– Лучезарное настроение? – захохотала Грейс. – Ты видно читаешь?
– Когда есть время – да.
– Расскажи, что ты любишь делать в свободное время, если на то, уж пошло.
Я улыбнулся и опустил глаза. Перебирая камень из одной руки в другую, что стало быть моей привычкой. А она приподняла бровь, чуть толкнув плечом.
– Ну… я ухаживаю за лошадьми, помогаю разводить кур другу, бегаю от отца, и ищу встречи с тобой, – усмехнулся я с досадой, так как это было чистой правдой, что меня не устраивала. – И бывает, что читаю.
– Какое сочетание! – откинула она руки назад, не боясь испачкать ладони. – А зачем бегаешь от отца?
– Скорей не бегаю, а просто избегаю всяческих бесед с ним.
– Если ты не собираешься рассказывать, то и не нужно. Однако, я не люблю незаконченные темы, – нравственно ответила Грейс.
– Мой отец простой фермер, но в его жизни есть страсть. Такая, какая обычному другому человеку может и не встретиться. Металл с юношества являлся его деятельностью, как говорили родственники. Он хотел быть кузнецом, но что-то не сложилось. И я, даже не знал первое время, можно ли осуждать его за то, что последовало за этой страстью. Он обожает свое дело по сей день. Он очень много работал в мое детство. Разумеется, внимания он никому не уделял. Но дело было не в том, что основной работы было настолько много, или что были долги за дом, из-за чего он не мог хотя бы поднять глаза на нас с матерью. Он просто не хотел. Моя мать терпела равнодушие, которое нес на себе и я. Она любила его тихо и верно. Ну, а он любил железо. Его характер удивлял меня и поражал. Так же как поражала любовь моей матери к этому опустевшему холодному человеку. Их брак совершенно не укладывался в голове у любого нормального человека, прежде всего любящего себя.
Я присаживаюсь к ней ближе. Не приостанавливая рассказ, что впервые в таких подробностях я решил повествовать именно ей.
– И как-то раз, после очередной ссоры, хотя и ссорой это назвать было нельзя. Ведь отец сидел, и продолжал молча работать над новым медным изделием. Мать хотела объяснений. Любой бы человек, и любая женщина потребовали бы объяснений: чем она заслуживает такого отношения? Все что накопилось за годы, вырвалось потоком из ее рта в один миг. Разочарование. Она выбежала из дома, и бежала в ночной темноте до самой конечной. Ее нашли на утро следующего дня, неподалеку. Видимо напоролась на что-то.
– Стой, и твой отец не пошел ее искать? Что значит напоролась?
Почувствовал я как все так же трудно произносить те же слова.
– Она умерла. Но знаешь, что отец сделал, когда к нам пришли соседи? То же, что и после погребения. Он встал и просто пошел работать дальше. Тогда он забыл, что у него есть ребенок. А я жду, когда смогу забыть о том, что у меня есть отец.
Она смотрела внимательно своими большими глазами. Резко на меня накатило чувство стыда за сказанные вслух слова, что могли напугать ее моим злопамятством и крепкой детской обидной, что так сильно отобразилась на мне.
– Я бы поступила так же.
– Что? – подумал я, что мне послышалось.
– А что ты хотел услышать? Что ты должен его простить? Ни за что. Он даже не поддержал тебя, Джеймс; не считая того факта, что это произошло из-за него. Сколько тебе было, когда ты потерял мать? – с твердостью в голосе спрашивает она, не боясь говорить на эту тему.
– Примерно одиннадцать.
Над нами повисла грустная пауза.
– Ты же знаешь, что мне жаль? – спрашивает Грейс, хотя в этом я и не сомневался.
– Я знаю, и все хорошо. Это было давно.
– Когда люди говорят, что им жаль. Не всегда это правда, ты ведь знаешь об этом? – аккуратно, медля говорит она.
Я, соглашаясь, киваю головой.
– Так вот, можешь верить мне.
После моих глупых поверхностных вопросов, смеясь и отвечая мне, мы пережили неловкость с моим рассказом о детстве. Но с каждым «нелепым» вопросом, мы пошагово изучали душу друг друга.
– И так. Расскажи мне, что любишь ты? – предложил я.
– Еще один, наиглупейший вопрос. И что я, по-твоему, должна ответить! – недовольно возразила девушка.
– Давай! И это совершенно неглупый вопрос, – стал убеждать ее я.
– Я… я люблю лошадей, поэтому нашу встречу можно считать не такой бессмысленной.
– Ты считала нашу встречу бессмысленной?! Тогда тебе легче украсть коня с моей конюшни, чем назначать для этого встречи! Ты однозначно разбила мне сердце! – на эти слова у нее будто виновато опустился взгляд, но изогнутая улыбка говорила об обратном.
– Вспоминай дальше, – попросил я, остановив взор на маленькой, но выразительной родинке на ее шее, оголенной от светлых волос.
– Но я же уже ответила!
Она снова толкает меня, но я ничуть не отшатываюсь.
– Хорошо. Я люблю…
Я смотрю, как она сосредотачивается на этом вопросе. Безумно нравится улавливать как она задумывается.
– Я люблю моросящий дождь, хотя у многих он вызывает неприязнь. Люблю сестру, что так же сильно любила меня в детстве. И люблю ее волосы. Люблю бабушку с ее чаем и рассказами о безбашенной молодости, о тех рамках через которые она смогла пройти сквозь время, и о тех нарушениях, что до сих пор делают ее счастливой. Люблю отца и его доброту к самым плохим, неблагодарным, но близким людям. Я люблю тех же лошадей, которые смотрят в глаза хозяина и сразу же остаются другом до конца своей жизни. Люблю, когда люди умеют терпко любить, но не показывают слабость. За ужином с противными мне людьми я любила лишь живую музыку. Люблю так же многочисленные взгляды разных людей, что присущи только им. И когда человек запоминал мои слова на столько, что, пройдя долгое время напоминал мне их, когда я сама не помнила эту проскользнувшую повседневную мелочь. Еще я люблю…
«Я люблю тебя, Грейс, и все то, что так страстно любишь ты» – мгновенно проскользнуло в моей голове, когда я успел некрасиво прервать ее своими губами. Не думаю, что она сочла это за грубость, ведь она тут же ответила согласием. Чутким, но огненным согласием.
В этот момент, для меня прошла самая настоящая проверка: это девушка или уже подстреленная лань? Такой вопрос возникал у меня с каждой дамой, но тут он отпал сам. Это меня взбудоражило.
Я ни чувствовал ничего кроме этой нежности между нами и ее свисающих волос, что щекотали мою щеку. Мысли плелись от столь желанного мной момента, который растянул бы я на целую вечность, чтобы дождаться, когда мне это надоест; и я вернусь на круги своя. Однако сейчас мне показалось это очень далеким, и только нехватка воздуха могла меня оторвать от нее.
– Я тоже люблю читать, – жадно вдохнув воздух, сказала Грейс, проведя кистью руки по моей отросшей щетине.
Глава 9
Поднялась тревога. Такая, какую еще не переживали наши деревни; информация распространилась моментально. К счастью обыски не проходили в таких захолустьях как наши, но все наши жители были не менее взволнованны, чем те, что в городе. Порой мне даже казалось, что больше. Городские люди, по рассказам Грейс мало, когда воспринимают чужие беды всерьез.
Грейс… я не видел ее больше пяти дней, встречи с ней прекратились сразу после нашего поцелуя, который, казалось бы, должен был быть многообещающим. Временами меня снова окутывал гнев на не уходящую тягу к ней.
Украденные деньги я доверил Гейбу и перестал о них вспоминать. Как странно, что я не почувствовал того удовлетворения, что должно было последовать за той значимой ночи, после которой мои сны были о лежащем, кровавом теле того парня, что возможно никогда не вернулся домой.
Эти сновидения менялись на сновидения с Грейс, что спала со мной в одной постели. Почему-то такой холодной, но родной постели, что делили мы который год. Она бы была такой же, как и сейчас, прелестной и неукротимой, но мягче… Глаза бы твердили о признаниях, а руки о тех клятвах, что произнесем мы в жаркие дни, однажды. Однако… Грейс пропала, и оставшись в одиночестве, я коротал дни выпивкой. Оно заглушило пустоту в эти вечера.
К вечеру, в дверь дома постучали. И я увидел ее. Увидел те большие глаза, чью голубую радужку окутала краснота и застилала влага. Сама она была бледна и блекла. Прошептав, известие о смерти своего отца, она зашла ко мне в дом, откуда не выходила пару дней.
Глава 10
Времени прошло достаточно, чтобы научиться держать в себе самую истинную и неподвластную скорбь. Этот период всегда мрачен и вызывает сильнейшее отвращение в нашей жизни. Любой человек бы согласился с тем, что «скорбь» самое безвыходное и угнетающее чувство, что может подавить лишь время.
Когда я потерял мать, время шло протяжно, будто бы медленным течением реки, неся меня к обрыву, жизнь делала новый круг, и снова, и снова, не торопясь, приближала меня к концу.
Осознание того, что Грейс проходит сейчас то же самое, сильно огорчало меня и приносило столько же боли, сколько на первый взгляд и ей. Мои чувства к ней уже не было смысла прятать. С каждым днем я все больше убеждался, что как раз-таки эти чувства и были ее утешением в той непроглядной тьме, что окутывала каждого человека с утратой близкого. Счастье, что я испытывал при осознании нужности (хоть и не в таких благополучных обстоятельствах) было пределом мечтаний, что посещали меня каждый вечер, как случилась наша вторая встреча.
За то время, что она была со мной, Грейс плакала всего дважды: когда стояла на пороге дома, и когда нашла под моей кроватью бутыль виски, что опустошила уже к тому времени, как я пришел после заката. Меня это ничуть не смутило. Мое превосходное мнение и очарование ею, способствовало такой высшей способности, как закрывать глаза на все, что могло смутить другого, и просто принять это данным.
Но после этого, нам все же пришлось поговорить на одну тему, после которой спиртного в доме больше не было.
Ее гордыня мешала мне позаботиться о ней. Но лишь тем вечером, тем единственным, уже холодающим вечером, я переступил через все возможное в своей жизни. Поливая из ковша ее продрогшие, исхудавшие плечи, я смотрел на ее темнеющие волосы от струйки воды, и приговаривал что-то, что мог бы сказать только человек, чувствующий любовь… такую необоснованную временем, разрушительную, но и окрыляющую до безумия во всех ее проявлениях.
Она пыталась сказать мне что-то, но из этого выходил лишь пьяный еле слышный шепот. А потом и вовсе я пытался сделать все, чтобы она не засыпала, когда я окутывал ее полотенцем. Больше мы об этом не разговаривали.
Прошла неделя. Мы проводили вечера и ночи вместе, наслаждаясь той близостью, что давала нам намного больше, чем могли мы получить, будь бы мы порознь, иль вовсе не встречались. Без лишних деликатностей мы приняли решение, что пока что она будет жить у нас с отцом. Решение это далось ей с трудом, но через какое-то незначительное время она все же согласилась.
Спустя первые два дня она спокойно уже выходила из моей комнаты, а позже, вовсе нашла увлекательным беседовать с моим отцом. Прекрасно зная ситуацию, она никогда не ставила меня в положение, которое возмущало бы меня хоть немного.
Отец мой был вовсе не против появления женского лица в доме, иногда мне даже казалось, что он хочет, чтобы она осталась с нами навсегда. Он был любезен с Грейс, разговорчив, и я бы сказал, что за эти дни он, даже полюбил ее, нежели одобрил. Его забавляло, когда она спорила со мной на бытовую мелочь; в его глазах появлялся огонек, когда Грейс проявляла остроумность и веселый нрав, даже когда сама еле держалась на ногах.
За время моего отсутствия дома, она перечитала всю домашнюю библиотеку и пересказала краткое описание старику за медной работой. Я не считал даже нужным разговаривать с этим человеком, но слова «против» никогда бы не произнес. Ведь мне было даже не описать какую благодарность я испытывал, когда ощущал ее присутствие рядом, хотя ей, может быть, и казалось это мелочью.
Время шло, а я все набирался смелости спросить: «Что все же случилось?» Мы обсуждали наше детство, боясь подойти к будущему. Обсуждали темы, что заставляли ее на секунды улыбаться, но мимолетная радость быстро сливалась с тишиной и напоминала ей о потере. Пройдя четыре дня, она сама начала столь щепетильную тему.
Отца ее нашли повешенным в своем кабинете, без записки и без малейшего объяснения. Следствие объявило, что произошедшее было основано на слабой выдержке трудностей, что плотно связаны с работой. Грейс утверждала твердо… уверенно и несомненно, что отец не был жадным до денег, и не жил своей работой настолько, чтобы совершать импульсивные, необратимые поступки. Мать ее не верит в убеждения, что все может быть иначе.
Я промолчал, но в голове моей мелькнула мысль, как же может мать так холодно относиться к страданиям и словам своего дитя? Она лишь пустила слезу перед следователями и сразу же занялась бумагами о доходах. Остаток дня она твердила про его ужаснейшие качества, особо выделяя эгоизм и бездушие, приговаривая: «Вот, появились трудности с деньгами, и сразу на тот свет. Что за мужчина оставит свою женщину, в его долгах и финансовых проблемах?!»
Грейс же, зная, своего отца, твердила только то, что в петлю он бы не полез. А вот, у влиятельных людей, чужие денежные трудности, вызывали разные выгоды. Для конкурентов в деле ее отца было место радости, как обычно, это бывает. Но в любом бизнесе, за одной шишкой стоят более крупные, кому такой расклад событий совсем не по рукам.
Людям опасным, как описала Грейс. И запуганным шепотом, будто бы нас подслушивают, рассказала, что накануне произошедшего, видела людей, с которыми якобы связывался отец. И о которых она так подозрительно отзывалась. По ее предположению для них могли появиться проблемы с очень уж отсроченной невыплатой долга, связанным с критичным денежным положением ее отца.
Но это всего лишь были предположения, выдуманные истощенной от жизни Грейс, что не могла смириться с суицидом отца. Мог ли, по словам Грейс, добрый человек, связаться с настолько серьезными людьми, что провинность ему стоила бы жизни…? Мог бы, но есть ли смысл копаться в том, что не принесет никакого другого исхода? Я забываю об этом, целуя ее соленые мокрые губы.
Этой ночью она плакала третий раз.
Глава 11
Укоризненные взгляды отца, твердили о беспокойстве, и о том позоре, что я мог навлечь на Грейс и ее мать, не сделав предложение девушке, что живет у нас в доме больше недели.
Однажды вечером, взяв ее за руку и предупредив о серьезном разговоре я стал рассказывать о тех переживаниях отца, что вскоре стали преследовать и меня. О тех, неблагочестивых слухах, что могли пойти, и дойти до ее родственников. Я удивился ее равнодушию и холоду в отношении этой ситуации. Грейс объяснила это тем, что если она такового захочет, то больше никогда не увидится с матерью, а тем более с родственниками. И никакие слухи не причинят ей больше неудобств, угнетения, и презрения, что доставляет ей мать в ее обычном настроении каждый Божий день.
Она уверяла меня, что повода для беспокойств нет, и вскоре она съедет к своей бабушке, где была все время до последней поездки в город. Я сказал, что такого от нее не требуется, и искренне рассказал о том чувстве, что посещает меня каждый раз, когда я возвращаюсь домой.
Захожу в комнату, что пропиталась запахом ее дорогих духов и чистоты, который так редко можно ощутить в моей жизни. И как привычны стали ее прикосновения. На что она посмеялась и сказала, что ее прикосновения не так уж и непривычны для такого типа мужчин, как мой. Я пустился в смущение из-за столь точной заметки и переменил тему. Уж что, точно не стоит обсуждать с дамами, так это других дам.
В первые в мою голову пришло объяснение, чем же девушка из города смогла меня так глубоко задеть, и чем смогла переплюнуть девушек с моего края, кроме безупречной внешности и дорогого одеяния. Я уже примечал, что Грейс имела качества девушки настолько гордой, что ни одно неподобающее слово или шутка не проскользнет мимо нее и не останется без острого ответа. Я замечал за ней высокомерие, однако совершенно точно оно никогда не касалось материальных благ и положения в обществе, оно было похоже на мое, что проявлялось с самого детства и до сего часа.
Мое высокомерие крылось в том, чтобы не позволять себе чувствовать любовь к ней, а ее в том, чтобы эту любовь не принимать. Я чувствовал от нее непреодолимую скрытность, и не понятие того, что таит она в своем мире.
С перового дня я узнавал ее лишь понемногу, не спеша… сейчас мне кажется, что именно «недосказанность» и свела нас. Не в одно целое, нет. Во что-то большее, я бы назвал это чувство к ней чем-то возвышенным, но «возвышенное» все же не означает «постоянное». Грейс не знала, что за поступки я совершал, и что за ними следовало. А я не знал кто такая Грейс на самом деле, и что она тут делает, как бы грубо это не звучало.
Я знаю, что она любит читать и одновременно критиковать Шекспира. Я знаю, что она придирчива к музыке и игре на пианино. Она безупречно играет на кларнете, любит картофель и разбирается в садоводстве, но значит ли это, что я знаю ее? Почему из всех прекрасных людей в этом мире она выбрала меня… такого эгоистичного в своей манере, такого нищего, в нравственном плане, человека, что в своей жизни лишь грабил людей и терял время зря.
Возможно ее мнение складывалось обо мне намного лучше, и поэтому мне свезло с тем, чтоб хотя бы заговаривать с ней. Раньше я был самодоволен и напыщен. Совсем недавно я был самолюбив, и гордыня моя, о которой я так часто вспоминаю в последнее время, переходила через рамки дозволенного… а потом я вспомнил кто я.
И впервые мне стало стыдно, хоть до этого момента мне было чуждо это чувства, не считая детства. Я был на столько не достоин ее, на сколько можно только это было выразить всеми эвфемизмами слов «не благородность», «бесчестие» и «безнравственность».
Поэтому я дал себе крепкое и неоспоримое обещание – прекратить недобропорядочные разбои, и быть примерным человеком, и после переезда заграницу может я и попытаю счастье с ней. Придумаю сказку о том, где достал деньги, да и увезу ее куда-нибудь подальше от всех злосчастных ей и мне людей.
Этот вечер начинался как обычно. Включенный свет, видный через окна кухни. Значимо остывший воздух на улице, и предвкушение ужина. Я почувствовал немалое изменение моего отношения к отцу. Я смягчился и больше не испытывал припадков агрессии. Перестал быть резок и вовсе перешел с ним на спокойные диалоги. Когда меня что-то вновь выводило из себя, я сдерживался и оставался довольным своим решением и поступком.
Я зашел в дом, и снимая верхнюю одежду, начал высматривать Грейс.
– Кого-то ищешь? – прозвучал ее шутливый голос сзади.
– Разумеется, с нами живет еще одна голубоглазая девушка, – поворачиваясь, говорю я, касаясь холодными руками ее шеи. – Вы, что, еще не знакомы?!
– В таком случае у меня есть один молодой человек, который не прочь вызвать тебя на дуэль, – обволакивает она мои ладони, согревая их от начавшихся осенних похолоданий.
– Дуэли? Не слишком ли дивно?
– Что-то вечно, мистер Джеймс, – нежно провела она по моей щеке теплой ладонью, и сразу отстранилась, когда послышались отдаленные шаги моего отца.
– Мистер Уоллер, пришел Джеймс! – крикнула Грейс.
Он показался, и мы хмуро кивнули друг другу в знак «Доброго вечера».
Прошел ужин. Грейс в это время расхваливала все тоже содержание нашей скромной, домашней библиотеки и делилась впечатлением от прочитанного. За все время, что она была тут безвылазно, она все же оправилась, и стало казаться, что она стала даже энергичнее и задорнее. Она была полна сил, но все же на улицу выходить твердо отказывалась, что выдавало ее неготовность обыденно жить дальше.
Я рассказывал забавные истории, что произошли за последние дни у нас с Гейбом, в конюшнях и загонах остальных животных. Помимо этих веселых происшествий и смеха за столом, у нас с Гейбом все так же хранилась тайна. Наши отношения за всю нашу дружбу стали мрачнеть. Он выдавал претензии о том, почему я избегаю его, и почему мы не видимся в нерабочее время? Почему я так мало спрашиваю о наших общих делах и неужели я испугался?
Разговоры о мелких ограблениях были полностью закрыты, по причине бурной суматохи в городе, чтобы никаким образом не привлечь внимание на ближайшую провинцию, которую казалось должны были уже давно обыскать. И я был безмерно рад, что мне не приходилось врать другу еще сильнее, хотя ложь моя была настолько велика, что значение это уже не имело.
Когда мы с Грейс собирались уже засыпать, за окном разразился шум, от топота, смеха и пения. Ночь костра опять в разгаре. Местные вечера у молодых проходили так, и большинство направлялись сейчас туда.
– Черти! Да, когда же вы уже поразбежитесь! – прокричала вышедшая соседка.
– Что это? – шепотом спросила Грейс.
– Вроде местной вечеринки раз в месяц, – объясняю я.
– Ты был там?
– О, одно время я был там самым постоянным гостем, но со временем все это крайне надоело.
– Понимаю. Мне тоже надоедало многое, я была вечно привязана к приемам, но на таких вечерах я никогда не была. Как там?
– Весело, шумно… там забываешься, не думаешь ни о чем другом кроме как о настоящем моменте. Знакомишься с людьми, если вдруг еще не знаком со всеми в деревне, да и все… – рассказываю ей я воспоминания о прошлых ощущениях, что были точно такими же как я описал, но до нашей встречи.
В прошлом месяце такой вечер закончился тем, что весь следующий день я пропустил рабочий день, лежа в койке, отходя от последствий дурманного состояния, жалея, что потерял рассудок, ну а дальше все пошло по наклонной.
– Я хочу туда… – пробубнила она.
– Ты хочешь?
– Нет… в смысле да, но не сейчас. Я не думаю, что хочу выходить.
– Ты уже две недели никуда не выходила, надо развеяться. Я буду везде рядом. Если захочешь, то даже познакомлю с кем-нибудь, – предложил я.
– На улице холодно… – начала она.
– Оденешь что-то из моего, я покопаюсь. Можешь не торопиться, все равно там разбегутся все только к утру.
Она встала и отвернувшись, медленно натянула на себя постиранное платье, в котором тогда пришла ко мне. Дома она ходила в моих рубашках, и отец мой частенько делал ей комплимент по поводу того, что ей и мужская одежда к лицу. Она от души благодарила его и утверждала, что так же и брюки на женщинах самое практичное, что может только случиться с человечеством. И что никакие штаны не смогут отобрать женственность у леди, у которой она уже изначально была.
Отец мой спал крепким сном, когда мы совершенно тихо вышли из дома и направились на шум. Грейс оглядывалась и бывало, что шарахалась громких звуков, когда они были слишком близко. Я спросил ее на ухо, как ей спится у нас? На что она ответила, что места спокойнее для сна, до этой ночи, она еще не видела.
Глава 12
«И пусть этот вечер будет нескончаем. И пусть тоска покинет наши души, и пусть оставит нас двоих!».
Звуки знакомых для меня мелодий, оживляют во мне еще более раннее юношество, что со временем я утратил. Звуки смеха раскачивали во мне воспоминания о старых знакомых и случайных влюбленностях, что разгорались вечером и потухали на утро. Тот период был ярким, память о нем сохранилась в моем сердце.
Смотря на всех этих людей, имен которых я уже и не припоминаю, я вспомнил, как мы с Гейбом и Оливией сидели на бревнах и встречали рассвет, после одного из вечеров у костра. Половина людей разбежались по домам, а половина заснула прямо на холодной земле, не в силах дойти до кровати после бурной ночи.
Мы смеялись по глупостям и строили теории как сложится наша судьба. Кажется, это было года два назад… у Оливии были перемены, она проходила через период, когда страх превращался в смелость, а запрет – в упование. Мы с Гейбом были напуганы ее резкому поведению и тем непослушаниям, которые были значительней, чем хулиганство в детстве.
До этого момента, время мы проводили хоть и весело, но доля обиды и неполноценности сподвигли ее сделать шаг к дерзости, которую ни за что не одобрили бы ее родители. Со второго раза, когда мы с Гейбом осмелились взять ее на ночные прогулки. Обсудив это с ним, мы осознали, что ближе Оливии, помимо нас двоих, у нас никого нет. И что пора бы посвятить ее в свою полную жизнь.
И снова, то обещание, что даю я каждый раз, когда забираю ее из дома! «Все будет хорошо, тетя Энн. Я прослежу, чтобы она не делала никаких глупостей. Верну я ее вам в целости и сохранности, и тем более уж с чистой совестью» – вот, какой я лжец. Не стоит забывать, что как бы люди не уважали драгоценных родителей своих друзей, но с их детьми нас связывает большая обязанность, которая гласит: «Лучше взять на себя грех и груз, нежели выдать своего друга».
И тогда-то мы пообещали, два веселых друга и одна малолетняя подруга, что жизнь не сможет так легко и глупо разлучить нас. О, как же мне забавно и одновременно грустно от того, как мимолетны наши речи; как я слаб и изменчив в своих обещаниях! Ну разве быть таким, не значит быть предателем общей клятвы, данной по утру?
В лучах костра я услышал чересчур знакомый смех. Оливия опять веселилась. Держа аккуратно наполненную рюмку, танцевала с одной из старших девиц. Волосы ее разлетались в разные стороны, что лица почти не было видно. Грейс огляделась и не заметила моей заинтересованности.
– Ты будешь пить? – спросила она немного с волнением.
– Нет, не буду.
– Ладно, – со скрытым облегчением ответила она и прошла чуть дальше, вглубь толпы, больше не нуждаясь в моем близком присутствии.
Кто-то начал с одной песни, все дружно подхватили и начался вой. Такой громкий, фальшивый, но душевный. Ребята не стеснялись прикасаться друг к другу; кто-то отводил девушек в сторонку и признавался в чувствах; кто-то просто радовался моменту отдыха; а кто-то, совершенно одинокий, чувствовал себя частью чего-то единого.
На другом конце костра я увидел Грейс со спины и решил подойти. Но не прошло и пяти минут как я понял, что делать здесь мне абсолютно нечего. Переступая через бревна, пробираясь через людей, думаешь: «Как бы никого не задеть?»
– Джеймс? – позвала меня кто-то из девушек.
Я обернулся и увидел сидящую, не примечательную девчонку на высоком пеньке. Я замялся и ждал от нее дальнейших слов, хотя припомнить ее я совсем не мог. Она медленно встала и со всей женской силой дала мне ожесточенную пощечину, к которой ни я, ни рядом сидящие люди, (возможно ее друзья) готовы не были. По щеке раздалось жжение, но больше этого я хотел объяснений.
– Кто ты вообще такая, чтобы трогать меня?!
– Я…
Ярость пропала из ее глаз, остался всего лишь страх, что был точь-в-точь похож на страх кролика, попавшего в ловушку.
– Я спрашиваю тебя, кто ты такая? – уже более спокойно спросил я ее, сверля взглядом.
– Розалина… я Роза, которую ты так любил, полгода тому назад.
Я обернулся посмотреть, не делась ли куда Грейс. Она была там же и с кем-то увлеченно разговаривала.
– И что ты хочешь от меня, милая Роза? Я даже не припоминаю тебя.
– Такого не может просто быть! Мы так любили друг друга, Джеймс… Перестань играться, я все приму, все оправдания. Куда же ты пропал на все это время? Я прощу тебе это, но только объяснись! – она нежно взяла меня за плечи. – О, Джеймс, я даже написала стих о нашей горестной разлуке! «Любовь полна отчаянья, в момент ее распада, но наша, верю я…»
– Не взаимная, болезненная влюбленность так вдохновляет, не правда ли? – ответил я со всей возвышенностью, и посмеявшись над ее мадригалом, ушел, похлопав по плечу.
Я не успел увидеть, как ее глаза наполнялись слезами унижения, а губы поджимались в скорченной гримасе лица. Я почувствовал некое недомогание в груди, будто все ее желание отомстить влилось мне в проявление чувства вины, которое я быстро мог убрать с помощью спиртного. Но договоренность с Грейс, справляться с проблемами своими силами, встала мне высокой, каменной стеной, разрушать которую я не был намерен.
Подойдя ближе, я понял, что с Грейс ведет беседу с Гейбом. Я напрягся и нервно сжал кулак. Чувство тревоги отпустило меня, как только я радостно вспомнил, что он не знает о том, кто она такая и какое отношение имеет ко мне. А значит не сможет сболтнуть ничего лишнего.
«Ну где же твое доверие, мой старый друг?» – вспомнил я про давнее обещание.
Сейчас мне придется представиться.
– Добрый вечер, ребята! – весело подошел я.
– Дружище, ну наконец-то! – воскликнул Гейб, он был действительно рад моему приходу.
– Вы уже познакомились с Грейс? – спросил я будто невзначай.
– О чем ты, вы тоже знакомы? – удивленно спросил Гейб.
– О, Боже, ты же Гейб! Как я сразу не узнала? Джеймс мне рассказывал много историй про вашу повседневную жизнь. Надеюсь, мы сможем пообщаться ближе после этого вечера.
– Да, конечно, но, а вы…
– Грейс, моя подруга, – отрезал я, украдкой посмотрев на нее, и поняв, что это было одновременно и правильным, и глупым моим решением представить ее так.
На лице ее была неподвижная улыбка, а взгляд, ни разу не направился на меня.
– Ладно, хорошо, – ответил он странно. – Думаю, тебя стоит познакомить с остальными ребятами, – и кивнул в сторону резвящейся компании, немного отделившейся от остальных.
Я хотел что-либо возразить, наподобие того, что она только-только вышла из дома, или что нам пора домой. Но она настолько быстро согласилась, что, уходя, даже не посмотрела назад.
Первые десять минут, я сидел и смотрел на все, что меня окружает. Запрокинув голову. Пялясь на ночное небо, я почти заснул, пока кто-то опять не нарушил мое спокойствие.
– Ублюдок!
«Да что же такое опять?!» – подумал я, резко открыв глаза. В этот раз передо мной была Оливия. Еле стоящая, наглая Оливия.
– Как ты можешь говорить такое людям? Просто брать и говорить правду, не смягчая ее ничем. Еще и подавая ее в самой ожесточенной манере? Как ты ужасен, я замечаю только сейчас!
– Ты видно всего лишь пьяна.
– Нет, я видно всего лишь разочарована!
– Поверь, не так все плохо, как есть на самом-то деле. Порой определенность намерений другого человека, дает нам значимо больше, чем призрачная надежда.
– Ты мерзок!
– Я просто прям и не морочу голову.
– Не морочишь голову, когда переломишь поперек чужие чувства!
– Не моя вина, что твоя легкомысленная, приезжая подружка, спустя столько месяцев, до сих пор вспоминает какие-то совместные пару недель! Возможно я и сломал ее чувства, но ее чувство достоинства было переломлено задолго до меня.
– А может я и не про нее, – ответила она.
– Тогда мне стоит извиниться.
– Но эти извинения я принять не смогу, слишком уж задевает меня твой взгляд на ту богатенькую девку, которую я видела в окне вашего дома! Слишком тесно, Джеймс. Слишком тесно для всех нас. Я вижу даже то, что не хочу видеть. Слышу от людей то, что даже не хочу слышать. Чувствую то, что даже не имеет смысла!