Паутина

Аня пошла быстро, торопясь поскорее пройти это неприятное место, стараясь глубоко не дышать, а также не поскользнуться и не упасть. По ее расчетам, она должна была скоро выйти к Исаакию, откуда до Большой Морской было рукой подать.

Как же нехорошо получилось! А ведь все поначалу шло как по маслу. И из дома Льветарисны она ушла незамеченной, и особняк Раднецкого быстро нашла. Дернуло же ее за язык расспрашивать этого сторожа! А он возьми да и схвати ее.

Слава богу, ей удалось сбежать от этих двоих, что хотели ее допросить, а то неизвестно, чем бы все кончилось…

Теперь Ане нужно было как можно быстрее попасть в дом Льветарисны; если она не вернется до возвращения тети, маменьки и Алины, то попадет не только ей, но достанется и Кате – горничной, которая помогла ей выскользнуть из особняка незамеченной, да еще в таком странном наряде…

Неожиданно из распахнутых дверей одного трактира вышвырнули прямо под ноги Ане совершенно пьяного мужика в одной посконной рубахе. Девушка в испуге шарахнулась; и тут же почувствовала, что ее снова схватили за шиворот – уже в третий раз за этот вечер!

– А что это такой мальчонка в поздний час один по улице шастает? – раздался над ее ухом неприятный вкрадчивый голос. – Думаю, тебе нужна компания, дружок.

– И впрямь, – хохотнул другой голос, прокуренный и хриплый, и его обладатель вырос перед Аней – судя по всему, это был моряк, в расстегнутом бушлате. Он был сильно навеселе и покачивался, как при качке. – Пойдем с нами, юнга! Будем одной командой!

– Конечно, он пойдет, – вновь вкрадчивый. – Он получит рубль. Целый серебряный рубль, слышишь, милый? И всего-то за то, чтобы его новым друзьям было нескучно. Не бойся, мы тебя не обидим. Наоборот, кое-чему научим, а потом проводим тебя домой, дорогой. Ну-ка, дай тебя рассмотреть… – Анино лицо было повернуто сильными пальцами к свету из распахнутых дверей трактира, – и какое у тебя нежное личико!.. – И голос даже задрожал от возбуждения. – Мы с тобой славно повеселимся!..

Как они собираются с ней веселиться, Аня слушать не стала. Она использовала уже испытанный прием – со всей силы наступила на ногу державшего ее вкрадчивого – и бросилась бежать.

Однако не успела девушка сделать и двух десятков шагов, как нога ее поскользнулась, и Аня упала в зловонную лужу, полную помоев, только что выплеснутых из окон ближайшего кабака. Она барахталась, тщетно пытаясь подняться; а сзади уже приближались шаги и голоса. Вкрадчивый стал визгливым, он называл ее щенком и грозился ужасной расправой. А моряк отпускал такие сочные ругательства, что Аня не понимала ни слова, но смысл их был предельно ясен: ей нет спасения, эти двое оказались пострашнее тех, от которых она сбежала у особняка Раднецкого!

Ее пнули сапогом в ребра так, что у нее захватило дыхание; затем за грудки подняли из лужи и поставили на ноги. Кулак моряка, огромный, как кузнечный молот, оказался перед ее лицом, и она зажмурилась, ожидая неминуемого удара…

– Не тронь мальчика! – услышала вдруг Аня женский голос с заметным акцентом. Открыв глаза, она увидела остановившийся рядом возок. Сидевшая в нем женщина в куньей шубе и белом пуховом платке указывала на Аню рукою, выпростанной из белой же песцовой муфты.

– Отпустить его. Сразу. Ну!

– Это еще что? – ощерился моряк. – Не лезьте в свое дело, мадама!

– Я сказала: отпустить. Гуго… – дальше последовала команда на немецком, и кучер саней, огромный и толстый, поднялся, недвусмысленно постукивая по голенищу сапога ручкой длинного кнута.

Моряк сплюнул, вкрадчивый отпустил воротник Аниного тулупчика. Они исчезли, как тени, растворившись в темноте ближайшего переулка.

Анина нежданная спасительница поманила ее к себе:

– Подойди.

Аня нерешительно приблизилась.

– Залезь, – чуть подвинулась женщина, показывая на место рядом с собою. – Ну, зачем стоишь? Залезь. Я уеду, они вернутся.

Этот аргумент убедил Аню; она села рядом с женщиной, стараясь не прикасаться своей мокрой, дурно пахнущей одеждой к роскошной шубе незнакомки.

– Не беспокойся, – сказала женщина и усмехнулась чему-то, – грязь к грязи не… липает? Так говорю?

– Не липнет, – ответила Аня, хотя и не поняла, почему ее спасительница произнесла эту поговорку.

– Правда. Не липнет, – кивнула головою женщина и крикнула: – Гуго! Тронь!

Свистнул кнут; конь побежал. Они ехали не в ту сторону, куда было нужно Ане, но с нею столько всего случилось, она была в таком расстройстве чувств, что сначала даже не заметила этого. Она сидела, ощущая, как холод и вонючая влага пробираются сквозь хлипенький, – как сказал бы Андрей, «бутафорский», – тулупчик, и начиная постепенно мелко трястись и клацать зубами.

Конь шел рысью; мокрые ошметки снега летели из-под копыт; Гуго порой вскрикивал что-то по-немецки, охлестывая его.

– Мое имя Хельга, но ты называй меня Ольга, – сказала Анина спасительница. Аня кивнула, стараясь не слишком громко стучать зубами.

– Что ты делала в таком месте?

– Но я… – вздрогнув от этого «делала», запротестовала Аня, но Ольга вдруг откинула голову и добродушно рассмеялась, показывая прекрасные зубы:

– Девочка, я не дура. Я поняла сразу, ты не мальчик.

– Да, – сдалась Аня, – да, вы правы, мадам, я не мальчик. И я просто заблудилась. Вышла погулять…

– Ты хорошо говоришь, – заметила Ольга. – Ты не простая, ты хорошей семьи. Скажи: кто гуляет в такое время одна в хорошей семье? – Она лукаво подмигнула.

– Я… – Аня не была уверена, что этой, на вид такой милой, женщине можно сказать хоть немножко из правды. – Я поссорилась с сестрой и маменькой. Мы приехали на днях. Мы играли с сестрой, в переодевание. Поэтому я так оделась. Потом пришла маменька и запретила нам играть. И я разозлилась и… сбежала. Я плохо знаю Петербург. Поэтому заблудилась.

– Так, – произнесла Ольга, явно не поверив сбивчивому рассказу Ани. – Хорошо. Пусть будет это. А как твое имя?

– К-Катя. – Аня назвала первое пришедшее в голову.

– О! Катя! Это – Екатерина. Красивое имя. Две русские императрицы были Екатерины. Первая была немка. Как я. Я знаю.

– Куда мы едем? – спросила Аня.

– В мой дом. Ты дрожишь. Холодно. Мокрая. Тебе надо мыть, сушить. Так говорю?

– Не совсем. Помыться. Обсушиться.

– Да. Русский трудный. Я говорю много неправильно. Ты помоешься. Обсуши… Трудный язык. Потом поедешь с моим Гуго домой. А едем недалеко. Сейчас. Итальянская.

– Итальянская, – повторила Аня. Они уже были недалеко; они как раз проезжали Михайловский сад.

Конь остановился посредине Итальянской, у красивого дома розового камня. Гуго спрыгнул с облучка, подошел к железным воротам, ключом, который достал из кармана овчинного полушубка, открыл их. И вот возок проехал через подворотню и оказался во внутреннем дворе.

Ольга и Аня вышли из саней и подошли к одностворчатой двери, которую Анина спасительница открыла своим ключом и шагнула вперед.

– Пошли.

Аня остановилась. До этого она следовала за Ольгой, как сомнамбула; но тут вдруг что-то заставило ее насторожиться. Ольга заметила ее колебания, улыбнулась:

– Пошли, девочка. Не бойся. Это мой дом. Тут плохо тебе не сделают. Тебя никто не увидит. Обещаю.

Слова «не бойся» Аня слышала за этот вечер уже в третий раз; и дважды они предвещали опасность. Не было ли опасности и в Ольге? и в этом ее предложении идти за нею в незнакомый дом? И что означала ее странная фраза: «Грязь к грязи не липнет»?..

Но Аня представила, что ждет ее, если она откажется от гостеприимства своей спасительницы – и содрогнулась. Даже если она добредет до дома Льветарисны, – в чем девушка очень сомневалась… Если ее увидят в таком виде маменька и тетушка, – все пропало. Ее тотчас отошлют к отцу в Шмахтинку. И не видать ей больше Петербурга. А Ане теперь вовсе не хотелось возвращаться. Пока она не сделает того, зачем приехала… И она поспешила за Ольгой.

5.

Аня, наслаждаясь, полулежала в ванне и мелкими глоточками отхлебывала глинтвейн из стакана. Вода в ванне была горячая и ароматная: Ольга плеснула в нее из хрустального флакона какую-то приятно пахнущую жидкость. После вонючего, мокрого тулупчика ощущения были божественные. Вот только начали болеть ребра, куда моряк ткнул сапогом; на боку появился большой кровоподтек.

Ванна стояла в комнатке, похожей на будуар; соседняя же, просторная, отделенная от него тяжелыми бархатными портьерами с кистями, являлась спальней и, одновременно, чем-то вроде кабинета.

Там была дверь, ведущая, очевидно, в третью комнату; таким образом, квартира Ольги являлась довольно большой.

В алькове расположилась широкая кровать с балдахином в восточном стиле; пол устилал огромный толстый персидский ковер; в одном углу стояла большая печь с голландскими сине-белыми изразцами; в другом – книжный шкаф, в котором находилось довольно много книг, и изящный секретер черного дерева с письменными принадлежностями и множеством выдвижных ящичков, украшенный затейливой резьбой.

Когда Аня разделась и залезла в ванну, Ольга пришла забрать ее одежду. Она подняла вопросительно одну бровь, обнаружив в ворохе тонкий стилет в ножнах.

– Зачем нож, Катя?

– Взяла на всякий случай.

– Почему не защищалась, когда плохие люди тебя били?

– Я не смогла, – призналась Аня. – Это тяжело – кого-то ударить ножом.

– Глупо, – Ольга положила стилет на стул, – глупо, девочка. Зачем брать, если боишься ударить?

Анину одежду Ольга унесла, обещав, что ее постирают и высушат очень быстро.

– Я принесу тебе женское платье тоже, Катя, – сказала она. – Наденешь пока.

Аня подумала, что едва ли что-то из Ольгиной одежды ей подойдет; Ольга была полная, хотя ростом примерно с Аню.

Ее спасительница словно поняла эти мысли и улыбнулась:

– Здесь много разной одежды. Мы найдем твой размер.

…Аня отложила пустой стакан, откинула голову на край ванны и замерла. То, что она должна как можно скорее вернуться в дом Льветарисны, что ее могут хватиться в любой момент, отступило куда-то на задний план сознания.

Она закрыла глаза – и увидела вновь особняк Раднецкого. Именно таким она себе и представляла это здание. В классическом стиле, из серого камня. От него веяло могильным холодом – так же, как наверняка веяло и от его владельца.

Интересно, как выглядит он сам, этот граф Раднецкий? Аня представляла его высоким, костлявым, с длинными усами, крючковатым носом и узкими, как щель, губами. И холодными стальными глазами – глазами убийцы…

Вдруг Аня услышала над головой необычный шум. Она и до этого слышала какие-то звуки из-за стены, напоминавшие стоны, а теперь сверху послышались женский визг, затем мужской раскатистый смех и звон разбитого стекла.

В этот момент вошла Ольга. В руках у нее были белье и платье.

– Вот, – она положила одежду на стул рядом с ванной. – Тебе. Помойся. Потом полотенце. Потом Гуго. Он ждет. Отвезет, куда скажешь.

– Ольга, у тебя очень шумные соседи, – сказала Аня.

– Это не соседи, – улыбнулась Ольга, – это мои девушки.

– Твои девочки… дочери? – не поняла Аня.

– Нет. Мои девушки. И гости.

Аня уставилась на нее во все глаза. Она вдруг поняла – и ее будто окатило ушатом ледяной воды.

– Так это… твой дом – это… – она не могла выговорить роковое слово.

– Дом терпимости, – кивнула спокойно Ольга. – Я – хозяйка. У меня хороший дом. Чистые девушки. Документы, проверки, все в порядке.

Аня сжалась в ванне. Так вот что означала эта поговорка – «грязь к грязи не липнет!» Ольга – хозяйка борделя!! И она, Анна Березина – в борделе!!

– Не бойся, – сказала Ольга. – Что теперь бояться? Ты уже здесь. Ты уйдешь, когда захочешь. Ты здесь не останешься. Ты хорошей семьи. Никто не узнает, что ты здесь была. Я никому не скажу. Обещаю.

Аня недоверчиво смотрела на нее. Она что-то слышала, хоть и смутно, о несчастных девушках, которых обманом завлекают в подобные места.

Она вдруг кинула испуганный взгляд на пустой стакан. Глинтвейн!.. Может, туда что-то подмешано?.. И она не сможет даже закричать, не то, что сопротивляться, если сюда войдут и захотят сделать с ней что-нибудь страшное…

– Не бойся, Катя, – повторила Ольга, – тебя никто не обидит.

– Я не боюсь, – гордо вскинула подбородок Аня. – Я смогу за себя постоять.

– Хорошо, – улыбнулась Ольга. – Ты храбрая девушка. У тебя, наверное, был кто-нибудь? Ты не юная.

– Конечно, был, – не совсем понимая, что имеет в виду Ольга, ответила Аня, думая об Андрее.

– Тогда зачем страх? И я не такая, как другие хозяйки. Я не заманю… так говорю? девушек сюда. Они приходят сами. Добровольно. Я не вру. Гуго ждет тебя. Ты поедешь домой. Больше здесь не будешь. Никто не узнает.

И она вновь ушла. Аня неожиданно успокоилась. Вряд ли Ольге она так уж нужна, наверняка у хозяйки такого красивого дома и девушки все очень красивые. И, в конце концов, она, действительно, все равно уже здесь, и с этим ничего не поделаешь.

На нее снизошло умиротворение, а, может, горячая ванна и глинтвейн сделали свое дело. И она сама не заметила, как погрузилась в сон…

– Сергей? Не ждала! Ты здесь давно?

Эти слова разбудили Аню. Она села, вертя головой, не сразу поняв, где находится. Вода остыла; похоже, девушка спала довольно долго.

– Уже полчаса, – ответил низкий мужской голос. Мужчина! Аня вздрогнула. Откуда он тут взялся? И почему она не слышала, как он пришел?.. – Что это у тебя?

– Это… вещи. Стирка.

– Мужские вещи? – в голосе прозвучал интерес.

– Один клиент запачкал, – небрежно ответила Ольга. – Велел стирать.

– И ты сама стираешь? А слуги на что?

– Сама. Клиент важный. Очень важный. – Она засмеялась: – Ну, не хмурься! Не мой клиент. Ты как вошел? Гуго пустил?

– Нет. Ты забыла: ты сама дала мне ключ от своей квартиры в прошлый раз.

– А, да. Это твоя одежда здесь? Ты странно одетый.

– Пришлось. Моя жена недовольна. Она узнала о моих посещениях твоего заведения.

– Плохо. А что ты делал, пока я не была здесь?

– Читал.

– Хорошо. Подожди. Сейчас положу это в другой комнате. И вернусь.

Портьеры раздвинулись, Ольга вошла в будуар. Аня испуганно смотрела на нее.

Ольга положила на стул Анин наряд. Потом наклонилась и прошептала ей в ухо:

– Плохо. Пришел мой знакомый. – Она потрогала кончиком пальцев воду, поморщилась. – Холодная. Вылезай тихо. Вот полотенце. Вытерись. Одевайся. И здесь сядь. Не шуми. Я постараюсь, что он уйдет быстро.

Аня послушно кивнула, растираясь большим мягким полотенцем. Ольга вышла, плотно задернув за собою портьеры.

– Не ждала тебя, – повторила она.

– Я не вовремя? Ты недовольна моим приходом?

– Могу быть недовольна я? Так говорю?

– Нет, не совсем так. Правильно будет: «разве могу я быть недовольна»? Или: «могу ли я быть недовольна»?

– О. Русский язык тяжелый. «Могу-ли-я…» Зачем это «ли»? Ли – это китайское имя. Ваш император должен запретить эти китайские «ли». И они сложные. Я не знаю, где ставить их.

Он рассмеялся. Послышался звук шагов и шелест платья. Аня решила, что он подошел к Ольге и обнял ее.

– Сергей, сегодня нет, – услышала Аня ее извиняющийся голос. – У меня был тяжелый день. Устала.

– Странно. Ты никогда не устаешь.

– Сегодня устала, – повторила Ольга. – И дела. Много дел.

Аня торопливо одевалась, стараясь не производить ни малейшего шума.

– Я ненадолго. И я пришел не за этим. Просто поговорить.

– Поговорить – это хорошо. Вина хочешь?

– Лучше бы водки, – как будто усмехнулся мужчина.

– Будет водка. Сейчас…

– Не надо.

– Что-то случилось? – Судя по шуршанию платья, Ольга села на стул. – Ты грустный.

– Я видел вчера нехороший сон. Кошмар.

– Так. Я слушаю.

Наступило довольно продолжительное молчание, затем мужчина спросил:

– Помнишь, однажды я жутко напился и признался тебе, как поступил с женой… в ту ночь?

– Помню. – В Ольгином голосе прозвучало напряжение. Аня подумала, что ей, должно быть, страшно неловко, что в соседней комнате посторонний человек, который все это слышит.

– Так вот: в этом кошмаре я снова бил ее. Она упала… и я услышал, как и тогда, ее крик: «Не бей меня! У меня будет ребенок!»

Аня прижала руки к груди. И этот человек так спокойно рассказывает, как избивал свою беременную жену?? Ей захотелось увидеть этого жестокого человека. Она на цыпочках подкралась к портьерам и чуть-чуть отодвинула одну.

Хозяйка борделя сидела лицом к Ане. Знакомый Ольги стоял спиной. Он был росл, строен и широкоплеч; на нем были рубашка и рейтузы, заправленные в высокие сапоги.

– Сергей, тебе тяжело говорить. Другой раз, хорошо? – сказала Ольга. – Придешь и расскажешь.

– Нет, сейчас! Это еще далеко не все. Во сне я ударил жену еще и ногой. В живот. Ее тело изогнулось, живот вдруг вырос на моих глазах… и она начала рожать. Она дико кричала. Я стоял над ней, я не мог ей помочь. Я ждал, когда она родит нашего сына. Когда появится его головка. И вдруг из ее лона показалось нечто темное и прямоугольное… И она родила… гробик. Детский гробик. Черный. Это было ужасно!.. – Голос его сорвался.

– Сергей, – ласково сказала Ольга. – Иди ко мне. Так. Сядь. Это был кошмар. Забудь его.

Мужчина подошел к Ольге и сел у ее ног. Теперь Аня могла разглядеть его лицо. Она вдруг задрожала… и отпрянула, задернув портьеру. Она узнала его! Это был тот самый Сергей! Тот, который вышел вместе с Глебом Игнатовичем из особняка Раднецкого! И которого она ударила ногой по колену, когда убегала.

– Нет, не могу, – говорил между тем Сергей. – Целый день этот гробик стоит у меня перед глазами. Коля… вдруг с ним что-то случилось? Он так далеко. Он такой маленький и слабый!

– Нет. Ничто не случилось. Коля живой. Здоровый. Не думай плохо, Сергей. – Аня услышал звук поцелуя. – Дорогой, гроб – не плохо. Гроб – хорошо.

– Неужели? Может, это даже к счастью? – с печальной иронией произнес Сергей.

– Не к счастью, но не плохо. Я знаю. В соннике видела.

– Врешь. Ничего ты не видела. Просто хочешь меня утешить. Но это не нужно. Я рассказал тебе – и мне стало легче. Спасибо.

– Сергей, то просто сон. Из головы выкидай.

Он засмеялся:

– Не выкидай. Выкини.

– Хорошо, выкини.

– Ты мне нужна, Ольга. Сейчас, – вдруг произнес он странным голосом.

– Сергей… – Вновь послышался звук поцелуев, затем короткий сдавленный Ольгин стон и шорох. Ольга пыталась протестовать, но слабо; потом Аня услышала ее стон вновь.

Она опять чуть отодвинула портьеру и посмотрела в щелку. Они лежали прямо на ковре головами к печи. Хозяйка борделя была снизу, Аня видела ее обнаженные белые ноги, раздвинутые и полусогнутые. Они смешно вздрагивали. Сергей, опираясь на руки, навис над Ольгой, Ане была видна его широкая спина, чуть приспущенные рейтузы и длинные ноги. Он делал бедрами ритмичные выпады вперед-назад, в такт которым и дрожали Ольгины ноги.

Ольга опять начала стонать; он же молчал, и слышно было только его быстрое хриплое дыхание.

Аня отпрянула снова, чувствуя, как и ее охватывает странная дрожь. В этой непонятной для нее сцене было что-то смешное… и, в то же время, волнующее. Она вдруг вспомнила, как однажды, лет в шестнадцать, позволила Андрею пробраться к ней ночью в спальню. Он тогда уезжал в Петербург, в свой полк, уезжал надолго… Она очень хорошо помнила, как он стянул вниз до пояса ее ночную рубашку и начал ласкать и целовать ее грудь.

Он так же быстро и хрипло задышал тогда, облизывая ее соски, а ей было сначала смешно и щекотно… но затем она ощутила волнение, нараставшее по мере того, как Андрей, его руки, язык и губы становились все более дерзкими и смелыми… А потом Аня и Андрей услышали стук в дверь и голос Алины, которой не спалось, – и Андрей выскочил в окно…

Позднее Аня жалела, что не позволила ему большего, – в нескольких прочитанных ею романах девушки позволяли своим возлюбленным это неведомое «большее». Это лишало их чести, и в результате они или кончали с собой, или рожали ребенка. Но Аню не страшила ни та, ни другая участь. Зато она сделала бы Андрея счастливым. И, возможно, не потеряла бы навсегда…

Она торопливо надела не совсем еще сухой тулупчик, натянула на голову ушанку. Пока они занимаются этим, ей надо уйти. Если Сергей обнаружит ее здесь, – ей несдобровать. А она и так слишком много увидела и услышала.

Она осторожно высунула голову из-за портьеры. Они были все в тех же позах, Ольга теперь уже вскрикивала, а не стонала, а он дышал так, будто ему не хватало воздуха.

Аня выскользнула из будуара и на цыпочках, радуясь толстому ковру под ногами, пошла к двери. Ключ торчал в замке; дай Бог, он повернется бесшумно!

Вот она и у двери. Аня прикусила нижнюю губу и решительно повернула ключ. Раздался противный, показавшийся ей оглушающим, скрежет. Она попробовала толкнуть дверь, но та не открывалась. Аня оглянулась в панике… И увидела, что голова Сергея медленно повернулась.

Аня встретилась с ним взглядом, одновременно продолжая орудовать злополучным ключом. Его черные глаза расширились. На мокром, будто он долго бежал по жаре, лице отразились попеременно изумление, узнавание и ярость. Он вскрикнул что-то бессвязное… В то же мгновение дверь, наконец, поддалась, и Аня, распахнув ее настежь, выскочила из комнаты и вприпрыжку понеслась вниз по лестнице… В третий раз за этот несчастный вечер она бежала так, будто от этого зависела ее жизнь.

«Мой любимый Андрей! Ты не представляешь, где я вчера побывала. Тебе я могу сказать все, и скажу: я была в настоящем борделе. И даже познакомилась с его хозяйкой. Ее зовут Ольга. Она оказалась вовсе не ужасной, вульгарной и размалеванной, как можно было ожидать; наоборот, она красива, одевается со вкусом, и у нее доброе сердце. Она спасла меня от двух злодеев.

А все потому, что мне захотелось найти дом Р. Я его нашла, но и там вышло приключение: меня едва не схватили люди Р., слава Богу, я вырвалась от них и убежала.

А потом, Андрей, я встретила одного из этих людей в борделе Ольги. Он рассказал ей, что избивал свою беременную жену. Какой ужас! Ни один человек из тех, которых я знаю… да что я говорю – самый последний из крестьян в нашей деревне не поступает так! А этот человек, хоть и одет как приказчик и говорит правильно, по-городскому, бьет жену, и даже не стыдится в этом признаться!

Я уже сказала, что у Ольги доброе сердце, и этого негодяя по имени Сергей она тоже пожалела. Я видела между ними странную сцену. Кажется, это и есть то, что в романах называют «позволить ему слишком много».

Я вспомнила нашу июньскую белую ночь в Шмахтинке, и тебя, сидящего на моей постели… Милый мой, если б мы могли вернуться туда! Я отослала бы Алину и не дала тебе уйти. Я знаю, тебе не хотелось тогда уходить. Ты хотел увидеть меня всю, хотел целовать всюду. Ты шептал об этом. А я боялась. Я была слишком юная. Теперь я бы не испугалась. Но теперь поздно… слишком поздно.

Но об этом Сергее. Он увидел меня, когда я хотела уйти, и узнал. Я так бежала оттуда! Хорошо, что внизу меня ждал Гуго с возком. Я прыгнула в сани, и Гуго отвез меня на Большую Морскую. Правда, я велела ему остановиться в начале улицы, посмотрела, как он уехал, и уже тогда побежала домой.

Меня никто не видел; маменька с Алиной и Льветарисна еще не вернулись. Катя перекрестилась множество раз, впустив меня; ведь я ей сказала, что ухожу на полчасика, а меня не было целых три часа.

Я не могу не думать об Ольге. Что сделает ей этот Сергей? Он наверняка придет в бешенство. Вдруг он изобьет бедняжку из-за меня? Если б я могла, непременно сходила бы к ней и узнала, как она…

Через несколько дней бал в Зимнем; возможно, на нем я встречу Р., поскольку там ожидается его величество. Я должна увидеть Р. – и понять, раскаивается ли он в том, что сделал с тобою.

Если нет… Тогда я буду знать, как поступить!

Твоя навек, Аnnette».

6.

Раднецкий стоял у окна и смотрел в образовавшуюся на стекле от его дыхания дырочку на тонкую иглу Петропавловки, серебристо мерцавшую в свете луны. Вечер был холодным и синим: синей была застывшая под толщей льда Нева, испещренная фиолетовыми линиями дорожек; серебристо-серыми были набережные; дымчато-голубою на фоне сиреневого неба стали очертания Петропавловской крепости.

– Ваше высокоблагородие, – услышал Сергей позади себя, и, обернувшись, увидел одного из помощников распорядителя бала. – Будут ли еще какие-нибудь приказания?

– Нет, можете быть свободны, – сказал Раднецкий, окидывая взглядом залу. Как флигель-адъютант его величества, он прибыл в Зимний заранее, чтобы присутствовать при приготовлениях к торжеству, на котором должен был присутствовать государь, и проследить за всеми мерами безопасности.

Он медленно прошелся по зале. Все было готово к началу бала; наверху, на балконе, уже сидели, настраивая инструменты, музыканты; начищенный пол, выложенный мозаикой с греческим орнаментом, блестел, и в нем отражались огни сотен свечей хрустальных с позолотою люстр. Из соседнего зала доносился звон расставляемой посуды, – там будут подавать гостям ужин. В комнатах для игр разложены были карточные столы; готовы были курительная, и бильярдная. Они ждали тех, кто не собирался танцевать.

Раднецкий еще раз обошел все. Ему кланялись, при его появлении тотчас начинали работать с еще большим усердием, – потому что его озабоченный и суровый вид наводил на мысль, что что-то не в порядке.

На самом же деле мысли графа были далеки от приготовлений к балу. Он думал о Коле. Сегодня утром Ирэн опять закатила ему безобразную сцену. Она напоминала ему в такие моменты суку, которую злой хозяин бьет, но которая продолжает ластиться к нему… Хотя иногда может и укусить.

Вот и на этот раз она предстала сначала ревнивой фурией, затем начала умолять и упрашивать. Но этим дело в этот раз не кончилось; Ирэн укусила его, и больно. Она посмела ему угрожать, – тем, что тоже входило в договор, заключенный между ними. Самой важной частью этого договора – тайной, известной лишь им двоим.

Раднецкий едва удержался, чтобы не ударить жену. К счастью для нее, вошла горничная с сообщением, что приехала портниха. Иначе красавица-Ирэн вполне могла появиться на балу в Эрмитаже с синяком под глазом.

Граф шел по залам и, глядя на него – уверенного, спокойного, властного, – никто бы не подумал, какая буря бушует в его груди. Угрожать ему раскрытием их общей тайны – это был верх низости со стороны Ирэн. Раднецкий был взбешен, он был вне себя от ярости и негодования. Неужели в жене нет никаких материнских чувств к Коле, неужели она не понимает, что ставит под удар его жизнь?.. Он вспомнил, как видел Колю в последний раз, – такого маленького, хрупкого, такого ранимого, – и остановился, скрежеща зубами.

Если только она посмеет сказать императору… Он за себя не ручается. Он свернет ей голову!

Он заложил руки за спину, скрестил пальцы рук, сжал так, что суставы хрустнули. Спокойствие. Никаких эмоций. Ты не дома, на тебя все смотрят.

Он зашагал дальше. Теперь он думал об Ольге и о том шпионе. Все это время последний не выходил у Раднецкого из головы.

Ольга рассказала ему, как встретилась с этим мальчишкой, который оказался вовсе не мальчишкой, а девушкой по имени Катя, и как получилось так, что эта Катя очутилась в ее квартире.

Сергей никогда не верил в совпадения. То, что шпионивший у его особняка паренек вдруг появился в доме Ольги, на первый взгляд, никак не могло быть простой случайностью. У Раднецкого было достаточно врагов, и вполне могло статься, что кто-то подослал к нему соглядатая, – он являлся, как все знали, любимцем государя (при мысли об этом Раднецкий нехорошо усмехнулся), – а этого одного было достаточно, чтобы у него возникло множество недоброжелателей и завистников; к тому же, за последние несколько лет на дуэлях он убил одного человека и ранил двоих. И их родные, естественно, могли мечтать о мести.

Поэтому сбивчивый рассказ Ольги поначалу показался разъяренному Раднецкому просто бредом. Однако, немного успокоившись, он все же, хоть и не до самого конца, поверил ей. Во-первых, он знал ее несколько лет, и прежде она никогда не лгала ему, – во всяком случае, в серьезных вещах. Во-вторых, Сергей поговорил и с Гуго, и тот подтвердил каждое слово своей хозяйки. В-третьих, если эта Катя была у Шталь шпионкой, – как могла она не знать, где живет Раднецкий, и расспрашивать, в Петербурге ли он, если Ольга-то прекрасно знала, что он в столице!

Сергей каждый день ломал голову, кто была эта Катя, и почему она интересовалась им. Ольга сказала, что девушка показалась ей «хорошей семьи». Раднецкому в это мало верилось; он все время вспоминал ее раскосые глаза и ощеренный рот. Да и боль в ноге не проходила несколько дней; разве девушка из приличного дома будет лягаться, как необъезженная лошадь?..

Между тем, первые гости начали появляться. Они останавливались в дверях, с восторгом рассматривая залу. Белая с золотом, она буквально слепила глаза. Малиновыми были лишь диванчики и стулья, стоявшие в простенках между окнами и распахнутыми дверями в соседнюю залу, и портьеры, собранные в красивые фестоны.

Помимо огромных люстр, зала освещалась великолепными напольными светильниками, стоявшими вдоль окон: на округлых яшмовых и сердоликовых основаниях стояли фигурки из черного агата и держали в руках канделябры с зажженными свечами.

В этот вечер сама природа помогла украсить залу; с позавчерашнего дня грянул холод, и все выходившие на Неву окна покрылись морозными узорами.

Входившие гости были все румяны и оживленны; Раднецкий мельком увидел в одном из зеркал свое лицо, – бледное, злое, с крепко сжатыми губами и глубокой складкой между бровей, – и контраст неприятно поразил его. Ему следует держать свои чувства под бОльшим контролем. Скоро появится император; и Ирэн должна, естественно, быть здесь. Ни они, и никто здесь не должен догадаться о том, что он испытывает.

Он постарался придать себе полностью уверенный и деловой вид, – самый подходящий для его звания, – и направился в последний раз в обход порученной ему территории…

Марья Андреевна Березина, Алина, Аня и генеральша вступили в залу, когда приглашенных уже было видимо-невидимо. Алина, как ни храбрилась всю дорогу, явно растерялась при виде столь ослепительного зрелища и стольких лиц, и даже схватила мать за руку. В этот момент она менее всего напоминала светскую холодную красавицу, какой хотела казаться, и стала просто ошеломленным испуганным ребенком.

Накануне она с Льветарисной и матерью уже была в Зимнем на представлении императрице, но то было совсем другое, и при виде всей этой пышности, сверкания и многолюдности Алина вначале потеряла голову.

Аня прекрасно понимала чувства младшей сестры; она вспомнила свой первый бал, восемь лет назад. Тогда ей было семнадцать. Ее привезли в Москву на бал невест. Сколько же там было красивых, элегантных, утонченных девушек! Аня была среди них как белая ворона, со своей смуглой кожей, странными глазами и диковатой манерой держаться.