Жизнь после смерти. 8 + 8

Вернемся лучше к арбузным лодкам и поговорим о другом сункэнце – Сяо Ляне.

Сяо Лян был парень никчемный и глуповатый – это и без рассказа Ван Дэцзи было ясно, по нему сразу видно. Явилась полиция и прибила к арбузной лодке объявление: «Посторонним вход воспрещен». «Посторонним» – значит, в том числе и Сяо Ляну. Наверняка стражи порядка разъяснили ему, что теперь это место преступления и трогать ничего нельзя. Тот вроде бы понял – а может, и нет. Его выволокли на нос лодки и спустили на берег – парень выглядел растерянным, словно лунатик, но всю процедуру перенес покорно. Однако, когда полицейские засобирались прочь, он внезапно расплакался и закричал им вслед: «Вы гада-то поймали?!»

К ночи полицейские разошлись, уступив место уличным зевакам: те, непонятно зачем, принялись тщательно изучать место происшествия. Сяо Лян дремал на берегу, обхватив руками колени, и мешал им проводить расследование. Сункэнца растолкали – иди, мол, спать на лодку. Один мужик, которого как-то штрафанули, и с тех пор он люто ненавидел молодчиков в белой форме, принялся ворчать на полицию, мол, да что они понимают, больше слушай. Как лоточников и босяков гонять – это они первые, но убийство – ничего не смыслят! Какие отпечатки пальцев, какие свидетели – куча народу видела, как Шоулай его бил, зачем улики, не смешите! И вообще, парень, – иди спать к себе на лодку, ты что, посторонний? Какого черта?

Тут же нашелся другой доброхот: послушай, Рабоче-крестьянские бани снова открыты, надо просто дать старику на входе арбуз – пустит тебя поспать на лавке. Мигом возник и третий: вы что, совсем без мозгов, не понимаете, что он лодку не оставит? А за арбузами кто смотреть будет?

Сяо Лян подозрительно косился на советчиков, разве ж это порядочные люди? Для виду переживают, а сами наверняка что-то задумали! Он, видимо, их побаивался: ерзал на месте, чтобы не попасть под ноги, и не сводил с мужиков настороженного взгляда. Наконец он пробормотал: «Да я и тут посплю, мне за лодкой глядеть надо!» – свернулся калачиком, спрятав голову под руку, и продолжил спать, а точнее, внимательно слушать, как троица обсуждает убийцу. Вскоре он понял, что эти ребята Шоулая не жалуют, и выругался: «Вот сволочь! Убил из-за арбуза! Нешто арбуз дороже нашей крестьянской жизни?»

Весь город прознал о случившемся, и зеваки толпились вокруг моста Тесиньцяо с утра до вечера, чтобы поглядеть на «ту самую» лодку. Увы, на убийцу и убитого посмотреть не удастся, зато лодка-то вон она, да еще и «Посторонним вход воспрещен» написано, да и пятна крови видны и на досках, и на берегу. Днем Сяо Лян был куда храбрей: ротозеи глазели на лодку, а он, выпучив глаза, смотрел на них в ответ. Он твердил всем, мол, скоро приедут земляки из Сункэна, они уже в пути. Видимо, готовятся ответные меры.

– Да его ж еще вчера загребли! – вмешался кто-то. – Парнишка был на вокзале – видать, собрался удрать, но ему лень стало ждать поезда, и он пошел в Дом культуры неподалеку кино посмотреть. Только сел – там и повязали.

– И что теперь? Всё? Человек жизни лишился! Выходит, жизнь крестьянина дешевле арбуза?

Добрые люди ему разъяснили, что Шоулай-то несовершеннолетний, а значит, никакой смертной казни, только исправительные работы – малец еще дома похвалялся, мол, ничего не сделают, восемнадцати-то еще нет.

– Что вы врете, а?! Что теперь, раз семнадцать, можно бить кого хочешь?! – заорал Сяо Лян. – Ну и здорово, раз так! Нашим сункэнским тоже нет восемнадцати – приедут и отмутузят кого захотят! Может, и до смерти забьют – это ж не страшно?!

Сяо Лян так разволновался, что аж глаза налились кровью: вроде неглупый парень – но ничего не смыслит, и толковать бесполезно. Так что все просто оставили его в покое. Постепенно Сяо Лян утих, но озлобился, причем на всех сразу, как говорится, зачесал под одну гребенку.

– Да вы все тут друг друга стоите! Все в сговоре! Для вас жизнь крестьянина дешевле арбуза выйдет! – бурчал он.

Жившие рядом с Тесиньцяо каждую ночь, встав по нужде, созерцали в окно одну и ту же картину: у моста стоит арбузная лодка, а на берегу – какой-то мешок. Только все знали, что никакой это не мешок, а Сяо Лян, стороживший лодку.

Дня через три-четыре, точно не помню, случился знаменитый погром – сункэнцы явились на улицу Сянчуньшу. Как мы потом уже узнали, из Сункэна приехали два трактора с прицепами и остановились у цементного завода на севере города, из них выскочило человек двадцать с лишним, в основном – здоровенных парней, вооруженных лопатами и мотыгами. Мимо скучавших у ворот охранников промчался Сяо Лян – он бежал аж от самого Тесиньцяо, причитая и утирая слезы: «Что ж так поздно! Поздно!»

Часть мужиков сразу пошли к мосту Бэйдацяо, в морг Пятой народной больницы – мы их так и не увидели. А остальные под предводительством Сяо Ляна ворвались на улицу Сянчуньшу и направились к дому Чэнь Сучжэнь.

Обитатели улицы давненько не наблюдали столь грозного и хаотичного зрелища, как карательный поход сункэнцев против Чэнь Сучжэнь, – наверно, аж со времен боев с цзаофанями на севере города. Человек двадцать попытались разом протиснуться в двери дома Чэнь и просто снесли их с петель.

– Шоулай, выходи! Мы уж и носилки приготовили – прям на двери и отнесем тебя в больницу, составишь там Фу Третьему компанию! – грозились они.

Парни выглядели оборванцами, все, кроме одного, – этот был поприличней на вид, может, деревенский кадровый работник. К тому же он был без сельхозинвентаря, а из кармана у него торчала шариковая ручка. Остальные, видимо, явились прямо с поля – от них пахло свежестью полей и грязью, а видок был диковатый: у многих до колен подвернуты штанины – забыли одернуть, и ноги все в глине – видимо, от работы в заливном поле.

Когда они ворвались в дом Шоулая, то застали его отца – мастера Лю, приехавшего домой с какого-то воензавода в Цзянси. Он варил на кухне микстуру для Чэнь Сучжэнь – та уже который день не вставала с постели. Вообще, ее круглый год мучали мигрени: голова могла разболеться без всякого повода – а тем более сейчас, когда в семье такое. Она лежала и ждала лекарство, как вдруг услышала громоподобные шаги у двери, а затем удар – горшочек для варки микстуры упал на пол.

– Чего вы тут забыли? И чего вас так много? – послышался грозный окрик мастера Лю.

Его тут же заглушила незнакомая разоголосица: сункэнцы кто во что горазд и вместе с тем в унисон выражали свой гнев:

– Ну-ка подайте его сюда! Сюда его! – кричали они.

К их воплям примешивался пронзительный женский плач. Чэнь Сучжэнь поняла: что-то стряслось, попыталась сползти с кровати, но тело не слушалось, перед глазами все плыло…

– Беги! – из последних сил крикнула она мужу. – Скорей беги в полицию!

Однако ее голос потонул в нахлынувших звуках, дверь зашаталась, стекла зазвенели, тарелки с грохотом полетели на пол… Рык мужа превратился в жалобное поскуливание… Чэнь Сучжэнь схватила с прикроватной тумбочки будильник и швырнула его в дверь.

– Не лезь к ним! Беги в полицию!

Чэнь Сучжэнь не поняла, услышал ли муж удар будильника. Вдруг несколько сункэнцев вбежало к ней в комнату, среди них был Сяо Лян – она узнала его. Рядом с ним незнакомый парень, судя по худому, загорелому дочерна лицу – наверняка брат Фу Третьего. Она холодно оглядела их – ей совсем не было страшно. Затем медленно, чуть ли не по слогам проговорила:

– Моего сына уже арестовали.

Но те явно не вняли:

– Ну-ка, где он? Давай его сюда!

– Ну и чего вы явились? – спросила она. – Вам это ничего не даст. Жизнь за жизнь. Он так и так умрет. Закон об этом позаботится.

Мужики продолжали орать: «Давай его сюда! Живо!» Чэнь Сучжэнь поняла, что увещевать их бесполезно и замолчала. Она лежала на кровати, с удивительным хладнокровием глядя на незваных гостей и на их сельхозорудия. Наконец она произнесла:

– Если, по-вашему, жизнь за жизнь – маловато, возьмите и мою в придачу, я не боюсь!

Она посмотрела на мотыги – нет, точно не посмеют. Брат Фу Третьего растерянно глядел на нее – она смело встретила его взгляд. Наконец он отвел глаза – и увидел ее подушку, а на ней пакет печенья, который мастер Лю с утра положил рядом.

– Ты что тут, печенье ешь? – Ну точно, брат Фу Третьего!

Парень приподнял край набивной простыни и посмотрел на циновку под ней.

– Надо же, циновка, да еще и простынка. Небось хорошо спится? – Он постучал наконечником мотыги по кровати, выкрашенной в кофейный цвет. – Одного не пойму: дрыхнешь на шикарной кровати, а такого скота вырастила! Как так вышло?

В насмешке слышалась ярость, в глазах сверкал гнев:

– Это ж твой сын, верно? Моя мать рыдает днем и ночью, за все это время маковой росинки во рту не было – а ты, я смотрю, разлеглась дома и жрешь в кровати печенье?!

И тут он сделал то, что Чэнь Сучжэнь запомнила на всю жизнь. Видимо, он не вынес вида кровати, а может, печенья – схватил пакет, бросил его на пол и стал топтать, пока оно совсем не раскрошилось, а затем крикнул товарищам: «Ломайте кровать! Посмотрим, как она будет дальше валяться со своим печеньем!»

Они принялись колотить по ножкам, Чэнь Сучжэнь затрясло. Она не ожидала столь странного унижения, но сил сопротивляться не было, ее тело смешно дергалось и подскакивало… Видимо, силу духа подкосило вместе с кроватью, и Чэнь Сучжэнь разрыдалась. Вдруг она ухнула вниз: один край кровати сломался, другой кое-как еще держался… Наконец ее тело окончательно съехало на землю, как мешок с цементом, прошедший сквозь транспортный шлюз на пристани.

В тот день мастеру Лю так и не удалось выйти из дома. Хотя сункэнцы и не собирались никого бить, они расколотили лопатами всю мебель, двери и окна. Мастер Лю понимал, что это расплата за поступок сына, но не мог смириться с подобным варварством и в суматохе схватил кухонный нож.

– Ага, вот у кого сынок научился за нож хвататься! – заорали мужики, видимо припомнив арбузный нож.

У нас-то всем известно, что мастер Лю – добрейшей души человек и совсем не похож на своего сына. Но им откуда это знать? Вот они и накинулись на него, не разобравшись: кто-то удачно попал мотыгой, и Лю осел на чан с рисом – встать уже не смог. Потом оказалось, что ему сломали три ребра.

Полицию вызвала соседка, тетушка Цянь. Сначала она много раз пыталась проникнуть в дом Чэнь, но ничего не вышло. Сункэнцы поставили одного стеречь вход и велели не пускать соседей.

– Послушайте, вы пришли решить вопрос, это очень даже понятно! – увещевала тетушка Цянь. – Но зачем же так шуметь? Тут рядом люди в ночь работают, днем отсыпаются – а вы погром устроили, как тут уснешь!

Речи не возымели эффекта, так что пришлось ей ретироваться, не скрывая раздражения.

– Тут вам не деревня! – бросила она на прощанье. – Думаете, навалились всем скопом – и проблема решена? Не выйдет! Раз не хотите меня слушать – погодите немного, увидите, что будет!

Сначала из участка явились двое полицейских, занимавшихся регистрацией жильцов. Поскольку они были в форме, их кое-как пропустили в дом. Тот, что постарше, товарищ Цинь – его все на Сяньчуньшу знают, – был человек бывалый. Войдя внутрь, он сразу понял, что ситуация зашла слишком далеко, и занялся пострадавшим, то бишь мастером Лю, а заодно попытался убедить сункэнцев уйти. Второй, что помоложе, вникать не стал и сразу вытащил наручники, намереваясь произвести арест. Но тут мужики на него набросились, и Цинь еле оттащил бедолагу в сторону. Он прекрасно понимал, что с такой оравой справиться непросто, и шепнул напарнику кое-что на ухо – тот мгновенно пробрался сквозь толпу и выбежал на улицу. «Зачем?» – спросите вы. Да потому что пора было дуть за подкреплением!

Потом подъехал грузовик с химзавода Дунфэн. Из него выпрыгнули человек семь-восемь – вроде и не много, зато все как на подбор: в синей форме с армейскими ремнями и почему-то с винтовками. Люди, толпившиеся у дверей дома Чэнь Сучжэнь, впервые увидели ружья так близко. Один пацаненок пронзительно заверещал:

– Так это ж рабочие, ополчение! Винтовки, поди, ненастоящие!

Видимо, новоприбывшим это не понравилось.

– Ненастоящие, говоришь? – спросил один у мальчика. – Хочешь в тебя пальнем и проверим?

Стоило парням с винтовками войти внутрь, как в доме все сразу стихло. Потом ополченцы начали вытаскивать и бросать в грузовик сельхозоборудование сункэнцев, а один стоял и вслух подсчитывал изъятое. Всего оказалось семь-восемь мотыг, пять-шесть лопат и даже две косы. Затем стали выводить самих сункэнцев, тоже считая каждого, – набралось человек семнадцать-восемнадцать, среди них две женщины. Одна недавно родила и кормила грудью – непонятно, кем она приходилась Фу Третьему, но голосила дай боже. Она плакала, бранилась, постоянно вытирая молоко, сочившееся из груди, – и так смотрела на столпившихся вокруг, будто надеялась на справедливость и участие.

Всех сункэнских мужиков затолкали в грузовик, не разбирая, бил кого, не бил, – там посмотрим! Женщин поначалу хотели пожалеть – они стояли внизу у кузова: одна утирала рукавом слезы, а другая – кормящая – без умолку тараторила что-то собравшимся зевакам: говор не разобрать, но понятно, что хотела вызвать сочувствие слушателей.

– Как же так, хороший, достойный человек приехал к вам продавать арбузы, что же вы за какой-то арбуз – он ведь гроши стоит – жизнь у человека отняли? Человек погиб! А мстить, значит, не положено?

Всем было неловко: как ей ответишь-то? А с другой стороны, интересно узнать, кто все эти люди…

– Вот вы, женщины, кто из вас жена Фу Третьего? – спросил какой-то зевака.

Первая замотала головой:

– Я младшая сестра!

– А она?

Вторая промолчала, и вновь ответила кормящая:

– Тоже сестра, и тоже младшая.

Так вот, изначально сестер Фу Третьего отправлять в грузовик никто не собирался. Но когда водитель нажал на клаксон, женщины жутко перепугались, а когда поняли, что машина вот-вот уедет, и представили себе невесть какие страшные последствия, хором заверещали, подлетели к машине и ухватились сзади за кузов. Однако куда им удержать машину! Тогда кормящая выбежала вперед и легла на землю прямо под колеса.

Никто так и не узнал, как звали ту женщину, зато все хорошенько ее запомнили. Она лежала перед машиной, смело глядя в лицо смерти, как только в фильмах показывают. Хотя с какой стороны ни посмотри, на отважную героиню, жившую в нашем воображении, она никак не тянула: одета неряшливо, на груди темнеет влажное пятно, круглый, как барабан, живот обнажился и грустно колыхался – не самое приятное зрелище. Конечно, набежал народ – всем хотелось поглазеть на сестренку Фу Третьего! Собралась такая толпа, что на узенькой улице Сянчуньшу образовалась пробка. Ребятишки громко свистели и улюлюкали, казалось, даже воздух улицы закипел.

Тут пришел начальник полицейского участка северного района города – Лао Цзинь. То, что он явился самолично, свидетельствовало о щекотливости дела. Обычно считалось, что Лао Цзинь с любой проблемой сладит, но тут рабоче-крестьянский конфликт зашел уж слишком далеко, а никаких подходящих документов и указаний не имелось – так что и он оказался бессилен, отчего был мрачнее тучи. Лао Цзинь подошел к сункэнцу, похожему на кадрового работника, и попросил утихомирить сестру Фу Третьего, на что тот ответил:

– Ну ей, видимо, жизнь не мила. – Глаза его хитро сверкнули. – Езжайте прямо по ней, и дело с концом. Жизнь нашего брата все равно ничего не стоит!

Поняв, что и с этим мужиком каши не сваришь и даже к букве закона прибегнуть не удастся, Лао Цзинь вконец рассвирепел и заорал, на ходу засучивая рукава:

– Ах так! Ну, не хотите по-хорошему – будем по-плохому! А ну-ка, парни, поднимите эту чертову бабу! В грузовик ее!

Проблема враз решилась. На наших глазах несколько мужиков подняли сестру Фу Третьего и затолкали в грузовик. Она, конечно, отчаянно сопротивлялась, да что толку – мужики с легкостью с ней справились, не обращая внимания на то, что она страшно верещала и ругала их последними словами на родном сункэнском диалекте. Толпа напирала, все тянули шеи, кто-то запричитал:

– Ну дела, как свинью на бойню! Разве можно? Во дают бабы деревенские!

Те, что стояли поближе и знали обстоятельства, все никак не могли определиться в своих симпатиях – в тот момент они были на стороне сункэнцев, хоть сами и не понимали почему… Кто-то коротко осадил любопытных:

– Не знаете дела – помалкивайте!

Наконец переполох унялся и химзаводский грузовик медленно покатил по улице с сункэнцами в кузове, их усталые физиономии медленно проплывали над толпой. На многих лицах читался страх, на некоторых – еще и растерянность, и они так жалобно смотрели… Кому-то явно было стыдно. К примеру, Сяо Ляну – многие горожане покупали у него арбузы с лодки и знали его. Конечно, были и те, кто грозно зыркал по сторонам, как братья Фу Третьего. Но самым бесстрашным выглядел кадровый работник. Он небрежно поигрывал шариковой ручкой, которую вытащил из кармана, на лице его застыло нарочито высокомерное выражение, видимо, он подражал какому-то руководителю. Он даже начал махать рукой собравшимся – все чуть шеи себе не свернули, пытаясь понять, кому это он там машет, но так и не выяснили, что бы это значило. Может, хотел показать, что ему не страшно? – предположил кто-то. Но большинство решило, что он изображал встречу Мао Цзэдуна с хунвейбинами на площади Тяньаньмэнь.

В начале сентября приехала мать Фу Третьего.

Поначалу никто не знал, что за старуха бродит у моста Тесиньцяо: на ней была синяя двубортная куртка, черные брюки, соломенные сандалии, а на голове – шерстяной платок, обычный наряд сункэнских женщин. Сперва она постояла на мосту, оглядывая берега реки, причем все время терла глаза – оба были затянуты бельмами. Так ничего и не увидев, она спустилась вниз и, приложив руку козырьком ко лбу, продолжила изучать берега – но опять впустую. Мимо шла Шэнь Лань, воспитательница детского сада. Старушка обратилась к ней:

– Деточка, еще же лето, куда делись все арбузные лодки?

Шэнь Лань у нас не местная, даже с детьми в садике на путунхуа болтает, поэтому она вообще не поняла, что нужно старухе.

– Может, в домовом комитете спросите? – предложила она.

Та ничего не ответила – видимо, даже не знала, что такое домовый комитет. Шэнь Лань указала на здание на том берегу:

– Вон, видите? Там еще окна красные, приметные! Перейдете мост – и пришли!

Зрение у матушки Фу Третьего явно было никудышное, даже красные наличники не увидела, да и про комитет не уразумела.

– Деточка, мне к арбузной лодке надо! – Почувствовав, что собеседница начинает терять терпение, она просительно улыбнулась – казалось, ее лицо лопнуло по швам. – Ну арбузная лодка, где человека убили.

Тут только Шэнь Лань поняла, откуда эта женщина. У старухи что-то заклокотало в горле, казалось, вот-вот прорвется рыданиями – но она с силой сдавила его рукой несколько раз – и слезы так и не вырвались наружу. К изумлению Шэнь Лань, на старушечьем лице вновь показалась улыбка:

– Деточка, ну помоги, пожалуйста, я плохо вижу, сама не найду.

Арбузная лодка и правда куда-то пропала. Шэнь Лань спустилась к каменному причалу и долго ходила вдоль берега в поисках ее. Чего только там не было: лодки торговцев чесноком и мелкой рыбешкой, стальные катера, собиравшие речной ил, баржи с цементом, даже вонючая лодка ассенизатора стояла возле общественного туалета у моста, но, как назло, не было ни одной с арбузами.

– Куда они подевались? – недоумевала Шэнь Лань. – Я каждый день тут хожу, и она тут стояла. Может, вчера ветер подул и ее унесло? Но вряд ли же далеко!

– Подскажи, деточка, – спросила мать Фу Третьего, – в какую хоть сторону унесло? На восток иль на запад? Будь добра, подскажи – я уж все глаза выплакала и ничего не вижу, куда ты показываешь.

– Да что показывать – я и сама не вижу. Давайте все-таки в домовый комитет пойдем, там помогут.

Шэнь Лань вела мать Фу Третьего по мосту и расспрашивала:

– Как же так, вы уж в летах да и видите плохо, кто ж отпустил вас сюда одну лодку искать?

– Так это ж не наша лодка, – ответила та. – Это Фу Третий у Ван Линя одолжил. Сына нет, а лодку надо вернуть.

– Да я не об этом! – возразила Шэнь Лань. – Я о том, что в вашем возрасте надо дома сидеть. Что, больше некому было приехать? А кто поведет лодку обратно в Сункэн?

– Я и поведу, – ответила она. – Если потихонечку, то за пару дней доплыву.

Видимо, она никак не могла взять в толк, что Шэнь Лань имеет в виду. Наконец та спросила напрямую:

– Дома что, никого не осталось? Я слышала, братьев и сестер Фу Третьего в участок загребли. Не выпустили еще, что ли?

Мать замялась, потом подошла поближе к Шэнь Лань и шепнула на ухо:

– Деточка, ты хороший человек, тебе скажу: их вчера только отпустили.

– Так пусть они отведут лодку!

Мать Фу Третьего взглянула на мост, потом вниз и тихонько сказала:

– Боюсь я снова звать их сюда, даже слово боюсь сказать. Полицейский в этот раз пожалел нас, даже платить той семье не пришлось, а там ведь вещи побитые, лечение… Сказал, ладно, «одно в счет другого», но, если повторится, это уж будет преступление, под суд пойдем.

Мать Фу Третьего проводили в домовый комитет и препоручили заботам заведующей Цуй. Та была занята агитработой в связи с месячником «патриотического движения за здоровье нации», так что она дала старушке воды и посоветовала не волноваться, лодка, мол, вещь приметная, если и уплыла – где-то на реке найдется, не улетела ж она в теплые края. Если не унесло за мост Бэйдацяо, то это юрисдикция их домового комитета. Но даже если и унесло – управляющая Цуй свяжется с домовым комитетом в Таохуатине.

Решение Шэнь Лань отвести мать Фу Третьего в низовую парторганизацию стало первым шагом к возвращению лодки. Всем известно, что домовый комитет опирается на массы, а массы к любому, даже мелкому, делу относятся со всей серьезностью – а уж тем более к лодке, это штука крупная. Вот давеча, пару дней назад, заведующей Цуй доложили, будто некий юнец по кличке Косоротый увидел, что арбузная лодка стоит без присмотра, пришел с огромной корзиной и уволок все арбузы к себе домой. Эти дни работники уличного комитета были заняты по горло происшествием в доме Чэнь Сучжэнь и подготовкой к месячнику. Арбузами в лодке заниматься некогда, пусть себе.

Заведующая Цуй вызвала Косоротого – ничего не говоря о матери Фу Третьего, исключительно по вопросу присвоения чужих арбузов. Косоротый опасливо поглядел на заведующую и по выражению ее лица понял, что та обладает неопровержимыми доказательствами.

– А сколько, говорите, там было арбузов? – уточнил он. – Сколько скажете – так и будет!

Цуй напустила на себя строгий вид:

– Здесь вопросы задаю я! Слушай внимательно, Косоротый, не думай, что мы не знаем о твоих кражах, – у нас в тетрадке все записано. Чуть припозднились тебя вызвать, а ты уж подумал, будто с рук сошло?

Косоротый тут же присмирел:

– Да нет у меня больше тех арбузов, и вообще, если бы я не забрал и не съел – сгнили бы, там почти все уж гнилые были!

– И сколько их там было? – повторила заведующая Цуй. – Скажешь как есть – проявим снисхождение. А не скажешь – придется в участок идти.

– Одиннадцать, может, двенадцать! – затараторил Косоротый. – Почти все гнилые, говорю же!

– Ну хорошо, тогда посчитаем за половину. Выходит, шесть арбузов по три мао каждый – вот плати бабушке один юань восемь мао!

Тут только парень приметил старушку, сидевшую на табуретке. По шерстяному платку на голове сразу понял, что она из Сункэна, – и накинулся на нее:

– Вы что, бабусь! Там всего-то пара гнилых арбузов, это грабеж средь бела дня!

Мать Фу Третьего от страха аж подскочила:

– Милок, ты чего, какой грабеж! Да я никогда, грешно! Я лодку ищу! Это ты, милок, забрал лодку моего сына?

Косоротый ответил:

– Я только арбузы брал, и вообще, я кто тебе, могучий Ли Тяньван? Как я лодку-то мог унести? Откуда мне знать, где лодка твоего сына, – ты лучше вон сына Ван Дэцзи спроси, я видел, как он с двумя мальцами на ней катался, они под мост Тесиньцяо уплыли.

Заведующая Цуй решила, что Косоротый, во искупление содеянного, должен привести к ней сына Ван Дэцзи Аньпина. Косоротый поразмыслил немного, прислонившись к косяку, и решил сторговаться:

– Значит, приведу – и, считай, свободен, ага?

– Это не мне решать, свободен или нет, – арбузы-то не мои, – ответила Цуй. – Тут как пожилая госпожа скажет.

Косоротый повернулся к старушке:

– Слушайте, вам деньги-то за арбузы надо? Давайте пять мао дам!

Мать Фу Третьего замахала руками:

– Да не надо денег, не надо! Мне деньги-то не нужны, мне нужна лодка моего сына. Послушай, милок, будь добр, помоги найти лодку, а?

Косоротый отправился на поиски, мать Фу Третьего пошла было за ним – но он начал возражать, да и заведующая Цуй вмешалась: куда вы, мол, посидите тут. Тогда старушка села обратно к окну и стала смотреть на реку.

Заведующая предложила ей еще стакан воды – но та ни в какую, не хочу, и всё.

– А жива ли еще та старуха, которая продает под мостом лук? – спросила она у Цуй. – Тоже добрая душа, всегда водички нальет.

– Какая старуха? – переспросила заведующая. – Как фамилия?

Фамилию мать Фу Третьего запамятовала, только вспомнила, что у той родинка в уголке рта. Цуй это все было неинтересно, так что она продолжила заниматься своими делами, периодически согласно хмыкая и угукая. А старушка ударилась в воспоминания: мол, в дни молодости и она приплывала к Тесиньцяо продавать капусту и многих здесь знает.

– Например? – спросила мимоходом Цуй, так, для поддержания беседы.

Подумав, мать Фу Третьего стала перечислять:

– Продавца кипятка, аптекаря, торговца в мелочной лавочке – да много кого!

– А, титан с кипятком мы буквально в прошлом году убрали, а аптека – это, наверное, сейчас аптека Синфэнь.

– С тех пор, как родила пятую дочку, недосуг мне стало приплывать сюда торговать, – со вздохом сказала старушка. – Я лет двадцать не была у Тесиньцяо. Наверное, они меня и не узна́ют, да и я их – от слез-то почти слепая стала.

Пока они беседовали, на улице послышались шаги, а затем появился Косоротый и втолкнул в комнату Аньпина. Выполнив поручение, он тут же ретировался, махнув на прощание рукой. Аньпин, ковыряя в носу, спокойно стоял в дверях и поглядывал на заведующую Цуй и мать Фу Третьего.

– Ну-ка расскажи нам, Ван Аньпин, – начала Цуй, – куда ты подевал чужую лодку?

– Ничего не знаю, какая лодка, что подевал?

– А разве не ты увел лодку? Кто знает-то, если не ты?

– Кто вам сказал? Я только отвязал! Ну и поплавал, но правил-то лодкой не я, а Дашэн! Мы просто заплыли под мост, а там ее понесло течением, мы прям там на мосту и выскочили. Небось застряла где-то.

– «Прям там и выскочили», – передразнила Цуй. – Отвели куда-то чужую лодку, увидели, что застряла, – и всё, ваше дело сторона?

– Ну а что мы можем сделать? Сейчас-то ее там нет, она сама уплыла куда-то.

Тут заведующая совсем разозлилась.

– Сама уплыла? Сама?! А вы не при чем?! Ну-ка позови сюда Дашэна, и вы оба пойдете ее искать! Или я все расскажу Ван Дэцзи, уж он с вами разберется!

Мать Фу Третьего, сгорбившись, сидела на табуретке, потом не выдержала, привстала и тронула заведующую Цуй за рукав:

– Товарищ Цуй, не ругайте мальчика!

Потом подошла к Аньпину, наклонилась и отряхнула ему штанишки. Видно было, что у нее тяжело на сердце, – но она все равно постаралась улыбнуться мальчишке:

– Послушай, ты же хороший мальчик, ты пойми, мы, деревенские, без лодки не выживем.

– Чего за штаны хватаете? – ответил Аньпин. – Они не пыльные!

Он раздраженно зыркнул на нее и сам отряхнул. Та потрепала парнишку по голове:

– Хороший ты мальчик!

Аньпин ловко вывернулся и отпрыгнул – рука старушки повисла в воздухе. Он снова принялся ковырять в носу, издалека поглядывая на мать Фу Третьего. Вдруг он спросил:

– Это вашего сына Шоулай прибил?

Цуй подлетела и шлепнула парня газетой по башке.

– Ну хватит, берегись! Теперь я точно все расскажу Ван Дэцзи!

Она перевела взгляд на старуху – та, как и прежде, стояла сгорбившись и немного подрагивала. Подняв глаза, она махнула рукой: мол, ничего страшного, это ж ребенок, я не обижаюсь. Утерев глаза краешком одежды, она вздохнула:

– Ну что поделать, судьба у нас горькая, что на других пенять. Вот в позапрошлом году заболел мой старик да помер; в прошлом – свиньи чумой заразились, три больших свиноматки сдохли; а в этом году с Фу Третьим такое горе. Что ни год – то несчастье, я уж все глаза выплакала. Теперь, когда плачу, – сразу резь в глазах и голова болеть начинает, и тогда лодкой править совсем трудно. Так что нельзя мне больше плакать, надо лодку домой вернуть.

Вернуть лодку. Заведующая Цуй поняла, что для матери Фу Третьего это важнее всего. Настрой старушки пришелся ей по душе – знаете, есть такие женщины, которые считают, что домовый комитет – это место, специально отведенное для рыданий, обмороков и прочего, – такое раздражало Цуй. А мать Фу Третьего не рыдала и не скандалила – и пробудила у нее сочувствие, ну и капельку радости, что она – заведующая – на этот раз легко отделалась. Только одна загвоздка – эта чертова лодка, кто знает, куда ее унесло? И вообще, относится ли это к юрисдикции домового комитета улицы Сянчуньшу – вдруг она уже не к востоку от Бэйдацяо, а где-то еще? Но бросить все и отправиться на поиски лодки – это, конечно, исключено. Поэтому Цуй строго обратилась к Аньпину:

– Слушай внимательно, Ван Аньпин! Ты сейчас же пойдешь с этой пожилой дамой искать ее лодку. От моста Тесиньцяо до моста Бэйдацяо все осмотришь, это мое поручение. Не выполнишь – я те покажу! Что покажу? Ты что, не понимаешь? Или придуриваешься? Возьму и позову папашу твоего, пусть вместе с тобой поищет!

В тот день мы все видели, как сын Ван Дэцзи бродил вместе с матерью Фу Третьего вдоль берега мимо тамошних торговцев. Кто-то спросил:

– Аньпин, это что, твоя бабушка? Она что, из Сункэна?

– Чё сказал? Скорей уж твоя! – огрызался тот. – Это у тебя бабка из Сункэна, слышал!

Видать, парень недолюбливал сункэнцев, но мать Фу Третьего не обижалась, она улыбалась каждому встречному и спрашивала:

– Товарищ, вы не видели тут арбузную лодку из Сункэна?

– Слушайте, я вообще вам нужен, а? – спросил Аньпин. – Если нужен – не лезьте, чего к людям пристаете?! Да и говор ваш – вообще не поймешь, что вы ищете – лодку или водку! Подумают еще, что вам на опохмел надо!

В ответ мать Фу Третьего потянулась потрепать мальчишку по вихрам, но заколебалась, а потом убрала руку со словами:

– Ты хороший мальчик. У бабушки глаза совсем плохи, ничего не видят. Ты уж помоги, пожалуйста!

На это Аньпин фыркнул:

– Вот вы знаете, что такое «учиться у Лэй Фэна»? Эта Цуй как раз и хочет, чтобы я «поучился у Лэй Фэна», а не то папка научит. Вот подлюка, а? Они пришли к дому Дашэна.