начала. Боюсь, сломается скоро.

Как только вошли в «Рыболов», глаза мои сразу же разбежались от обилия всяких прибамбасов на витринах. Хочется и то, и это, и другое, корочё, всё сразу. Трясу головой, сосредотачиваюсь и направляюсь к прилавку.

– Здравствуйте, – приветствую продавщицу – неопределённых лет полноватую женщину.

Она заменяет ответное приветствие кивком.

– Покажите мне, пожалуйста, вон ту катушку, – пальцем указываю на желаемое.

– Продавщица снимает её с витрины, передаёт мне.

Проверив работу агрегата, нахожу его вполне удовлетворительным и заявляю:

– Беру!

Расплатившись за покупку, выходим на улицу.

В машине Костя просит:

– Дай поглядеть.

Заполучив катушку в руки, внимательно разглядывает её. Налюбовавшись, подносит к уху и принимается крутить ручку. Отмечает:

– Ход нормальный.

Откидывает дужку лескоукладчика, проворачивает ручку и… из чрева катушки вырывается противный скрежет.

– Чёрт! – вздрагивает Константин.

– Дай сюда! – требую я.

Что ни пытаюсь я сделать, ничего не выходит. Катушку заклинило намертво. Ручка не проворачивается, дужка лескоукладчика не встаёт на место.

– Ну, ё-ж-моё… – цежу обречённо. – Заклинило…

– Я не специально, – оправдывается Костя.

– Да ты тут при чём? Видимо брак заводской. Пошли!

Выскочив из машины, я возвращаюсь в «Рыболов». Костик с видом нашкодившего дошколёнка следует за мной.

– Проблемы с вашей катушкой, – говорю продавщице.

– Ну, положим, уже не с нашей, а с вашей, – произносит она беспристрастно.

– Вот посмотрите, – я демонстрирую и на словах объясняю ей суть проблемы.

– И чего вы от меня хотите? – интересуется она.

– Хочу, чтобы вы её заменили, вот чек.

– Данный товар обмену не подлежит, – говорит продавщица всё так же беспристрастно.

– То есть как?

– А вот так, – звучит мне в ответ.

– Подождите! – вступает Константин. – Разве по закону вы не должны заменить некачественный товар? Тем более, что мы всего пятнадцать минут назад его приобрели!

– Ничего такого не знаю, – пожимает плечами продавщица.

Лицо Костика краснеет, как помидор, скулы вздуваются.

– Зато я знаю! – рявкает он. – Вы обязаны заменить!

– Ну, дайте посмотрю, что там у вас, – продавщица по-прежнему невозмутима. И эта невозмутимость, я бы сказал, непрошибаемость, не только удивляет, но и пугает. Чувствуется в ней уверенность: всё равно ничего вы от меня не добьетесь, хоть плачьте, хоть кричите, да хоть загавкайте.

Она берет катушку, рассматривая, крутит в руках. Попытавшись провернуть ручку, выносит вердикт:

– Вы нарушили правила эксплуатации!

Он вводит меня в ступор.

– Товар испортили, а теперь ещё и поменять хотите, – добавляет она ледяным тоном. – Много вас таких… Поразвелось жулья.

Я сглатываю подкативший к горлу колючий комок, говорю хрипло.

– Вы в своём уме?

– Я-то в своём… – звучит ответ.

– Что я мог нарушить? Все делал, как положено – не первый год такими вещами пользуюсь…

– В общем так! – заявляет продавщица. – Со своими претензиями можете идти в общество по защите прав потребителя. Там вашу катушку направят на экспертизу. Вы её оплатите, и она установит, в чём дело. Если вы не виноваты, катушку я вам заменю.

– Где это общество находится? – интересуется Костик.

– Да ладно тебе, Кость, – говорю я, чувствуя себя обгаженным с головы до ног, – забей. Ещё и за экспертизу платить, да и возни с этими разборками, наверняка, куча будет.

– Нет уж. Мы сейчас поедем и разберёмся. А за экспертизу я заплачу.

– Езжайте прямо по улице, потом направо третий дом, – направляет продавщица. —Там вывеска есть, увидите.

Дом, где обосновалось общество защиты прав потребителя, мы нашли сразу. Входная дверь закрыта. Смотрим на вывеску и видим, что сегодня у общества выходной.

– Понятно, – хмурится Костя. – И рабочий день с десяти ноль-ноль, до шестнадцати ноль-ноль… Всё для потребителя!

– Да хрен с ней, с этой катушкой, Кость. Старая ещё послужит. Поехали домой!

Спустя пять минут мы останавливаемся на площадке у моего дома. – Прибыли, – произношу я с удовольствием. – Пока машину здесь оставим, потом, когда ребята подтянутся, на стоянку перегоним.

– Лады, – соглашается Костик. – Ну что, переносим вещи?

– Погнали.

Пока Костик вытаскивает из багажника свои шмотки (забитый под завязку туристический рюкзак, гитару в непромокаемом чехле и набор котелков), я бегло осматриваю двор. Здесь прошло почти всё моё детство и часть юности. Пара песочниц под облезшими, а когда-то разрисованными под мухомор, деревянными грибами, три лавочки – на них любят скоротать вечер старушки, площадка, где раньше был каток, а в центре двора – огромная клумба. Занималась ей баба Тоня, бойкая плотно скроенная старушка. Без чьей-либо просьбы занималась. Просто нравилось ей возиться с землёй. Помню, как эта клумба появилась во дворе. Однажды весной, лет двенадцать назад, баба Тоня сама вскопала землю, откуда-то натаскала камней и кирпичей, выложила по кругу, чтобы образовали бортик для клумбы. А потом рассадила на ней цветы и клевер, а по краям – декоративные кустики. Когда всё это зацвело, двор преобразился так, что невозможно было узнать. Кажется, радуйся, благодари бабу Тоню, но… Многие старушки, а также молодые женщины нашего двора, глядя на то, как баба Тоня пестует свою клумбу, морщились, крутили пальцем у виска и обзывали дурой. А баба Тоня тем временем трудилась, не покладая рук. После клумбы взялась за песочницы. Вычистила от старого песка, где-то с кем-то договорилась, чтобы привезли новый. Потом покрасила лавки, без помощи мужчин залатала в них прорехи. Отреставрировала коробку катка: на тот момент она имела вид весьма непрезентабельный. Её усилиями и договорённостями каток зимой стали заливать, к нему потянулись дети. На следующее лето стараниями бабы Тони во дворе появились детские качели. Всё это происходило на глазах, но так тихо, буднично и незаметно, что казалось, само собой, и вообще, всё это здесь было всегда – и клумба, и свежевыкрашенные скамейки, и качели, и даже функционирующий каток – будто бы баба Тоня здесь вовсе ни при чём… А ещё баба Тоня регулярно мела двор, чистила его от снега, хотя не числилась дворником и ни копейки за это не получала. Её усилиями двор преобразился настолько, что со всего района сходились посмотреть. Как-то раз даже приехала откуда-то, наверное, из областного центра, телевизионная группа, чтобы сделать репортаж о нашем дворе. Пытались журналисты взять интервью у бабы Тони, но она ни слова не сказала, стояла молча, потупив взгляд. А однажды баба Тоня принесла откуда-то саженец – молодую, тоненькую, как палочка, чахлую берёзку. Посадила её в самом центре клумбы. Ходила за ней, как за ребёнком. И берёзка ожила. Пошла в рост. Через несколько лет превратилась в сильное высокое деревце, дотянулась до третьего этажа. А старушки и женщины по-прежнему называли бабу Тоню дурой, работающей забесплатно… Года три назад, об этом мне рассказала моя бабушка, по двору прошел слух, что баба Тоня колдунья. Узнав об этом, почти весь женский пол нашего двора совсем озлобился на неё, перестал подпускать к ней детей и внуков. А потом кто-то сказал, что колдовство её зарыто под берёзкой и, чтобы его разрушить, берёзку нужно спилить. Недолго думая, за бутылку наняли какого-то алкаша, и тот ночью берёзку спилил. Надо было видеть и слышать, как по утру рыдала баба Тоня у клумбы… С тех пор её словно подменили. Целыми днями сидит она на лавочке, она и сейчас там сидит, вот она в старом рабочем халатике и косынке, сгорбленная смотрит на клумбу, в центре которой среди увядших цветов и зачахших кустиков торчит пенёк – всё, что осталось от её берёзки… А двор… Двор живёт… Коробку катка разломали и растащили на дрова ушлые ребята, занимающиеся заливкой крыш, надо же чем-то топить бочку? Песок в песочницах загажен кошками. Лавки облезли и расшатались – не сегодня-завтра развалятся. Качели утащили – наверняка сдали на металлолом бомжи или забулдыги. А молодые женщины и старушки по-прежнему злятся – теперь уже на власть, которая и пальцем о палец не ударит, из-за которой весь двор загажен, а для их детей и внуков нет в нём никаких развлечений.

Костя закрывает машину, цепляет на плечо рюкзак, подхватывает гитару и котелки, а я беру пакеты с продуктами. Сгибаясь под тяжестью ноши, мы направляемся к моему подъезду. По пути я бросаю взгляд на окна четвертого этажа. В одном из них озарённое улыбкой лицо моей бабушки. «Привет», – киваю я ей, улыбнувшись. «Здравствуй», – кивает она и исчезает из вида. Сейчас она по давно заведённой доброй традиции примется собирать на стол, чтобы попотчевать блудного внука.

Взобравшись по лестнице, я распахиваю дверь и на секунду замираю на пороге, вдыхая запах квартиры – он ничуть не изменился: старые, побитые молью ковры, деревянный пол, кот Барсик и ещё один, не поддающийся описанию, уникальный запах… запах моего дома…

– Ба, я дома! – выдаю я с порога.

– Хорошо! – отвечает бабушка, гремя кастрюльками и сковородками.

– Ба, я с другом, можно он у нас денёк поживёт?

– Да хоть сколько! – доносится с кухни. – Ты же знаешь, я всем рада!

– Разувайся, Кость, рюкзак ко мне в комнату, продукты туда же. Ботинки с собой прихвати, а то кот их уничтожит. – Заслышав меня, в коридоре собственной персоной появляется белый с рыжими подпалинами на мордочке и хвосте кот Барсик. Сквозь прищур лениво поводит взглядом по гостям. – Привет, котяра, – приветствую я его.

– Ф-фы-р-р, – безразлично фыркает кот и заваливается на пол.

Вслед за котом в коридор входит бабушка. Моя бабушка Аня. Со щемящим сердцем я отмечаю, что морщин на её лице прибавилось. Чёртово время… Не щадит близких…

– Это Костик, ба, – представляю я.

– Здравствуйте, бабушка, – произносит Костя, улыбнувшись.

Бабушка оценивающе смотрит на него, надолго задерживает взгляд на загорелом обветренном лице, произносит добро:

– Здравствуй. Что же ты гостя в коридоре держишь, Иван? Проходите, ребята, сейчас обедать будем.

…На крошечной «хрущёвской» кухоньке царит дразнящий аппетит аромат.

– Ну-ка, Иван, разверни стол! От стены к окну придвинь! – командует бабушка. – Чтобы все уселись. В тесноте да не в обиде! А ты, Костя, стул из комнаты неси!

– Есть! – по-армейски гаркает Константин. – Есть, принести стул!

– Сколько же другу твоему лет? – спрашивает бабушка, когда Костя вышел из кухни.

– Сорок три на следующей неделе будет.

– Сразу видно, что старше он. Как же вы познакомились?

– Случайно, ба…

С Костей мы действительно познакомились случайно. На «Куликовке». Ночью, сидя в компании у костра, среди всеобщего гула я краем уха уловил голос, наложенный на нехитрый гитарный аккомпанемент… Что-то в нём было, в том голосе, что-то, что заставило меня встать и пойти туда, откуда он доносился… Не сказать, что голос был идеален – сказывается Костино пристрастие к «Беломору», но была в нём неподдельная искренность и сила. Так мы и познакомились. Я просто подошел к костру и сел рядом с гитаристом и исполнителем в одном лице. Так и просидел до самого утра, а Костик всё пел…

– Стул доставлен! – рапортует Константин, вернувшись на кухню.

– Ставь его к столу! – распоряжается бабушка. – И садитесь, ребята. На первое суп рыбный. Ты, Костя, будешь такой есть?

– А как же?! – улыбается Костик, усаживаясь за стол. – Может, под горячее? – спрашивает у меня приглушенно.

– Ба, мы выпьем немного.

– Так и я с вами чуть-чуть, – кивает бабушка. – Сто грамм фронтовых, пожалуй, можно.

На Костином лице появляется вопрос.

– Ага, – подтверждаю я. – Бабушка у меня ветеран.

От моих слов Костя вздрагивает, как от удара током. Его только что сгорбленная спина мгновенно выпрямляется, плечи расправляются. Такое ощущение, что если бы на нём была рубаха, а не футболка, он потянулся бы пальцами к горлу, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу.

– Ветеран? – спрашивает он растерянно.

– Да, – отвечает бабушка и, задумавшись на мгновение, добавляет: – С сорок второго по сорок пятый, как один день… Словно вчера было… – по лицу её пробегает едва заметная тень, руки вздрагивают, чуть не расплескав тарелку с супом. – Вот растяпа! – спохватывается она. – Ну, чего вы, ребята, ждёте?! Разливайте что ли? Выпьем за молодость! – улыбается всеми лучиками морщин.

Ни слова не говоря, Костя послушно поднимается с места, выходит из кухни и возвращается с бутылкой. Я выставляю на стол стопки.

– Ну, давайте… – произносит бабушка. – Мы своё пожили… Теперь главное – чтобы у вас всё было хорошо. За то и выпьем!

Сдвинув стопки, мы выпиваем. Закусываем вкуснейшей рыбной похлёбкой. Сколько ни пытался сам сварить такую – ничего не выходило, хоть и рецепт простейший. Вроде бы всё делаю, как положено, а вкус другой получается.

– М-м-м, – блаженно мычу я и тут же отправляю в рот вторую ложку.

– Вкусно! – констатирует Константин.

– Вот и хорошо, – улыбается бабушка. – Кушайте, ребята.

Мы кушаем. После рыбного супа переходим к котлетам с гречкой. Вроде бы куда проще, но сам тоже так не могу. И котлеты те же, и гречка… но нет. Одно слово – дом, всё тут лучше.

– Ещё по одной? – спрашивает Костя.

– Давай, – одобряю я.

– Меня обойдите, – говорит бабушка, прикрывая стопку ладонью. – Хватит. Что-то неважно себя чувствую.

Эти слова для меня, что ведро ледяной воды на голову. От начала приятного опьянения не остаётся и следа.

– Что с тобой, ба?

– Всю неделю в голове шумит что-то…

– Может, врача вызвать?

– Что ты… – грустно улыбается бабушка. – Возраст… Врач тут разве поможет…

– А лекарства? Может, лекарства нужны? Так я в аптеку схожу!

– Есть у меня всё. Пью таблетки. Да ты кушай, Иван, что ты на меня, старую, смотришь? Вы ребята молодые, вам есть надо. Вам жить надо. Ну-ка, Костя, наливай!

Костик наливает. В молчании мы выпиваем. Утерев губы, Костик отставляет стопку, долго и пристально смотрит на бабушку, спрашивает:

– Как же вы на фронт попали?

– Правду сказать? – отвечает она затвердевшим, как металл, голосом. Черты лица её, обычно мягкие, каменеют.

– Да, – выдыхает Костя, словно испугавшись той самой правды.

– Что ж… Ивану я уже говорила, скажу и тебе… Страшно… Страшно было. Может быть, вам не понять… Только два месяца в оккупации я побыла. Хватило вот так! – ладонью бабушка рубит по горлу. – Мальчика, одноклассника моего… – сжимает кулаки, – повесили… Мишу Когана. Сказал он что-то по глупости офицеру немецкому, а его прямо тут же взяли и на площади повесили. У меня на глазах. Видел, как вешают?

Костик судорожно сглатывает.

– Семнадцать лет ему было… семнадцать, – продолжает бабушка. – И сколько ещё их таких на столбах висело мальчиков… А девчонку, подругу мою, эс-эсовцы в соседнем с нашим бараке всем взводом насиловали. Так она кричала, что по всей округе слышно было. Посмотрела я на всё это и решила: лучше умереть со своими, чем сдохнуть под фашистами! И ушла. Мать плакала, не пускала, а я ушла… И ничего… может, потому и сижу сейчас с вами, что ушла…

– Спасибо вам… – поизносит Костик, потупив взгляд.– Спасибо… – он свинчивает пробку с бутылки, разливает водку. – За вас, бабушка! – говорит, стукнув своей сопкой о мою. – Живите! Очень нужно, чтобы вы жили! Вы нам очень нужны!