Изгнание

Благие намерения.

Идомей решительно расхаживал по комнате, потирая мочку хрящеватого уха. Эта привычка сформировалась у него ещё в детстве и помогала успокоиться при сильном волнении. Солнце уже село и огоньки многочисленных свечей колыхались вслед его движениям, норовя, того и гляди, погаснуть от стремительности последних. Все в Идомее выдавало человека действия: порывистость движений, резкость жестов, немногочисленность и ёмкость речей, умение запоминать и держать в своей лысой, круглой, блестящей голове огромное количество информации и извлекать её на свет Божий при необходимости, жонглируя, будто уличный фокусник яблоками. Он помнил цены на зерно и мясо десятилетней давности, имена домочадцев мелкого судебного чиновника, родословную каждого влиятельного городского семейства, вместимость каждого судна в порту и размер уплаченных за прошлый сезон пошлин всеми капитанами. Воистину, не голова, а целая библиотека.

Дело, задуманное им сейчас, было прежде немыслимо и оттого пугающе. Поэтому и действий требовало решительных, без сантиментов и неуместной жалости. Если все получится, результат оправдает любые средства. Идомей долго ждал подходящего случая. Затеянная Мизой и иноземным правителем Домиаром экспедиция за тамошние Радужные горы – предел человеческого мира, сулила немало благоприятных возможностей для осуществления задуманного. Слухи об огромных, свирепых чудовищах, обитающих в горах, были как нельзя более кстати. А главное – расстояние. Пусть все произойдет как можно дальше от дома, так подозрений будет меньше, а, если повезет, то и вовсе никаких.

Да, Идомей не зря был избран верховным служителем Единого Бога. Может веры в нем и недоставало, зато ума и предприимчивости в достижении цели было не занимать. А цели он видел правильные – могущество и процветание общины единобожников, распространенное на весь остров, а позже, может быть и за его пределы.

В дверь робко и подобострастно постучали. Не поднимающий глаз слуга с поклоном ввел в покои Идомея его племянника – Фаруха. Идомей преобразился: ласковая улыбка на лице (и не скажешь, что притворная), родственные объятия. Хозяин усадил гостя за стол и потребовал принести вина, хотя сам никогда не пил, ибо вино туманило рассудок и расслабляло.

Фарух вздохнул с облегчением. Кажется, ничего страшного. А то поначалу, получив дядино приглашение, он, стыдно сказать, изрядно струхнул. Что ж поделать? Фарух был малодушен, а также глуповат, недальновиден и злопамятен. Но исключительно хорош собой. В отличии от невысокого, поджарого, рано напрочь облысевшего дяди, Фарух был высок, статен, густобров и буйно кудряв. Портило его только несколько «овечье» выражение красивого лица с карими, обрамленными густыми, черными ресницами глазами чуть навыкате.

Несколько лет назад он имел несчастье вызвать неудовольствие дяди и с тех пор потерял его расположение, но очень хотел бы вернуть.

«Мы давно не виделись, дорогой племянник. Как твои дела? Надеюсь, благополучно,» – издалека начал Идомей. – «Женщины всё еще вьются вокруг тебя, словно птицы вокруг своего гнезда?»

«Куда они денутся,» – хвастливо заявил приободрившийся молодой человек. Женщины и правда вились вокруг него с завидным постоянством. Многие совсем недолго. Стоило им узнать поближе «овечью» натуру молодого человека, как пыл обожания сходил на нет. Но не у всех. Эти вызывали неподдельное удивление у Идомея своей преданностью, которую он почитал за глупость.

«А та единственная, что меня интересует? Ты видишься с ней?» – вкрадчиво спросил дядя.

Фарух сразу приуныл. Ну вот, снова-здорово. Из-за этого он и потерял дядино расположение когда-то: не смог удержаться рядом с женщиной, которая того интересовала. Смог очаровать и влюбить в себя без всяких затруднений, но не смог стать частью её жизни, хотя она даже ребенка от него родила. Женщина, конечно, была не рядовая, Руза – одна из сестер-владычиц острова. Но Руза была ей чисто номинально, в делах никогда не участвовала, полностью полагаясь на сестер, и жила в свое удовольствие.

Фаруха она выгнала еще до того, как родилась их дочь. По настоянию Идомея (тот хотел, чтобы молодой человек закрепился в семье, застолбил себе прочное место), а не по велению сердца Фарух пытался всячески обихаживать глубоко беременную и оттого истерично-капризную любовницу. Но не вышло. То ли рвения не хватило, то ли желания. Юноша был изгнан и из её дома, и из её жизни ретивыми слугами, потому что его кислое выражение лица вызывало у неё оскомину, видите ли. Дядя такого фиаско не простил. И сейчас, по мгновенно стушевавшемуся виду племянника, ответ понял без слов.

«Фарух,» – Идомей положил руку на плечо нервно вскинувшегося племянника. – «Ты должен возобновить отношения с владычицей Рузой. Мне это необходимо,» – с нажимом на слово «мне» произнес он.

«Легко сказать,» – осмелел Фарух. – «Она меня и знать не хочет. У нее и других ухажеров полно.»

«Ты не просто ухажер. Ты – отец её единственной дочери. Ты хоть знаешь, как её зовут?»

«Лили,» – кивнул Фарух, радуясь, что хоть на один дядин вопрос ответил утвердительно.

«Да, Лили. Ей скоро пять лет. И она – твой ключ к этой женщине и к этому дому,» – начал обстоятельный инструктаж Идомей. – «Отправляйся в дом владычиц и скажи, что хочешь видеть дочь. И не однажды, а намерен постоянно общаться с ней. Обратись с этой просьбой к Анаис. Она добрее и милосерднее сестер потому, что у неё есть собственные дети. Поэтому она тебе не откажет, если удостоверится в серьезности твоих намерений. Завоюй сердце девочки: подарками, веселыми играми, сладостями и приятными сюрпризами. Пусть она полюбит тебя и постоянно о тебе спрашивает. Уж это ты сможешь. А оттуда и до Рузы недалеко. Постоянно попадайся ей на глаза со смеющимся, радостным ребенком на руках. Сделай так, чтобы оказаться приглашенным к обеду вместе с девочкой. Она должна стать твоим верным союзником. Невольным, конечно. Запомни: ты – её отец, а значит – член семьи.»

«Конечно, когда дядя так убедительно говорит, все кажется легко и просто,» – думал молодой человек, покидая покои Идомея. Вот попал меж двух огней: и всесильного дядю ослушаться страшно, и в дом владычиц со своими «отцовскими» правами идти боязно. После недолгого размышления, Фарух пришел к выводу, что дядю он боится все же больше.

Когда недалекий и нелюбимый племянник удалился вслед за вышколенным слугой, Идомей промочил пересохшее от долгих разговоров горло свежей водой из кувшина и вернулся к своим мыслям: «Вот послал же Бог в помощники этого глупого барана. Если бы только мог, сделал бы все сам. Но, увы! Обольщение женщин – созданий, по большей части лишенных здравого смысла и логики, не по его части. Приходится полагаться на этого остолопа с заячьей душонкой и бегающим взглядом.

Следующая назначенная на сегодняшний вечер встреча обещала быть более дельной. Через самое малое время в дверь постучали. Уже по стуку было понятно, что это не подобострастный слуга, а некто иной.

Ромен был из местных, островных, а не потомок пришлых единобожников, что нисколько не мешало долголетнему плодотворному сотрудничеству между ним и верховным служителем. Был он средних лет, неприметной внешности, с цепким, холодным взглядом и ловкими руками. Жил Ромен непонятно с чего: ремеслом не владел, в море не ходил, торговлей не занимался. Однако ж не бедствовал, имея небольшой, но добротный дом с маленьким садиком, обнесенный глухим, непроницаемым забором. Семьи у него не было. Единственной привязанностью этого странного, замкнутого человека были кошки: гладкие и пушистые, игривые и ленивые, ласковые и настороженные. Кошки всех цветов и размеров вольготно чувствовали себя в его доме, по-хозяйски раскинувшись на постели, свернувшись калачиком на столе или вальяжно развалившись в саду.

Перед Роменом у Идомея не было нужды притворяться. Рыбак рыбака видит издалека. Они были знакомы уже лет тридцать, с тех пор, как буквально столкнулись лбами у высохшего колодца, куда чья-то жестокая рука сбросила целый выводок маленьких, пищащих котят.

«Опасно за ними лезть, можно шею свернуть,» – разумно предостерег тогда чернявого крепыша Идомей, заглядывая в жуткое, темное нутро колодца и обмирая от страха.

Жалобный писк с каждой минутой угасал. Чернявый ничего не ответил, но, заглянув в колодец, унесся куда-то сломя голову и через четверть часа вернулся с веревкой. Он ловко навязал на ней узлов, чтобы легче было подниматься и крепко привязал один конец к росшему рядом дереву. Потом кивнул Идомею и полез вниз. Соблюдая молчаливое соглашение, тот страховал отчаянного мальчишку, намотав веревку на руки, готовый тащить его наверх изо всех сил, если потребуется.

Теплые, шершавые вверху стенки колодца внизу становились все более склизкими, будто покрытыми соплями. Снизу тянуло какой-то тухлятиной, и Ромен начал подозревать, что эти котята не единственные живые существа, брошенные сюда умирать, но упрямо продолжал спускаться вниз. «Надо было взять свечу,» – запоздало подумал он. Внизу было темно, смрадно и мрачно. Котята едва копошились в рассыпавшей от падения корзинке. Ромен бережно переложил их за пазуху, утопая по щиколотку в нечистотах на дне колодца. При мысли о том, чтобы это могло быть, к горлу подступала тошнота.

К тому времени, когда мальчишки, объединившись, сумели достать котят, жив был только один – самый крупный из всех. Ромен взял его себе. Так началась их пусть не дружба, но некое взаимопонимание.

Жестом пригласив гостя сесть, Идомей немедля приступил к делу.

«Владычица Миза, как ты возможно уже слышал, затеяла будущей весной поход с иноземным правителем Домиаром за тамошние Радужные горы – рубеж человеческих владений,» – не торопясь, обстоятельно начал он.

Собеседник лишь молча кивнул.

«Она уже заручилась согласием большинства капитанов за часть будущей добычи перевезти её людей и лошадей сразу после окончания зимних штормов. У нас же она просила изрядное количество пороха и знающих людей, умеющих с ним управляться, за что сулила также некоторую часть добычи. Я дал согласие участвовать в предстоящей экспедиции. И в числе людей, владеющих секретом пороха, туда отправишься ты. Разумеется, цель твоего путешествия будет иной,» – Идомей ненадолго замолчал, собираясь с духом. Хотя он и доверял Ромену, как никому другому, продолжение беседы требовало смелости.

«Ты убьешь Мизу,» – тихо и твердо сказал он, глядя прямо в глаза собеседнику.

Ромен взгляда не отвел и, чуть помедлив, кивнул в ответ.

«Пусть это выглядит так, будто её убили иноземцы, или чудовища, по слухам, обитающие в горах, или дикие звери. В любом случае сюда: на остров и к нам, ниточки тянуться не должны. Я рассчитываю на тебя, друг. Взгляни,» – поставил он перед Роменом невеликую шкатулку и щелчком сбросил с неё крышку. В свете свечей её содержимое радужно полыхнуло многими гранями. Самоцветы. Гость осторожно перекатил в ладони несколько камушков, довольно улыбнулся.

«По удачному возвращению тебе причитается ещё одна такая же шкатулка. Договорились? Берешься?» – заранее уверенный в положительном ответе (а иначе было бы слишком рискованно открывать карты), поинтересовался Идомей.

«Договорились,» – впервые за всю беседу открыл рот гость. Немногословность его верховный служитель ценил особо. Жаль, что после такого поручения с Роменом придется расстаться навсегда. Ставки слишком высоки. И эту грязную работу придется сделать самому. А самоцветы, что ж, Бог с ними. Они лишь средство в достижении цели. А такая цель оправдывает любые средства.

Сколько себя помнил Идомей, он всегда любил учиться. Книги были его лучшими друзьями всю сознательную жизнь. Другими закадычными друзьями он так и не обзавелся, предпочитая проводить время в библиотеках. Истории, случившиеся в прошлом и записанные в пыльных фолиантах, казались куда увлекательнее настоящего. Оказалось, все, что происходит с отдельными людьми и целыми народами в течении всей жизни, уже когда-то с кем-то обязательно случалось. И в книгах можно найти рецепты, как избежать ошибок прошлого. Обладая потрясающе цепкой памятью вкупе с наблюдательностью и умением делать правильные выводы, Идомей научился влиять на окружающих, постепенно продвигаясь вверх по социальной лестнице: от тощего, сутулого книжного червя, до верховного служителя Единого Бога.

Сейчас его авторитет среди соплеменников был непререкаем. Идомей никогда не повышал голоса, не использовал физическую силу, но люди робкие просто цепенели от его взгляда и даже у смельчаков-мореходов мурашки бежали по спине, стоило ему обратить на них пристальный взор. Страх, внушаемый людям, Идомей ошибочно принимал за уважение.

Из близких родственников у верховного служителя была лишь старшая сестра – мать ничтожного Фаруха, которой он помогал в силу долга, но сильно привязан не был. Идомей не был сторонником бессмысленного стяжания богатств, но на достижение поставленных целей средств не жалел. Личные же его потребности были весьма умерены.

По твердому убеждению Идомея, большинство людей сами не знают, чего хотят и что будет для них благом. И лишь такие дальновидные мудрецы, как он, способны оценить все возможности, которые открывает им будущее. Он обязан сделать все для процветания своего народа, и тогда люди назовут его поистине «великим» и напишут о его жизни и свершениях толстые книги.

Мечты честолюбцев во все времена одинаковы и разнообразием не отличаются: почет, преклонение, уважение, а то и вовсе обожествление. На самом же деле они получают страх, трепет и ненависть. Сколько их было в истории человечества: «великих» воителей, реформаторов, авантюристов. Они двигали человечество вперед или назад, в зависимости от того, что считали верной дорогой, обильно поливая путь кровью и усеивая костями в угоду своим честолюбивым планам. Почему это движение всегда сопряжено с многочисленными бедами и жертвами человеческими? Почему большинство людей страшится перемен и не видит дальше собственного носа, в отличии от него – Идомея?

Всеобщий сход.

Серия звонких ударов, раздавшихся с опушки леса, привлекла внимание Урума. Очень кстати. Он осторожно раздвинул ветви орешника. Обширный прибрежный луг уже полностью освободился от снега и ощетинился острой зеленой порослью. Спокойная, неширокая река делила мир надвое. С одной стороны мрачно темнел мокрый и холодный лес с подтаявшими сугробами, голыми стволами деревьев и кучами прелой листвы на проталинках. С другой стороны на подсушенных солнцем пригорках бодро расползались зеленые пятна, перепрыгивая неглубокие овражки по кустам малины и ежевики и повисая зелеными соплями на ветвях прибрежных деревьев.

Два гигантских оленя, ростом почти с Урума, сцепившись чудовищной величины рогами и фырча, взрывали копытами землю. Судя по тому, что из ноздрей столбом валил пар, упражнялись они уже давно и изрядно подустали. Куда более миниатюрная безрогая самочка покорно топталась неподалеку. Опустив к земле головы на относительно коротких, мощных шеях, разгоряченные олени отступали и наступали друг на друга с переменным успехом. Порой казалось, что они вовсе не бьются, а пытаются разъединиться, но намертво сцепившиеся рога им не позволяют. Движения рогоносцев не были резкими, что и неудивительно с такой-то тяжестью на голове. Размах рогов каждого оленя превышал рост Урума. Они напоминали огромные лопаточные кости с ответвлениями по краям. Весьма сомнительные с точки зрения практичности украшения часто использовались мелкими птичками вместо веток деревьев, а пауками – как надежная основа для паутины. Пожалуй, птицы могли бы там и гнезда вить, если бы не весенний гон. Эти величавые красавцы не могли жить в лесу, пока не сбросили свои рога, и паслись на заливных лугах, без труда перебираясь на другой берег реки. В отличии от самочки, которая, устав дожидаться исхода поединка, упорхнула с лес, оставив драчунов с носом.

Урум наблюдал за оленями из-за непролазных зарослей орешника. Когда соперники, наконец, отпрянули друг от друга и побежденный, гордо подняв голову, удалился, Урум прыгнул на разгоряченного схваткой и потерявшего бдительность победителя, ударом мощной лапы сломав ему хребет. Ноги оленя разъехались, и он беспомощно растянулся на траве, ткнувшись мордой в землю и напрасно силясь подняться. Но гигант все еще был опасен, потому как вполне мог вспороть острым рогом живот Уруму. Влажные, карие глаза оленя с ужасом наблюдали, как йорг, не торопясь, заходит сзади, наступает ногой на плоскую чашу рогов, придавив ее к земле всем своим весом с одной стороны и, удерживая мощной лапой второю половину рогов, с хрустом ломает ему шейные позвонки. Теперь все. Урум нащупал пульсирующую вену на обмякшем теле животного, когтем взрезал толстую кожу над ней и припал к брызнувшей фонтанчиком горячей крови.

После последней встречи с сородичем – молчаливым даже по меркам йоргов рыжеватым великаном Гуруном, он шел уже несколько дней так быстро, как мог, не отвлекаясь на охоту, а потому голоден был, словно стая волков. Разрывая зубами печенку драчливого самца, Урум не переставал размышлять.

Недоверие. Вот что видел он в глазах всех без исключения сородичей, которых навестил за прошедшие месяцы. Как убедить их в серьезности положения? Был бы жив старик Муун, он бы сумел. Его авторитет и умение убеждать нужны были сейчас, как никогда. Опасность от людей? Какая может быть опасность от этих жалких созданий, загнанных за горы? Рассказывая о грохочущей вспышке, разрывающей камни и о своем пленении, Урум чувствовал себя едва ли не лжецом. Столько недоверия читал он на лицах собеседников.

Уле, наверняка, тоже приходилось нелегко. Они расстались еще прошлым летом у Радужных гор и разошлись в разные стороны, чтобы собрать как можно больше йоргов на сход в первое полнолуние после первой весенней соловьиной трели. Местом встречи было озеро у подножия Радужных гор, то самое, где Урум нашел остатки человеческого поселения. Обойдя огромную территорию, молодой йорг уже направлялся обратно, чтобы поспеть к назначенному сроку.

На памяти Урума всеобщий сход йоргов не назначался еще никогда. Насколько он знал, последний случился еще в те давние времена, когда решено было изгнать людей. Тогда это было совместным решением старейших и мудрейших из йоргов. Урум хорошо понимал, насколько незначителен его авторитет среди сородичей и сколь по-юношески самонадеянным выглядит его единоличное решение, но бездействовать не мог. Люди опасны, очень опасны. А его сородичи слишком беспечны и разобщены, чтобы противостоять им.

Ула уже ждала его. Обойдя всех, кого было намечено, она вернулась к озеру несколько дней назад. Молодые йорги долго стояли, соприкоснувшись носами и вдыхая запах друг друга. Как же он, оказывается, соскучился по ней! Потребность постоянно видеть, слышать и вдыхать аромат Улы становилась все сильнее. И если бы не дело, которое занимало все его помыслы, возможно, они бы уже образовали пару. Урум был бесконечно признателен ей за терпение и помощь.

Затея молодого йорга вызвала переполох. И любопытство, что было важнее. Ведь на памяти живущих всеобщий сход не объявляли ни разу. Поэтому пришли почти все, кого удалось оповестить за несколько месяцев странствий и даже более того. Количество пришедших обнадеживало Урума и заставляло дрожать от обуревавшего волнения.

Первая предрассветная соловьиная трель послужила сигналом к началу. Йорги расселись широким кругом на поляне и ненадолго погрузились в безмолвие, закрыв глаза. Атмосфера спокойствия и благожелательности окутала всех присутствующих, словно утренний туман, напряжение, нервозность и нетерпение притупились и растаяли, как тонкий ледок на солнце. Теперь можно было и поговорить. Все взоры обратились к Уруму.

И он снова говорил: о том, как люди разрушают скалы, об их коварстве и изобретательности, о своем пленении, об опасности, которую представляют люди для них и для всех живущих. Говорил и чувствовал, как его слова разбиваются о стену ледяного спокойствия и равнодушия. Говорил и почти ненавидел своих сородичей за их косность, непробиваемость и неспособность осознать произошедшие в мире изменения. Пусть во времена изгнания люди были жалкими, презренными созданиями, но они изменились, а его соплеменники нет. Йорги застыли во времени, будто каменные изваяния и поплатятся за это. Говорил и понимал, что его слушают, но не слышат, не хотят слышать.

«Все Вы слышали мой рассказ о встречах с людьми не первый раз. И у Вас было время обдумать мои слова. Поймите, люди живут, словно червяки в яблоке,» – прибег к красочному сравнению Урум. – «Они жрут, испражняются и ползут все дальше. И не остановятся, пока не пожрут все яблоко. Спасения не будет ни для кого, как бы далеко от червяка Вы не находились сейчас.»

Никто, кроме него ещё не сказал и слова, а Урум уже понимал, что проиграл, безнадежно проиграл. В отчаянии молодой йорг закрыл лицо руками. Старики, которые из уважения к их возрасту и мудрости, должны были высказаться первыми, долго молчали, переглядываясь.

«Нума,» – обратился, наконец, один из седобородых к стражу Радужных гор. – «Ты живешь на границе с людьми уже десять лет?»

«Да, старейший,» – ответила та.

«Часто ли люди забредают в горы?» – продолжил вопрошать он.

«Я не видела их ни разу, только издали, в предгорьях,» – немного помедлив ответила она, бросив сочувствующий взгляд на Урума.

Тот закрыл глаза. Нума сказала правду. Но эта правда рушила все сказанное им, словно каменный обвал. Над поляной вновь повисло долгое молчание.

«Возможно, кто-то ещё сталкивался с людьми за последние годы?» – вопросил другой старейшина.

Йорги, сидящие кружком на поляне, дружно отрицательно замотали головами.

Неспешная беседа продолжалась до вечерней зари: вспоминали былое, горевали об ушедших, радовались встрече после долгой разлуки и только к вечеру вернулись к главному.

«Юный Урум,» – после продолжительного раздумья начал один из старейшин. – «Мы благодарны тебе за то, что ты печешься о благополучии соплеменников. Но твоя юношеская горячность и отсутствие жизненного опыта ещё не позволяют тебе верно оценивать опасности.»

Многие йорги согласно закивали головами. Закончить старейшине не дал Урум.

«Вы глупцы! Вы слепы, как кроты. И поплатитесь за это. Мы все поплатимся,» – кричал он в накатившем припадке бешеной ярости, столь редком у йоргов, что большинство из них застыли в изумлении, уставившись на него. – «Люди переловят и перебьют нас поодиночке. Очнитесь! Надо действовать, пока не поздно.»

Урум понимал, что эта вспышка гнева окончательно погубила все дело. Теперь от него отвернутся даже те, кто сомневался. Сочтут его дерзким и неуравновешенным глупцом, рискнувшем созвать всеобщий сход из-за нелепых фантазий.

Совершенно обессилев от долгого нервного напряжения, Урум сидел на берегу озера, повернувшись спиной к поляне. Йорги потихоньку разбредались, направляясь домой. Поляна опустела. Ула присела рядом и положила руку ему на плечо.

«Я не смог убедить их, Ула. Хорошо, хоть ты мне веришь,» – устало сказал Урум.

«Я все видела своими глазами, меня не надо убеждать,» – пожала плечами подруга.

«Мы обречены,» – прошептал молодой йорг.

«Может быть и нет,» – загадочно ответила Ула. – «Ушли не все.»

Урум порывисто обернулся.

На поляне в свете луны темнели два силуэта. Здоровяк Гурун заострял острогу, готовясь к рыбалке. Нума безмятежно наблюдала за ним, периодически проверяя пальцем остриё. Похоже, эти двое нашли общий язык и неплохо поладили.

«Хоть кому-то моя безумная затея пошла на пользу,» – с горькой усмешкой подумал Урум.

«Зачем ты здесь?» – обратился он с вопросом к гиганту.

«Останусь, посмотрю, что, да как,» – коротко ответил тот, любуясь своей работой.

«Ты веришь мне?» – продолжал допытываться мятежник.

Гурун лишь пожал плечами.