Гражданство. От равенства и достоинства к унижению и разделению

Права

В результате лотереи происхождения люди, которым по рождению присвоен статус гражданства, получают права. И именно права, приобретенные благодаря тому или иному статусу, позволяют отличить «хорошие» гражданства от «плохих». Некоторые статусы (например, швейцарское гражданство) настолько благоприятны, что практически гарантируют здоровую жизнь, хорошее образование, свободу международных поездок, а также позволяют при желании с легкостью распрощаться с родиной навсегда. Любой швейцарский гражданин имеет право на переезд без лишних вопросов в 40 с лишним высокоразвитых стран и территорий по всему миру для работы и проживания, если, на его взгляд, Швейцария чересчур богата или чересчур скучна. В этом случае у него также будет надежная защита от дискриминации на основании того, что он «иностранец». По сравнению с элитарными супергражданствами высочайшего качества, включая швейцарское, новозеландское, ирландское и люксембургское, прочие статусы – на деле чуть больше половины гражданств мира – это скорее обременение для их обладателей: такие статусы бесправны. Большинство гражданств мира ограничивают жизненные перспективы и мешают реализовать мечты, устанавливают «стеклянные потолки». Мы часто предполагаем, что права, с которыми ассоциируется гражданство, сопоставимы от страны к стране. На деле это вовсе не так: более качественные статусы дают больше прав и более обширные права; менее качественные статусы, напротив, создают обременения, порой опасные для жизни. В десятках стран мира статус гражданина делает достойную жизнь трудной, а то и невозможной. В нашем мире гражданство играет важнейшую роль в пространственной атрибуции людей, привязывая их к территории конкретной страны, и, как блестяще продемонстрировал Бранко Миланович, основные аспекты глобального неравенства по своей природе именно пространственны. Поэтому гражданство можно считать ключевым фактором сохранения статус-кво, при котором нищие (например, конголезцы, о каком бы Конго ни шла речь) остаются нищими, а богатые (например, швейцарцы) – богатыми¹³. Этот вопрос мы подробнее рассмотрим далее. Крайне важно понять, что именно гражданство, а не талант, напряженный труд или интеллект, играет решающую роль в нашем экономическом благополучии и, таким образом, выступает ключевым инструментом поддержания глобального неравенства.

Экономический анализ глобального неравенства показывает, что «в сегодняшнем мире место рождения или проживания по-прежнему играет колоссальную роль; оно, возможно, на целых две трети определяет наш суммарный доход на протяжении жизни»¹⁴. Лишь крошечной доле мирового населения – тем, кто поменял страну проживания в течение жизни – удается избежать исходно назначенной им судьбы, будь то благополучие или бедность. Более того, гражданство, будучи ключевым инструментом сохранения глобального неравенства, обладает огромной биологической властью. Оно запирает бедных там, где у них практически нет экономических рычагов, а продолжительность жизни крайне мала. Вот самый грубый пример: шансы достичь пятилетнего возраста у финских детей в 25-50 раз выше, чем у конголезских (опять же хоть из одного, хоть из другого Конго)¹⁵. Но у финнов к тому же есть свобода проживать в десятках других крайне богатых стран с очень высоким уровнем человеческого развития¹⁶, в то время как конголезцы на практике не могут улучшить свою жизнь посредством легальной миграции: их гражданство, по сути, запирает их внутри страны. Когда кто-то говорит «у нее есть своя страна, пусть убирается туда» о гражданке любой из стран мира, которые вместо прав предлагают лишь болезненные обременения, это не просто жестоко, это еще и глубоко лицемерно. Это знак бездумного согласия с мантрой суверенного равенства государств, которая предлагает нам видеть справедливость в случайности и равенство – в отчуждении. Как мы увидим на протяжении книги, преподнесение гражданства в позитивном свете практически всегда напрямую связано с ложным предположением, что все гражданства более-менее одинаковы по качеству и что все страны наделяют своих граждан более-менее полезными правами. Одна из главных целей книги – показать, что это совершенно не так и что так не было никогда.

Подобные удобные, но ложные выводы возможны благодаря политическим нарративам о самоопределении, которые игнорируют глобальное распределение экономического, политического и культурного влияния. Многие популярные теории настаивают, что политические права – единственно возможная отправная точка для обсуждения основного содержания гражданства, что подразумевает приоритет политических прав над статусом. Приятно быть идеалистом, особенно если обладаешь одним из самых элитарных статусов – а именно так обстоит дело у большинства теоретиков гражданства, в том числе всех американцев и западных европейцев, строчащих сегодня учебники. Яркое исключение – Аристотель, проживавший в Афинах в статусе метека^[2]; его терпели, но всегда видели в нем чужеземца из Македонии¹⁷. Необходимо признать случайный характер своих привилегий, чтобы избежать предвзятого отношения к тем, кому посчастливилось меньше и для кого все разговоры о политических правах представляются чем-то раздражающе несущественным либо совершенным притворством – особенно когда такие разговоры оправдывают ограничение доступа к более качественному

гражданству. К этой проблеме мы обратимся в главе о политических аспектах гражданства. Как мы увидим, в современном мире, как, впрочем, и пятьдесят или сто пятьдесят лет назад, признание политических прав священными – это одна из несущих конструкций в здании лицемерия, благодаря которым произвольно назначенный статус гражданина столь привлекателен и столь эффективен. Отнюдь не все страны мира, предоставляющие гражданство, – демократии. Индекс демократии, составленный The Economist Intelligence Unit, утверждает, что только 4,5% населения мира живет в условиях «полноценной демократии». В 91 стране политический режим – «гибридный» или «авторитарный»¹⁸. Мир в целом становится менее демократическим¹⁹. Более того, с современной точки зрения, ни одна страна мира не была настоящей демократией в золотой век националистического гражданства, когда главным нарративом гражданства, впрочем как и сегодня, была идея политической эмансипации. Разумеется, при такой деконтек-стуализации демократии нужно быть очень осторожным. Даниэле Аркибуджи прекрасно об этом говорит: «[В Швейцарии] право голоса было предоставлено женщинам (т. е. большинству населения) только в 1971 году, гораздо позже, чем, например, в Индии. Однако было бы неверным сделать вывод о том, что Швейцария не была демократической системой до 1971-го или что Индия в 1952 году была более демократичной, чем Швейцария»²⁰.

Но это не меняет главного тезиса: гражданство как в теории, так и на практике – это, конечно же, нечто большее, чем воспроизводство идеи демократического самоуправления. Возникает вопрос: действительно ли гражданство опирается на демократическое устройство? И если демократия отступает, последует ли за ней гражданство? Как покажет эта книга, разумно заключить, что классическая привязка гражданства к демократии мало влияет на его реальное функционирование в современном мире за пределами крохотной элитарной группы западных стран. Чрезмерная сосредоточенность на участии в политической жизни при анализе гражданства делает невидимыми практически все основные аспекты гражданства как правового статуса, фиксирующего связь человека с государством или государственным образованием, а также важнейшие права, вытекающие из этого статуса, в особенности права на проживание и работу, которые мы обсудим в третьей главе.

Аристотель прекрасно понимал эту проблему: в его время гражданство существовало и в недемократических обществах, как и теперь – от Катара до Венесуэлы и Центральноафриканской Республики²¹. Легалистическая концепция гражданства, происходящая из римского права, рассматривает правовой статус вне связи с системой правления в государстве, присваивающем статус гражданства. Такой анализ представлен в работах Майкла Оукшотта и Кристиана Йоппке, и он помогает разрешить эту загадку, признавая при этом гражданство большинства государств мира, где демократии нет²². Действительно, и теория, и практика гражданства указывают на тот простой факт, что фетишизация одной конкретной группы прав затуманивает анализ гражданства. Мы вернемся к этому обсуждению в пятой главе.

Те, кто обращает внимание на свое гражданство, в состоянии разглядеть нечто большее, чем мантры «суверенного равенства», «политического участия» и «самоуправления». Ключевые права граждан включают возможность жить в своей стране без риска депортации, свободу от постоянного унижения и дискриминации, а также, что особенно важно, право на работу в этой стране.

Эти права имеются во всех странах, где существует гражданство – от греческой демократии до венесуэльской, – и, конечно, они не должны быть эксклюзивными, то бишь предоставляться только гражданам и только в «их» стране. Тот факт, что Греция без вопросов позволяет швейцарцам работать на своей территории²³, дает греческую надбавку к и без того превосходному качеству швейцарского гражданства, но не обязательно бросает тень на ценность греческого. Еще раз: хотя политические права важны, без них можно обойтись, если говорить о гражданстве на практике, – над этой проблемой бился еще Аристотель, как упоминалось выше. Спарта, путинская Россия, Катар, Королевство обеих Сицилий и викторианская Англия одинаково антидемократичны в том плане, что в них большинство населения лишено возможности управлять страной. Тем не менее во всех этих государствах, бесспорно, существует (или существовало) свое собственное гражданство.

Популярная практика выдвижения политических прав на первый план не только выступает основой для неуклюжих попыток дать определение гражданству, но и служит некоторым другим целям. Причины этого довольно ярко объяснил еще после Второй мировой войны Т. Х. Маршалл, один из самых известных мыслителей в этой области²⁴.

Гражданство обеспечивает управляемость через суление достоинства, в равной мере обещанного обладателям такого статуса. В мире, где гражданство – это абстракция, а равенство – ее ключевой результат, люди всё же сильно отличаются с точки зрения личного благосостояния, ума и способности преуспеть. Принцип «один человек – один голос» становится главным доводом, лежащим в основе мобилизации народных масс в поддержку статус-кво, предложенного правящими элитами. Нечто вроде этого Николай II надеялся достичь в 1905 году, а именно провозгласить политические права и тем самым остановить зарождающуюся революцию. Иногда это срабатывает, как Т. Х. Маршалл показал на примере Англии; иногда – нет, как это видно из российской истории²⁵. Вымысел это или реальность (а обычно что-то между), гражданство и вытекающие из этого статуса права всегда являются частью одного целого. Поэтому в третьей главе мы проанализируем права, связанные с гражданством, особенно самые важные из них – право на проживание и работу в стране, их эволюцию и дальнейшие перспективы развития.

Равенство становится конструкцией, связывающей статус гражданина с правами гражданства. Хотя отсутствие дискриминации обычно преподносится как право, это также, несомненно, ключевой элемент статуса гражданина в его нынешнем понимании. Разумеется, общества могут нормально функционировать, даже когда неравенство выступает их основополагающим идеалом. Вспомните, например, афинскую демократию, в которой гражданством обладало лишь ничтожное меньшинство, а равноценность людей не предполагалась вовсе. За повседневный демократический процесс на деле отвечали высокопоставленные рабы, принадлежащие государству²⁶. Современное гражданство стало возможным только благодаря аксиоматической презумпции равенства, основанной на равной ценности каждого человека. Ее можно связать с постепенной артикуляцией индивидуализма в христианской сотериологии – процессом, который убедительно проанализировал Ларри Зидентоп²⁷. Обещание именно индивидуального спасения перевернуло классическое представление о справедливости как о четком распределении свободы между неравными в мире, неравном «по своей природе». Таким образом, равенство, каким бы проблематичным оно ни было с эмпирической точки зрения, стало исходным посылом и мощным нормативным инструментом современного теоретизирования, заложившего основу того, что сегодня означает гражданство – статус, основанный на аксиоматической равноценности всех его обладателей.

Современное гражданство усиливает и подкрепляет индивидуализм. Провозглашение равенства всех граждан по закону, таким образом, естественная конструкция, позволяющая поставить в один ряд статус гражданства и связанные с ним права. Идеологическим основанием гражданства служит равная ценность каждого индивида, обладающего этим статусом, а не семьи или группы людей. Конечно, ни для кого не секрет, что де-факто неравное гражданство или «полугражданство» не просто возможно, но на практике всегда является нормой. Это убедительно показала Элизабет Коэн²⁸. Тем не менее с чисто нормативной точки зрения гражданство неравноправных по закону логически абсолютно невозможно в качестве отправной точки.

Важно понимать, что равенство, о котором мы говорим, это не очевидный, в каком-либо смысле естественный либо нейтральный отправной пункт. Это лишь изначальная нормативная позиция, которая делает гражданство возможным. Сэр Исайя Берлин был прав, когда напоминал, что «равенство – это одна ценность из многих: степень, в которой оно совместимо с другими целями, зависит от конкретной ситуации и не может быть выведена из общих законов какого бы то ни было рода; оно не более и не менее рационально, чем любой другой верховный принцип; даже трудно понять, что имеется в виду, когда его рассматривают как рациональное или нерациональное»²⁹.

Идея равенства, хоть первоначально дарованного, согласно апостолу Павлу, тем, кто уверовал, была перенесена на сообщество тех, кто подчинялся суверену – сначала Макиавеллеву государю, а потом «народу» после нормативного наделения последнего суверенитетом. Таким образом, всеобщее равенство стало означать, что все, кто находится под властью одного государя, равны, и это убеждение по-прежнему было основано на религиозной догме. Обещание равенства – равного достоинства, равной ценности, столь важное для организации любого общества и затрагивающее не только наше гражданство, но и основы морали, эмпирически отсутствует в мире, где существует более одного суверена (читай: государства, народа). Более того, в таком мире оно может быть попросту беспочвенным, если верить Луису Поджману: «Вопрос в том, могут ли демократические идеалы, которым привержены эгалитаристы, обходиться без опоры на религиозную традицию. Если нет, то эгалитаристы, возможно, подпитывают свои рассуждения чем-то позаимствованным из религиозной метафизики, которая (в их глазах) обанкротилась»³⁰.

Беспочвенное не значит бесполезное: равенство – это важнейший нормативный выбор, который мы делаем. Свободен эгалитаризм от религии или нет, он прекрасно живет и воспроизводится в учебниках и основополагающих документах, на которые опирается каждое государство без исключения. Равенство – один из ключевых инструментов легитимации власти в любой демократии. Гражданство, с одной стороны, риторически усиливает эгалитаризм, принимая его в качестве отправной точки, а с другой стороны, делает его недостижимым на практике, ибо равенство существует лишь в определенных границах – среди граждан. Поскольку конфигурация этих границ никогда не бывает нейтральной (как не нейтрально и распределение конкретных прав), гражданство приходится очень кстати, когда нужно оправдать исключения и нормализовать дискриминацию не только между обществами, но и внутри них. Как раз по этой причине притязания любого гражданства на равенство неубедительны: пытаясь локализовать универсальный идеал равенства, гражданство неизбежно подрывает его.

Обязанности

Любой анализ гражданства будет неполным без обсуждения обязанностей граждан в соответствии с классическим представлением, что права и обязанности сопутствуют друг другу. Обязанности представляют собой смесь того, что гражданам предписано выполнять, и перечни их столь же хорошо известны, как и длинны. Считается, что «добропорядочные граждане» платят налоги, ведут жизнь, подобающую достойным членам общества, преданно любят родину, добровольно записываются в армию, если требуется, и являются носителями ценностей своего общества. В четвертой главе все это рассматривается более подробно. В отличие от прав, которые могут быть, а могут и не быть эксклюзивными применительно к статусу гражданина, обязанности функционируют по-иному: эксклюзивность здесь становится необходимым условием. Так, если каждый постоянный житель с доходом или даже без дохода (как в Беларуси, где отсутствие заработка противозаконно и облагается налогом по фиксированной годовой ставке³¹) обязан платить налоги, то эта обязанность связана не с гражданством, а с местом жительства: гражданство на нее просто не распространяется. Абсолютное большинство хрестоматийных обязанностей гражданства, что весьма удивительно, не проходят этот элементарный тест, хотя есть, конечно, и пара исключений.

Пытаясь локализовать универсальный идеал равенства, гражданство неизбежно подрывает его.

Если рассмотреть, например, любовь к родине и участие в ее войнах, то картина становится гораздо интереснее. На протяжении всей истории гражданства риторику обязанностей последовательно применяли, чтобы придать логику, какой бы надуманной она ни была, лишению гражданских прав женщин, меньшинств, людей, отказывающихся от военной службы по соображениям совести, а также всех, кому на государство наплевать. Это укрепляло основные функции гражданства – исключение и обеспечение смирения. Во всем мире картина традиционно была одна и та же: женщины, провозглашенные слишком слабыми, чтобы умереть за родину и принести ей этим пользу, вследствие этого не получают права голоса, а иногда де-факто и вообще никаких гражданских прав. Гражданство всегда было статусом для мужчин, и гражданские обязанности играли ключевую роль в сохранении такого порядка вещей³². Вероятно, наиболее интересный аспект истории обязанностей гражданина – совместная эволюция обязанностей и современного представления о свободе: как только большинство государств перестали как одержимые уничтожать меньшинства и унижать женщин, обязанности, по сути, начали исчезать, что мы обсудим в четвертой главе. Это неудивительно: если основная функция обязанностей – уничтожать индивидуальность и обосновывать исключение из принципа равенства (основополагающего принципа гражданства), то когда государства начинают признавать сложность обществ, с которыми они работают, для таких обязанностей не остается места. Они исчезают за ненадобностью. Накал конфликта между социальной и правовой реальностью снижается уже достаточно долгое время. Однако важно отметить, что историческое значение обязанностей гражданина трудно переоценить: зачем какой-либо власти в принципе создавать граждан, если не для того, чтобы обложить их налогами и отправить на войну? Таким образом, в деградации обязанностей кроется определенная ирония: если обязанности – историческая опора гражданства – потеряли свою значимость, то что может заместить их видную роль на фасаде гражданства и спасти эту концепцию от дальнейших сомнений?

Политические аспекты гражданства

Гражданство в первую очередь всегда было политическим инструментом, которым власть имущие пользовались, чтобы посредством исключения создать эфемерную общественность, которая их устраивала бы: δήμος (демос). Если вам нужно больше призывников, введите элемент ius soli^[3] в систему ius sanguinis^[4] как это сделали французы в конце XIX века. Родившиеся во Франции дети постоянно проживавших там иностранцев, которые, в свою очередь, тоже были рождены во Франции, в таком случае должны были служить в армии. Как мы увидим на протяжении всей книги, если вам не нравится определенная этническая группа, притворитесь, что в вашем обществе ее просто нет. Для этого можно определить граждан в религиозных терминах, как сделали в Саудовской Аравии, или в этнических, исключая тех, кто вам не нравится, как сделали в Латвии и Эстонии³³ с опорой на доктрину преемственности государства и гражданства и восстановления прежде утраченного суверенитета³⁴. Если вам не нравится некая политическая идеология, такая как коммунизм, отберите у коммунистов паспорта и гражданство: как блестяще показал Патрик Вайл, именно это США практиковали значительную часть ХХ века³⁵.

Основное внимание традиционно уделялось избирательным правам граждан, но и помимо этих прав, политика гражданства заключается в том, чтобы вылепить определенное население, всецело признанное государством, опираясь на заявления о политической эмансипации и о «защите», а то и об «обороне» от угроз, исходящих от чужаков извне и внутри страны. Следовательно, популярный среди политологов вопрос³⁶ о том, «из кого состоит демос?» — это вопрос неуместный, да и вообще, по большому счету не вопрос, поскольку ответ на него слишком прост, чтобы быть интересным: демос – это те, кого власть решила провозгласить гражданами и в конечном счете наделить некоторых из них какими-то правами в конкретной ситуации. Он нормативен. Здесь нет эмпирики. По иронии судьбы, как проницательно заметил Даниэле Аркибуджи, только демократии заинтересованы в проблематизации исключения с этой точки зрения. Действительно, «парадоксально, что извечному врагу демократии, деспотизму, не приходилось сталкиваться с проблемой включения или исключения кого-либо: повиновения ожидали от всех»³⁷. Исторический анализ национального строительства по всему миру убедительно доказывает эту простую мысль. Один из главных инструментов национального строительства заключается в очерчивании контуров своего народа. Примеров этому множество – и дебаты о том, кто является «немцем», на знаменитом Франкфуртском «собрании германистов» 1846 года, так хорошо описанном Юргеном Хабермасом³⁸, и определение «русских» по методологии первой имперской переписи³⁹, и превращение крестьян во французов⁴⁰, и возникновение всех прочих «воображаемых сообществ»⁴¹. История настоятельно предостерегает от всякой романтизации этого процесса: как я продемонстрирую в книге, гражданство – эффективный инструмент, постепенно обеспечивающий смирение в любом обществе и, следовательно, повышающий его единообразие и управляемость, кто бы ни провозглашался главным – «народ» или Саддам Хусейн. И демократии, и тоталитарные режимы в этом смысле всегда действовали одинаково эффективно, что обеспечило универсализм идеи гражданства в современном мире.

Стоит только прописать обязанности законодательно, и добропорядочные граждане, то бишь главный продукт гражданства и главное зло, проистекающее из него на практике, исправно сообщают о соседях-евреях, запятнавших «арийских дев» (перефразируя гитлеровский «Майн Кампф»), или о соседях-«арийцах», которые встречаются с «еврейскими» женщинами. И то, и другое – оскорбление чести нации, охраняемой исключительно благонамеренными соседями, родственниками и друзьями. Как показали Патрисия Собар и ее коллеги, «большинство дел об осквернении расы было возбуждено по доносу, а не в результате собственных расследований гестапо»⁴². Включение в закон новых категорий дает им жизнь, после чего они закрепляются в виде социальных норм, практик и предрассудков. Например, в разных штатах США были разные подходы к определению тех, кого считать «неграми»; вследствие этого раса человека могла измениться в ходе поездки из одного штата в другой. «Негром» в Луизиане считался человек, имевший более 1/32 афроамериканской крови, в то время как в Орегоне – более 1/4. В законе штата Юта говорилось о «мулатах», «квартеронах» и «окторонах»⁴³. Предполагалось, что во всех этих случаях «негр», «окторон» и «белый» должны были рассматриваться местными жителями как «объективная реальность»⁴⁴. Это характерный пример того, как закон и политический дискурс формируют общество. Другой пример – расовое категоризирование в сегодняшних США: «латиноамериканцы» – хорошо там понятная категория, но за пределами Северной и Южной Америки ее не существует, и она точно озадачит ваших баскских или каталонских друзей. Таким образом, чисто юридические истины проникают в воображаемое и в реальную жизнь, формируя социальную реальность. Правовое «конструирование мира» в терминологии Пьера Бурдьё⁴⁵ или производство «юридических истин», по выражению Джека Балкина⁴⁶, вероятно, один из самых увлекательных аспектов практического функционирования права. Законодательное закрепление идей (абстрактных и в большинстве случаев оторванных от личного выбора и индивидуальных желаний), которые создают и переделывают наш мир и наше гражданство, – один из самых ярких примеров такого «конструирования мира». Вполне очевидно, что в «естественном состоянии» граждан нет.

Таким образом, политика гражданства заключается не столько в том, как и когда граждане используют политические права для избрания своих представителей, сколько в том, почему такие права закреплены, собственно, за гражданами и кто в реальности является гражданином в тот или иной момент, поскольку совокупность граждан, как и принципы наделения гражданством, в каждом государстве постоянно меняется. Дело не в том, кто голосует, а в том, кто является гражданином. Политика гражданства – это политика доступа к статусу и правам гражданства. Натурализация, денатурализация, экспатриация, манипуляция правилами передачи гражданства от поколения к поколению, наделение правами различных классов граждан за рубежом и внутри страны и отмена таких прав, использование риторики обязанностей, чтобы исключить огромные уязвимые группы населения, – вот лишь некоторые составляющие политики гражданства, как демонстрирует пятая глава.