Изгнание

Воздаяние.

Высовываться из своего убежища Гром не собирался, надеясь только, что толстую, столетнюю ель, за которой он распластался и другие такие же, росшие рядом, гиганты атаковать не будут. Ну, зачем им это? Стволы деревьев толщиной с их ноги, все-таки серьезное препятствие. Да и не развернуться таким огромным существам в лесу среди деревьев. Успокаивая себя этими мыслями, Гром во все глаза наблюдал за происходящим.

Вот какие-то смельчаки раздули угли в костре и, подпалив несколько смолистых ветвей, бросились вслед за чудовищами. Они бросались горящими ветками, норовя попасть в причудливо вытянутые морды и надеясь напугать гигантов. Наивные! Любое другое животное можно напугать огнем, но этих – лишь разозлить. Что и произошло. Одно из чудищ развернулось и мотнуло своими странными, росшими вниз рогами, из стороны в сторону. Смельчаки с криками ужаса были отброшены далеко в стороны и если не погибли, то, наверняка, переломали все кости.

Вот уже целая толпа служивых, под предводительством яростно подгоняющего их и бешено орущего Домиара, держась на некотором расстоянии позади гигантов, стала закидывать их стрелами и копьями. Да разве ж убьешь такого монстра стрелой? Опять же – только разозлишь. Однако, чем больше стрел торчало из мохнатых задов чудовищ, тем страшнее они трубили и ревели. В какой-то момент, это Гром видел совершенно отчетливо, йорги, оседлавшие гигантов, переглянулись и, кивнув друг другу, погнали своих скакунов прочь из лагеря так быстро, как могли. Их не преследовали.

По пути один из них опрокинул шатер иноземной владычицы Мизы, задев ногой туго натянутые веревки, протянутые к вбитым в землю колышкам. Тяжелый шатер осел, накрыв всех находящихся внутри и приглушив немедленно начавшиеся истошные женские крики. И тут Гром заметил нечто странное. Хотя странно-страшного за последние четверть часа (всего то) произошло немерено, эта непонятность выбивалась из общего ряда. Когда шатер неожиданно накренился набок и упал, позади него оказался иноземный повар. Гром мог бы поклясться, что в руке у него блеснул кинжал. Дальше повар повел себя совсем уж непонятно – вместо того, чтобы вытаскивать свою госпожу и вопящих служанок из-под шатра, он быстро отступил назад и скрылся среди деревьев. Что он вообще делал позади шатра с кинжалом в руке? Почему убежал? Служивый даже дернулся было в сторону обидчика, да осторожность снова взяла вверх.

Последствия бойни были ужасающими. Истаявший с первыми лучами солнца туман дал возможность обозреть весь лагерь. Полсотни растоптанных тел кровавыми ошметками отмечали путь мамонтов. И им еще повезло. Они умерли страшно, но быстро. Куда хуже приходилось умирающим, они кончались в страшных мучениях с раздавленными ногами, переломанными хребтами, треснувшими, как спелые орехи, головами. Страшные крики превращались в стоны и угасали, когда жизнь покидала их вслед за вытекающей кровью. Тех, кто сметенный бивнями гигантов, сломал всего лишь ребра или руки и вовсе поначалу не считали. Лошади разбежались в разные стороны, будто тараканы, что прыскают прочь в темноту, когда зажигаешь ночью свечу.

Домиар был в бешенстве. Он рвал и метал, готовый убить любого, кто скажет слово поперек. Разослав в разные стороны отряды на поиски лошадей, покуда те в ужасе не унеслись на край света и выставив запоздалые караулы, по большей части в сторону степи, Домиар отправился проверить не пострадала ли его старая новая любовница.

Миза была совершенно цела и даже абсолютно спокойна. Выбравшись из-под шатра, она была занята тем, что щедро раздавала оплеухи продолжающим вопить и стенать служанкам. Успокоив глупых женщин таким нехитрым способом, Миза отправила весь этот курятник заботиться о раненых.

«Перестаньте кудахтать и будьте полезны,» – сурово напутствовала она их вслед.

«Воистину, поразительная женщина! Какое хладнокровие и выдержка,» – невольно восхитился Домиар.

Возобновление отношений с Мизой, на которое он пошел скорее в поисках союзника, нежели любовных утех, нравилось ему все больше. Так уж Домиар был устроен – не делать ничего по велению души, а искать во всем какую-то выгоду. И там, где он её находил, там ему было комфортно и уютно. А взаимоотношения с Мизой сулили сплошные выгоды. Она была владычицей острова (сестры не в счет), имела в своем распоряжении запасы драгоценного пороха и людей, умеющих сделать ещё, была рациональна и здравомысляща (никаких слез, кроме дня их первой встречи, выяснений отношений и прочих тоскливых мелодрам). Миза была так непохожа на его жену – мать Кениши – женщину робкую, мнительную и неумную, давно сосланную в далекое загородное имение под предлогом плохого здоровья и, верно, уж покрывшуюся там толстым слоем пыли. С ней можно было даже посоветоваться о делах, чего Домиару не пришло бы и в голову делать ни с одной другой женщиной. Он никогда бы не признался в этом даже самому себе, но её мнения и совета всегда ждал с интересом. Если и была у Домиара душа, спрятанная глубоко в лабиринте его темной натуры, то Мизе уже почти удалось добраться до входа в лабиринт.

«Что это были за великаны?» – коротко поинтересовалась она.

«Мамонты, но это не главное. Ими управляли йорги,» – ответил никогда прежде не видевший, но наслышанный о мамонтах от разведчиков Домиар. Его все ещё трясло от возбуждения и азарта схватки и, хотя противник ретировался, эту битву определенно выиграли йорги.

Высокая изломанная бровь Мизы стала похожа на остроконечную крышу дома Единого Бога.

«Они ездят на этих великанах, как мы на лошадях? Ты знал об этом прежде?» – потрясенно спросила она.

«Нет. Конечно, нет. Похоже, отвоевать у них эти земли будет труднее, чем мы думали. Нельзя двигаться дальше, пока не разберемся с ними. Я должен подумать,» – возбуждение постепенно спадало, уступая место холодному расчету.

Выбравшийся из своего убежища и угодивший под горячую руку правителя Гром был послан вместе с прочими искать лошадей. Отойдя на изрядное расстояние от лагеря, так, что и перекличку посланных разыскивать лошадей стражников было почти не слыхать, Гром присел на упавшее дерево. Последний час он чутко прислушивался к тому, что творилось у него в животе. А было нехорошо. Внутри все то сжималось и холодело, то потом расслаблялось и горячело. Острая, пронзительная боль застала его врасплох, и была так неожиданна и сильна, что Гром даже охнул, схватившись за живот. Худшие его предположения сбылись – он был отравлен.

«Ну как же так,» – Гром едва не плакал от обиды. – «Как же так получилось? Почему я? Почему это случилось со мной? Может ещё обойдется? Поболит и перестанет, ведь так бывает. Я и съел то совсем немного.»

Цепляясь за соломинку, мужик утирал холодный пот со лба. В теле появилась столь сильная слабость, что Гром сполз на землю, опершись спиною на ствол дерева, дабы не упасть. Умирать отчаянно не хотелось. Следующий приступ нестерпимо-резкой боли заставил его упасть на землю, согнувшись крючком. Услужливая память тут же нарисовала картину умирающего в такой же позе Макара-большенога. Гром тихонько завыл, прикрыв глаза.

А когда открыл, то отпрянул назад, пребольно ударившись затылком о дерево. Прямо перед своим лицом он увидел сапоги – замызганные и донельзя потертые, они просили каши, разинув рты, из которых торчали грязные, голые пальцы их обладателя. Гром откинулся назад и потер глаза, пытаясь сфокусировать зрение на фигуре присевшего перед ним человека. Получалось плохо, словно пытаешься разглядеть свое отражение в покрытой мелкой рябью воде.

«Ты кто, мил человек?» – спросил Гром.

Тот долго не отвечал, рассматривая стражника, а потом деловито спросил: «Кончаешься что-ли, али больной?»

«Кончаюсь,» – признал неизбежное Гром.

«Ты посиди со мной, а то страшно одному,» – попросил он незнакомца.

«Ну а чего ж не посидеть? Посижу,» – устраиваясь прямо на земле, покладисто согласился мужик.

«Отчего кончаешься то?» – поинтересовался он немного погодя. – «Вроде не раненый.»

«Отравили,» – безучастно ответил Гром.

«О как! Всех мамонты топчут, а тебя аж отравили,» – с уважением в голосе произнес незнакомец. – «И кто тебя так?» – продолжал любопытствовать он.

«Да повар один иноземный, при владычице их состоит, вроде Роменом кличут,» – неохотно, лишь бы не остаться одному, поддержал разговор Гром.

«А ведь он и её убить хочет,» – вдруг осознал несчастный. Виденное им у шатра владычицы Мизы предстало неожиданно ясно и четко. И как он сразу не понял?

«Ты пойди, скажи ей …,» – оживился Гром и тут же приступ боли скрутил его так, что ни вдохнуть, не выдохнуть. Нутро горело огнем, будто там ворочали раскаленной кочергой.

«Ты скажи … с ножом … мамонты … глаза холодные…,» – Ефим внимательно прислушивался к бреду умирающего, делая одному ему понятные выводы из бессмысленного, на первый взгляд, набора слов. Стражник затих, но все ещё дышал.

Ефим размышлял, почесывая пятерней завшивленную голову. История была очень интересной, хотя концы с концами не вязались. Зачем повару убивать свою госпожу? Может, он – не повар вовсе, а она – не его госпожа? Эта мысль царапнула Ефима, будто торчащий гвоздь. А значит, в ней что-то было. Интуиции своей Ефим доверял всецело. Надо бы поразнюхать. Здесь явно что-то нечисто. Ведь бедолагу этого похоже и правда отравили – губы синие, глаза мутнеют, в животе резь.

Никаких выгод из своего путешествия, кроме рваных сапог, Ефим пока не извлек. Быть может, это и есть его шанс? Добросовестно дождавшись, пока стражник испустит дух, Ефим, ни минуты не колеблясь, стянул с ног усопшего сапоги. Крепкие и добротные, они оказались безнадежно ему велики, но даже такие сапоги лучше, чем рваные. Переобувшись, выгодоискатель потопал каблуками по земле, удовлетворенно крякнул и исчез в лесу.

К моменту возвращения отряда, в котором состоял Балаш, лагерь разительно изменился. Конные и пешие караулы рассыпались по окрестностям, над руинами огромных погребальных костров ещё курился дымок и кучи пепла потихоньку разносил ветер, свежевыкопанная отхожая траншея чернела в некотором отдалении, привлекая тучи жирных, зеленых мух. Вынужденная трезвость заставляла хмурых служивых начищать оружие до блеска, чинить прохудившиеся башмаки и конскую упряжь, полировать песком походные котлы – словом, делать все то, до чего после винопития руки обычно не доходят и без чего военный отряд быстро превращается в шайку разбойников.

Целая гора длинных, тонких жердей, на которые пошли все безжалостно вырубленные молодые деревца в округе, высилась на берегу озера. Несколько десятков человек, скинув промокшие от пота рубахи, махали лопатами, копая две поистине гигантские ямы в том месте, где степь узким клином примыкала к озеру.

А перед шатром Домиара с цепью на шее сидел Ефим, с тоской озираясь вокруг затравленным взглядом.

Реванш.

Урум ликовал. Нервное напряжение, в котором они с Гуруном пребывали с того момента, когда решили оседлать мамонтов, достигло пика в тот туманно-рассветный час, когда они в полной тишине врубились в сонную неподвижность людского муравейника. Едва завидев человеческий лагерь Урум, наконец, дал выход долго сдерживаемой ярости. Сконцентрировав всю накопившуюся боль и отчаяние, он выплеснул их на ни в чем не повинного мамонта. Молодой самец едва не споткнулся на ровном месте, присев на задние ноги, но тут же подхватился и прибавил шагу. Управлять мамонтом оказалось действительно не сложнее, чем, например, волком. Гурун был прав – размер не имеет значения. Взбешенные животные ломились, напролом не разбирая дороги – топтали, давили, убивали. Их не требовалось больше подстегивать.

Когда полетели стрелы, йорги пригнулись, распластавшись на широких, мохнатых спинах. Переглянувшись, они поняли, что думают об одном и том же: «Надо уходить, пока стрелы и копья не причинили серьезного вреда мамонтам.» И погнали их в степь.

Перед тем, как отпустить своих невольных помощников, йорги попытались повыдергивать стрелы, утыкавшие лохматые зады. По большей части безуспешно. Древки копий и стрел ломались, а наконечники намертво застревали в телах, причиняя животным боль. Так и не справившись с задачей, отпустили мамонтов восвояси. Мысль о том, что, ранки, пусть и не очень большие по сравнению с размерами животных, могут воспалится, отравляла радость победы.

Но тем не менее, йорги ликовали. Впервые им удалось взять вверх над людьми благодаря хитрой уловке старика Мууна, о которой им поведала Ула. Достаточно ли будет этого, чтобы загнать людей туда, где им и место – за Радужные горы? Скоро станет понятно.

Проведя пару дней в нетерпеливом ожидании, на закате йорги вновь двинулись к вспухшему у озера человеческому гнойнику. Люди по-прежнему были там, словно ничего и не случилось. Хотя, пожалуй, нет. Что-то неуловимо изменилось. Йорги почувствовали – люди стали злее, но не поняли, что теперь они стали и стократ опаснее, словно загнанная в угол раненая волчица, которой больше нечего терять.

«Ну что ж,» – решили йорги. – «Надо преподать людям ещё урок.»

Через два дня на рассвете из степи показалась быстро приближающаяся пара мамонтов. Возбужденный Урум припал к шее мерно шагающего гиганта, оглядывая обманчиво безмятежный, спящий человеческий лагерь. В этот раз они решили разделиться, обходя озеро с разных сторон, чтобы причинить максимальный ущерб. Люди, завернувшись в плащи, вповалку спали вокруг едва курившихся костров, дымок которых смешивался с тающим предрассветным туманом над озером. Птицы еще не начали свой день. И если бы не сопение мамонтов, йорги услышали бы звенящую тишину, которой никак не может быть даже в спящем лагере.

Внезапно слева раздался треск, и шедший на полкорпуса позади мамонт Гуруна начал заваливаться на левый бок проваливаясь под землю. Какие-то мгновения он еще пытался перенести центр тяжести на правую сторону тела и удержаться на краю, но мамонты – это не кошки, с легкостью выбравшиеся бы из подобной ловушки. Протяжно трубя, массивная туша рухнула вниз, упав на бок и придавив собой соскользнувшего вниз Гуруна. Из гигантской ямы торчали лишь правые ноги животного. Пытаясь найти опору и подняться, он елозил по дну тесной ямы, упираясь в стены, размазывая в кровавую кашу тело своего наездника.

Ошеломленный Урум этого уже не видел. Лишь мгновением позже его мамонт угодил передними ногами в такую же ловушку и сполз в яму мордой вниз, с громким треском ломая бивни. Из дыры в земле торчал его задние ноги и массивный зад с бешено бьющим хвостом. Каким-то чудом Урум успел сориентироваться и спрыгнул вперед, оттолкнувшись ногами от шеи погибающего животного. Он оказался на краю огромной ямы и только теперь смог оценить коварство людей по достоинству.

Две огромные ямы-ловушки были выкопаны так, что их невозможно было миновать таким огромным животным, как мамонты на узкой полоске степи, дотягивающейся до озера, со всех других сторон окруженного лесом. Ямы были покрыты слоем тонких жердей, поверх которых лежал слой земли с растущей на нем травой и цветами. Маскировка была идеальной. Уже с расстояния в несколько шагов обнаружить ловушки было невозможно. Потрясенный Урум бросил взгляд по сторонам. Удивительно, но человеческий лагерь остался тих и недвижим, невзирая на оглушительно ревущих в смертельной ловушке мамонтов.

«Да он же пуст,» – осенила догадка йорга.

Урум завертелся на месте. Люди быстро выбегали из леса, ощетинившись копьями и стрелами. Со стороны степи надвигалась сплошная стена всадников. Молодой йорг оказался в окружении.

«Где второй?» – бешено орал Домиар, не без труда удерживая на месте испуганную лошадь.

«Он упал в яму,» – прокатилось по рядам служивых.

«Хорошо,» – удовлетворенно кивнул Домиар. Ноздри его раздувались, волосы развевались на ветру и всем своим обликом сейчас он больше всего напоминал хищного ястреба, заприметившего в траве куропатку.

Его хитроумная задумка сработала, как должно. Двое суток без сна и отдыха люди, сменяя друг друга, вгрызались в черную землю, предварительно сняв с неё полуметровой толщины слой вместе с травой, стараясь не повредить растительность. Почти на высоту человеческого роста земля в растущих ямах оказалась черной, рыхлой, жирной, сплошь пронизанной корнями растений и богатой на червяков, потом стала коричневой, превратившись в самом низу в слой плотной глины. Воткнув тонкие жерди в стены ям на глубине около полуметра, на них уложили снятый ранее слой земли. Возможно, такая яма-ловушка выдержала бы вес взрослого человека, но мамонта – точно нет.

Военный лагерь на время переместился к самому подножию гор. Но только люди. Шатры, висящие над кострищами котлы, походная кузня, порубленные на дрова деревья, набитые травой плащи, имитирующие спящих людей и прочее, – все осталось на месте, создавая иллюзию походного лагеря. Закончив подготовку в кратчайшие сроки, люди погрузились в томительное ожидание, которое закончилось сегодня на рассвете.

Служивые неспешно, но неумолимо обступали Урума со всех сторон, боязливо, но решительно поглядывая поверх натянутых луков. Паника охватывала йорга, ситуация была безвыходной. В этот момент мамонт, на котором ехал Урум, приложив титанические усилия, предпринял попытку выбраться из ловушки. Задние его ноги, остававшиеся наверху, изо всех сил упирались в землю. Сейчас он напоминал щенка, который в азарте охоты бросился за крысой в нору, а теперь, пятясь, пытается выбраться обратно. Мамонт пятился назад, упираясь сломанными бивнями в стены ямы. И преуспел. Выбравшись, он победно затрубил, бешено мотая головой с обломками бивней. Строй всадников смешался, испуганные лошади вставали на дыбы и не слушались поводьев.

Урум же своего шанса не упустил. В два прыжка он оказался рядом с мамонтом и в мгновение ока взобрался ему на спину. Но управлять животным он не мог. Оставалось лишь положиться на него и надеяться, что гигант сумеет вынести распластавшегося на его спине йорга отсюда. Мамонт был в ярости. Он кидался в разные стороны, норовя затоптать людей, крутился на месте, тряс головой и страшно ревел. Люди рассыпались, как горох, когда он бросался в их сторону, но тут же смыкали ряды и выставляли вперед длинные копья.

«Поджигай,» – срывая голос, скомандовал Домиар.

Тут же со стороны лагеря показались четверо иноземцев: один – уже убеленный сединами, шел с пустыми руками, второй – молодой совсем человек, аккуратно нес небольшую, плетеную из лозы корзину с какими-то темно-серыми камушками, третий – мальчик-слуга, обмотав руки тряпьем, тащил глиняный горшок с ярко-малиновыми углями и железные щипцы, последним был стражник.

Поставив свою ношу на землю, мальчик и молодой человек тут же отбежали подальше. Старик присел у корзины и, не торопясь, извлек один из камней, обмотанный, как оказалось, длинной веревочкой, разлохмаченный конец которой свисал на длину ладони. Затем он щипцами извлек из горшка уголек и поджег веревочку. Убедившись, что фитиль не гаснет, быстро передал камушек стражнику. Тот, не медля ни секунды, бросил камушек под ноги мамонту.

Домиар, гарцуя рядом на лошади, внимательно наблюдал за всеми манипуляциями. Проследив взглядом полет камня, он замер в тревожном ожидании. Прошла минута, вторая.

«Не работает. Почему не работает?» – взъярился он на старика.

Тот, не отвечая, или и вовсе хладнокровно не обращая внимания на правителя, уже поджигал следующий фитилек. Брошенный меткой рукой стражника, камень приземлился аккурат между передними ногами мамонта. И несколько мгновений спустя раздался взрыв. Мамонт присел на задние ноги и непроизвольно навалил огромную кучу. Поднявшись, он никак не мог скоординировать свои движения, его шатало из стороны в сторону, как подвыпившего моряка. Кровавые ошметки свисали с его груди и живота, кровь ручейками стекала по ногам.

Старик, между тем, поджег следующий фитилек. Но старания его пропали даром, потому что мамонт, топчась на месте, просто затоптал огонек. Видимо, тоже самое произошло и с первым. Следующий взрыв взметнул кучу земли чуть подальше передней правой ноги гиганта и разорвал ему бочину. Мамонт протяжно взревел и ринулся в сторону степи в последней, отчаянной попытке спастись.

Урум сидел у него на шее ни жив, ни мертв. Он тоже был оглушен взрывами. Бежать мамонт не мог, по земле за ним волочились окровавленные куски шкуры с правой ноги, в разорванном боку сверкали ребра, бесформенное месиво кишок под животом свисало до земли. Силы оставляли гиганта с каждым шагом, с каждой каплей потерянной крови. В какой-то момент он споткнулся, передние ноги безвольно подогнулись и животное тяжело завалилось на бок. Соскочивший на землю Урум снова оказался один в окружении конных стражников, плотной толпой преследовавших мамонта по пятам.

Обоих ждал печальный конец. Пронзенный копьями Урум умер, царапая землю руками в бессильной ярости. Мамонта съели.