Разговорник
Я довольно быстро освоился в семье Мигела. Уже болтал по-португальски на любые бытовые темы, и в каждую вещь, название которой ещё не знал, тут же тыкал пальцем, с неизменным «у-кей-ишту18?».
Меня любили, но зачастую по-доброму потешались. Для неискушенных местных, я был готовым информационным поводом. Обычным делом стало зайти утром в деревенскую кафешку и услышать как тебя обсуждают прямо за соседним столиком. Смеются, например, над тем, как ты maçã cпутал с massa (яблоко и макароны/паста). Ведь я совсем недавно мало что понимал, и люди быстро привыкли к этому, а сейчас они не были готовы принять тот факт, что каждое их слово мне уже понятно, несмотря на то, что сам я пока ещё не говорю так же хорошо, как и они. Логика простая: не говоришь, значит – не понимаешь, и наоборот. Затем я пришел к тому, что это очень удобно – не обнаруживать того, что ты всё понимаешь. Так можно узнать много любопытных вещей, и в первую очередь – о себе.
Сегодня, как обычно, встав в семь утра и заскочив перед работой в кафе, я заказал ум-кафе-шейю19 и уселся за свой любимый двухместный столик напротив небольшого окна, за которым в лёгкой дымке открывался вид на близлежащие горы. Зайти в маленькое португальское кафе и не взять кофе – просто невозможно. Эта опция встраивается в мозг на уровне рефлексов. Да что там зайти – даже просто проходя мимо местной паштеларии20 и слыша доносящийся из приоткрытых дверей тёмный терпкий аромат кофейной обжарки, подкрепляемый характерным гулом кофемашины, невозможно не заглянуть внутрь и тут же не взять чашечку ум-кафе.
Кофейня была выстроена на углу улицы, её фронтальная витрина смотрела на перекрёсток, а боковые окна – на горизонт с верхушками гор и обрыв за серпантинной дорогой. Семья владельцев заведения жила тут же, на втором и третьем этажах здания. Пожилая пара и их сын – «тощий» Луиш, бармен, меломан, не снимающий наушники и просто местный разгильдяй. Луиш был отнюдь не тощим, а напротив, довольно даже упитанным молодым человеком, и происхождение его прозвища всегда оставалось для меня загадкой.
Наверное, это очень удобно, ходить на работу, спускаясь с утра в своём же доме на первый этаж, – думал я. У них была всегда свежая выпечка и лучший кофе, что я пробовал в жизни. Отец Луиша, Педру, в цветастом фартуке, с аккуратной короткой стрижкой и мощными руками дровосека, долив маленькую чашечку кофе до самых краёв, принёс её мне и заговорщически подмигнул.
– Оля, шкута, (слово «Оля» принято вставлять в обращение вместо имени «по делу и без дела», это норма для португальского языка) – У меня для тебя есть кое-что, – с лукавой улыбкой произнёс он, и вытащив из кармана фартука небольшую книжку, протянул её мне, – Оля, тома21!
Это был франко-португальский разговорник.
– Спасибо, но это французский, – усмехнулся я.
– Пойзé22. Ну ты же когда-то жил во Франции, разберёшься. У-лииивру23, – протянул он таким тоном, словно я был ребёнок, а это новая игрушка.
Я искренне пожал ему руку, не уточняя происхождение информации о моём французском прошлом.
В зал спустилась Роза, жена Педру, и тот, буквально тут же, не обращая на меня внимания, пробасил ей:
– Точно, Руй говорил, в Париже он, с анархистами митинги устраивал, глянь сама, книгу на французском взял и читает.
О боги, подумал я, вот и выяснилось происхождение информации, но она, похоже, претерпела некоторые изменения. К вечеру окажется, что я связной в подпольной организации. А завтра… Но пресекать бесполезно, возражения и оправдания, обычно, лишь всё усугубляют. Слухи – субстанция неподконтрольная. Лишние сами уйдут, народ то все-таки не глупый. Я допил кофе, положил на стойку стопочку монеток на сто сорок эшкудо, ещё раз поблагодарил за книгу, вышел из кафе и направился на склад.
Совсем недавно правительство Португалии начало вводить в обращение новую общеевропейскую валюту «евро». Приучать граждан к новым деньгам, власти решили постепенно, незаметно добавляя общеевропейские либеральные ценности к уже существующей национальной валюте. Один евро – это примерно двести эшкудо. Предполагается, что к две тысячи второму году евро полностью вытеснит эшкудо из наличного оборота, и все ценники будут переведены в единую европейскую валюту. Народ отнёсся к этому нейтрально и больше с любопытством, лишь временами отпуская на счёт новых денег свои шуточки, которые они готовы отпускать абсолютно по любому поводу. В продаже появились даже карманные калькуляторы, настроенные таким образом, чтобы одним нажатием переводить «пауш24», как местные называют эшкудо, в новые «эроши». Несмотря на новизну, евро, на мой взгляд, визуально проигрывают старой валюте – небольшие однообразные и безликие купюры, в противоположность самобытным – с портретами монархов, путешественников и поэтов, с каравеллами под белыми парусами, ярким и гораздо большим по размеру – португальским деньгам. Вот так постепенно и стирается самобытность, причудливость отдельных европейских стран, ведь деньги – это первое на что всегда обращается внимание иностранцев. В какой-то момент я даже принялся откладывать купюры «на память», но на пятитысячной банкноте с Васка-да-Гамой сломался и всё наколлекционированное непосильным трудом спустил в течении пары недель в баре у Антонио.
На складе меня ждал Мигел, мы уселись в его новенький, ещё сверкающий пикап, купленный месяцем ранее в салоне Фольсваген в Каштела-Бранку, закинули в багажник несколько ящиков клементинов и покатили по серпантину куда-то в горы. Мигел вёл спокойно, целиком погруженный в свои мысли. Слева открылся вид на залитую рассветным солнцем долину, с ухоженными террасами и каменными сооружениями для сбора дождевой воды. Небо было ярко синим, а зелёные склоны поблёскивали миллиардами ещё не испарившихся капель росы. Я сидел, молча впитывая это зрелище и боролся с искушением закурить, дожидаясь, когда Мигел, на правах патрона, сделает это первым.
– Красиво, па! Нравится в Португалии? – Мигел чиркнул зажигалкой и немного опустив боковое стекло, струйкой выдохнул дым наружу.
– Да, очень нравится, – облегченно вздохнул я и тоже закурил, – чем сегодня будем заниматься?
– Ты – ничем. Будем ездить по кинтам, я буду разговаривать со своими старыми партнёрами, а ты – ждать меня в машине.
Я не стал спрашивать для чего в таком случае нужен я, так как давно уже понял, что этот вопрос можно задать абсолютно в любой день – всю мою работу они могли бы с лёгкостью и без ущерба разделить поровну на всех остальных.
– Хорошо, – ответил я, – почитаю книгу.
Мигел заинтересованно покосился на книжку, которую я выложил на торпеду
– Что это у тебя за книга?
– Французский разговорник, Педру подарил.
– Фооодес!25 Ты сначала по-португальски научись говорить! Персебеш? Педру ему подарил! Кораль-то-фута… Педру-бармен подарил ему книгу на французском! Видали? Фодес! Тот самый Педру, который к пенсии открыл свой бар потому что всю жизнь сборщиком на «Рено» впахивал! Кораль-то-фута! Сначала на Францию горбатится, потом разговорники раздаривает! То-фудид-ком-ишту, фооодес, кораль-па!
Когда Мигел начинал ругаться, мне всегда было смешно, так как всё это казалось очень несерьёзным. Для местных мат был скорее неким ироничным акцентом, чем выражением негатива. Эта брань никогда не была достаточно серьёзной для того, чтобы мне пришлось хоть немного напрячься.
Вскоре мы припарковались у ворот какой-то кинты и Мигел, сунув под мышку папку с бумагами, ушел. Я уселся поудобнее и принялся изучать книгу, но уже через двадцать минут понял, что разговорник этот абсолютно бесполезен. Все мои познания во французском были ограничены устным бытовым языком изобилующим парижским арго, и я, пролистав страниц пятьдесят, не нашел ни одного знакомого слова. Может быть, дело ещё и в сложном написании довольно простых на слух слов, которые мой мозг просто не идентифицировал в тексте.
– Много выучил? – с усмешкой спросил Мигел, снова запрыгнув в машину и втопив с места дальше по трассе.
– Да фигня какая-то, ничего не понимаю.
– Оставь это, учи в разговорах, надёжнее. Персебеш?
– А как книги читать?
– Много ли добра от тех книг? Расскажи лучше, что ты во Франции делал?
– После моих рассказов странные слухи ходят, – буркнул я, и тут же об этом пожалел.
Мигел посмотрел на меня гневно и в тоже время немного обиженно.
– Ора-бень, ты хочешь сказать, что я их распускаю? Народу нужно о чём-то судачить, а ты новый человек26.
Мне понравилось, что Мигел сказал «новый человек», а не «русский» и я поспешил рассказать ему что-нибудь веселое из моей непростой жизни на парижских улицах. Так, без особой спешки, мы съездили ещё на три кинты, и к обеду, забравшись достаточно далеко в горы, завалились в маленькую таверну в одном из поселений.
Мигел представил меня хозяйке заведения – Даниеле – красивой, статной португалке лет тридцати пяти со смоляными волосами чуть ниже плеч. Затем заказал нам жареного мяса с бобами и бататом, оставил меня пить тинту с оливками, а сам скрылся с ней в комнате со входом за стойкой бара – «обсудить дела».
Когда минут через сорок они вышли, я все понял. На лице Даниелы играл румянец, она смеялась, глаза её поблёскивали. Мигел же излучал потоки самодовольства. К тому времени мясо было готово, и мы плотно подкрепившись (а в Португалии невозможно подкрепиться не плотно), выгрузили Даниеле ящики с клементинами, и распрощавшись, выехали в обратную сторону, к трассе на Ковыля.
Через пять минут пути Мигел нарушил молчание
– Понравилась тебе Даниела?
– Да, очень красивая.
– Она моя намурада27.
– Это было заметно.
– Хотел бы?
Я недоверчиво посмотрел на Мигела
– Но это же твоя намурада.
– Я плачу ей деньги, – усмехнулся он, – когда-нибудь ты разбогатеешь, и тоже сможешь завести любовницу.
Я задумался, пытаясь сформулировать фразу так, чтобы его не обидеть.
– Но если ты платишь, то это уже не любовница, а проститутка, – не нашел ничего лучше сказать я.
Мигел не обиделся, но развернулся ко мне и, не глядя на трассу, принялся объяснять
– Проститутка спит со всеми, понимаешь? Даниела спит только с теми, кто ей нравится. У неё есть своё дело. Таверна. У неё есть пенсао28 и девочки, которым она сдаёт комнаты.
– Все-таки проститутки?
– Девочки – да, но ей это не нужно, она спит только с теми, кто ей нравится.
– А зачем тогда платить, если она не нуждается?
– Экий ты непонятливый, – Мигел укоризненно посмотрел на меня, – мужчина должен быть щедрым, это подкрепляет женскую любовь. А я богат. Я очень богат.
Мигел любил говорить мне о своём богатстве, в наличии которого я нисколько не сомневался. Судя по количеству принадлежащих ему плантаций, разбросанных по всей стране, техники, домов и прочего имущества – он действительно был далеко не беден. Но если взглянуть на него ранним утром, одетого как деревенский мужик и рассекающего по полю на тракторе, возникал некий диссонанс образа.
– И все же, ты женат, у тебя большая семья, а я ещё нет, мне нужны отношения, а не женщина в пенсао.
– Иииису29. Ты прав, руссо! – наконец-то одобрил мои слова Мигел и рассмеялся, – заедем за Криштой, она ждёт в банке Ковыля, и сразу отвезу тебя домой.
– Да, конечно, я никуда не спешу, – усмехнулся я.
Теперь, когда мы отъехали от Даниелы, и Мигел рассказал о её деятельности, я вдруг понял почему в таверну мы въезжали в одни ворота, а затем, проехав здание насквозь, выехали совсем в другом месте. Элементарно, Ватсон: если мужчина приезжает к своей намураде и в это же время в пенсао приезжает его жена (например, по своим сердечным делам), то они случайно не встретятся на узкой дорожке и крепкая португальская семья не будет разрушена. Въезды и выезды в разных местах – просто и эффективно. Довольно любопытный механизм сохранения ячейки общества – закрывать глаза, даже если знаешь об измене. Главное тут – не столкнуться лоб в лоб, что просто вынудит супругов предпринять определённые действия. Вероятно, к подобной смекалке при строительстве мотелей привели многовековые церковные запреты на разводы. Но тут есть над чем задуматься.
Криште, дочери Мигела, было года двадцать два – двадцать три. Не так давно она окончила университет в Порту и теперь вновь вернулась к родителям. Не знаю, чем Кришта занималась в Ковыля, но временами я видел её читающей в кафе Педру и Розы, на ступеньках церквушки или в зелёной беседке напротив.
Покрутившись по городу, мы подъехали к банку, где она уже ждала нас возле стоянки.
Несмотря на вечер, выглядела Кришта свежей и полной сил. Черные длинные волосы и карие глаза, худенькая, на ладонь ниже меня, с небольшой красивой грудью, в джинсах и обтягивающей футболке – она мгновенно приковывала к себе внимание.
– Мой Жучок в ремонте, – зачем-то сказала мне Кришта, садясь на заднее сиденье.
С тех пор как я появился в Ковылях, я немного её игнорировал. Но не потому, что Кришта мне не нравилась, напротив, её воздействие на меня было таким сильным, что я даже чуточку робел.
В наших нечастых разговорах она каждый раз отвечала мне тем же, оставляя даже простые вопросы без ответов. Я не хотел, чтобы выглядело будто я клеюсь к ней, и приняв эту игру, относился к Криште просто как к дочери патрона, здороваясь, прощаясь, но ни о чём особо не спрашивая и не пытаясь завязывать разговоры. Стоило бы мне начать проявлять к Криште интерес, как точно пришлось бы столкнуться с отцовской ревностью Мигела. Он зорко следил за всеми, кто обращал внимание на его дочь, вероятно, оберегая её от лишних драм. Было странно и непонятно – почему в двадцать два года и при таких внешних данных Кришта до сих пор одна. Дело в том, что в Португалии принято рано вступать в брак. Девушки зачастую выходят замуж в шестнадцать – восемнадцать, а юноши женятся к двадцати. По традиции, пара ещё при помолвке начинает вести совместный бюджет, а наряды, в которых женятся, хранятся всю жизнь. В этих нарядах супругов, в итоге, и хоронят.
Кришту же, отцовская опека похоже не тяготила. Напротив, она частенько провоцировала парней и подшучивала над ними. В этом она казалась совсем ещё ребёнком. Мигел любил свою дочь и во всём потакал ей.
– Что за книжка, – Кришта с заднего сидения перевалилась через меня и цапнула рукой разговорник с торпеды.
От мимолётной близости и аромата её кожи у меня на мгновение спутались мысли.
– Учебник, – ответил я.
– Это не учебник, а разговорник, – тут же поправила меня Кришта, – Оу, ву-парле-франсе30?
– Уи, жё-парле-ан-пю31.
Кришта приподняла правую бровь, и на одном выдохе выдала на французском:
– Приходи на площадку напротив кафе Педру к восьми вечера, покурим.
Я слегка смутился и взглянул на Мигела, спокойно продолжающего вести машину.
– Да, Кришта с детства занимается языками, – с улыбкой пожал он плечами, сам видимо, не поняв ничего из того, что она сказала.
Кришта раскрыла разговорник на разделе «Еда – что мы хотим заказать?», и бегло пробежалась глазами по странице.
– Клааару32, фигня какая-то, – нахмурилась она, – в этой книге всё нежизнеспособно. Часто ли ты заказываешь конфи из утки? А шукрут или фуа-гра? Они спятили? Французы учат португальский чтобы заказывать в Португалии бургундские улитки? В задницу! – Она кинула книжку обратно на торпеду, – оставь это папе, рыбу заворачивать, я дам тебе потом нормальных книг на португальском. То, что сам не поймёшь, выписывай – объясню.
Мы уже подъезжали к моему дому, и Мигел притормозил прямо возле дверей. Я развернулся к Криште и бросил напоследок:
– Уи-бьен33, я приду.
Без десяти восемь я, с ключами в руке, пару минут помялся у выхода из дома, затем тяжело вздохнул, разделся, махнул полстакана тинту и принялся растапливать камин. Как выяснилось позже, Кришта тоже не пришла. Зато пришёл Мигел. Вернее, приехал на машине, открыл окошко, выкурил сигарету, сплюнул и уехал. Об этом мне утром рассказал тощий Луиш, видевший Мигела из кофейни. «Твой патрон тут вчера крутился… ждал кого-то». Прямо так и сказал.
Про любовь
На вечный фото-журналистский вопрос – что снимать в новом для тебя месте, лучше всех ответил Альбер Камю: Самый удобный способ познакомиться с городом, – сказал он, – это попытаться узнать, как здесь работают, как здесь любят и как здесь умирают. Тут, конечно, есть простор для интерпретаций, и я попробовал узнать о случае, когда любовь это и есть работа. Нуу, в рамках знакомства с городом.
– Извините, а могу я поснимать, как вы ждёте клиентов?
– Нет. Заплати и фотографируй.
– То есть я могу заплатить и фотографировать что хочу?
– Я буду заниматься тобой, а ты фотографируй что хочешь.
– А можно мной не заниматься? Просто фотографировать.
– Нет.
– А как вас зовут? Вы родились в Порту?
– Да. В Порту. Мария.
– Всю жизнь этим занимаетесь?
– Жовень34, ты хочешь любви?
– Кто же её не хочет…
– Двадцать пять евро.
– Мария, а можно я вас просто вином угощу, без фотоаппарата и без вопросов – посидим в кафе, поболтаем.
– С удовольствием, дорогой, но я сейчас на работе, часика через три подходи.
Мы сидим за столиком уличного кафе и пьём аботанаду35 с португальскими пирожными паштела-де-ната. Моей собеседнице Марии пятьдесят девять лет. Тучная женщина, улыбающаяся ровным рядом золотых зубов, скорее похожая на продавщицу русского сельмага, чем на проститутку. Это впечатление усиливает облегающее синее платье с выбивающимися из-под него жировыми складками и серебристые туфли на высоких каблуках. Родилась она на левом берегу реки Дору, в Вила-Нова-ди-Гая. Когда-то это был отдельный город, но сейчас Гая стала частью большого Порту. До сорока девяти лет Мария работала горничной в отеле, но из-за закрытия бизнеса и последующего за этим увольнения, вынуждена была сменить вид деятельности на самозанятость. Мария разведена, но имеет двух взрослых детей и трёх внуков. Своё занятие проституцией она ни от кого не скрывает, не стыдится, и вообще – в своей жизни ни о чём не жалеет. Моральных терзаний также не испытывает. Финансово помогает детям. Клиентура Марии – португальцы, чаще всего за семьдесят. Владельцу пенсао, в котором она снимает комнату для встреч с клиентами, платит пять евро за одно посещение. Впоследствии мне удалось-таки посмотреть и саму комнату. На верхнем этаже есть специальный человек, который следит за тем, чтобы каждый приход гостей был оплачен. Когда клиент заходит в парадную дверь пенсао, сверху на шнурке спускается корзиночка, в которую и кладется пять евро. Марии пришлось специально просить домовладельца, чтобы я мог сфотографировать интерьер. Он не был против, но (подмигнув) попросил нигде не указывать адрес, чтобы не делать ему лишнюю рекламу. Оказалось, вполне себе милая комната в традиционном португальском стиле – с красным торшером, занавесками, рюшками, двуспальной кроватью с деревянной резной спинкой, маленьким телевизором и биде. В общем-то, не хватало лишь плакатов в прихожей с единорогами и бразильскими секс-бомбами эпохи диско. Улочка, где Мария ждёт своих клиентов, расположена в самом центре города, возле одной из центральных площадей.
Около месяца я приходил посидеть в «наше» кафе, что прямо напротив пенсао, и мне было очень хорошо видно кто подходит к «девушкам». Оказалась, что существует некая закономерность, и зачастую это одни и те же люди. Таким образом я познакомился с несколькими женщинами, занимающимися проституцией, самой младшей из которых было сорок два года. У одной из них есть свой дом возле океана, в респектабельном районе Матазиньош, а другая за три сотни евро в месяц живёт тут же, в пенсао на соседней улице. Есть такие, что хотят со временем уйти из профессии, но также и те, которых это нисколько не напрягает. Я сознательно подходил только к португалкам, так как с бразильянками и африканками совсем другая история. Мне был интересен сам феномен проституции «на пенсии». В Португалии эта сфера декриминализована. То есть проституция не является уголовно наказуемой, но также она и не является полностью легальной. Судя по нашим разговорам, легализации никто по-настоящему и не хочет. Все хотят, во-первых, не быть «прозрачными», во-вторых, не платить налоги. Да и запреты тоже никому не нужны. Вместе с полным запретом проституция не исчезнет, но позволит определенным кругам на ней наживаться. А спрос и предложение в древнейшей профессии будут всегда.
Я вижу этих женщин каждый день, когда иду в магазин за продуктами, и просто не смог удержаться, чтобы не удовлетворить профессиональное любопытство. Но если касаться темы проституции и наркомании среди выходцев из Бразилии, Анголы, Мозамбика и других постколониальных стран, то на эту территорию я даже не планирую заходить. Знаю, что в Лиссабоне, как и в любой столице мира, существует подобная проблема, но я совершенно не готов пропускать это сквозь себя. Это оборотная, тёмная сторона медали. Потому что, не прожив свою историю, не сумеешь сделать её честной. Необходимо прочувствовать самому то, о чём ты собираешься рассказать людям. Иначе получится очередной взгляд извне, ничего не меняющее в самой теме стороннее мнение.
В Португалии работают документалисты, серьёзно исследующие тему низов общества. Например, Педру Кошта – португальский режиссёр, оператор и сценарист. Его кино минималистично и очень близко к документальному, а герои – маргиналы и иммигранты. И чаще всего это реальные персонажи. Его фильмы – это истории из жизни обитателей трущоб Лиссабона, иммигрантского района Фонтаньяш, который в народе зовётся Эштрела-д-Африка36 – район, который все гиды без исключения рекомендуют избегать туристам. Сила фильмов Кошты в уважении к реальности. С одной видеокамерой, он, без съёмочной группы, ежедневно, приезжал в Фонтаньяш, где жил и снимал историю в ритме жизни её обитателей. Для персонажей Кошты употребление тяжелых наркотиков – это норма, отсюда и замедленный, тягучий темпоритм его фильмов. Например, у Кошты есть лента про реальную женщину, употребляющую все наркотики, которые она только могла достать, как в общем-то и все остальные герои вокруг неё. Три часа камера Кошты медитативно и скрупулёзно фиксировала жизнь этой женщины. Педру Кошта снимал свои фильмы на 35-миллиметровую камеру фактически один – большая съёмочная группа с аппаратурой просто не поместилась бы на узких улочках Фонтаньяш, мощный свет при съёмках исказил бы пространство, и главное, потерялся бы доверительный контакт с персонажами, который выстраивается годами. Все фильмы Кошты можно считать единым целым, в них содержится огромное количество перекличек как общих мотивов, так и отдельных деталей. Примечательна сама история зарождения идеи его творчества. Педру попал в Фонтаньяш, в трущобный район Лиссабона, только потому что мигранты из Кабо-Верде попросили его передать посылки своим родственникам. Выполняя просьбу кабовердианцев, в Фонтаньяше он и отыскал героев своих будущих фильмов, которые не были актерами, но были людьми со своей историей. Кошта подолгу общался с героями, о которых собирался снимать, жил с ними одной жизнью и только затем родилось кино. Результатом одного из его фильмов стало то, что главная героиня слезла с героина и вышла замуж. Вот именно это, на мой взгляд, и можно считать весомым итогом творчества документалиста, а не фестивальные награды и признание.
Я преклоняюсь перед мастерами, готовыми без остатка впустить в свою жизнь всю ту хтонь, которую они исследуют, но сам к такому на данном жизненном этапе вряд ли готов. Как однажды заметил Людвиг Витгенштейн: «Один из важнейших талантов – не озадачиваться вопросами, которые тебя не касаются». Я бы немного изменил формулировку – вопросами, в поисках ответа на которые, вы не готовы пойти до конца.