***
– Что в книжках, что в жизни – везде вы русалки одинаковые, – буркнула она как-то.
– Глупые? – хихикнула русалка.
– Я вовсе не это хотела… Впрочем… – растерялась Настасья. – Мне непонятно, как можно любить без души.
Сквозь смех русалка отвечает:
– Мы любим иначе. Не душой. Мы любим с целью. Мы любим по воле отца.
– Отца? – удивляется Настасья.
– Мать наша – Mope, a отец – Страхосвет, – отвечает русалка.
И вновь это имя. Имя давно мертвого колдуна. В голове мелькает что-то про долг отца Игната и Милены, вспоминается, как парень едва не погиб.... Но спрашивает Настасья вовсе не про него, и даже не про то, зачем русалке и Страхосвету понадобился Игнат. Она говорит:
– Значит, если моя любовь от души...... Если я стала бы русалкой, то перестала бы любить?
– Пожалуй, – не задумываясь отвечает русалка, а потом хитро щурится: – Надеюсь, твоя Любовь не к Игнату, иначе защекочу до смерти! Да и вам, мирским, не стать русалками.
– Но если русалки когда-то становились людьми, то почему не бывает наоборот?
Раздался раскат грома – он ударил будто так далеко, по самой линии конца моря, а будто бы пронзил душу девушки. Она откажется от души, чтобы быть всегда в море. Чтоб любить лишь море. Но оказавшись рядом с русалкой, она перестанет ее любить? Неужели, что не выбери, все в жизни приносит страдания? Или страдать может лишь душа?
***
Хижина Страхосвета погрязла в болоте и в камышах – туда годами никто и не думал ходить. А Настасья пришла – в высоких калошах, и одежда оттенками сливалась с зеленью и грязью. Старик встретил ее легкой улыбкой, будто ждал. Вернее, теперь это вовсе не старик.
Вдруг Настасья поняла, что та самая юбка, что сейчас на ней, принадлежала бабушке. И тогда еще девочкой Настасья держалась за юбку бабушки на похоронах Страхосвета. Лицо покойника в гробу было сморщенным, ссохшимся. А теперь он стоит на пороге, почти охваченным болтом, и улыбается – лицо совсем молодое, ни следа немощности.
Пригласил он девушку в свою хижину, налил какую-то жижу в грязную чашку. А, уважающая старших Настасья, сделала вид, что отпила.
– Пока ворон сидит на окне, ты говоришь о том, за чем пожаловала, – сказал колдун, а на подоконнике и правда сидел и будто бы прислушивался ворон. – Только знай, своих тайн колдовства и бессмертия я не выдаю, а коль будешь любопытствовать и ворону не понравиться то, что ты говоришь, заклюет.
Настасья безразлично глянула на птицу. Знает она пару трюков, как этих тварей заворожить, пригубила вязкую жижу и рассказала о своей просьбе.
– Ты не спрашиваешь, почему я жив, и не спрашиваешь, как спасти мальчонку, – вытянув худощавую, с просвечивающимися жилками шею, сказал колдун. Ворон встрепенулся, будто готов был взлететь. Но колдун успокоил его жестом руки, а потом издал смешок:
– Мне это по духу. Не люблю любопытных проныр и глупых добряков. Стать русалкой – что ж, запросто. В обмен на простую просьбу.
– Всё, что угодно, – сощурила глаза в ответ Настасья.
– Будь осторожна со словами. А все же… ради этого тебе придется забыть о семье, и друзьях, и отречься от всех, кого ты знала.
– Хорошо, – бесстрастно отозвалась девушка. Сейчас для нее имела значение лишь она…
Потушив все свечи в хижине, кроме одной, в изогнутом кованом подсвечнике, колдун поведал девушке о тайне, и она без сомнений согласилась.
Если русалка из сказки отдала даже свой голос за душу, то Настасья в придачу с душой отдаст и все богатства. А то, что просит колдун… что ж, запросто.
Лодка качалась медленно, вторя неспешному морю, а Настасье хотелось, чтобы оно разбушевалось и волной швырнули ее к месту назначения невыносимо смотреть на материнские слезы. Мама машет платочком ей с берега, и, хотя не слышно больше ее плача, но писк чаек будто продолжает его.
Покинула Настасья родные края, распрощалась со всеми близкими, да отправилась на уединенный островок с маяком. Только море и правда начало бушевать, и моряк запротивился – не повезу дальше! Высажу у острова с поселением – дальше как знаешь!
Но повезло Настасье, и мимо проходило военное судно. Сначала ее не хотели пускать (женщина на корабле…), а потом выглянул морячок – ее Лешка. Он уговорил капитана, и вместе с экипажем Настасья скромно встала на борту, дожидаясь уединения на безлюдном острове.
А Лешка все радовался, рассказывал о морских приключениях, обнимал Настасью, а ей его объятия казались тугими веревками виселицы. Где же нежность, где же те добрые чувства, что свели их вместе?