Паутина

Аня с наслаждением поднялась из-за рояля, уступив его графине Раднецкой. И в этот момент к ней подошли Льветарисна и невысокий, плотный человек в наглухо застегнутом сюртуке.

– Аня, это Андрей Иннокентьевич Нащокин, – представила его тетя. Аня сделала книксен. Нащокин поклонился. Сверкнул лысый череп, прикрытый несколькими оставшимися от прежней шевелюры прядями. У Нащокина было добродушное, свежее, будто только что умытое талой водою, лицо с мягкими чертами, на котором несколько странно смотрелся крючковатый нос. Но с этим лицом совершенно дисгармонировали глаза – светло-голубые, под тяжелыми веками и лишенные ресниц, они казались голыми и льдистыми.

– Необыкновенно рад знакомству с вами, Анна Ильинична, – сказал Нащокин, слегка растягивая слова, – как человек, привыкший, что его будут слушать со вниманием и не перебьют. Голос у него был мягкий и тихий.

Льветарисна под благовидным предлогом оставила Аню и Андрея Иннокентьевича. Аня, впрочем, была уверена, что он не станет в первую же минуту знакомства говорить о своих чувствах; но она несколько ошиблась.

– Я имел удовольствие видеть вас несколько дней назад в Зимнем, – сказал Нащокин и добавил с добродушной улыбкой: – Вы танцевали с графом Раднецким.

– Да, вы правы.

– Вы прекрасно вальсируете.

«Да неужели?»

– Благодарю вас.

– Не стоит. Это не комплимент, – констатация факта. Я, знаете ли, равнодушен к танцам, но люблю наблюдать, как этим занимаются другие.

– Вот как?

– В медленных танцах, подобных вальсу, музыка и плавные движения расслабляют, и тогда многое можно прочитать по лицам партнеров.

Аня вспомнила должность Андрея Иннокентьича: чиновник по особым поручениям. Уж не шпион ли он?

– Вы намекаете, что на лицах моем или графа Раднецкого во время вальса что-то прочли? – спросила она спокойно.

Он развел пухлыми ручками.

– Увы. Я видел лишь то же, что и все: что вы бросили графа прямо во время танца посреди залы.

– Мне стало нехорошо, – резче, чем собиралась, сказала Аня.

– О, конечно. Головокружение во время вальсирования – дело естественное, – промолвил с тою же добродушной улыбкой Нащокин, но Аня решила, что он нисколько не поверил в ее объяснение.

– Я, Анна Ильинична, человек деловой, прямой и откровенный, – сказал он, видимо, желая сменить тему. – В определенных кругах меня хорошо знают. Да я и сам знаком с вашим батюшкой, Ильей Иванычем, правда, шапочно. И матушку вашу покойную знавал, Софью Михайловну. Соседствовал с ее родителями в N—ской губернии. Простите, понимаю, что затронул струну болезненную; но, уверен, Марья Андреевна полностью заменила вам мать, и вы нашли в ней самую любящую и нежную родительницу.

Аня отвечала, что так и есть. Маму она почти не помнила; ей не было четырех, когда та скончалась, – но об этом она не стала говорить.

– Я вдовец, бездетен, – продолжал Нащокин. – Достаточно обеспечен, хоть и не богач. Вторая женитьба давно входила в мои планы. Но к этому вопросу, как вы понимаете, необходимо подходить серьезно и обстоятельно. Увидев вас, Анна Ильинична, я подумал, что, возможно, нашел ту, которая станет мне верной спутницей… О, нет, я понимаю, что вы хотите сказать, – добавил он, видя, что Аня хочет что-то ответить. – Но давайте не будем торопиться. Поспешные решения не есть хорошие решения, не так ли? Я должен приглядеться к вам, вы – ко мне. И, ежели мы оба сочтем, что наш брак приемлем, тогда уже вернемся к этому разговору.

Аня вынуждена была дослушать его до конца, пылая негодованием. До чего же он самонадеян, если решил, что она тут же согласится выйти за него! И насколько же уверен в своей правоте… Очень неприятный тип!

– Я полагаю, что к этому вопросу, Андрей Иннокентьич, мы никогда не вернемся. Я не собираюсь выходить замуж; во всяком случае, пока не встречу человека достойного.

– Такого человека вы уже встретили, Анна Ильинична, и видите его перед собою. Что же касается того, что вы не хотите выходить замуж, – сию фразу я слышал от многих девиц; и она нисколько не может обмануть умного человека. Замужество есть сокровенное желание всех представительниц вашего пола; а те из вас, кто отрицает это, хотят, я уверен, наиболее. – И он сладко улыбнулся, будто произнес некую остроумную вещь.

– В таком случае, – улыбнулась не менее сладко Аня, – я являюсь редчайшим исключением из правила умных людей. Я, действительно, не думаю о замужестве.

– Госпожа Березина, ваша добрая матушка, сказала мне несколько иное, когда я имел честь беседовать с нею об вас, – заметил Нащокин. Аня задохнулась от возмущения: так, значит, он не только с Льветарисной говорил, но и с Марьей Андреевной?!

Она уже хотела высказать ему, что думает, но зычный голос Льветарисны позвал ее:

– Анюта! Аня!

Оказалось, Алину снова просят спеть; Аня нужна была за роялем. Она молча наклонила голову и поспешила к инструменту, радуясь, что избавилась от этого неприятного человека.

…Алина была в ударе; она пела и пела; Ане пришлось сосредоточиться на игре и выкинуть на время из головы Нащокина. Она только погрузилась полностью в музыку, как вдруг краем глаза увидела сбоку от себя чью-то фигуру, показавшуюся знакомой… Она повернула голову – и чуть не упала со стула. Там стоял граф Раднецкий.

Пальцы Ани одеревенели и ударили не по тем клавишам.

В ясный звонкий голос Алины ворвался посторонний резкий звук, нарушивший гармонию. Пение замерло на высокой чистой ноте трудного пассажа; Алина покраснела от злости и бросила на Аню взгляд, не обещающий старшей сестре ничего хорошего.

– Ах, какая неприятность! – сказал по-французски князь Янковский, – испортить такую чудесную ноту, такой великолепный пассаж! Мадемуазель Алина, я в отчаянии, что это случилось. Я бы скорее согласился дать отрезать себе руку, чем прервать ваше пение.

«Руку, скорее всего, отрежут мне, – мрачно подумала Аня, вставая и тщательно избегая смотреть на Раднецкого. – Во всяком случае, мои неловкие пальцы – точно».

Она поймала взгляд Марьи Андреевны – и убедилась в том, что ее ждут большие неприятности. Маменька и Алина, конечно, уже утвердились во мнении, что она сбилась нарочно.

Вечер был испорчен – для Ани окончательно. Ей хотелось уйти в свою комнату, остаться одной… Она направилась к выходу из комнаты, но была остановлена вопросом:

– Анна Ильинична, могу ли я поговорить с вами?

Голос Раднецкого заставил ее вздрогнуть. Боже, как же она ненавидела этого человека! В этот миг особенно.

– Нет, не можете, – процедила она. – Оставьте меня в покое, ваше сиятельство.

Он шагнул к ней так, что встал совсем близко; она остро почувствовала его высокий рост, силу и физическое превосходство… И угрозу, исходящую от этого крупного мужчины. «Кровь в Раднецких кипучая, чуть заденут их гордость», – вспомнились ей слова Льветарисны.

Она быстро сделала шаг назад. Но граф тоже отступил; он отошел от нее; через полминуты Аня услышала, как он вдруг предложил Алине аккомпанировать ей. Алина согласилась; Раднецкий сел за рояль, и пение возобновилось. Он играл прекрасно; Аня невольно остановилась послушать и поняла, что он куда более искусный музыкант, нежели она.

Алина, когда играла старшая сестра, сосредоточивала все внимание на князе Янковском; но теперь она смотрела лишь на того, кто аккомпанировал ей; лицо ее заалело от прилившей к щекам крови, в голосе появились новые, грудные нотки, которых Аня до этого ни разу не слыхала.

Она вдруг передумала уходить. Опустилась на диванчик и начала слушать пение младшей сестры…

– Вам, правда, понравилось?

– О, да. Вы пели очаровательно.

– Ваша жена, наверное, тоже поет?

– Только по-итальянски. Вы же исполнили целых две русские песни, – и тем покорили меня навек.

– Вы шутите, ваше сиятельство?

Раднецкий улыбнулся. В Алине было столько непосредственности и ребячества, что он не мог сдержать улыбку.

Кроме них, в комнате никого не было. За полузакрытою дверью слышались смех, звон бокалов и шелест женских платьев. Алина увлекла (или завлекла?) его сюда после своего концерта, под видом того, что хочет показать ему ноты с каким-то романсом. Сергей чувствовал, что это лишь предлог, но ему было любопытно, чего же хочет от него эта красивая девочка.

– А моя сестра вела себя так отвратительно и чуть все не испортила! – воскликнула гневно Алина. – Вы заметили, как она сбилась? Это была не случайность, она сделала так нарочно!

– Заметил, да.

– И знаете, из-за чего?

– Думаю, догадываюсь.

– Вы очень проницательны. Да, она это сделала, чтобы досадить мне. Из зависти. Она очень завистливая и злая.

– Мне так не показалось.

– О! Вы плохо Аню знаете. Она всегда такой была. С детства. Мама относилась к ней, как к родной дочери, но…

– Разве Анна Ильинична – не дочь Марьи Андреевны? – удивился Раднецкий.

– Нет. Моя мама вышла за моего папу, когда Ане было шесть. С самого начала мама старалась стать ей настоящей матерью, но все было бесполезно. Она кажется кроткой и милой, – со стороны. Но это только видимость. Она бессердечная, жестокая и злая.

– И, вероятно, безрассудная?

– Вот-вот. Это правильное слово – безрассудная, – кивнула Алина.

Раднецкий на мгновение задумался. Кое-что в характере Анны Березиной, мнение о котором у него начало складываться после столь короткого, но значимого для обеих сторон, знакомства, совпадало со словами Алины. Но все же она оставалась еще очень во многом загадкой…

– Но скажите мне, – сказала Алина, сверкая глазами, – вы пригласили танцевать на бале в Зимнем Аню, потому что вас попросила о том Елизавета Борисовна, или… чтобы привлечь мое внимание?

Эта юная кокетка слишком много о себе воображает, – подумал Сергей. Однако она ему нравилась. Даже в ее злости на старшую сестру было что-то до того детское и наивное, что он не мог пенять ей на это.

– Второе ближе к правде, – ответил он. Алина вдруг шагнула к нему и забросила ему на плечи руки.

– О, я так и думала… – пробормотала она. – Ну, что же вы стоите? Поцелуйте меня!

Раднецкий не мог не признаться себе, что ему хочется поцеловать ее; но он бы, конечно, устоял, не увидь он в дверях Аню. Что-то необъяснимое завладело им; может быть, он захотел посмотреть, как отреагирует она на это, или вдруг испытал желание вызвать в ней ревность. И он прильнул к подставленным ему губам Алины…

Увы, там была не одна Аня. Там была еще и его жена. И, когда он поднял голову, то увидел два полных ярости взгляда. Впрочем, на один из них ему было, как говорила сама Ирэн в припадках злобы, наплевать. А вот второй…

Алина вскрикнула, покраснела как рак и опрометью выскочила вон. Аня резко повернулась и последовала за младшей сестрой. Ирэн же вошла в комнату.

– Вам, я вижу, надоели шлюхи, и вы начали соблазнять невинных девиц из благородных семейств? – спросила она задыхающимся от сдерживаемой злобы голосом.

– Мне надоела одна шлюха. И вы прекрасно знаете, кто она, мадам, – он отвесил ей насмешливый поклон.

– Не смейте меня оскорблять! – взвизгнула Ирэн. – Вы – скотина! Свинья!

– Научитесь хоть эти слова произносить по-русски. Получится звучнее, уверяю вас.

– Всё, – она кусала губы, стараясь не сорваться, – хватит! С меня довольно! Я пойду к государю. Он все узнает об Николя.

– Что вы сказали, мадам? – он в один миг оказался перед ней и схватил ее за плечи. – Что вы сказали?

– Что я пойду к императору и выдам вашу тайну!

– Это не моя тайна, а наша! – Сергей грубо затряс ее. Ее голова замоталась на изящной шее. С каким удовольствием он бы сомкнул на этой шейке пальцы – и… – Наша – и нашего сына тоже! Вы хотите свести его в могилу? Вы – никудышная мать, но хоть какие-то чувства к мальчику в вас должны еще остаться. Вы не посмеете!

– Еще как посмею, – прошипела она. – Если только это способно укротить вас, то посмею!

Он отпустил ее. Он видел, что она боится его; но бешенство ее было больше страха.

– И чего вы хотите от меня? – хрипло спросил он.

Она с торжеством усмехнулась:

– Так-то лучше. Многого я не хочу, поверьте. Лишь того, чтобы вы стали верным любящим мужем. И мы, наконец, стали настоящей семьей.

– Хорошо, – Сергей понимал: она припирает его к стене. Но мысль о Коле и о том, что ждет его после того, как император узнает правду, леденила душу. Что угодно – но не это! – Я обещаю вам, что больше женщин в моей жизни не будет. Что я буду относиться к вам уважительно, что никогда больше не подниму на вас руку и не оскорблю вас, – медленно, почти по слогам, произнес он. – Вы этого желаете, мадам?

– Не совсем, – медовым голосом сказала Ирэн. – Вы обещаете мне, что в вашей жизни не будет женщин? Но я этого не требую. Вернее – я требую, чтобы была, но только одна. Я.

Кажется, она все же доведет его до исступления…

– Это невозможно.

– Серж, неужели это так тяжело для вас? Для вас, который столь безгранично, самоотверженно любил меня? Неужели та наша единственная ночь могла убить это потрясающее, глубокое, как море, чувство? Я не верю в это!

– Этому не бывать, – глухо повторил Раднецкий.

– В таком случае, – завтра же я поеду в Зимний и все расскажу государю! О том, что Николя…

– Тварь! – не выдержал Сергей. – Если только ты посмеешь… Если только я узнаю, что ты сказала хоть слово о моем сыне, – я убью тебя! Клянусь честью, убью!

Он вышел, хлопнув дверью. Женщина, стоявшая за ней, едва успела отскочить в сторону. Но граф не заметил ее; ненависть и ярость клокотали в нем.

Он немедленно откланялся и поехал на Итальянскую, к Ольге. К чертям собачьим переодевания и нелепые маски! Он больше не станет скрывать своих отношений с ней. Пусть все знают, что граф Раднецкий предпочитает проституток своей красавице-жене!

«Мой любимый Андрей! У меня сегодня был очень тяжелый вечер. Я снова видела Р., он был у нас в гостях. Этот человек совершенно лишен чести и совести. Он поцеловал Алину прямо у меня на глазах и на глазах своей собственной жены! У меня было впечатление, что он поступил так нарочно.

Еще меня познакомили с господином Нащокиным. Очень неприятный тип. Кажется, маменька и Льветарисна прочат его мне в мужья. Ни за что!

Но это еще не все. Когда Р. ушел, его жена осталась. Вскоре гости начали расходиться, мы провожали их. Алина в один момент куда-то исчезла. Вдруг мы услышали с Льветарисной крики. Бросились на них… и застали ужасную сцену: графиня Р-я вцепилась бедняжке Алине в волосы. Она была словно безумная. Мы с Льветарисной еле оттащили графиню от Алины. Прибежала и маменька. Р-я изрыгала проклятия и кричала, что Алине не видать ее мужа. Еще она что-то говорила про государя и про то, что она ославит Алину так, что ее никто не возьмет замуж. Марья Андреевна и Льветарисна просто оторопели; одна я понимала, почему графиня так взбесилась.

Еще хорошо, что гостей и слуг поблизости не было, – это же могло окончиться таким жутким скандалом!

Наконец, Льветарисне удалось кое-как успокоить Р-ю, и она уехала. Маменька начала расспрашивать Алину о причинах ярости графини, но моя сестра, конечно, молчала. Я тоже сделала вид, что ничего не понимаю.

Когда я легла спать, я слышала, как маменька вошла в спальню Алины, и они там долго говорили. Алина плакала, Марья Андреевна ее утешала. Конечно, Алина виновата; я видела, что она вовсе не сопротивлялась, когда Р. ее поцеловал. Но она еще такое дитя. Она ничего не знает о жизни. Надеюсь, это послужит ей уроком, и впредь она будет осторожнее в словах и поступках.

Неужели Р-я выполнит свою угрозу?? Вряд ли. Ту сцену видели лишь она и я; я буду, естественно, все отрицать, если меня спросят. А ей одной не поверят.

Но мне пора ложиться. Еще только два слова: я решилась.

Твоя навек, Аnnette».

9.

На следующий день вместо извинений из особняка Раднецких было доставлено приглашение Льветарисне и ее родственницам на бал, который должен был состояться через два дня. Письмо было подписано графиней Ириной Раднецкой.

Сердце Ани быстро забилось, когда тетушка прочла вслух это послание. Лучшего случая у Ани могло больше не быть. Значит, это произойдет там. Время пришло.

– Мы, безусловно, примем приглашение, – сказала Марья Андреевна. – Не так ли, Алина? – она со значением посмотрела на дочь.

– Да, матушка, – ответила та тихо. Она вообще в этот день была не похожа на себя; куда исчезли ее заносчивость, уверенность в себе? Скромная, робкая, благовоспитанная девушка.

– Вы уж Ирэн простите за вчерашнее, – сказала Льветарисна. – Нервы у нее шалят. Все из-за Коленьки. Она мать, разлука с сыном для нее настоящая трагедия.

– Конечно, мы все понимаем, – довольно натянуто улыбнулась Марья Андреевна. – Я надеюсь только, что графиня больше не позволит себе подобного. Напасть на невинного ребенка, безо всякого повода, – тут уж не просто нервы расшалились, тут болезнь посерьезнее… – и обернулась к вставшей падчерице: – Аня, постой. Ты куда? Я хотела с тобою побеседовать.

– Да, маменька. – Аня догадалась, о чем пойдет речь; но избегать этого разговора было глупо.

– Об господине Нащокине. Ты с ним вчера говорила. Как он тебе показался?

– Он человек неглупый…

– Брось, дорогая, – поморщилась Марья Андреевна. – Дело не в его уме. А в том, что ты ему понравилась, и он, кажется, не прочь взять тебя в жены. Он об этом вел речь?

– Он сказал, что брак входит в его планы, – медленно и осторожно произнесла Аня. И добавила, в надежде, что это расхолодит маменьку: – Но что жену он будет выбирать очень тщательно.

– Не сомневаюсь в том, – кивнула маменька. – Однако, раз уж ты привлекла его внимание, надо сделать все, чтоб его выбор остановился на тебе. Ты же понимаешь, что такой шанс нельзя упускать. Он с положением, не стар, достаточно обеспечен. В твои двадцать четыре и с твоей внешностью ты уж не сыщешь более достойного кандидата.

Аня слушала аргументы маменьки молча, не возражая. В конце концов, все это было правдой; ей нечего было рассчитывать на лучшую партию.

– Так что, дорогая, надеюсь, ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы он женился на тебе, – закончила Марья Андреевна. – Ты знаешь, как я желаю твоего счастья.

– Да, маменька, – кротко ответила Аня. Спорить с Марьей Андреевной было бесполезно. Да и небезопасно. Рассердившись на Аню, она могла запретить падчерице поездку на бал к Раднецким. А этого нельзя было допустить ни в коем случае. Конечно, Аня была совершеннолетняя и могла появиться на балу и без маменьки и сестры; но это было бы, во-первых, нарушением этикета, а, во-вторых, могло привлечь к ней лишнее внимание. А именно внимания она стремилась в этот столь важный для нее день избежать.

– Вот и умница, – благосклонно улыбнулась Марья Андреевна. – Иди сюда, дорогая, я поцелую тебя. – Она коснулась тонкими холодными губами лба Ани. – Елизавета Борисовна, правда, у меня прекрасные дочери?

– Истинная правда, – отвечала тетушка, тем не менее, внимательно приглядываясь то к Алине, то к Ане. – Нам с Дмитрием Иванычем, будь земля ему вечно пухом, детей бог не дал, но мне Анюта и Алиночка как родные. Алиночка, а что ты о князе Янковском думаешь? Приглянулся он тебе али нет?

– Князь – прекрасная партия, Елизавета Борисовна, – не дав дочери и слова сказать, произнесла Марья Андреевна. – Мы вам очень благодарны за это знакомство и надеемся, что оно принесет свои плоды, и в самом ближайшем будущем.

– Дай-то Бог, дай-то Бог…

«Любимый мой Андрей! Это случится завтра. Р. получит по заслугам!

Сегодня у нас снова был Нащокин. Я, кажется, не писала тебе, что он похож на шпиона? Он вел себя странно. Говорил со мной о Р. У меня такое чувство, что он подозревает о моих намерениях. Я его боюсь. Странно, что его тоже зовут Андреем, – это прекрасное имя к нему совершенно не идет.

Твоя навек, Аnnette».

Раднецкий прохаживался по своему кабинету, заложив руки за спину. Бал, который должен был состояться нынче вечером, раздражал его. Какого черта Ирэн это понадобилось? Раднецкие всегда устраивали летний бал, после Пасхи; это была традиция, – и вдруг Ирэн решила нарушить ее.

А он, как назло, не на службе. И ему придется присутствовать на этом вечере. Интересно, государь тоже приглашен? Впрочем, Сергей бы очень удивился, если б нет…

Он дернул сонетку и велел явившемуся лакею сходить к ее сиятельству и, – если, конечно, она у себя, – попросить список приглашенных.

В ожидании он продолжал мерить шагами комнату. Ирэн после их последнего разговора вела себя тише воды, ниже травы. Но он не обманывался этим мнимым спокойствием. Она всегда обладала бурным темпераментом; а в последние годы вспышки резких перемен настроения участились особенно. Она могла необычайно развеселиться, а затем, чрез несколько минут, впасть в полнейшую меланхолию; или же: вот она, только что была ласкова и нежна, – а мгновением позже, раздражившись из-за какого-нибудь пустяка, разъярилась и превратилась в настоящую фурию.

И при этом – она плохо контролировала себя, становилась мало управляема. За несколько последних лет Ирэн сменила не меньше восьми горничных; они не могли вынести характер госпожи, к тому же, жена не брезговала рукоприкладством. К счастью, нашлась одна – Таня, которая служила у Ирэн уже шесть месяцев и безропотно терпела тиранство хозяйки.

Сергей не мог слишком надеяться, что его обещание убить жену, если она проговорится, подействует на нее. Если она впадет в бешенство, – ее ничто не остановит. И будет ли смысл выполнять свою клятву, если все будет уже раскрыто?

Он надеялся больше на то, что в ней все же есть хоть небольшое чувство к сыну; что она понимает, как может все обернуться, если император узнает их совместную тайну. «Коля слишком слаб и болен, малейшее волнение вредно для него. Неужели Ирэн сможет рискнуть его здоровьем ради сомнительной надежды вернуть любовь государя?»

Но Сергей знал, что она сможет. Что она по-детски наивно верит, что холодность к ней его величества временная и не продлится долго. Она много во что верит; например, что, затащив мужа к себе в постель, сделает их настоящей семьей… Раднецкий брезгливо поморщился.

Он долго думал на самом деле над предложением Ирэн. Забавно: любой другой мужчина на его месте, менее щепетильный, – а, возможно, и более, – отбросив все сомнения, с радостью шагнул бы в объятия прекрасной графини. Но он, Сергей, не может. К тому же, даже если б он и принял условие жены, это не обеспечило бы сокрытие тайны; шантажисты никогда не останавливаются; последовали бы новые требования, еще более унизительные; еще и еще… И в результате, – Ирэн бы все равно однажды сорвалась и рассказала государю.

Но сейчас риск открытия тайны был велик как никогда. Сергей думал над тем, как избежать этого. Изолировать жену? Отправить в деревню? Но она там не останется; с ее характером, если ей взбредет в голову, пешком и хоть голая, хоть по снегу, пойдет в Петербург. Запереть ее в собственном доме? И долго ли это останется в тайне? Он, конечно, сможет какое-то время говорить, что Ирэн захворала и потому не появляется в свете; но, в конце концов, правда всплывет наружу; от слуг такое не скроешь, а потайных комнат в особняке нет.

Был еще один выход, и о нем тоже думал Раднецкий: призвать врачебный консилиум, который признает Ирэн нервнобольной, и отправить ее, пусть насильно, в лечебницу, лучше всего – куда-нибудь за границу, – конечно, с ведома и одобрения императора.

Раднецкий знал, что жена и государю устраивает сцены; она сама говорила об этом. Он был почти уверен, что его величество согласится с таким решением. Но это лишь оттянет неизбежное; в один прекрасный день Ирэн вернется, и тогда…

Если только не объявить ее вообще сумасшедшей и спрятать в доме для умалишенных. Но на это Сергей не мог пойти. Это было бы такой подлостью; и к тому же надо думать о Коле: когда-нибудь он узнает о матери и о том, где она; и что будет дальше?..

Вошел лакей и подал графу список. Раднецкий быстро, почти мгновенно, – сказывалась флигель-адъютантская привычка просматривать много длинных, часто невразумительных, документов, – пробежал глазами по густо исписанным листкам.

Березины! Они тоже приглашены. Он с крайним неудовольствием вспомнил поцелуй с Алиной и Анну Березину, застывшую в дверях. Какого черта он позволил себе такую вольность? Ведь мог войти кто угодно; Сергей мог испортить репутацию этой девицы навеки, – и все из-за секундной прихоти.

А Анна… Какие у нее были глаза! Ей надо чаще злиться, – тогда они становятся такими большими, бездонными, темными… Он вспомнил ее лицо, удивленно полураскрытые губы. Интересно, каковы они на вкус? Алина совсем не умеет целоваться; а Анна? Она не такая молоденькая; был ли кто-то, кто научил ее целоваться?

Он вдруг ощутил какое-то неприятное чувство, подумав об этом. Чем-то похоже на ревность… Смешно; и откуда? Она маленькая, худенькая, почти невзрачная. А у него – красавица-жена, да и до нее сколько было прекрасных женщин в его жизни!

Правда, с тех пор, как он близко узнал Ольгу Шталь, он встречался лишь с ней. Хотя она не раз предлагала ему своих лучших девушек, иные из которых были просто ослепительны. Но, наверное, права пословица: обжегшись на молоке, дуешь на воду. В Сергее эти девушки не пробуждали никаких чувств; даже более того, – чем они были прекраснее, тем меньше ему их хотелось.

Может, поэтому его немного – чуть-чуть – тянет к Ане Березиной? Или виною в том ее секрет, которого он так и не узнал? Скорее всего, последнее, – решил Сергей. Он все еще жаждал разгадать загадку Анны, но не представлял, как. У него была мысль, что что-то знает Алина; но из ее слов стало ясно, что между сестрами нет особой близости. Анина мачеха, тем более, не могла быть посвящена в секрет падчерицы.

…Возможно, Сергею еще импонирует то, что он ощущает в Анне страстную натуру. Тут он тоже обжегся на Ирэн; но – что делать, если ему всегда нравились темпераментные женщины? Анна такая, он чувствует это: взрывная, дерзкая, горячая.

Ольга Шталь совсем иная: веселая, добродушная, покладистая. С ней можно отдохнуть душой; но есть в ней и то, что ему немного претит: истинно немецкая расчетливость, рассудочность. Несмотря на то, что отношения между ними самые дружеские, она никогда не отказывалась от денег, которые он ей давал.

«Вы, русские, странные, – сказала она Сергею как-то, – у вас душа на распашонку…»

«Нараспашку, Ольга», – рассмеялся он ее ошибке.

«Да. Нараспашку. Плохо. Почему? скажу. Деньги – это главное в отношениях. Вы говорите: меж друзей нет расчетов. Если я – твой друг, и тебе нужны деньги, я дам тебе деньги так. Понимаешь? Не в долг, а так. Что дальше? Тот, кто дал, думает: а мог бы и вернуть. Тот, кто взял, думает: надо вернуть бы, совесть грызает. Что дальше? Дружба нарушена, злые мысли, плохие чувства. Нет друзей. Друзья становятся врагами».

Сергей спорил с Ольгой, говорил о бескорыстии в дружбе, но понимал, что где-то она и права. Во всяком случае, она смотрела на мир и видела его без прикрас; жизнь многому научила Ольгу, она родилась в бедной семье и долго и трудно шла к своему нынешнему положению.

Сергей говорил с нею и об Анне Березиной. Что, по ее мнению, двигало этой девушкой? Ольга сказала, что только какое-то очень сильное чувство могло заставить девушку из благородной семьи переодеться в мужское платье и пойти на такую отчаянную авантюру. «Это или любовь, или ненависть, Сергей; больше ничего не может быть».

Раднецкий считал так же. Но что – любовь или ненависть? Порой ему казалось, что Анна, действительно, влюблена в него. Порой – наоборот.

Как могла она в него влюбиться? Они не были знакомы, хотя от Елизаветы Борисовны он знал, что Анну привозили четыре года назад на ярмарку невест в Москву, и он вспомнил, что тоже был там в это время. Она могла увидеть его где-нибудь.

Сергей знал, что любовь с первого взгляда, в которую многие не верят, бывает, – так произошло с ним самим, когда он впервые увидел Ирэн. Так почему Анна Березина не могла вдруг влюбиться в него, даже не поговорив с ним, просто встретив однажды?

Еще невозможнее была ее ненависть к нему. За что? Почему? У них не было никаких точек пересечения…

Сергей еще раз пробежал глазами по листкам. Нащокин Андрей Иннокентьевич. Забавно – это имя в самом конце списка, и он не заметил его в первый раз. Такое же незаметное имя, как и человек, носящий его. Однако… Раднецкий нахмурился.

Около полугода назад, в августе, в петергофском парке, были бал-маскарад и фейерверк. На этом последнем случилось маленькое, никем практически незамеченное, происшествие: одного из участников праздника в толкучке ударили ножом в бок.

Удар, по счастью, оказался не смертельным и не задел важных органов, пройдя вскользь по ребрам; но чрезвычайно важным было то, кем был пострадавший. То был сам император, одетый казаком. Напавший на него – некто, одетый гусаром, – скрылся.

Государь, едва его увели во дворец и перевязали, немедленно велел провести тщательное расследование и найти виновного или виновных; естественно, он поручил держать нападение на него в строжайшей тайне.

Под подозрение попали все те, кто знал, какой костюм будет на его величестве на маскараде; таковых было всего несколько человек, и среди них, естественно, флигель-адъютанты его величества.

Раднецкий в тот несчастный день был не на службе, и потому вызывал большее подозрение, чем офицеры, присутствовавшие на маскараде официально. Его несколько раз допрашивали; было плохо и то, что алиби у него не было. Ирэн также была в Петергофе, а он почти целый день провел с Ольгой в Павловске. Они катались на лодке, устроили пикник и занимались любовью под открытым небом. Но впутывать в это дело Ольгу Раднецкий не мог, как не мог признаться в связи с хозяйкой борделя; да и кто поверил бы словам женщины такого пошиба?

Как узнал Сергей от одного их сослуживцев, когда государя ударили ножом, он стоял рядом с некой, одетой одалиской, женщиной и держал ее под руку. А Раднецкому было случайно известно, что к петергофскому празднику для Ирэн шили восточный наряд.

И это тоже было плохо: удар ножом могли, в конце концов, приписать просто чьей-то пьяной выходке, а не политическому мотиву, – но тут возникала версия и ревности.

Все знали, что Раднецкий очень ревнив. И, если кто-то узнал в стоявшей рядом с императором женщине графиню Раднецкую…

Хотя вряд ли. Государь был очень осторожен, и об его связи с Ирэн никто не знал, кроме нескольких самых приближенных к нему людей, умеющих держать язык за зубами. Конечно, он сам заподозрил своего флигель-адъютанта.

Потому Сергея и вызывали на допросы куда больше, нежели всех других офицеров. Он чувствовал себя униженным; то была вторая пощечина от императора; первую он получил, женившись на тайной любовнице его величества.

В конце концов, однако, допросы прекратились, но Сергей чувствовал: что-то изменилось в отношении к нему государя. Появились холодок, отчуждение.