К середине зимы высота сугробов превысила двухметровую отметку. Фотографирование на их фоне было излюбленным развлечением солдат-срочников. Такие фотографии были визитной карточкой острова, ими поражали воображение заботливых мам и впечатлительных девушек.

Последнюю сотню новобранцев завезли на остров военным бортом в конце августа. Сюда обычно направляли призывников из Сибири, которые с морозами знакомы не понаслышке. Но даже им здесь приходилось непросто. Потому, что помимо морозов остров славился огромной силы ветрами, которые, казалось, выдували весь воздух из легких. Ветер сметал снег с сугробов, кружил его в воздухе, создавая снежную кашу, в которой ни зги не было видно.

К прогулкам зимняя погода не располагала, поэтому, добравшись мелкими перебежками с работы до дому, островитяне большую часть зимы проводили именно там, ведя малоподвижный образ жизни. Поселок давно замело. Жителям домов и бараков приходилось прорубать в снегу туннели, чтобы выбраться на улицу. Единственную в поселке дорогу чистили военные. Она тоже походила на туннель, высота снега на обочинах порой превышала высоту грузовиков.

Намахавшись вдосталь лопатой в паре с отцом Владимиром, Сергей поднимался по лестнице, на ходу стягивая заиндевевшую маску с лица. На верхней площадке, болтая ногой, сидел понурый Иван.

«Здорово, ты чего домой не идешь?» – поинтересовался Ларионов.

«Ключ потерял,» – буркнул, соврав, Ванька.

«Бывает. Ну, идем ко мне,» – понимающе предложил Сергей.

Наташи дома не было. Работы в столовой у нее теперь было выше крыши. Пользуясь служебным положением, она приносила домой то свежего хлеба, то пакетик сахара, чтобы было с чем выпить вечером чаю. Ставя чайник и собирая на стол, Сергей снисходительно посматривал на надутого пацана: «Что натворил, колись?»

«Петарды в школе взрывал,» – вздохнув, выдал Ванька.

«В школе то зачем?» – хохотнул Ларионов.

«А где еще? Не на улице же, в сугробе и взрыва не будет, пшик один. Директриса опять мать вызвала. Пилить будут,» – поделился горестями мальчишка.

«Балбес ты, Иван. Нашкодил, имей мужество повиниться. Пей чай и пойдем. Мать ведь дома?» – скорее утверждая, чем спрашивая закончил Сергей.

Сдав хулигана матери с рук на руки, Сергей задумался, какое будущее ждет этого юного нарушителя спокойствия. Тяги к учебе он, очевидно, не испытывал, да и насчет качества образования в островной школе обольщаться не стоило. Какое будущее ждет теперь их всех? С момента введения чрезвычайного положения ситуация, насколько он знал, не изменилась. Островитяне находились в подвешенном положении, ресурсы таяли, пополнения не предвиделось. Хотя люди и привыкли подолгу жить в изоляции от мира, сейчас все было иначе. Тревога, озабоченность, беспокойство читались в каждом взгляде. На вчерашнем неформальном совещании полковник Матвиенко поставил их в известность, что намеревается эвакуировать людей с военной базы на архипелаге, находящемся еще севернее острова. Кстати, очень умная мысль, эти так называемые «совещания». Сергей оценил. Полковник, конечно, принимает решения единолично, ведь он здесь царь и Бог, пока материк молчит, но может заручиться их поддержкой. Вроде как посоветовался. Неожиданно для себя Сергей напросился в экспедицию. Оставалось дождаться летной погоды, ее могло не быть неделями.

Лёту до архипелага было не больше двух часов. Он состоял из полутора сотен больших и малых островов. Своими рваными очертаниями они напоминали клочки бумаги, которые какой-то великан в припадке гнева изорвал и бросил в воду. Военная база находилась на одном из самых больших островов и с высоты представляла собой просто фантастическое зрелище. Сергею она напоминала космический корабль «Энтерпрайз» из серии фильмов «Star Trek» в цветах российского триколора. От массивного здания в форме трехлучевой звезды отходили крытые галереи, соединяющие его с тремя строениями круглой формы. Еще несколько прямоугольных сооружений, по виду – ангаров, располагались позади «космического корабля», к ним также вели крытые галереи. Таким образом, военная база представляла собой единый комплекс зданий и сооружений, где можно было жить и нести службу, не выходя на улицу. Весьма разумно, учитывая климат. Помимо жилых и служебных помещений здесь находились электростанция, водоочистительная станция, очистные сооружения и многое другое, необходимое для автономного многомесячного существования сотни военнослужащих. Сергей уже бывал на архипелаге летом и видел базу с воздуха, но внутри бывать не доводилось. Денежный дождь, пролившийся над Арктической группировкой войск, здесь образовал большую лужу, не успевая впитываться в вечную мерзлоту. Внутри база оказалась новенькой и блестящей, поражающей воображение современной начинкой и комфортными условиями несения службы. Страшно было представить, каких фантастических денег все это стоило.

Сейчас здесь находилось чуть больше сотни человек, только мужчины. Они провели несколько долгих месяцев полярной ночи в компании друг с другом и были очень рады видеть свежие лица. Загрузка двух прибывших бортов началась немедленно, один предназначался для эвакуации людей, второй – грузов, в первую очередь продовольствия. Вылететь назад планировалось сразу после погрузки. Однако погода спутала все карты, и на архипелаге они застряли на пять дней.

По вечерам Сергей развлекал одичавших мужиков рассказами об архипелаге. Удивительно, но проведя здесь столько времени, большинство из них полагало, что острова – всего лишь ледяная пустыня, чуть оттаивающая к июлю и замерзающая вновь в августе. На самом деле достопримечательностей и здесь было в избытке. Чего стоили птичьи базары на одном из островов, когда в определенное время года там собиралось до двадцати тысяч птиц, или лежбище моржей на другом. Сергею посчастливилось увидеть их, когда он работал в составе экспедиции Российского географического общества. Он вдохновенно рассказывал мужикам и о заброшенной в середине прошлого века полярной станции, проработавшей тридцать лет и о самой северной в России геофизической полярной обсерватории, законсервированной лет пятнадцать назад после сильнейшего пожара и вновь открытой совсем недавно.

«Представляете, как люди здесь выживали? Но это еще что, на нескольких островах сохранились хижины полярных исследователей девятнадцатого века: Джексона, Нансена, Йохансона, которые вынуждены были зимовать на островах. Вот кому не позавидуешь,» – вещал Ларионов благодарной публике.

«Да уж, канализации у них точно не было. Тут штаны на улице расстегнуть уже подвиг,» – перебила его уточняющая фраза, вызвавшая дружное мужское ржанье.

Посмеявшись со всеми, Сергей продолжил: «А о нацистской базе времен второй мировой войны Вы слышали? Есть и такая. Там нашли бункер и несколько блиндажей, она была рассчитана человек на тридцать. С воды была совсем незаметна. Предполагают, что немцы покинули ее примерно за год до окончания войны и во время эвакуации бросили там оружие, оборудование и личные вещи. А теперь о чудесах. На одном из самых удаленных островов архипелага разбросаны каменные шары идеально круглой формы и разного размера: от совсем маленьких, как шарики для пинг-понга, до гигантских более двух метров в диаметре.»

«Никак инопланетяне накидали?» – продолжала веселиться мужская аудитория.

«Может и они,» – согласился Ларионов. – «Происхождение этих шаров официальная наука объяснить не может. Они состоят из спрессованного песчаника, в некоторых обнаружены окаменелые остатки рыб и зубы древних акул. Какие-то потеряли свою округлую форму из-за сильных северных ветров и отрицательных температур. Это большая загадка. Кстати, такие же шары обнаружены и в других местах планеты, например, в Коста-Рике. На архипелаге никогда не было постоянных человеческих поселений, однако на этом острове обнаружены обломки лыж возрастом около ста лет. Видимо, это был первый турист, приходил каменные шары посмотреть.»

Беседа скатилась на инопланетян, летающие тарелки и прочую чепуху, а потом, разумеется, на баб. Разморенные чересчур сытным ужином мужики лениво трепались, перемежая речь скабрезными шуточками. Все они оказались в Арктике случайно, по долгу службы. Отслужат и вернутся в свои Омски или Новосибирски, привезя на память фотографии с гигантскими сугробами и рассказы о встречах с белыми медведями.

А что делает здесь он? Как часто задавал Сергей себе этот вопрос. Что случилось с ним во время той первой экспедиции в Арктику, куда он попал, будучи еще студентом последнего курса? Наваждение, болезнь, одержимость? Что так неудержимо манило его в этот суровый край: жажда приключений, желание испытать себя, любопытство, необъяснимое стремление души, невозможность поступить иначе? Или все эти причины, вместе взятые? Он был влюблен. Безнадежный романтик. Он был окончательно, бесповоротно и безответно влюблен в клубящиеся туманы, окутывающие сверкающие ледники; в ледяные глыбы, величаво плывущие по морю; в каменистую пустыню, лишь на месяц покрывающуюся разноцветными лишайниками и яркими полярными маками; в пронизывающий холод, звенящий, как натянутая струна; в бездонность чернильного неба, вспыхивающего время от времени всполохами всех цветов радуги; в хрупкую, убийственную красоту этого края. Эта всепоглощающая привязанность не оставляла душевных сил ни для чего другого: любви к женщине или детям, желанию сделать карьеру или достичь материального благополучия.

Всю сознательную жизнь после окончания института он провел в Арктике, время от времени навещая родителей в Питере. И никогда не жалел об этом. Арктика научила его быть осторожным, терпеливым и предусмотрительным, иначе здесь не выжить. Оказавшись тут домашний, городской мальчик как-то мгновенно повзрослел, словно арктические ветра выдули всю дурь из его головы. Он полюбил одиночество и не тяготился им. Научился восхищенно созерцать окружающую природу, не пытаясь изменить ее под себя. До появления Наташи его связи с женщинами носили случайный, краткосрочный характер, бытовые условия жизни не имели никакого значения, да и судьба мира до недавнего времени Ларионова вовсе не заботила. Сергей не читал газет, не интересовался политикой и новостями, хотя художественную литературу уважал, перечитав всю классику в местной библиотеке. На острове он прижился, они идеально сошлись характерами, притерлись друг к другу каждой выемкой и выпуклостью, как супружеская пара с многолетним стажем.

Закадычными друзьями Сергей не обзавелся, хотя кое с кем приятельствовал. Одним из них был единственный на острове священнослужитель – отец Владимир. Ларионов совсем не был религиозен, и религия не играла в его жизни ровно никакой роли. Более того, ему никогда не доводилось близко общаться с воцерковленными людьми. Как-то не случилось. У него не было бабушки в платочке, которая красила бы яйца на Пасху и держала Рождественский пост. Впрочем, бабушка, конечно, была. До глубокой старости она носила элегантные шляпки, курила и преподавала сопромат. От нее скорее можно было ожидать полета на Луну, чем похода в церковь. Родители также были людьми сугубо светскими. В церкви и соборы заходили только с экскурсионными целями, будучи в туристических поездках.

Поэтому Ларионов и религия существовали на разных планетах. Километровые очереди желающих поклониться заезжим святыням вызывали у Ларионова оторопь. Ведь состояли они не только из выживших из ума бабулек со скорбно поджатыми губами и постными лицами, но и из вполне нормальных, а местами и интеллигентных, на вид людей. Преимущественно женщин, конечно. Они-то что забыли в очереди за этой гастролирующей расчленёнкой? Неглупые, образованные, современные – они на полном серьезе планировали поездку в столицу на поклонение святыням так же, как планировали ремонт кухни следующим летом. Эти жертвы моды на религиозность изумляли Сергея не меньше, чем посетители гадалок, целительниц, колдуний и прочих чистой воды аферисток. Он искренне считал все вышеперечисленное бредом и ахинеей. И если у первой категории бредятины были хоть какие-то исторические предпосылки, то гадания и ворожба были уж вовсе полной чушью.

Сами же церкви представлялись Сергею чем-то вроде сетевых супермаркетов. Они также агрессивно делили территорию, поливая друг друга рекламной грязью, воюя за кошельки падких на акции покупателей. Запускали щупальца во все сферы жизни: от уроков православной культуры в школах (светских, между прочим), до освящения спущенных на воду подводных лодок, обвивали шею жертвы, потуже затягивая узел, и начинали душить, вдалбливая свои незатейливые установки. Главной из которых было – кто не с нами, тот враг. Оставаться нейтральным в такой ситуации (атеистом, агностиком или пофигистом) было преступлением, пожалуй, худшим, чем обманываться религией конкурентов.

Побеждала в этой схватке та церковь, которую меньше боялись. Та, чьи приверженцы не ассоциировались с терактами, заложниками, поясами смертников и отрезанными головами. Нет, у этой тоже, конечно, руки были по локоть в крови, как и у всех прочих. Но в крови не свежей – теплой и красочно-фотогеничной, а старой – засохшей и рассыпавшейся прахом столетия назад, и поэтому казавшейся современникам обманчиво нестрашной, вроде Бабы Яги из сказки. Власть сделала ставку на нее за ретивость в донесении до народных масс государственных инициатив, послушность и узколобость.

Тем абсурднее казалось Сергею, что такой образованный, широко эрудированный, абсолютно психически адекватный человек, как отец Владимир, может на полном серьезе верить в Бога. Нелепость. Возможно именно этим он Ларионова и заинтересовал поначалу. Этим, да еще своим бескорыстным желанием помочь ближнему и искренним сопереживанием. Отец Владимир был первым, кого встретил Сергей по возвращении.

Глава 24.

Отец Владимир (в миру Артем Горошин) с детства обладал обостренным чувством справедливости. Рассматривая очередной синяк на его лице, мама часто гладила его по голове и горестно вздыхала:

«Правдоруб ты мой. Ты, конечно, прав, Артемушка. Но как же ты жить будешь? Тяжело так.»

Десятилетний Артем слушал маму с недоумением, насупив брови. Разве мог он не заступиться за соседа по парте Данила, у которого двоечник Шмотов из шестого класса регулярно отбирал деньги на завтраки? Кончилось все, правда, не очень хорошо, теперь Шмотов отбирал деньги у них обоих, но не без боя. Разве мог он промолчать, когда наткнулся на все того же двоечника, шарящего по карманам курток в школьной раздевалке? Через пару дней тот подкараулил Артема в подъезде и наградил новыми синяками.

Жилось и правда тяжко, мама оказалась права. Почему-то люди вокруг не желали жить по правилам: лгали, воровали, мошенничали и двурушничали. И очень не любили, когда их деяния становились всеобщим достоянием. Чем старше становился Артем, тем больше несправедливости замечал вокруг. Все было неправильно. Как с этим бороться? Да еще в одиночку? Артем лихорадочно озирался вокруг. Неужели больше нет людей, которые хотят жить по справедливости? Но, кто ищет, тот всегда найдет. Нашел и он.

Отец Иннокентий проводил у них в школе урок православного воспитания. Не настоящий, а показушный, с заготовленными заранее вопросами и ответами. Его снимала для выпуска новостей небольшая местная телекомпания. Заприметив проницательным взглядом топтавшегося в нерешительности неподалеку юношу, отец Иннокентий приветливо обратился к нему: «Вы хотели что-то спросить? Смелее, молодой человек.» Так началась их дружба: покровительственная со стороны священнослужителя и щенячье-преданная со стороны Артема. Отец Иннокентий был хорошим психологом и быстро разобрался в душевных терзаниях юноши. Как у многих людей его профессии, у него хорошо был подвешен язык и доставало терпения на долгие беседы. Артем наконец нашел свои правила – десять заповедей и намеревался строить по ним свою жизнь.

Первым шагом было поступление в духовную семинарию. Розовых очков, надетых на него отцом Иннокентием, хватило на несколько лет. За это время Артем повзрослел, поумнел и понял, что нельзя жить в обществе и быть свободным от его пороков. Но нужно, по возможности, помогать людям их преодолевать. Это определило всю его дальнейшую жизнь. Поехать священнослужителем на остров он вызвался добровольцем, хорошо понимая, что карьеры он там не сделает. Да она его и не интересовала. Но здесь он был один, сам себе хозяин, и без присмотра сверху надеялся организовать духовную жизнь островитян правильно, так, как он это понимал.

Первым неприятным сюрпризом оказалось то, что прихожан на острове насчитывалось всего человек двадцать. Были это, в основном, пожилые женщины. Всех остальных островитян религия не интересовала. Конечно, отца Владимира приглашали присутствовать на присяге и освящать все новостройки в поселке (в том числе объекты военного назначения). Это было модно, вполне в духе времени. На подобных мероприятиях он чувствовал себя свадебным генералом и, механически исполняя требуемое, понимал, что это не то. Поразмыслив, отец Владимир нашел способ достучаться до островитян. Учитывая почти постоянно плохую погоду на острове зимой, собрать людей на службу было нереально. Они сидели по домам и смотрели телевизор. Значит нужно сделать проповедь телевизионной. Вскоре на острове появилась новая еженедельная телевизионная программа.

Но этого отцу Владимиру было мало. Ему хотелось добраться до детских душ, неиспорченных и более восприимчивых к разумному, доброму, вечному, семена которого он и хотел посеять. После длительных переговоров с недоверчивой директрисой ему позволили проводить в школе еженедельные уроки православной культуры. И он с энтузиазмом взялся за дело. Вышестоящее начальство было вполне довольно развитой им деятельностью. Хотя в общем и целом столь отдаленный и малочисленный приход начальство мало интересовал.

Поскольку отец Владимир был одинок, то жил он в комнате обычного барака, разделяя с соседями все тяготы зимовки на острове: чистил бесконечный снег, отпугивал белых медведей, хандрил от нескончаемых метелей и подолгу сидел без света из-за оборванных проводов. Местные жители восприняли его появление на острове неоднозначно: с недоумением, настороженностью, равнодушием или с иронией, как сосед по бараку – биолог Сергей. Он смотрел на отца Владимира, как на некую диковину: говорящую лошадь или летающую корову. Ларионову не нужны были помощь, сопереживание или участие. Он был «человеком в футляре». Близко к себе никого не подпускал, но и сам в чужую душу не лез, сохраняя равноудаленные отношения со всеми. Возможно поэтому Наташа со своей проблемой сначала пришла к отцу Владимиру, посоветоваться.

Эта сногсшибательная новость рано или поздно настигает каждого мужчину. Порядочный человек вообще должен обо все догадаться заранее и в нужный момент талантливо изобразить бурный восторг и полную пришибленность свалившимся на него внезапно счастьем, лепетать бессвязные глупости типа: «да мы теперь, да мы с тобой, ух, заживем» и смотреть радостно бараном. А не стоять дурак – дураком, соображая, когда же он так прошикнулся, вроде всегда меры предосторожности принимал неукоснительно. На мужском лице ни в коем разе не должно читаться и тени сомнения: «А мое ли? Точно? А вдруг?», лишь восторженная придурковатость и телячий восторг. И горе тому, кто не успеет вовремя сделать радостное лицо.

Ларионов запоздал, и Наташа успела обидеться. «Ларионов, мне уже двадцать пять, я буду рожать,» – категорично заявила она. От запланированного спокойного тона разговора мгновенно не осталось и следа, голос предательски сорвался и дрогнул. Чтобы не разрыдаться на глазах у Сергея, Наташа выбежала из комнаты. «Бревно бесчувственное, ненавижу. Черт бы тебя побрал, Ларионов,» – проклинала она его, уже не сдерживая слез. Встреться ей сейчас белый медведь, Наташа снесла бы его, как вихрь торнадо.

Сергей не побежал за девушкой, а сидя на подоконнике, переваривал услышанное. С одной стороны, удивляться было нечему. Вполне закономерный результат двухлетних близких отношений. Рано или поздно это должно было произойти. С другой стороны – ребенок? Зачем? Что он будет с ним делать? Его система ценностей детей не предполагала. Не то, что бы он был их ярым противником, нет. Просто вообще о них не задумывался. Ларионов понимал, что в Наташиных глазах он сейчас сущий злодей оттого, что не прыгает от радости и не носит ее на руках. Обижать Наташу не хотелось, но новость застала его врасплох, и он был скорее озадачен и растерян, чем рад. Впрочем, его мнения и не спрашивали, Наташа уже все решила и поставила его в известность. У них будет ребенок. Разумеется, как порядочный человек, Сергей будет о них заботиться. Но пока он даже не мог осознать этот факт. Ох уж эти женщины, вечно все усложняют!

В дверь постучали. Отец Владимир. У Сергея уже вылетело из головы, что он позвал его вечером на рюмку чая. Иной раз они вместе коротали долгие зимние вечера за неспешной беседой. Но сегодня Ларионову было не до того.

«Я видел Наташу в слезах. Кажется, у Вас произошел серьезный разговор?» – понимающе спросил Отец Владимир.

«Подожди, ты в курсе что ли?» – удивленно приподнял брови Сергей.

«Наташа приходила ко мне за советом. Но, кажется, он не сработал. Извини, что лезу не в свои дела,» – примирительным тоном продолжил отец Владимир.

«Да нет, это я болван. Растерялся что-то. Пойду, найду ее. В другой раз чаи погоняем,» – спешно одеваясь сказал Сергей. «А ты мог бы и предупредить. Чувствую себя полным дураком,» – уже на бегу погрозил он пальцем соседу.

Эти «чаи погоняем» обычно доставляли отцу Владимиру большое удовольствие. Скоротать вечерок за беседой с умным, эрудированным человеком было одним из немногих развлечений на острове зимой. Сергей оказался прекрасным рассказчиком и настоящим фанатом этого сурового края. Когда он был в настроении или немного навеселе, то рассказывал о встречах с любопытными белыми медведями, коих при его работе в национальном парке было предостаточно, или что-нибудь из истории острова, или и вовсе легенды о Гиперборее.

Наташа обиделась всерьез и перебралась к родителям. Сергей, хотя и не считал себя виноватым, благоразумно предпринимал шаги к примирению. Но Наташке будто вожжа под хвост попала. Гнев на милость она сменила совершенно неожиданно спустя три недели. Вернувшись как-то домой, Сергей обнаружил в самом разгаре большую стирку. Раскрасневшаяся Наташа гневно выговаривала ему: «Ларионов, почему у тебя грязные носки по всем углам валяются?» И припечатала: «Свин». Сергей лишь иронично улыбался. Свин так свин, еще и не так обзывали. Главное – вернулась. О неадекватном поведении беременных женщин, немотивированных вспышках гнева и повышенной слезливости он уже был наслышан. Новости в маленьком поселке разносились со скоростью пожара в саванне, поэтому мужики уже несколько дней сочувственно похлопывали его по плечу. Трехнедельное отсутствие Наташи заставило Сергея пересмотреть свои отношения с ней. Неожиданно оказалось, что она ему очень даже нужна, без Наташи возникло какое-то щемящее чувство пустоты. И чистые носки, опять же, кончились.

В последующие недели Сергей замечал, что Наташа как-то неуловимо изменилась. Часто она замирала в задумчивости, погруженная в свои мысли и поглаживала еще не заметный живот с нежной, мечтательной улыбкой на лице. Неужели она думает о ребенке? О чем там думать? Ведь его еще нет. Разве можно любить то, что пока нельзя увидеть, потрогать, взять на руки? Возможно это доступно только женщинам? Мужчины – существа более приземленные и рациональные, не способные испытывать чувства к чему-то эфемерному. Где-то глубоко в душе Ларионов вообще сомневался, что будет любить этого нежданного ребенка, но благоразумно предпочитал об этом помалкивать.