16
Как только Егор переступил через порог в прихожей, из кухни выскочила мать и сердито сверкнула глазами:
– Ну, наконец-то. Где шлялся?
– Нигде. – Разуваясь, сказал Егор.
– Случайно не на театральной площади?
– А если там. И что теперь?
– Ты как с матерью разговариваешь? – Вскинулась Наталья Алексеевна.
Из гостиной вышел сухопарый высокий отец с черной книгой в руке и, наклонив к плечу голову, внимательно посмотрел поверх очков на сына.
– Вадим, скажи ему, пусть перестанет грубить.
– Успокойся. – Глядя на Егора, отозвался он. – Ничего страшного. Он перестанет.
– Он ведь был там. Со своей бедовой Настей.
– Она не моя.
– Ты был на театральной? – Спросил отец.
– Заколебали уже. Меня там не было.
– Если не там, то где? – Допытывалась мать.
– С Чадом резался в киберпанк и в покер.
– По глазам вижу: врет. – Мать поспешила на кухню к подгоравшим свиным котлетам.
Егор принюхался:
– Ну вот, опять…
– Зайди в гостиную.
– Я устал. – Попытался увильнуть Егор. – Глаза слипаются. С ног валюсь.
– Не развалишься.
Понурый Егор последовал за отцом.
17
У окна на столе пылилась Уиджи. По телевизору шла «Касабланка».
– Как по заказу. – Покосившись на экран, Егор усмехнулся.
Вадим Витальевич недоуменно посмотрел на Егора:
– Ну и как покер?
– Не мой день. – Егор вздохнул.
Отец вгляделся в угрюмое лицо Егора:
– Ты был на митинге? Только не вешай лапшу. Все равно ведь узнаю. Если не от живых, то… от других.
– Господи! – Облокотившись о колени, Егор схватился за голову. – Ну почему ты такой? А?
– Ты о чем? – Вадим Витальевич нахмурился. – Мало того, что ты конченый некромант, так еще и работаешь на пришельцев. Неужели тебе не противно?
– Свобода не снаружи, а внутри. Привыкаешь ко всему.
– Ко всему?! – Вскинулся Егор. – Ну, уж нет. Это уже за гранью.
– Хочешь жить?
– Как ты? Уволь.
– Гм… – Отец с кривой усмешкой покачал головой. – Жизнь заставит, по-другому запоешь. Возмешься за самую отвратную работу и еще «спасибо» скажешь. Это тебе не сказки Братьев Гримм. В жизни все жестко.
– Прогибаться и горбатиться на этих уродов? Ни за что. – Егор поднялся с дивана. – Мне за тебя стыдно. – Егор подошел к двери. – И горько. – Егор вышел.
18
– Мальчишка. – Вадим Витальевич вздохнул и зашагал по комнате, заложив руки за спину, глядя в пол.
От скрежета и грохота раздраженно задбребезжали оконные стекла. Поморщившись, Вадим Витальевич замер и прислушался. «Касабланку» замело белой рябью. Протяжно заревело и стихло.
– Да что же это? – Наталья Алексеевна с шумовкой застыла в дверном проеме.
– Ничего хорошего.
– Так он был на этом чертовом митинге?
– А черт его знает.
– А тогда о чем вы говорили?
– Стыдил меня. Возмущался. – Калганов криво усмехнулся.
– Вот говнюк. Неужели так трудно понять, что пришельцы – это всерьез и надолго. Надо приспосабливаться. Стерпеться.
– Он еще слишком молодой и горячий. В романтическом угаре. Со временем успокоиться. Перестанет биться головой о стену. Никуда не денеться. Принюхается.
– А если заметут вместе с этой экстремисткой? И прозвище-то у нее расстрельное: АКА
– Как автомат Калашникова?
– Ведь до беды доведет Анастасия Константиновна Астахова. Вскружила парню голову и вертит им. А он же ни черта не понимает. Или не хочет.
– Не кипятись. Он парень не промах. Котелок у него варит.
Махнув шумовкой, жена ушла дожаривать картошку с котлетами.
19
Калганов закружил по комнате.
– Пахнут деньги или не пахнут? – Спросил он себя.
Слова Егора расстроили и уязвили. Для Егора он пропащий и конченый. На него нашло и придавило болезненно острое ощущение отчужденности и ненормальности. Когда он устроился в «Некромант Гарант Сервис», многие раззнакомились с ним и стали чураться.
В том числе и профессор философии Игорь Николаевич Навроцкий. Однажды, спеша в «НГС», Калганов встретил Навроцкого неподалеку от площади Ленина и Белого дома. Оживленно разговаривая со смуглым увальнем, Навроцкий посмотрел сквозь Калганова и прошел мимо.
– Со мною вот что происходит. – Пробормотал Калганов, кружа по комнате и накручивая себя. Раздражала бумажка на полу.
А другие стали наоборот набиваться в друзья. Да тот же Лев Николаевич Миллер, крючкотвор из городской администрации. Раньше он смотрел на Калганова с презрительным недоумением. А теперь он почтительно и льстиво улыбался, лебезил и заманивал в гости. А ведь он втайне ненавидел Калганова. И чем назойливей он подлизывался, тем острее и тише ненавидел. Если Калганова уволят, такие «друзья» как Миллер тотчас отвернуться от него и перестанут его замечать. И Миллер понимал, что Калганову это известно. Вот поэтому Миллер с таким упоением и так самозабвенно расстилался и заискивал перед ним.
А может, психануть и уволиться? Податься в дворники. Подружиться с метлой. Проклятая бумажка. Или стать свободным некромантом.
– Так пахнут они или не пахнут? – Калганов поднял с пола кассовый чек. Пицца пепперони из «Додо Пицца» на Театральной. Значит, Егор был в центре. Поздравляю его, соврамши.
– Попахивают. Ну и что? Не берите в голову. – Отозвался бледный голос.
Началось… Досадливо нахмурившись, Калганов оглянулся.
20
За столом, глядя «Касабланку», сидела прозрачная женщина. На бледном овале лица западали щеки, и выступал подбородок. Надпереносье разрезала вертикальная морщина. Выпуклые глаза лихорадочно поблескивали.
– А что-нибудь другое? – Скучным голосом спросила Нина Ростовцева. Рука потянулась к пульту и прошла сквозь него. – Все забываю, что я призрак. – Ростовцева вздохнула. Она вся расползалась, словно была отражением кривого зеркала или картиной Пикассо.
– Вы записывались?
– Я не могу три недели ждать.
– Прием окончен. С ног валюсь.
– Не развалитесь. – Кривая улыбка сползла к подбородку. Ростовцева небрежно поправила ее.
– Донимаете даже во сне.
– Сочувствую. – Скучным голосом сказала женщина
– В туалете подстерегаете. Недавно вынырнул из унитаза сантехник четвертого разряда. И стал честить свою вдову. Я послал его к черту. И пригрозил духом забвения. Слесарь обрызгал проклятиями. Потек заливной клапан бачка. А у меня то запоры, то кактусы. Смешно? Да?
– Чуть-чуть. – Тихая улыбка заскользила вниз.
– Что с вами? Прямо на глазах расползаетесь.
– Это меня муж так: случайно пришиб и неслучайно расчленил. – Она поморщилась. – Он записался к вам назавтра.
– Николай Васильевич?
Женщина кивнула:
– Душу ему оставьте. Пусть мучается. А то ведь успокоиться. Какую-нибудь глупышку охмурит, напьется и отправит на тот свет. Он же не в себе. А от водки звереет. Все орет: раздавлю, убью. Вот и… – Она вздохнула. – Да и жалко его… отчасти. Без души ему будет еще хуже. – Мысли у нее расползались так же, как и тело.
– Жалко? Он же вас убил. – Опешил Калганов.
– Значит любил.
– Ты опять что ли? – В дверном проеме выросла и застала врасплох жена.
21
Жена посмотрела на стол за спиной Калганова. Тихо прошуршала штора. Балконная дверь приоткрылась.
– Он здесь?
– Кто?
– Дед Пыхто
– Здесь никого нет. Хватит тебе. – Вадим Витальевич обернулся. За столом было пусто.
Телевизор перключился на другой канал. Дикторша со светлой копной волос и совершенно черными глазами резким голосом сообщила:
– На театральной площади прошло сборище радикалов, которые призывали к смещению законной власти. Силы правопорядка подавили митинг и очистили площадь.
На экране в растерянной толпе мелькнули девушка и Егор. Они убегали прочь. «Показалось». – Решил Калганов. Спину обжег холодок.
– Ты же обещал, что их больше здесь не будет.
– Так никого и не было.
Дернув плечом, жена фыркнула:
– Ну да. Не было… За что мне это? – Простонала она. – Сын ненормальный и муж ничем не лучше.
– Зато ты нормальная дальше некуда. – Калганов захлопнул и запер балконную дверь. На ладони осталась серая пыль от шпингалета.
– Что-что? – Наталья Алексеевна недоуменно уставилась на мужа.
– Я видел тебя с немолодым пришельцем.
– Ты бредишь что ли? – На бледном лице задрожала кривая улыбка.
– Позавчера вечером. Вы сели в белый Мерседес и сорвались в сторону центра. И ежу понятно, почему я так легко и просто устроился в «НГС». – Он сверкнул на жену глазами поверх очков.
– Ничего ты не понимаешь. Ничего. – Вскинулась жена. – Ты слишком много времени проводишь с ними. – Она оглядела комнату. – Скоро сам будешь как призрак. Вот тебе и мерещиться не пойми что.
– Ладно, ладно. Успокойся. Не звени. – Калганов поморщился, сожалея, что брякнул лишнее. – А то уши заложило. Чего зря теперь…
– Да разве с тобой… – Наталью Алексеевну оборвал раскатистый грохот, на который тотчас отозвались оконные стекла
Замерев, муж и жена переглянулись.
– Опять что-то пригорает.
– Котлеты ведь… – Жена бросилась на кухню.
– Я как подгоревшая котлета. – Калганов вздохнул.
22
Упав на кровать, Егор нажал на пульт. В комнату ворвался «Портисхед». Потолок, точно дверь маршрутки, отодвинулся в сторону. Егор оказался «У Рика».
Напротив Егора за столиком Настя из большой белой тарелки с иволгами на ободке уплетала что-то похожее на подгоревшую свиную котлету с овощным рагу.
– Что это? – Спросил Егор.
– Твоя душа. – Настя подняла на Егора совершенно черные глаза.
– Егор! Ужин стынет. – Крикнули со сцены, где «Портисхед» вместе с пианистом Сэмом и оркестром исполняли песню «Дороги».
Егор проснулся.
– Разве это может быть ошибкой? – Грустным контральто спрашивала Бет Гиббонс.
Опустив ноги на пол и облокотившись о колени, Егор схватился за растрепанную голову. Она гудела, кружилась и раскалывалась. Мутило от металлического привкуса во рту
– Проклятая ведьма.
Грянул рингтон «Полет Валькирий».
– Как все прошло? – Спросил Тимур. Маленького тщедушного Чада замыкало на рослых крепких девушках, влекло к Брунгильдам. – Не замели?
– Едва не умыкнули душу.
– Как так?
– Не по телефону.
– Но она на месте?
– Вроде бы. – Егор провел ладонью по груди. Хотя душа могла уйти и в пятки.
– Ты уверен? На всякий пожарный проверься. А то без души, как без воды. У меня знакомая пловчиха с третьего курса физвоза, чтобы сбросить вес временно удалила душу. Ну и закисла, махнула на себя рукой и бросила спорт.
– Зато похудела.
– Видел тебя на театральной.
– А ты что там забыл?
– После «Бургер-Кинга» проходили мимо с Павловой. Анна сказала, что ты доиграешься.
– Кар—кар. Ну и каркуша.
– Ты когда меня активируешь?
– А тебе это больно надо? Можно ведь нарваться. Я-то из-за Насти лезу на рожон. А ты чего ради?
– Ради светлого будущего… Хе-хе… Хочется встряхнуться и пробежать по лезвию бритвы.
– А если споткнешься и лезвием по яйцам?
– Хватит тень на плетень наводить. Ты же обещал.
– Настя перетрет кое с кем, тебя проверят.
– Я чист как стеклышко. И близкие страшно далеки от варягов. Гм… Это не камешек в твой огород.
– Егор! – Мать вошла в комнату и поморщилась. – Оглохнуть можно. – Пультом приглушила «Портисхед» – Все остыло уже.
– Постучаться трудно?
– Закругляйся. – Мать ушла.
– Достала уже.
– Она звонила.
– Ну и?
– Я сказал, что ты только что свалил… Кажется, не поверила.
– Она такая.
23
Намыливая руки, встрепанный Егор посмотрелся в зеркало. Лоб морщился и прыщавился. На смуглом простоватом лице под мутными глазами темнели круги. Да уж. Далеко не Рыков и тем более не Хамфри Богарт. В зеркале за спиной померещилась и криво усмехнулась шляпа с сигаретой в зубах. Егор вышел из ванной комнаты.
Моя посуду, мать смотрела «День сурка». Шагнув с тротуара на дорогу, метеоролог Фил угодил ногой в глубокую ледяную лужу и промочил ботинок. Страховщик Нед обидно рассмеялся.
Егор с отвращением посмотрел в тарелку. Вспомнил уплетавшую душу Настю.
Доедая котлету, отец вгляделся в лицо Егора. Так все-таки был он там или не был?
– Больше ничего нет что ли? – Спросил Егор
– Ну, как же. Лобстеры, королевские креветки, черная икра, устрицы, трюфель, ростбиф, хамон, фуагра. – Глядя на экран и протирая кухонным полотенцем кастрюлю, сказала мать.
– Понятно. – Егор вздохнул… Пережевывая подгоревшую котлету с пережаренной картошкой, Егор вспомнил, что Чад рассказывал о гурманах, которые лакомяться своей душой. Замутило. Поморщился. – Что? – Егор переглянулся с отцом. С усмешкой покачав головой, отец бросил взгляд на экран телевизора. Егор отодвинул тарелку. – Спасибо.
– Уже? – Спросила мать.
– Что-то нехорошо мне. – Егор вышел.
Наталья Алексеевна вздохнула:
– Ох, Егор, Егор… Допрыгается он.
– Хватит тебе. – Калганов поднялся из-за стола. – Ничего с ним не случиться.
– Ты уверен? А если все-таки случиться? Я ведь не переживу. – Наталья Алексеевна поморщилась и скривила дрожащие губы. Вот-вот заплачет.
– Все обойдется. – Калганов обнял жену… и увидел сидевшую за столом Пушкареву. Впившись в Калганова красными глазами, старуха усмехнулась.
– Кого ты там увидел? – Жена обернулась и тоже посмотрела на стол
– Никого. – Калганов вышел из кухни.
– Кто там? – Испуганно крикнула жена. Вадим Витальевич промолчал. – Сколько это будет продолжаться? А? – И зазвенела разбитая тарелка.
– Истеричка… – Поежившись, тихо сказал Калганов.
Из закрытой маленькой комнаты доносилось грустное контральто. На дверной ручке висела табличка: «Не входить. Опасно для жизни».
24
Войдя в гостиную, Вадим Витальевич закрыл дверь и огляделся:
– Ты где? – Прошуршала штора. – Хватит в прятки играть.
– Разве это может быть ошибкой? – Просочилось из комнаты сына.
Калганов упал в кресло и задумался. «Мне за тебя стыдно и горько», – опять резануло и расстроило. Разжигая тревогу, придавило ощущение собственной ничтожности и никчемности. Неужели он такой пропащий? Обожгло страхом. Калганов растерянно огляделся, словно безнадежно заблудившись.
Жизнь прошла среди призраков и призрачных хлопот. Вот зачем он женился? Таким как он надо жить одному. Или… Он вспомнил своего наставника Антона Петровича Холодова. Тот расстался с женой и сошелся с призраком Марины Цветаевой. Цветаева говорит ямбами, а Холодов млеет. «Всегда любовь и грусть – сильнее смерти». Они занимаются астральным сексом.
– Это лучше физического. – Признался Холодов.
– Смахивает на некрофилию. – С усмешкой брякнул Калганов.
Холодов поморщился:
– Я тоже так думал. Эта мысль меня угнетала и грызла. Но Марина меня успокоила: «Смерть – это нет, смерть – это нет. Смерть – это так». Она торопит меня на тот свет. Ведь там мы еще сильнее сблизимся. Нет. Это не влечение к смерти. Это из другой оперы. Марина живее всех живых. А какие у нее стихи. Закачаешься.
– Извини.
Может и мне закрутить с кем-нибудь вроде Ахматовой, Фридой Кало или Айседорой Дункан? Он подумал о расползавшейся Ростовцевой и поежился. Только не такую абстрактную в стиле Пикассо или Бэкона. Он стал тасовать в уме женские призраки, с которыми ему приходилось волей-неволей пересекаться. И запутался.
– Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали, – сказал сам себе Калганов и, покоробившись, поежился. Он почувствовал себя призраком. С кем поведешься, от того и наберешься. Калганов не заметил, как оказался в маленькой комнате…
25
Пронзительный голос жены давил на уши и сворачивал их в трубочку:
– Ну что ты за человек такой? Болтаешься по жизни как дерьмо в проруби. Страдаешь некромантией. В квартире развелось призраков, больше чем тараканов. А ночью они роняют стулья, хлопают дверьми, открывают воду, скрипят половицами, бормочат, скрежещут зубами и все стонут, стонут. Тут что ихняя общага? Зачем тогда променяли центр на окраину? Божился ведь: они сюда ни ногой. И что? Их стало еще больше. К призракам центра примкнули призраки спального захолустья. Ну и кто ты после этого? Как тебя назвать?
– Ну, все что ли? – Калганов уставился на жену. Ее искаженное лицо подергивалось и полыхало. Жена зашлась в истерике и гневе. Успокаивать и урезонивать – бесполезно. Оставалось только ждать, когда она провизжиться и выдохнется.
– Папа – кака? – Поднявшись и держась за бортик кровати, малыш засмеялся. – Папа – кака!
– Ну что? Довольна? – Вадим Витальевич укоризненно посмотрел на жену.
На ее лице задергалась кривая усмешка:
– Устами младенца…
– Папа – кака! Кака – папа! – Подпрыгивая и хлопая в ладоши, со смехом стал восторженно повторять Егор.
– Прекрати! – Резко осадил Калганов.
Егор испуганно вздрогнул. Его лицо скривилось и сморщилось. Он заревел, протяжно подвывая. Из глаз брызнули слезы.
– Ну, вот довел ребенка. – Вскинулась жена.
– Папа – кака. – Рыдая, с обидой и отвращением проскрипел Егор.
– Каким я был для него, таким и остался. – С горькой усмешкой сказал сам себе Калганов, сидя в кресле и вспоминая.
Наталья Алексеевна бросилась успокаивать малыша. Но он все плакал, делая судорожные прерывистые вздохи, багровея и задыхаясь в удавке истерики. Он никак не мог прореветься. Но вот он замолчал и, раскрыв рот, с изумлением вытаращился на дверь. Лицо малыша разгладилось и вытянулсь.
Калганов обернулся. В дверном проеме пританцовывал призрак в клетчатом пиджаке и широких брюках, жонглируя канотье, ярко-желтым тупоносым ботинком и рыжей вихрастой головой. Вместо нашлепки на носу краснел помидор. Бледное лицо комкали мелькавшие гримасы.
– Кто там? – Наталья Алексеевна бросила тревожный взгляд на дверь.
Калганов растерянно взглянул на малыша. Тот расплылся в улыбке, захихикал и захлопал в ладоши.
– Дядя – кака. – Восхитился Егор. – Кака, кака!
Желтый ботинок упал на пол. Голова в канотье насадилась на шею. Обиженно нахмурившись, клоун махнул рукой и исчез… Когда Олег Константинович Карандышев на цирковой арене смешил зрителей, у него остановилось сердце.
– Дядя?! Какой еще дядя? – Наталья Алексеевна тряхнула ребенка за плечи, словно вытряхивая душу. – Нет там никого! Нет! – Егор – в громкие слезы. А вслед за ним – и Наталья Алексеевна. Вырвав Егора из кроватки, она судорожно прижала его к себе и осыпала мокрое сморщенное личико виноватыми поцелуями. – Почему ты пугаешь маму? Ты же не кака, как твой пропащий папаша.
– Уймись.
– Папа – большая прибольшая кака, а Егор – нет. Он мальчик хороший. – Наталья Алексеевна стала покачивать Егора на руках.
– Замкнуло. – Калганов оставил комнату и потом квартиру. К нему прицепился Карандышев.
26
Заискивающе заглядывая в лицо Калганова, Карандышев говорил с еврейским акцентом, проглатывая «р»:
– Перед скоропостижным уходом я оскорбил Катюшу… и ударил ее. – Голос дрогнул. – Я так виноват перед ней. Так виноват. – Горестно вздохнул. – Мне так плохо без нее. Так плохо. Пусть она меня простит. Если сможет, конечно. Ведь она такая гордая. Такая гордая. И обидчивая.
– Это ваша супруга?
– Ну, вот еще.
– Дочь?
Клоун отрицательно покачал головой.
– Кошка. Катерина Ивановна. – Карандышев всхлипнул.
27
«У Рика» Калганов заметил Егора за столиком. Егор с оторопью смотрел на жадно евшую Настю. Надо подойти к Егору и сказать, что я не полная кака. Решил Калганов и тут увидел Пушкареву.
Она сидела у сцены, впившись глазами в Калганова. Старая ведьма усмехнулась некроманту. Калганов сел напротив нее.
Одно время они встречались. В то время Пушкарева была обаятельной стройной девушкой Потом Пушкарева ударилась в черную магию. Сошлась с демоном и страшно изменилась внешне и внутренне. Ее душа покоробилась и почернела. Когда демон бросил ее, Пушкарева решила стать Калгановой. Но некромант послал ведьму к черту. И к тому же он был обручен. Осыпав проклятиями и плюнув в лицо, Пушкарева исчезла из жизни Калганова. И вот спустя столько лет она вернулась. Как терминатор.
– Дули Уилсон пел унылым контральто:
– И когда двое влюбленных обручаются, они все еще говорят: «Разве это может быть ошибкой?»
– Чего тебе?
Ведьма скривила губы:
– Какой ты грубый. Не рад, что ли?
– Ну?
Пушкарева осмотрелась:
– Шум. Гам. Дым. Может, лучше у тебя на кухне?
– Нет! – Калганов содрогнулся и пришел в себя.
28
В топкую тишину комнаты с громким клацаньем жадно вгрызались часы над дверью. На них нащелкало тридцать пять минут второго. Оторвав себя от кресла, Калганов вышел в коридор. В горле пересохло от тревоги.
За кухонным столом растеклась темная фигура. Калганов потянулся рукой к выключателю.
– Оставь. Зачем нам свет?
Калганов сел напротив незваной гостьи. За спиной загудел холодильник.
– Чего приперлась?
– Егор и его подруга отправили меня на тот свет. Мне нужна компенсация
– Какая?
– Душа Егора.
– Убирайся прочь старая ведьма.
– А ты большая пребольшая кака… Папа – кака, кака – папа.
– Проваливай. – Калганов сжал кулаки и челюсти
– Жди большой пребольшой каки.
– Лыко-мочало что ли? Опять проклинаешь и наводишь порчу? Смени пластинку.
Сухо щелкнуло, и Калганов зажмурился от резанувшего по глазам света…
Призрак исчез. На кухне появилась Наталья Алексеевна:
– Сколько это будет продолжаться? Утром вызову устранителя призраков. Может он и от тебя избавит
– Какая же ты… добрая. – Калганов вышел. Обиженно зазвенела разбитая вдребезги тарелка. Калганов покачал головой. – Сама доброта.
В гостиной он осел в кресло и, переплетя пальцы, погрузился в тревожные мысли. Часы грызли тишину. С трудом оторвав себя от кресла, он разложил диван и, не раздеваясь, лег навзничь.