Посмотри на меня через влезший снаружи фонарь.
Пусть случится хоть что! Пусть случится сегодня и здесь –
Разлучит нас декабрь, разбросает по свету январь.
Пусть натянутый трос истончится, надломится ветвь,
Посмотри на меня через метр неподанных рук,
На немые вопросы молчанием синим ответь,
Занеси над собой на кресте расписную хоругвь.
Передумай любить «потому что», не глядя в глаза,
Посмотри на меня, распознай их раскосость и грусть,
Расскажи мне все то, что давно мне хотел рассказать,
Прочитай мне стихи, что когда-то читал наизусть.
Если эта метель вдруг с разбегу ударит в крыльцо,
Посмотри на меня – отвоюй у всходящей зимы.
И останься моим – человеком, чудилой, чтецом,
И останемся «мы»…
***
Какое солнце бьет в стекло,
Что хоть разденься и растай
Вся сразу [сорок семь кило –
Раскрыта лучшая из тайн]!
Как будто лето. К черту снег!
Ему нет дела до южан.
Средь улиц, фонарей, аптек
Я сочиняю новый жанр.
Пишу как будто хорошо,
Но на бумаге дело – дрянь,
Обыкновеннейший стишок
Для ординарных инь и янь.
А темы – школьное эссе,
Все про природу и дома,
Про променады по росе,
Про горе, но не от ума.
А вот бы солнечный удар
Перед приходом февраля!
Да так, чтоб весь репертуар
Перепридумался с нуля.
Чтобы писалось, как спалось
После натруженного дня,
Чтобы стихи струились сквозь
Меня…
***
Написанному – верить. Мне – не нужно.
Какие нехорошие ветра –
Влезают в подберетовый наушник,
Как гнусная речная мошкара,
Разносят все осмысленное к черту,
Срифмованное будто б хорошо,
Особенные гамбургские счеты
Не примутся в общественный расчет.
Я умер. Ты привыкла к умиранью,
Не плачешь по поэту без лица,
Сама сверлишь, подкручиваешь краны,
Подкармливаешь даже мертвеца.
Читаешь верлибристов-мазохистов,
Подолгу разуваешься, молчишь
И носишь каждый день одно монисто,
Как вросший в щитовидную фетиш.
Гуляешь в декабре. Декабрь стужит,
Кантуется под трубами, как ир.
Написанному – верить [если нужно],
Как верить в этот дивный новый мир…
***
Переживется ночь – глазастый сыч,
Угрюмая, нахохленная птица,
Как среднестатистический москвич,
Час-пиком окольцованный в столице.
Как белая эмалевая брошь,
В грошовую заброшенная кайстру,
Как этот надоевший крепко дождь,
Размывший прошлогодние кадастры.
Как я тебя любивший до вчера,
Доставший недобродскими стишками,
Как эти грозовые вечера,
Серебряными мелкими стежками
Прошившие фанерные листы
[Как старая модистка] оверлоком.
Как мир, который верил, но остыл
До срока…
***
Что было там, за тысячью дорог,
В нехоженых широтах и долготах?
Что смог ты или, может быть, не смог,
Работая, как все, вполоборота?
На пятницу надеялся? Спешил
В костюмах недешевого покроя
Туда, где их в подвале кто-то шил
Под вывеской легальных зон запоя?
Взрослел, менял подружек, хорошел –
И выпрямились вечные зигзаги,
В двухкомнатном элитном шалаше
Кастрюли забряцали и дуршлаги.
Все вертится и входит в колею,
За окнами – красивая чужбина,
Не курят, не корят там и не пьют,
Все люди – госпожи и господины.
А в целом, все, как тут, сопливый шкет
Со снимка синеглазого Брессона
Идет, кусая гречневый багет,
От пекаря в застиранных кальсонах.
Вокруг – обыкновенно, хорошо,
Но нет полей в меду и в чайных розах,
И что-то там не ладится с душой,
Не пишутся стихи – сплошная проза.
И слог как будто глух и одинок,
Несказанный и синий, предвещает,
Что будет там, за тысячью дорог…
Все будет хорошо. Я обещаю.
***
Печалится опять дождем залитый город,
Ныряют, матерясь, машины в глубину,
Замерзшую губу упрятав в емкий ворот,
Всплываю я из луж и снова в них тону.
Красивых не найти под долгою водою,
Уставшие бегут ботинки и зонты,
А я замедлю шаг, промокнуть чтобы вдвое
И, может быть, потом от этого простыть,
Лежать до десяти, пить сладкие сиропы,
Отчаянно любить работу за версту,
Из окон наблюдать вселенские потопы
И русских без надежд на быструю езду,
Нескладных малышей в резиновых сапожках,
Идущих, не как все, а всем наперекор,
По полчаса дышать над сваренной картошкой
И выглядеть потом, как спелый помидор,
Расхаживать по дню, читать, что попадется,
И прятать в воротник ненужных пол-лица,
И знать, что будет март, и в марте будет солнце
Калиться и мерцать…
***
Начни с союза, оторопь сними.
Все свяжется. В начале было слово.
Примерно с полшестого до семи
Сработает банальное «ЗдорОво!»,
Сработают расспросы про часы,
Про сильную похожесть на кого-то,
Про что-то там из культовой «НИ СЫ»,
Про вкусное кафе за поворотом.
Про лучшее, конечно, впереди,
И прошлое, оставленное с носом,
Про то, как поднимался Типси Тип,
Про страсть к длинноволосым и раскосым.
И осень ей, как звездчатый рубин,
Понравится. Ты будешь очарован.
Примерно с полшестого до семи
Все свяжется. В начале будет слово…
***
Раздеты книги шкодой, в коридоре
Расписанные лоскуты легли,
Волнуется родительское море,
Гоняет грозовые корабли.
Обиженная кроха смотрит прямо,
Выпячивает нижнюю губу,
Смягчается рассерженная мама,
Бросает в урну кипу мятых букв.
Проказника прощает, кормит супом,
Приглядывает место под комод.
Улыбкой жуковатой, белозубой
Раскрасится обычный день забот.
Набегавшись по всем районным лужам,
Уляжется трехлетка до зари,
А завтра лужи инеем завьюжат
Пришедшие внезапно ноябри.
***
Зажглась стоваттка в семьдесят девятой…
– Привет, красивый! День прожился как?
– Лапши поел и выпил чаю с мятой,
Собрал на завтра кожаный рюкзак.
– О чем мечтал от самой остановки,
Ругая зазвонивший телефон?
– Да выспаться хоть раз по-стариковски
Под яблоней, как Исаак Ньютон.
– Хорошее… А что писал сегодня,
Ведь точно что-то вещное писал?
– В брульоне я копался прошлогоднем,
Отжившее на флате воскресал.
– И как оно? Ударили по глазу
Задобренные тропами листы?
– А то! В моем занеженном рассказе
Все было пречудовищно, но ты…
– А что я? Мы с тобою незнакомы…
– Неправда. Посмотри, гашу я свет
И жду тебя по-прежнему у дома,
Чтоб в первый раз сказать в глаза: «Привет!»…
***
Ну, как сентябрь в городе за морем?