Глава 19.
Скандал бушевал внизу, мгновенно набрав силу торнадо. Арсений Петрович на цыпочках подошел к дверям комнаты и, выскользнув наружу, потрусил вниз по лестнице.
«Девочки, девочки! Тише. Успокойтесь, пожалуйста. Сашеньку разбудите,» – умоляюще сложив руки говорил он, заранее понимая тщетность своей просьбы.
«Егор, помогите хоть Вы мне,» – обратился он к молодому человеку, зашнуровывающему ботинки в коридоре.
«С этими мегерами? Шутите, профессор? Да пусть сожрут друг друга, спокойнее будет,» – флегматично высказался Егор и, застегнув куртку, вышел за дверь. Последние месяцы парень большую часть времени проводил дома у Ирины и Михаила. Во-первых, там жила Соня, а он был очень привязан к сестре. Во-вторых, там была Даша, которой он весьма симпатизировал и, похоже, не без взаимности. И, наконец, в-третьих, дома обстановка напоминала театр военных действий со свистящими над головой, как пули, ядовитыми замечаниями и едкими шпильками; с массированными артиллерийскими обстрелами, когда ругань не смолкала часами, и рукопашными схватками, как сейчас.
Собравшись с духом и глубоко вздохнув, Арсений Петрович вступил на кухню с миротворческой миссией. Внимания на него обратили не больше, чем на муху. Светлана, с выпирающим шестимесячным животом, грудью защищала глубокую миску, полную оладий, с деревянной лопаточкой в руке. Эту беременность она переносила много хуже, чем первую. Токсикоз не прекратился после первого триместра, непереносимость запахов зашкаливала. Светлана стремительно покрывалась прыщами, они уже оккупировали лицо и спину и беспрепятственно продвигались на грудь. Негласный титул первой красавицы утекал сквозь пальцы, что само по себе приводило Светку в бешенство. А то, что теперь он перешел к Лиле, просто взрывало мозг. Тот снотворный, успокаивающий эффект, который ранее оказывал на нее Арсений Петрович, начисто выветрился.
«Светочка, потише, пожалуйста. Сашенька спит,» – робко вступил профессор. В этот момент сверху донесся заливистый рев. Метнув на Арсения Петровича один-единственный взгляд, который припечатал его к месту, будто незадачливого таракана тапочек, она вынула из кастрюльки с теплой водой приготовленную заранее бутылочку молочной смеси и царственно удалилась. Пока ступеньки лестницы натужно поскрипывали под ее тяжелой поступью, на кухне царило молчание. Потом Лилька с победным видом подхватила миску с оладьями и расположившись за столом, стала шустро поедать их, намазывая вареньем. Арсений Петрович присоединился к ней, рассудив, что пока Сашенька завтракает и ему самое время.
Лиля оказалась тем еще подарочком. Первое время, притихшая и подавленная смертью отца, девушка вела себя тише воды, ниже травы. Ее не трогали и не обременяли работой, давая время прийти в себя. Она целыми днями валялась на диване, изредка снисходя до беседы с кем-нибудь из молодых людей. Единственную Дашину попытку наладить отношения (они были почти ровесницами и дружеские отношения между ними были бы вполне логичны) восприняла как визит пастушки к принцессе. Желание общаться у Даши пропало раз и навсегда.
Когда Светлана со свойственной ей «деликатностью» попыталась привлечь Лилю к домашней работе, то наткнулась на такое высокомерное недоумение, что немедленно вспылила. Первый скандал Арсению Петровичу удалось погасить, пообещав Светлане самому на доступном языке объяснить девочке коммунистические принципы существования их маленькой общины: от каждого по способностям – каждому по труду. И приступил к делу деликатно, тщательно подбирая слова. Лиля выслушала его удивленно приподняв красиво нарисованные бровки. Идея помыть, например, посуду после ужина заставила ее носик брезгливо сморщиться. Профессор был обескуражен.
С тех пор военные действия шли по всем фронтам. Поговорить с Лилей пытались и Татьяна Ивановна, и Ирина. Но обе категорически отказались взять ее к себе. Ольгу и Криса он даже просить не стал, их медовый месяц продолжался уже полгода. Ольгин живот был лишь чуть меньше Светланиного. Арсению Петровичу оставалось лишь втайне надеяться на то, что рано или поздно Лиля снизойдет до одного из молодых людей, которые теперь за ней увиваются и переедет к нему.
Профессор рад был сбежать из дома под любым предлогом. А сейчас у него был самый, что ни на есть весомый – урок истории для ребят. Занятия он проводил общие для всех: Антона, Коли и Сони. Впрочем, он знал, что его с удовольствием слушают и Ирина, и Даша, если оказываются дома. Занимались уже некоторое время у Ирины и Михаила, по причине все той же гражданской войны у него дома. Уроки давали профессору возможность самореализации, и на этом поприще он преуспевал. Даже Коля слушал его, открыв рот. А Ирина, льстя самолюбию Арсения Петровича, называла учителем от Бога. Николай, похоже, смирился со своей участью (или просто холодно стало прятаться). Читал он еще медленно, но уже вполне уверенно.
Дома царило затишье. Лиля в компании Олега каталась на снегоходе. Менее успешный кавалер Борис чистил снег у ворот своего дома, хмуро поглядывая на них.
У Михаила и Ирочки сегодня был день большого шопинга. Требовалось запастись приданым для двух будущих младенцев, пока дороги совсем не завалило снегом, и пополнить запасы. Особенно быстро кончались свечи.
Арсений Петрович на цыпочках подошел к двери в спальню и сунул в щелочку нос. Тепло одетая Сашенька мирно играла в манежике. Светлана что-то штопала, устроившись в кресле с подушкой, подложенной под спину. Выпустив утром пар, она была в добром расположении духа, поэтому остаток дня прошел спокойно.
Ночью Арсений Петрович закашлялся. А закашлявшись, проснулся. В комнате отчетливо пахло дымом. Сон как рукой сняло. Сунув ноги в меховые тапочки, профессор порысил к двери. В небольшом коридорчике, куда выходили двери спален второго этажа, плавали клубы дыма. Плотно притворив дверь, чтобы они не просочились к Сашеньке (ее кроватка стояла у него в спальне, чтобы дать возможность Светлане отдыхать ночью), профессор принялся будить домочадцев, стуча во все двери сразу.
Первым выскочил взлохмаченный Егор и, быстро сориентировавшись, закрыл лицо футболкой и рванул вниз по лестнице. Вернулся он почти сразу.
«Лестница внизу уже занялась, коридор горит и кухня, кажется, тоже. Не пройдем,» – сообщил он.
Дым становился гуще, глаза слезились, дышать было нечем.
«Сюда, сюда, в спальню к Сашеньке,» – подгонял всех Арсений Петрович, подталкивая в спину испуганную Лильку. Егор уже распахивал окно, оценивая высоту.
«Егор, подождите,» – суетился профессор. – «Сначала выбросим под окно все одеяла, подушки и матрац, чтобы не переломать руки и ноги.»
«Точно,» – согласился тот. – «Лилька, заткни щель под дверью чем-нибудь,» – на бегу скомандовал он.
Мужчины споро стащили с кровати матрац и теперь с трудом пытались пропихнуть его в окно. Лилька бестолково хлопала глазами, так и не сдвинувшись с места. Светлана, тяжело опустившись на колени, затыкала щель под дверью, откуда заползал в комнату едкий дым, простыней. Проснувшись, заревела Сашенька. Сбросив вниз последние подушки, Егор потащил к окну Лилю.
«Прыгаешь, падаешь на бок и сразу отползаешь в сторону,» – инструктировал он ее. Но Лилька, до этого лишь испуганно таращившая глаза, вдруг уперлась руками и ногами. Отчаянно сопротивляясь, она вырывалась из рук Егора, молотила его всеми четырьмя конечностями с какой-то нечеловеческой силой и верещала при этом громче Александры.
«Успокойтесь, Лилечка, милая. Надо прыгать, иначе сгорим,» – хватая девушку за руки, пытался унять истерику Арсений Петрович.
Но Лиля уже впала в раж, проще было остановить разъяренного носорога, чем ее. Профессор отступил в растерянности. Как некстати эта истерика, времени совсем нет. Простыня под дверью уже горела, едкий дым выедал глаза. Он отступил от Лили.
«Егор, прыгайте. Потом я передам Вам Сашеньку,» – решил он.
Держась за подоконник, Егор повис вдоль стены дома и, отцепив руки, прыгнул. Удар ногами, мягкое падение спиной назад на подушки, и он тут же вскочил на ноги. Арсений Петрович уже опускал вниз, держа за ручки, отчаянно ревущую девчушку. Егор ловко поймал малышку и заметался. Не в снег же ее посадить. К счастью, во двор уже вбегал Крис. Подхватив девочку и закутав ее в свой пуховик, он галопом помчался к ближайшему дому.
Тревогу подняла Ольга. Как любой беременной женщине ей приходилось вставать по ночам в связи с физиологическими потребностями. Перед тем, как нырнуть в теплую постель, она бросила взгляд в окно и увидела зарево пожара. Растолкав сладко посапывающего Криса, Ольга велела ему бежать туда, а сама помчалась будить всех остальных.
Когда во дворе дома появились соседи, половина дома уже полыхала. Огонь, пощелкивая и потрескивая, бодро пожирал сказочный деревянный теремок, расползаясь по стенам и полам огненными метастазами. Дверь в спальню почти прогорела. Светлана сидела на подоконнике и, уже свесив ноги вниз, никак не могла решиться прыгнуть.
Давай Светочка, давай. Внизу подушки, даст Бог, все обойдется,» – терпеливо уговаривал ее Арсений Петрович, высунув голову в окно. Дышать в комнате было уже нечем. Лучше всяких уговоров подействовал на Светку грохот обвалившейся прогоревшей лестницы. Она спешно спрыгнула. Упала плохо, плашмя на живот, вытянув вперед руки, и страшно вскрикнула. Ее перевернули на спину и, подхватив под мышки, оттащили в сторону, прямо на снег. Борисовичи уже тащили садовую лестницу. Пристроив ее к окну, они хором закричали снизу: «Петрович, спускайся. Скорее.»
Но профессор сделал из окна успокаивающий жест рукой, вздохнул поглубже и исчез в дыму. Не мог же он бросить здесь эту глупую девочку, бьющуюся в истерике. На уговоры времени больше не было, поэтому Арсений Петрович твердо решил действовать силой. Закрыв нос и рот какой-то тряпкой, кажется, Сашенькиной кофточкой, он изо всех сил всматривался в дым. Глаза слезились, голова кружилась. Где же она? Дверь в комнату запылала, отшатнувшись от полыхнувшей волны жара, профессор оступился и упал. И только поэтому нашел Лилю. Она забилась под кровать и потеряла сознание, надышавшись дымом. Профессор ухватил ее за ногу и потащил к окну, ползя на четвереньках. Легкие просто взрывались, перед глазами все плыло. Подтащив девочку к окну, которое он нашел уже наощупь, Арсений Петрович из последних сил перевалил гуттаперчевое тело через подоконник головой на улицу и отключился, вытянувшись на полу.
Появившаяся в окне Лилькина голова с длинными распущенными волосами, свисающая из окна, заставила всех действовать. Егор и Олег полезли вверх по лестнице и вдвоем аккуратно спустили девушку вниз. Борисовичи страховали внизу, готовые поймать Лилю в случае чего. Она по-прежнему была без сознания. Комната уже пылала, из окна валил густой черный дым, нестерпимый жар обжигал лица и глотки. Сунуться туда сейчас было чистым самоубийством. Огонь уже был под крышей. Поджариваемая снизу черепица начинала подпрыгивать и лопаться от жара, как попкорн на горячей сковородке.
«Всё, отошли все назад,» – скомандовал Михаил, обреченно махнув рукой. – «Эх, Петрович».
Пятясь назад в сторону ворот от нестерпимого жара, они не в силах были оторвать глаз от полыхающего дома. Оконные стекла взорвались и разлетелись на сотни осколков. Дом жалобно завывал, трещал и ворочался, как погибающее исполинское животное, оседающее на задние ноги. Крыша обрушилась на рассвете. Дом дымился еще в течении суток. Ажурная деревянная беседка превратилась в груду угольков, пушистые елочки-близняшки у входа исчезли без следа.
Глава 20.
Совсем отупев от переживаний прошедших суток, Ирина сидела у Светланиной постели. Та с полчаса, как заснула. Неудачный прыжок из окна не прошел бесследно. У Светы начались преждевременные роды, ребенок появился слишком быстро, уже на рассвете. Мертвым. Приняла его, как и первый раз, Ольга. Она долго держала на руках мертвое тельце, глядя на него ничего не понимающими глазами. Потом бережно положила его на пеленку, молча встала и ушла. Ребенок был чернокожим. Несложно было подсчитать, что зачат он был в то время, когда Ольга и Крис уже жили вместе.
За Ольгу Ирина переживала сейчас больше, чем за Светку. Как бы не сделала с собой чего. Поэтому отправила за ней вдогонку Дашу с наказом одну ни в коем случае не оставлять и глаз не спускать. В том, что со Светкой все обойдется, она почему-то была уверена. У таких, как она, девять жизней, как у кошек. Отлежится, почистит перышки и снова в бой. Ей все, как с гуся вода. «А диван придется выбросить,» – вклинилась в размышления практичная мысль. – «Мы его даже клеенкой застелить не успели.»
Ирина слышала, как на кухне возятся дети. Надо пойти покормить их и послать за молоком для Александры. Ночью девочка проревелась, прокашлялась и уснула, оставленная на попечение детей. В дверь тихонько поскреблись, вихрастая Антошкина голова всунулась внутрь и громким шепотом возмутилась: «Мам, а что нам есть?» Приложив палец к губам и одновременно бросив взгляд на Светлану, Ирина на цыпочках вышла из комнаты. Четыре пары требовательных голодных глаз уставились на нее.
«Антошка, открой мохнатым по банке их консервов, а когда поедят, выставь на улицу, пописать,» – попросила она сына.
Так, двумя парами глаз меньше. Чем быстрее всего покормить остальных? Конечно, макаронами. Пока вода закипала, Ирина шерстила содержимое кухонных шкафчиков, извлекая оттуда: пачку спагетти с истекшим сроком годности, но совершенно нормальных на вид; две банки тушенки, решив приготовить самую большую сковороду еды; банку ананасов в собственном соку детям на десерт. Что бы мы делали без консервов? Именно они и есть величайшее изобретение человечества. С большой сковородкой она не прогадала. На запах подтянулись Даша с рассерженным лицом и Миша с ведром молока.
Когда Дашу послали вслед за Ольгой, ничего не объяснив, она не успела ее догнать. Оля захлопнула дверь у Даши перед носом. Девушка стучала в дверь, уговаривая открыть, но смогла проникнуть в дом только тогда, когда оттуда вышел какой-то растерянный и сконфуженный Крис. Оля свернулась калачиком на диване, уставясь в одну точку невидящим взглядом. На вопросы не отвечала. Даша накрыла ее пледом и, не зная, что еще можно сделать, просто сидела в кресле, пока Татьяна Ивановна не пришла проведать Ольгу и не отпустила ее.
«Мам, что случилось? Я уже не маленькая, хватит со мной обращаться, как с ребенком,» – гневно выдала она с порога.
«Ну иди за стол, взрослая ты моя, расскажу, что случилось,» – усмехнувшись, сделала приглашающий жест Ирина.
Даша по обыкновению надулась, но села.
«Итак,» – медленно, с расстановкой начала она. – «Арсений Петрович погиб ночью на пожаре, пытаясь спасти эту дурочку Лилю. Очень надеюсь, что он задохнулся в дыму, а не сгорел заживо. У Светланы после прыжка со второго этажа начались преждевременные роды. Ребенок родился мертвым, но, что еще хуже – чернокожим. Это означает, что Крис путался со Светланой даже когда уже жил с Олей. Я боялась, что Ольга сделает с собой что-нибудь, узнав эту новость, поэтому и послала тебя вслед. Я не знаю поправится ли Светлана. И не знаю пока, что с Лилей,» – устало закончила она.
Дашка хмурилась и долго молчала.
«Ладно, только в следующий раз сначала расскажи все,» – хмуро сказала она.
Эта черта характера дочери всерьез озадачивала и даже пугала Ирину. Известие о чьей-то смерти Даша воспринимала внешне совершенно спокойно и невозмутимо. Ни одной пророненной слезинки, ни испуганных глаз. Так было, когда скончался ее дедушка, отец мужа, так было, когда умер их первый кот, тоже Василий, проживший с ними тринадцать лет. Так случилось и сейчас. Только всеобщее вымирание заставило Дашу испугаться, но не заплакать. Что это? Душевная черствость? Подростковый пофигизм? Запредельная степень интровертности? Слава Богу, Антошка совсем другой. Пожалуй, даже чересчур чувствительный. Когда бродячие собаки разорвали коз, они рыдали на пару с Соней и еще неизвестно, кто громче.
«Думаю, Ольга его выставит,» – подытожил разговор Михаил.
Так и случилось. В тот же день Крис понуро перенес вещи к Борисовичам. Ольга осталась в доме одна, категорически отказавшись от компании. На прямолинейно высказанное опасение Ирины о самоубийстве жестко ответила: «Еще чего. Я же беременна, именно поэтому и ничего не сделаю. Это мой ребенок. Мой.» Олю оставили в покое. Крис, как побитый щенок, бродил вокруг дома, оставляя на крыльце хозяйственные подношения в виде охапки дров или куска свежего сыра. Вслед за ним весело скакал Сэм, превратившийся за этот год в пса изрядного размера, басовито лающего на ворон.
Ольга с отвращением смотрела на Криса в окно. Внезапно он стал невыносимо противен ей весь: мимика, жесты, смех, голос, запах, нежная бархатистость кожи, жесткие кучерявые волосы во всех местах, мясистые уши и манера складывать губы в трубочку для поцелуя; то, как жадно он ест, как спит, свернувшись клубочком и громко посапывая, кошачья грация движений; его вечная дурашливость и смешливость. Все, что еще вчера наполняло ее радостью и нежностью, сегодня вызывало только чувство гадливости и брезгливости, словно раздавленный таракан в обеденной тарелке. Ольга ненавидела его целиком и полностью: от пяток до макушки.
Ужас ситуации в том, что никуда ей от него не деться. Будущий ребенок свяжет их крепче якорных цепей. Она должна будет видеть, слышать, говорить с ним каждый день. Нестерпимо. А если ребенок будет похож на него? А так и будет, хотя бы цвет кожи он точно унаследует от папы. Неужели она также будет ненавидеть и малыша? Уже только потому, что он будет похож на своего отца?
Хотелось бежать без оглядки, выть, кричать от бессилия, но пока не получалось даже плакать. Сухие глаза и боль, боль, боль, бесконечная боль предательства. А чего она хотела? На что надеялась? Она дурнушка. Всегда была, есть и будет. Размечталась о любви. Смешно. Наивная дура. Поделом тебе. Знай свое место.
Даже если она, Ольга, пересилит себя и простит его, нет, не из-за себя, а из-за ребенка, как раньше уже не будет. Никогда не бывает. Все дело в доверии.
Доверие – вещь одноразовая, как посуда для пикников на природе. Если оно исчезло, сломано, растоптано, попрано ногами, то уже никогда не вернется. Страсть, вожделение, даже любовь – могут уцелеть после предательства. Покорежатся, перекрутятся, оплавятся по краям, точно металлические балки после взрыва дома. Но даже во взорванном доме можно найти убежище: подкрасить, подмазать, сгрести обломки, забить досками зияющие в стенах дыры, и можно если не жить, то существовать. Доверие же исчезает без остатка раз и навсегда, рассыпается в пыль. И нет сил, способных вернуть его. Нет смысла изо дня в день бередить кровоточащую рану, лучше вырвать эту проклятую любовь из сердца с корнем одним рывком, точно лейкопластырь.
К следующему утру Светлана чувствовала себя гораздо лучше. Ее подташнивало, видимо, от отравления дымом и покачивало от слабости при попытке встать. Но за нее теперь Ирина была совершенно спокойна. Оклемается.
Самой большой проблемой сейчас была Лиля. Уже сутки она лежала в беспамятстве под присмотром Татьяны Ивановны и Олега. Попытки привести ее в чувство с помощью нашатырного спирта ни к чему не привели. Периодически руки и ноги девушки сводило судорогой, она обмочилась. Несколько раз ее вырвало, поэтому Лилю повернули на бок, чтобы она не захлебнулась рвотными массами. Показатели ее давления прыгали вверх-вниз, как шарики для пинг-понга через сетку. Следуя ценным указаниям оклемавшейся Светланы, Татьяна Ивановна сделала Лиле несколько уколов и теперь с тревогой ждала результатов. Олег ждал их с надеждой. Ее обожаемый сынок, такой умник и красавчик, совсем потерял голову от этой пустоголовой девицы. У Татьяны давно сложилось вполне определенное мнение об этой вертихвостке: высокомерная хамка, наглая и недалекая. В каких глупцов превращаются мужчины при виде торчащих сосков или обтянутой тугими шортами попки. И неважно, что к этим сокровищам прилагается чемодан эгоизма, мешок вранья и вагон и маленькая тележка лени. И Олежек, к сожалению, не был исключением. Сколько раз она пыталась вразумить сына. И сейчас, глядя, как он сутки напролет сидит рядом с Лилей, трогательно держа ее за руку, не обращая внимания на рвоту и мочу, Татьяна вынуждена была признать свое полное поражение.
На этот раз Светкино лечение сработало. Лиля очнулась, но еще долгое время была слаба, как котенок, ее подташнивало, температура была повышена. Олег едва ли не на руках выносил ее на улицу подышать свежим воздухом, кормил куриным супом с ложечки, укутывал теплыми одеялами. Татьяна Ивановна только диву давалась такой одержимости. Она отдавала себе отчет, что испытывает чувство ревности к обожанию и чрезмерному, на ее взгляд, вниманию, которым окружил девушку ее сын. Несмотря на ситуацию, ей хватало самоиронии понять, что она превращается в классическую свекровь из анекдотов. Лиля была непривычно тихой и задумчивой. Узнав о смерти Арсения Петровича, вскинула на Татьяну испуганные, сразу заблестевшие глаза. Татьяна Ивановна с ней не церемонилась и сообщила об этом в самых жестких выражениях, практически обвинив девушку в его смерти. С тех пор виноватое выражение поселилось на Лилином лице. Она так и осталась жить с ними, перекочевав через несколько недель в спальню Олега. Пожар и смерть Арсения Петровича, в которой она, с подачи Татьяны Ивановны, винила себя, оказались переломными событиями в жизни Лили. Сильное эмоциональное потрясение заставило ее взглянуть на себя и окружающий мир по-новому, будто глаза только что открылись.
Через двое суток после пожарища поселенцы нашли на пепелище несколько крупных костей и почти целый череп – все, что осталось от профессора. Две небольшие коробки с печальным содержимым (в другой был недоношенный Светланой ребенок) похоронили. Чтобы выкопать скромные по размерам могилы пришлось отогревать мерзлую землю, разводя костры. Маленькое кладбище за полгода обзавелось уже четырьмя скорбными холмиками.