Цветок для Прозерпины

– Я сейчас приду, можешь пока переодеться.

– Где отец?

– Сказал, останется в мастерской.

Повесив одежду на напольную вешалку и обернувшись, она замечает, что вновь одна. С запозданием Сабина понимает, что ее что-то насторожило в их с Тимуром коротком разговоре, но что именно?

Направление звука. Звучало как-то непривычно для ее слуха, но она так и не смогла определить, в чем дело.

Буря медленно начинала стихать.

***

Тимур, привычно откинувшись спиной на подушки, мягко дотрагивается до ее разбитой губы, и это касание похоже на скольжение случайно упавшее на лицо капли воды, плавное, но стремительное. Сабина сидит рядом, и ее бедро ощущает тепло чужого тела.

– Кто это сделал? – спрашивает юноша, и голос его звучит особенно низко, скрадываясь к концу фразы как лист бумаги, который поднесли слишком близко к открытому огню.

Девушка отстраняется и принимается за привычные движения. Некоторое время она молчит, но Тимур продолжает требовательно смотреть на нее, в ожидании ответа, и не выдержав его пристального внимания, Сабина нехотя признается:

– Этот человек недавно потерял свою невесту, к тому же ожидавшую их ребенка. Каждый проживает горе по-своему. Он вот злится и ищет виноватых.

Сейчас, по прошествии некоторого времени, злость на Андрея в ней действительно утихла. Пусть Сабина не могла прожить с ним его боль, она понимала, что невозможность найти и наказать убийцу может быть для него самым главным якорем, не дающим отпустить отчаянные чувства.

– При чем здесь ты? – Тимур хмурится, и две вытянутые к вискам брови сходятся на мгновение у переносицы, но во взгляде его нет того напряжения, которого можно было бы ожидать от человека, испытывающего искреннее недоумение. Девушка думает о том, что ее подопечный знает больше, чем показывает.

– Я была той, кто нашла его подругу, – объясняет она, продолжая разминать ноги юноши. – И единственной свидетельницей.

Юноша запрокидывает голову к потолку и пару секунд что-то обдумывает. Наконец он спрашивает:

– А ты?

– Что я?

Рот Тимура кривится в нетерпении, он приподнимает шею, чтобы посмотреть на нее.

– Ты сказала, каждый проживает горе по-своему. Ты горевала, когда ее убили? Эту девушку?

Вопрос ставит Сабину в тупик. Горевала ли она? Перед внутренним взором как наяву встает бледная Любовь Григорьевна, хмурый взгляд Давида Тиграновича, опухшие от слез глаза Ангелины. Помертвевшее лицо Андрея. За чередой всех событий она даже не задумывалась над тем, что испытала в связи со смертью человека, которого знала, с кем вместе даже часто обедала. Ее мысли были поглощены напряжением из-за внимания к ней убийцы, а после – переменами в ее жизни, состоянием матери.

Вспоминается сон в автобусе и долго не отпускавший тремор. Было ли ей действительно жаль, или это просто мимолетный укол тоски, который случается у случайных прохожих, стоит им узнать о чужом несчастье?

Наконец она произносит:

– Я никогда не желала ей смерти, – и это единственные слова, в которые Сабина может облечь сейчас свои чувства так, чтобы это не было ни лишенной искренности формальностью, ни глубоко личным признанием того, значения чего и сама не осознавала.

– Но испытала ли ты сожаление, когда ее убили? – настаивает юноша, и девушка не понимает, что именно он хочет услышать.

– Почему ты спрашиваешь?

– Хочу лучше тебя узнать, – он пожимает плечами, но в глазах его какой-то особый блеск.

Подумав, Сабина отвечает:

– Мы не были особо близки, но часто пересекались по работе. Мне бы хотелось, чтобы она сейчас была живой.

В образовавшейся тишине Тимур продолжает ее рассматривать. Его внимание оседает на ее коже, впитывается в волосы, одежду – во все, чего касается темный взгляд. Следующий вопрос юноши заставляет девушку замереть и выпрямиться:

– Ты ведь ездила сегодня к матери?

– Откуда ты знаешь? – Сабина поднимает на него глаза, чувствуя сцепившую рот скованность. Она не упоминала при нем, куда собирается.

– Секрет, – Тимур насмешливо улыбается, наблюдая за ее открытым недоверием.

– Ладно, – девушка решает обязательно выяснить этот вопрос позднее. – Раз знаешь, зачем спрашиваешь?

– Мне интересно, каково это, – зрачки юноши, кажется, полностью заполняют радужку, и Сабина видит себя в этих черных провалах, как будто она смотрит на собственное отражение в окне, ведущем на ночную улицу, безлюдную и непроглядную.

– Каково что?

– Жить со знанием, что член твоей семьи убил кого-то?

Девушка моргает, и незримая связь, протянувшаяся между их взглядами, лопается как перегретое стекло.

– Мне не нравится этот разговор, – беспокойство и подавленность нарастают внутри нее.

Но Тимур игнорирует ее слова, продолжая давить:

– Перестаешь ли ты быть к нему привязан, пытаешься ли что-то сделать, чтобы он понес наказание? Как это было у тебя?

Она встает с кровати и делает шаг к окну – на этот раз реальному. Напоминанием о прошедшей грозе осталось только серое скученное небо вдали и дышащая влагой земля, усеянная ледяной крошкой. Справа в ее ногу больно упирается угол письменного стола, и эта боль странным образом успокаивает.

Ей редко задавали такие вопросы, даже в прошлом. Обычно это было что-то о том, как все случилось, или были ли какие-то знаки того, что ее мать способна на убийство. Смерть влечет людей, их манят истории о громких убийствах, о наказании, которое убийцы понесли или избежали, но их редко интересуют те, кто после убийства остался жить, будь то семья погибшего или семья убийцы, если только они сами не шли по стопам своего близкого. Так было и с Сабиной.

В любой другой день она не стала бы отвечать парню, пусть привязанность между ними, такая ранняя и зыбкая поначалу, успела окрепнуть и стать чем-то неотъемлемым от нее. Но сегодня она пережила столько малопонятных, изнуряющих чувств, которые несли ее в своем водовороте как утлое суденышко в шквальной лавине, и не было видно края ясного неба или клочка суши, где можно было бы найти укрытие. Краткая встреча с матерью, невыносимая и приносящая пронзительное осознание реальности ее болезни. Недоверие и неуверенность, вызванные недомолвками Чиркена. Чужое горе и ярость, заставившие ее на мгновение вновь вернуться в ужасное время собственной беспомощности и страха.

– Тогда… – слова все же срываются с ее губ, и кажется, что это говорит не она сама, а кто-то другой внутри нее, всегда отделенный непробиваемой стеной от сознания. – Это я была той, кто вызвала полицию. И я же была главным свидетелем обвинения против моей матери. Тогда… я ее ненавидела. Вот каково это было.

Ее руку, безвольно обвисшую вдоль тела, цепляют теплые пальцы, обвивают вокруг запястья. Девушка ощущает биение своего пульса, отбивающего быстрый ритм о кожу юноши. Она знает – он тоже чувствует это.

– Мне знакомо это чувство.

Сабина догадывается, что парень говорит о своей матери. Она накрывает их сцепленные ладони свободной рукой, как если бы хотела отстранить, но так и застывает. Ее большой палец остается на лучевой артерии Тимура, и теперь они слушают ток крови друг друга. Время пропадает, и только тени за окном становятся все плотнее.

– Расскажи историю, – привычно просит ее подопечный, разрывая молчание.

– У меня сегодня нет новой, – признается Сабина. – Я могу почитать что-то из книг. Что бы тебе хотелось?

– Не хочу из книг, хочу твою, – упрямится Тимур, глядя на нее из-под густых ресниц и чуть надавливая на бьющуюся жилку ее пульса.

Сабина усаживается на краешек его постели.

– Чем они тебе так нравятся?

Юноша ослабляет хват на ее запястье и скользит кончиками пальцев вдоль ее предплечья, вызывая волну острых ощущений по загоревшейся мурашками коже. Ей не хочется прерывать это прикосновение.

– В этих сказках ты вся как на ладони, – вполголоса отвечает он, завораживая ее шелковыми нотками и каким-то особенным грудным тоном. – Говоришь то, о чем в другое время молчишь. Давай ту, самую первую. Про сердце.

Девушка чувствует себя как усыпляемая монотонной мелодией заклинателя змея. Стоит ли ей вспомнить о незавидной судьбе последней после того, как она позволит беде подойти слишком близко?

– Итак, жил-был однажды мальчик, – начинает за нее Тимур, и Сабина послушно подхватывает:

– «Жил-был однажды мальчик. Был он не обычным ребенком, которых множество в любом городе и селении, какое ни возьми, а самым что ни на есть удивительным. Мальчик родился слепым и совсем ничего не видел. Тогда родители его, добрые отец и мать, попросили кукольника, жившего по соседству, придумать для их сына другие глаза. Кукольник долго думал, пробовал и так, и сяк, но в конце концов смастерил две стеклянных сферы, да только так ему хотелось сделать их самыми гладкими и ровными, что он не заметил, как поселилась в стекле трещина, по одной на каждую сферу. Так у мальчика появились стеклянные глаза, и в первый раз за свою жизнь он посмотрел на мир вокруг себя.

Однако трещина изломала, извратила все, что было доступно его взгляду. Небо для него было словно расколотое молниями полотно шелка, а земля – исчерченная черными змеями-провалами пустошь. Мальчик поглядел на лицо матери и отца, а увидел только искаженные сломанные маски, уродливые и страшные, потому, дождавшись ночи, он убежал от них и отправился бродить по миру. Долго горевали его родители, и год стал для них за десять.

Куда бы ни шел мальчик, везде он встречал не людей и животных, а чудовищ, и бежал от них все дальше и дальше, охваченный ужасом. Даже когда он закрывал свои стеклянные глаза, то не находил покоя, мучимый такими же расколотыми, как и явь, снами. Однажды по пути ему попался торговец на подводе, и из его повозки под ноги мальчику выскользнуло зеркало. Увидел мальчик себя в зеркале, всего с трещинами. Изломы тянулись по его рукам и ногам, словно вспухшие от крови пиявки, расчерчивали его лоб, покрывая его сеточкой борозд, разбивали стеклянный блеск глаз на множество ранящих его и других осколков. Но самая главная трещина пролегала у мальчика в груди, и, когда он посмотрел туда, то увидел собственное сердце. Мальчик испугался и прикрыл сердце руками, но трещина никуда не делась. Так долго мальчик всматривался в нее, что его тело в самом деле заболело, и рана на груди стала настоящей. Сердцу его теперь было холодно и неспокойно, воздух принялся иссушивать его день за днем. Мальчик изнывал от боли, но ничего не мог поделать. Так и жил он год за годом, не зная покоя.

Однажды он повстречал старых уже мужчину и женщину. Они прожили очень долго, и лица их были покрыты таким количеством морщин, что трещины, которые видел мальчик, спрятались между ними и стали вовсе незаметными, а потому не испугали его. Узнав о беде мальчика, оба старика горько заплакали над ним. Слезы их, исполненные кровью, падали прямо в раскрытое, обнаженное от плоти сердце мальчика, и согрели его, напитали влагой. Когда сердце мальчика перестало болеть, старуха, а за ней и старик пали замертво – наполняя жизнью его сердце, они отдали всю свою. Мальчик узнал в старых лицах своих родителей, захотел заплакать, но ничего у него не вышло – его стеклянные глаза плакать не умели».

К концу истории ее подопечный уже спит. На прикроватной тумбе лежат оставленные им записи, сделанные на печатных листах карандашом. Почерк у него округлый и очень четкий, с буквами, смотрящими строго вверх. Сабина часто замечала его, выписывающим что-то с компьютера, и ей было интересно, что так поглощает внимание парня, но на ее расспросы тот лишь криво улыбался и закрывал ноутбук при ее появлении.

Прежде чем уйти, она, не удержавшись, вглядывается в бумаги, не вчитываясь в текст, а больше изучая почерк. Опять что-то царапает ее сознание изнутри как зверь, скребущийся в дверь, просящий впустить его.

Проверив, что Тимур точно спит, она осторожно берет записи. Если бы парень хотел спрятать написанное, он бы не оставил это у нее перед лицом, не так ли? Взгляд ее скользит по аккуратно выписанным строчкам. Она сама не знает, что ищет.

На верхних листах идут записи шахматных партий с заметками. С шахматной нотацией Сабина была знакома весьма поверхностно, поэтому прочитанное ни о чем ей не говорит. А вот на самом нижнем листе ее взгляд цепляется за список из цифр и имена под каждой из них.

«1897-99:

Лаврентьев Игорь, промыш. Н.с. (в лесу)

Нагайкин Христофор, ротм. Н.с. (в лесу)

Марфа (?), кр. Застр. (в лесу)

1913-17:

Галушкина Надежда, кр. Задуш. (в лесу)

Райкина Прасковья, кр. Задуш. (в лесу)

Райкина Татьяна, кр. Задуш. (в лесу)

Залепина Ольга, мещ. Задуш. (в лесу)

38-42:

Сем-во Кучкиных (м, ж, 4 д, мещ). Застр. (в собств.д.)

Сем-во Залепиных (3 ст, ж, д, мещ). Застр. (в собств.д.)

Курпатова Мария, уч, вд. Задуш. (в лесу) – ?

Сем-во Дубко (ст, ж, 2 д, мещ). Застр. (в собств.д.)

67-78:

«Чертова г.». 23 м (предпол. в лесу).

89-98:

…»

Цифры, вероятно, означали года, судя по всему, охватывающие период с конца девятнадцатого по конец двадцатого века. Сокращения, возможно, намекали на род деятельности – промышленник, ротмистр… мещане и крестьяне? Что могут подразумевать остальные буквы, девушка может предположить только условно. Заметки в конце каждой из строк рождают совсем уж мрачные догадки. «Зад.» и «застр.»… Неужели задушена? Тогда второе слово – застрелены? Задушена в лесу, застрелены… в собственном доме? Но что за «Чертова г.»?

И зачем Тимуру эти записи? Историей, насколько она заметила, он мало интересовался, но вот несколько книг по криминалистике у него на полке стояло. Так и не додумашись ни до чего конкретного, Сабина возвращает листы на прежнее место и покидает комнату, тихо прикрыв за собой дверь. Дом погружен в темноту, и каждый его коридор выстлан тишиной. Девушка не слышала возвращения Чиркена, и собак нигде не было видно. Проходя мимо хозяйских комнат, она замечает, что свет под дверьми тоже не горит. Может, мужчина решил остаться на ночь в мастерской, которая была оборудована в охотничьем домике?

Со стороны лестницы раздается скрип. Вздрогнув, девушка делает пару шагов, чтобы увидеть лестничный пролет, но тот остается таким же безмолвным и пустым. Никого.

Ей становится неуютно, и Сабина спешит скрыться в своей спальне. Дом живет своей жизнью – она поняла это еще в первый день приезда. То гудение ветра на секунду оборачивается звуком трубы, то шорох скребущего снаружи кустарника превращается в чьи-то шаги. Это стало одной из немногих вещей, к которым ей было сложно привыкнуть, но она все же сделала это. Тогда откуда это беспокойство?

Чтобы успокоить себя, перед сном девушка проверяет окна и внутренний замок двери – с обеих сторон латунной ручки была встроена защелка, которая срабатывала только из одного положения. Лежа в постели, она вглядывается в тени на потолке, отбрасываемые облетевшими ветвями боярышника, росшего под ее окном. В них ей чудятся причудливые лица-маски то щерящиеся в улыбке, то искаженные в отчаянном крике.

Глава 8

Посреди ночи, так и не сумев заснуть, Сабина спускается в библиотеку. Настенные бра вспыхивают мягким рассеянным светом, разгоняя ночную мглу, но оставляя ютиться по углам сумрак, расцвечивающий комнату в тени. От окна тянется присвист ветра, и этот тихий тоскливый вой холодом проходит по ногам, забирается под одежду, ластится к подернутой мурашками коже.

Девушка плотнее натягивает капюшон худи, надетого прямо поверх пижамы, и проходит к столу. Она рассчитывала отвлечь себя каким-то чтением, но при взгляде на остро наточенные лезвия канцелярских ножей и груду черновой бумаги вдруг тянется за карандашом и чистым листом. В голове как шарики кинетического конструктора толкаются мысли. О матери, о Тимуре, Чиркене и его старшей дочери, о пропавшей девушке, об Александре и почему-то о мальчике из сочиненной сказки. Грифель бездумно водит по бумаге, оставляя легкие штрихи, складывающиеся в слова.

«Увидел мальчик себя в зеркале, всего с трещинами».

Что видела она, когда смотрелась в зеркало? Была ли трещина в ней самой, ее глазах или зеркале? Зеркало можно починить, глаза вылечить, но что сделать с собой?

Рука скользит почти незнакомо, как будто и не ее это рука, а чья-то еще. Костяшки отзываются тупой болью, когда кожа на них натягивается, тревожа оставшиеся после удара ссадины. Сознание качается на волнах накатившей полудремы, то погружаясь вглубь, то выныривая на поверхность.

«Сердцу его теперь было холодно и неспокойно, воздух принялся иссушивать его день за днем».

Ее мать в тюрьме, пусть это и больница. Вот только Сабина тоже несвободна. Все это время она жила, не смея вдохнуть воздух полной грудью. Что изменилось?

«Слезы их, исполненные кровью, падали прямо в раскрытое, обнаженное от плоти сердце мальчика, и согрели его, напитали влагой».

Кто должен согреть ее сердце? Разве не она сама?

Девушка откладывает листок за листком, оставляя небрежные строки, до тех пор, пока не чувствует, что отдала бумаге все, что хотела. Под кожей плавится усталость, но вместе с ней приходит облегчение, как будто она долго плакала и наконец перестала.

Сабина и забыла, как это бывает. Она выпускает карандаш из испачканных онемевших пальцев и, сложив руки на столе, обессилено опускает на них голову. Побыв так какое-то время, отдается волнам убаюкивающей дремоты, отпуская мысли и скользя по краю видений. Мягкие, нежные касания полузабытья обволакивают тело, наполняя его приятной тяжестью. Двигаться совершенно не хотелось, как и открывать глаза. Может, ей остаться прямо здесь?

Девушка почти засыпает, когда отчетливый шум, донесшийся откуда-то из коридора, заставляет ее встрепенуться. Чиркен вернулся?

Она встает из-за стола и выглядывает из комнаты, приоткрыв скрипнувшие створки дверей. Этот скрип наждаком проходится по сонному сознанию, и Сабина ежится. В передней никого нет. Шум повторяется, на этот раз он звучит как удар и доносится со стороны западного флигеля. Девушка замечает, что дверь туда приоткрыта и легко качается на сквозняке. Она стремительно проходит по коридору и останавливается возле двери в комнату Тимура. Прислушивается, донесется ли еще какой-то звук, но дом вновь стоит погруженным в тишину.

Сабина аккуратно стучит костяшками пальцев по двери в спальню своего подопечного.

– Тимур, – тихонько зовет она. – Все в порядке?

Ответ с той стороны не приходит. Девушка какое-то время колеблется, положив ладонь на латунную ручку двери, не решаясь войти. Вдруг до нее доносится настоящий грохот, и идет он явно изнутри. Более не медля, она уже в полный голос предупреждает:

– Я вхожу, – и дергает нагретую ее теплом латунь.

Внутри так же темно, мрак разбавляет только тусклый свет, льющийся от незадернутого шторами оконного проема. Сабина видит распахнутое окно, створки которого под порывом крепкого ветра с очередным оглушающим громыханием бьются о раму, заставляя стекло слабо дребезжать. Она торопится закрыть его, чувствуя, как воздух с силой бьется о лицо, путая распущенные волосы и задувая под капюшон. Убедившись, что запор сработал как нужно, девушка пятится назад и спотыкается об оставленную у кровати коляску, в последнее мгновение успевая опереться на кровать. До нее не сразу доходит, что в постели никого нет.

Тимур!

Она спешит к выключателю, и пару секунд спустя комната озаряется кольнувшим глаза светом. Никого. Ванная отвечает такой же пустотой.

Сабина сглатывает подступающую тревогу, ощущая, как слабость подбирается к кончикам пальцев. Она помнит рассказы Чиркена о том, как его сын уже не раз пытался сбегать из дома, и что последовало за одним из таких побегов.

Ее взгляд притягивается к оставленной коляске. Как бы он смог сбежать, когда даже ходить не может?

Девушка выбегает из комнаты и, проверив весь второй этаж, возвращается на первый. В доме абсолютно пусто. Забыв о том, что Чиркен решил остаться в охотничьем домике, она кидается к нему в спальню, ожидаемо не находя там ни мужчины, ни собак. Сабина наудачу пытается дозвониться, но вызов не проходит.

Она быстро переодевается и когда оказывается снаружи дома, кромешная темнота слепит ее, заползая в глаза и сворачиваясь в расширенных до предела зрачках. В ее голове бьется единственная мысль, что Тимур не может быть далеко. Но как давно его на самом деле нет в комнате? Девушка включает на смартфоне фонарик и методично проходится вокруг дома и пристроек. Может парень быть где-то там? Она пробует дверь на одной из них, но она оказывается запертой, как и остальные. Ветер все больше крепчает, и ей в лицо прилетает облетевший лист, заставляя вздрогнуть от неожиданности – в какой-то момент ей показалось, что на нее летит птица. Становится резко неуютно, возникает ощущение чужого взгляда на ней. Стоя с фонариком, подсвечивающим ее силуэт, Сабина испытывает желание скорее скрыться обратно в дом, только бы не оставаться здесь, рядом с давящей громадой леса и окруженной беспроглядным мраком, из которого на нее, кажется, смотрят тысячи невидимых глаз. Однако сначала ей нужно убедиться, что Тимура действительно нет поблизости. Затем она попробует найти охотничий домик – могло ли быть так, что Чиркен забрал сына, не предупредив ее?

Девушка принимает решение ненадолго вернуться, чтобы захватить с собой что-то в качестве оружия для собственного спокойствия, убеждая себя в том, что ей может повстречаться ночной хищник, и старательно гоня мысли о настоящей причине ее тревоги. Она уже разворачивается, когда очередной порыв ветра доносит до нее отдаленное рычание двигателя или чего-то, очень на него похожего. Все еще чувствуя настороженность, Сабина выключает фонарик и, отойдя за боярышник возле одной из пристроек, напряженно вслушивается, пытаясь разобрать посторонние звуки. Шоссе пролегало слишком далеко отсюда, чтобы услышать случайно проезжающую машину. Кто-то направлялся к поместью.

Когда рокот становится отчетливым и более слышимым, он неожиданно стихает. Тучи расходятся, и лунный свет пробивается сквозь образовавшуюся брешь, позволяя девушке различить абрисы деревьев и даже серебристые блики луговой травы, блестящей от ночной росы. Она вглядывается в ту сторону, откуда тянется подъездная дорога и наконец обостренное восприятие ловит какое-то движение. Плечи сковывает железным обручем, ускоряя дыхание и пронзая позвоночник острой вспышкой адреналина. Силуэт не похож на человеческий, скорее, он принадлежит крупному зверю.

Неужели медведь? – гадает Сабина, просчитывая свои дальнейшие действия. Она знала, что эти хищники могли быть очень быстрыми, у нее может не получиться добежать до входа в дом, если привлечет звериное внимание. Остаться на месте и не подавать признаков жизни, пока животное не уйдет? Тоже рискованно, но лучше, чем ничего.

Однако, чем ближе приближается фигура, тем яснее становится, что это вовсе не медведь, а человек. За собой он катит мотоцикл, который и сбил девушку с толку, порождая во взбудораженном сознании образ зверя. На голове идущего мотоциклетный шлем, но ростом пришелец явно выше Чиркена. Он проходит, не останавливаясь, и отправляется дальше по дороге, уводящей за дом. Девушка, игнорируя боль в разбитой губе, закусывает согнутый палец, пытаясь решить, что делать дальше. С одной стороны, было бы разумнее остаться здесь и спрятаться внутри, с другой – незнакомец двигался в сторону гаража, где Чиркен обычно оставлял машину, а Тимура она так и не нашла.

Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, Сабина несколько успокаивает сумбурный поток мыслей. Мужчина – а это был, несомненно, мужчина – не знает о ней, но сам может представлять опасность – о визите гостей хозяин дома ее, по крайней мере, не извещал. Лучше, если она будет иметь представление о его действиях. Просто посмотрит издалека и, если что, успеет незаметно вернуться к дому.

Направившись вслед мотоциклисту, девушка старается ступать как можно тише и держаться около кустарников и деревьев, чтобы при случае затеряться между них. Чтобы не споткнуться, она не отрывает мысок стопы от земли, мягко огибая попадающиеся камни и сухостой, из-за чего движется еще медленнее, к тому же влажную после грозы землю успело проморозить, и она местами покрылась ледяным настом. Когда Сабина выбирается к гаражу, посторонний заводит свой мотоцикл внутрь через проем приоткрытых роллетных ворот. Посторонний ли? Действия мужчины имели смысл, только если он сам был здесь хозяином, а не гостем. Почти сразу внутри загорается свет, освещая часть внутреннего убранства гаража и пробиваясь наружу широкой полосой. Девушке со своего места видно лишь нечеткую человеческую тень, то и дело изгибающуюся в причудливых искажениях.

Детали происходящего складываются в ясное и очевидное объяснение, но догадка слишком обескураживающая, чтобы сразу принять ее на веру. Однако, когда пришелец выходит в поле видимости Сабины, мысль приобретает завершенность. Мотоциклетного шлема на нем уже нет, и девушка отчетливо видит пряди темных волос, спадающих на белеющую в свете ламп кожу, и знакомый профиль словно выточенного рукой скульптора лица.

Это, без всякого сомнения, был ее подопечный, пропажу которого получасом ранее она обнаружила по чистой случайности. И он явно не испытывал сложностей с тем, чтобы свободно стоять и передвигаться.

Сабина чувствует, как отпускает сжатая под ребрами пружина, но не торопится выходить к Тимуру. Хорошо, что это не какой-то случайный человек с неизвестными намерениями – возможно, недобрыми, однако вопросов становится только больше.

Как давно он оправился? Почему скрывал, изображая больного? Как много раз до этой ночи уже незаметно покидал поместье, а она и не знала, спокойно видя сны в своей комнате? И совпадение ли, что его отец вместе с псами сегодня остался ночевать в другом месте, или парень специально выбирал такие дни, чтобы незаметно исчезать из дома? Ведь, будь в поместье Виз и Ареш, ему было бы непросто выбраться без шума.

Тимур, между тем, выходит из гаража, держа в руках что-то, замотанное в плотный пластиковый мешок. Он выключает свет и что-то нажимает на боковой панели ворот. Роллет медленно задвигается обратно, закрываясь, а юноша идет в сторону Сабины. Она задерживает дыхание, пятясь назад, под укрытие кустарника, уже не казавшееся таким надежным. Неужели ее заметили?

Однако, не доходя пары десятков метров до нее, Тимур сворачивает в перелесок. Дорогу себе он подсвечивает фонариком, чьей мощности хватает, чтобы осветить только ближайшие несколько метров. Поколебавшись, девушка решает отправиться следом. Должна быть причина его скрытности, и она предпочтет эту причину знать.

Идти, ориентируясь только на подсвеченный в десятке метров силуэт, становится сложнее. В этой части леса деревья растут все более кучно, и плотные кроны пропускают совсем мало лунного света. В какой-то момент под ногой Сабины ломается ветка. Сердце ее замирает, а затем начинает дрожать в судорожном ритме, отдаваясь гулом крови в ушах. На подгибающихся ногах она спешно опускается к земле, прячась за кустом можжевельника, когда Тимур резко разворачивается, всматриваясь в темноту, оставленную позади. Тусклый луч фонарика мелькает у нее над головой, блеснув в глаза мимолетной вспышкой, и девушка прикрывает веки, вслушиваясь в образовавшуюся тишину, нарушаемую только шелестом листвы и отдаленным уханьем ночной птицы. В нос ударяет запах дымной смолы и чего-то древесного, и голова кружится, заставляя опереться ладонями об укрытую холодной хвоей землю. Впереди вновь раздаются шаги, и девушка открывает глаза, следя за удаляющейся спиной юноши. Она выдыхает и, осторожно поднявшись, двигается за ним. Что ее так испугало в возможности быть обнаруженной своим подопечным? Да, он многое от нее скрыл, но разве он может нести для нее угрозу? Ей трудно найти ответ на этот вопрос.

К ее удаче, через несколько десятков метров Тимур, наконец, останавливается на небольшой прогалине и, опустившись на колени перед грудой каких-то сваленных веток, проталкивает мешок между прутьев внутрь. Сабина гадает, выбрал ли он случайное место, или же был какой-то ориентир, о котором она не знает.

Девушка решает, как быть. Она могла бы дождаться, пока юноша уйдет и проверить, что он спрятал. Но как ей после этого возвращаться в дом, чтобы остаться незамеченной? Проклятая лестница на второй этаж вечно скрипит. Нет, она должна оказаться в спальне раньше, чем вернется Тимур. А путь сюда она попытается позже найти при свете дня.

До дома она действительно добирается быстрее подопечного и, спешно стянув ботинки и пальто, под которым была все в той же пижаме и худи, спешит наверх. Когда Сабина уже закрывает дверь своей комнаты, то вспоминает, что оставила свет в библиотеке включенным, но спускаться обратно уже поздно – внизу слышится едва различимый стук. Она напряженно вслушивается в образовавшуюся после тишину, пытаясь различить шаги или что-то еще, но в доме оглушающее тихо. Скрип со стороны лестницы становится неожиданностью, он бьет по нервам, прокручивается в животе, завязываясь солнечном сплетении болезненным клубком. Девушка, пытаясь совладать с потерявшими чувствительность руками, кое-как прикрывает дверь и проскальзывает в холодную постель. Она едва успевает утихомирить сорванное дыхание, когда слышит, как дверная ручка медленно начинает проворачиваться. Щелк. Этот звук гладит наждаком разгоряченную кожу, пробуждая сомн мурашек, разбегающихся будоражащей волной.

Кто-то заходит внутрь, Сабина понимает это только по чужому еле слышному дыханию. Ее собственное учащается, и она начинает отсчитывать про себя, чтобы успокоиться. Все вдруг кажется неправильным, нарочитым, и эти ее попытки притвориться спящей, и разлившееся незримой угрозой безмолвие.

Матрас проседает под тяжестью опустившегося на него тела. Губы девушки пересыхают, и она с трудом подавляет потребность сглотнуть, чтобы избавиться от зарождающегося в скребущем горле зуда. Усилием Сабина заставляет грудь вздыматься мерно и редко, как у спящего человека, а лицо оставаться мягким и расслабленным, но с каждой секундой это становится все невыносимее – легкие разрываются от необходимости скорее сделать вдох, каждый волосок на теле будто бы превращается в высоковольтный оголенный провод.

Еще немного, – уговаривает она про себя, ожидая, пока незваный гость покинет ее спальню. Однако тот не торопится. Она чувствует, как чужая рука касается ее волос, пропуская их через пальцы, вызывая натяжение у самых корней, расползающееся сладким ядом. Еще и еще, превращая секунды в бесконечное и тщетное ожидание, и, в конце концов, тело девушки устает прятать напряжение.

Сабина не замечает, как, убаюканная легкими прикосновениями, погружается в сон.

***

Она просыпается непривычно поздно для себя, голова тяжелая и неповоротливая, пока девушка с трудом поднимается с кровати. Контрастный душ помогает немного освежиться, и когда она спускается на первый этаж, почти ничто в ее облике не выдает сложной ночи. «Преимущество молодости», как говорила в таких случаях Любовь Григорьевна.