Ах да, пока мы тут без умолку болтали о моих родственниках, я настолько удивился судьбе моего дяди, что забыл – Глен что-то про сюрприз говорил. А времени до урока осталось не так много, надо быстро спросить!
– Ты там про какой–то сюрприз мне говорил! Надеюсь то, что ты мне дом моего дяди показал и про смерть отца сообщил, не было сюрпризом? – с легкой иронией в голосе спросил я. – Плюс, ты принес мне музыку под названием «Рэп», от которой меня чуть не стошнило! Меня! И стошнило!
– Вот ведь…точно! Я не просто так его притащил! – неожиданно вспомнил что–то Ен, показывая своей рукой на свой завернутый кусок холста.
– Кого, рэп?
Да нет… – иронично отвечает он. – В городе скоро будет конкурс работ по изобразительному искусству, я планирую там участвовать в направлении портрет…
Я опустил глаза полные разочарования, думаю про себя – и что, это и есть сюрприз! Ну, выступит он, ну поймет, что картины рисовать в наше время максимум тянет на похвалу со стороны учителя или мамы, а в худшем случае на клеймо гея. Потому что юноша, рисующий цветочки очень сильно покрыт голубизной, хотя этот термин для меня тоже в новинку.
– Это? Что? Твой сюрприз? – раздраженно спрашиваю я.
– Да нет…я буду писать твой портрет! – с воодушевлением сказал Глен.
– Стоп! Мой…ч-т-о-о-о-о?! Какой к черту потрет…тьфу…портрет!
– А что? В этом году обещали приз, 500 долларов! Пять сотен басков! Дэвид! Это Джек–пот!
– Какой к дьяволу Джек–пот!? Да уж, идеально, деньги поделим пополам… – продолжаю яро иронизировать я.
– Тебе же не нужны деньги? Или ты можешь в магазины ходить?
– Не смешно! Не притворяйся, что ты меня не понял. Повторюсь, какой еще портрет?
– Мне нужен натурщик, кого, в конце концов, рисовать…
– Анну Марию свою рисуй… – перебил Глена я.
– Хорошая шутка, я это запомню. Но мне нужен особенный персонаж, там за креативность дополнительные баллы дают. А тебя гарантированно никто не видел и не увидит. Да ты не переживай, я отлично рисую портреты…увековечим тебя, так сказать, в искусстве.
– Даже не думай, я не собираюсь тебе позировать! Ищи дурака помладше!
– Дэвид, у тебя как будто выбор есть, или мне перестать приходить? Или говорить с тобой перестать?
Меня такие угрозы озадачили. Хотя Глен не самый умный человек, с которым я встречался в жизни, это был хороший ход, ничего сказать даже против, не могу. Оставалось только тихо ворчать, закатывать глаза и ныть сидя на стуле.
– А у меня что, вообще выбора нет? – ною сидя на стуле я.
– Выбор одежды целиком и полностью на тебе… Я тебе доверяю мой друг! – издевательски с сарказмом сказал Глен.
– Да он правда издевается… – думаю про себя.
– Буду писать тебя здесь! Точно! Будешь стоять на фоне пианино! – говорит Глен, поясняя мне свою идею для сюжета будущей картины. – Еще, думаю, будешь в позе Наполеона, как на портретах президентов США или каких–то аристократов…
– А вот и нет… Я все равно не согласен! – я повернулся к Глену спиной и резко, быстрым шагом, направился в угол, делая вид, что мне куда–то надо. Но вскоре, я осознал, что мне идти такой походкой некуда, остановился, развернул голову и продолжил. – Ты можешь угрожать чем угодно! Я только всего видел! Поэтому, твой шантаж неуместен, дорогой мой друг…
Пока у Ена горели глаза от раздражения, я с улыбкой стоял у угла и наблюдал за изменениями настроения юноши, которой что–то тарахтит. Природой его наделило слишком высоким голосом, поэтому его бурчанье напоминало скрипы голосовых связок старой учительницы, которая всю свою жизнь курила. И в самых неожиданных местах я слышал характерные баритональные оттенки.
– Баритональные оттенки? Ч–т–то? Я слишком сильно перечитал книги старика Брауна, уже автоматом выговариваю эти сложные и ненужные термины… – думал про себя.
Пока я ловил себя на мыслях, вокруг меня словно холодом повеяло. И то ли я стал терять зрение, то ли пространство вокруг меня и правда потемнело…
– Доброе утро Дэвид. – до моего слуха дошел очень знакомый приятный бархатный голос. Ангел смерти стоял сзади меня. Я не заметил как громадная фигура с крыльями появилась в каморке.
– Ангел?! Я думал, ты совсем забыл про меня? – оборачиваясь, выкрикнул я.
– В отличие от людей, у нас нет такого качества как «забывание». Вынужден тебя обрадовать, или же расстроить. – Смерть стоял прямо позади Глена, проходя параллельно сквозь него.
– Что это ты веселишься? – мне стало слегка весело при виде застывшего Глена, и я чуть-чуть рассмеялся. Впервые, настоящее хорошее настроение.
– Да просто…он тебя не видит, а я вижу. – отвечаю я.
– Люди не хотят меня видеть, не готовы принять мое существование и до конца это отрицают. Для них я – что-то отрицательное, что отнимает жизнь. Хотя на практике, они не хотят банально увидеть себя в зеркале.
– Зачем ты пришел?
– Мне не нужен повод, чтобы увидеть старого друга.
– Какой же я тебе друг? Ведь я тебя едва знаю. Мой единственный друг это Глен, вон тот парень, что невольно будет пытать меня живописью…
Ангел усмехнулся и с улыбкой посмотрел на Глена. В его серебряных глазах не было и намека на какое–либо зло, он и правда, был настроен весьма дружелюбно, как званый гость на этом празднике. К слову в одежде он себе не изменял, на нем бы все тот же костюм, только пиджак фрак стал бежевым.
– Может быть, ты отпустишь меня? – собрав всю наглость в кулак, я задал вопрос, тут же спрятав глаза в пол.
– Только после того как ты отпустишь себя сам! – повернулся ко мне и тихо сказал Ангел.
– Я не понимаю вас, как это отпустить себя!? Я искренни, осознал все, что мог только осознать!
– Ты все еще ничего не понял, но ты на верном пути мой друг…мы еще встретимся, я не прощаюсь. – сказал полушепотом Ангел.
Смерть исчез быстро, словно все это мне привиделось. Но учитывая обстоятельства, что я уже с ним встречался, без сомнения это был он. И наш разговор не был услышан Гленом, он даже не заметил этого. Действительно, люди не хотят видеть смерть, ни в каком виде, ни в виде ангела с огромными крыльями, ни в виде стереотипного черного скелета в плаще.
– Да что это значит, отпустить себя и как это должно произойти… – кричу в сторону уже исчезнувшего посланника небес я.
– А? – слегка удивлен моим поведением Ен.
– О, прости, я слегка задумался, о чем ты говорил? – спрашиваю я.
Дурацкий звон школьного звонка, впервые жизни спас меня. Если не считать случай, когда в 12 лет нас с Гордоном застукали в туалете за курением папиных кубинских сигар, но это не важно. А важно то, что Глен, со всей его ненавистью по отношению ко мне, которая образовалась после моего отказа, уходит на уроки. И мой дорогой художник, с гордым видом, схватив свой холст, поспешил наверх.
– Ты куда…ха–ха…дурак, с этим грузом направился?! Оставь ты его здесь! – кричу вслед я.
– Ничего, обойдусь и без твоей коморки!!! – слегка истерично крикнул мне в ответ Глен.
– Вообще–то коморка не моя, а школьная…ну да ладно… – сказал про себя я, в очередной раз, провожая взглядом юных девятиклассниц.
И как раз, легка на помине, по коридору, к лестнице шли четыре девушка, среди которых – Анна Мария. Посмотрев на себя в зеркало перед кулером, состроив взгляд злобного карлика и обнаружив еще раз, что я в зеркале не отражаюсь, если этого не захочу, моя персона отправилась следить за этими подружками. Да и меня слегка смутил тот факт, что урок идет и этот квартет тоже, идет, во время урока.
Они шли, перешептываясь между собой, хихикали и что–то невнятно объясняли. Между тем, по коридору 2–ого этажа проходил Фрэнк. Взгляд девушек сменился на какую–то расистскую мину. Смотрели они на него, как солдаты дикси на негра–раба, при том, что Фрэнк слегка ирландец.
– Здравствуйте мистер Каннинген! Как приятно вас сегодня видеть, как ваша работа? – из всей компании, доброжелательной с уборщиком в общении оказалась Эн Мари.
Взгляд второй подруги, той, что с рыжими волосами был также весьма доверительным, но она молча стояла рядом с Анной Марией и хлопала ресницами. Остальные были явно возмущены таким общением с уборщиком, они смотрели на Эн Мари с непониманием и упреком, того и гляди что–то не доброе скажут. Хотя меня удивил другой вопрос – фамилия Фрэнка Каннинген?!
– Почему я раньше этого не знал?! Ах да, у него на бейджике только имя и написано… – вспоминаю про себя я, думая над этим вопросом.
– Доброго утра, мисс Льюис. Да все как всегда замечательно, а как ваше увлечение поэзией? Вам понравилась книга, что я порекомендовал? – ответил на вопрос Фрэнк.
– Ох, хотела как раз вас поблагодарить! Вы так сказать открыла для меня Байрона по–новому. До того, в моей школе литература мне была не интересна. Старая учительница не хотела говорить или что–то обсуждать, а только тестами нас заваливала – увлечённо поясняет девушка.
– Очень рад это слышать! Позвольте задать вопрос… – с мудрым взглядом спрашивает уборщик. – А что вы, мисс Форд, мисс Андерсон и мисс Райли тут делаете, хотя идут уроки?
– А–а–м–м… – затрудняется ответить Анна Мария.
– Просто сейчас идет алгебра, а вы думаю в курсе, какой это скучный и отстойный предмет. Вот мы и решили прогуляться. – отвечает одна из двух подружек.
– Скучный и отстойный? Неужели? Очень интересно мисс Андерсон. – фальшиво удивляется Фрэнк. При этом его речь остается приятной, а слова изящно исходили из его уст. Мне кажется, он слишком мудр, чтобы отвечать неприятным сарказмом на такой же тон этих девиц.
– В–ы…понимаете… – невнятно говорит что–то Анна Мария.
– Подруга, пойдем, нам пора! – подталкивает компанию вторая подруга, судя по всему, Райли.
– До свидания девушки, удачного дня! – попрощался мистер Каннинген, взяв в руки свою швабру и продолжив свою работу.
Я же попрощался с ним заочно и устремился за квартетом красивых девчонок, в надежде их не потерять из виду. Меня интересовала Анна Мария, что–то не очень похоже, что эта кроткая и милая девушка способна прогуливать уроки. Ее рыженькая подруга тоже не производила такого впечатления, поэтому меня очень сильно привлекли темы их разговора. Да и они не сильно смогли уйти далеко, остановившись возле питьевого крана. У них состоялся не очень добрый диалог.
Я оказался случайным гостем на этой «светской беседе», без приглашения. Но даже если бы меня на нее пригласили, вряд ли бы пригласительное письмо до меня дошло бы. И все же, эта процессия взбудоражила мое любопытство.
– Подруга, ты чего это с уборщиком дружбу водишь? – спрашивает Андерсон.
– Да уж, ведь он мог нас заложить учителям! Ты о чем думаешь! – поддерживает Райли.
– Н–о–о…вы сами! – пытается защищаться Эн Мари.
– Никаких но! Это правила нашей школы! Соблюдая их, ты станешь звездой, а если нет – будешь, как этот уборщик…бедной и забытой! – продолжает Андерсон.
– Какая мудрая мысль…философия прям… – иронизирую идя вслед за ними я.
Еще примерно минут десять эти подружки, из разговора которых я узнал, что Андерсон зовут Лена, а Райли зовут Эмели. Как забавно, снова услышать это имя. А рыженькую зовут Дебора, она к слову продолжала испуганно стоять и молчать. Зато эти двое показывали мастерство своего ораторского искусства, что помогло мне примерно понять иерархическую и элитарную структуру нашей школы. А точнее, старших классов. Они, в свою очередь, составляют класс «красавиц», которые входят в, так называемое «общество звезд». Анна Мария стала невольной заложницей своей красоты, ибо: ее признало красавицей все мужское общество и пол школы знает о влюбленности Уильяма в Эн Мари. Похоже на какую–то политическую борьбу кланов или партий в ранних США конца XVIII и начала XIX веков. Подростки с чертами аристократов, что может быть хуже для просвещённого и демократического общества нашей великой нации, хотя я иронизирую.
Но потом разговор этих «аристократок» переместился в сторону мальчиков, кто кому нравится и все вот это прочее.
– От этих сплетней умереть можно… – продолжаю вставлять свои фразы я.
Ну и наступила очередь Анны рассказывать о своих симпатиях. Вернее, как рассказывать, выслушивать хвалебные речи о «школьном Цезаре», Уильяме.
– Нам что, больше поговорить не о чем!? – с улыбкой и смехом говорит Анна Мария.
– А что, о чем еще? О поэзии как ты что ли…ха–ха–ха! – комментирует Райли.
– Тем более, Вильям по уши в тебя влюблен. А? Чем не кандидат! Считай «мисс винсенская школа» получишь! – с гордостью продолжает нахваливать Лена. – Он красив, умен и думаю богат!
– Это не все что нужно для хорошего парня! Многие забывают про искусство…литературу, живопись… – продолжает утверждать Анна.
– Какие–то у тебя…странные мысли о парне…того и гляди тебе должен нравится наш уборщик! – смеется Эмели.
И тут моя голова ухватилась за слово «живопись». Никогда не думал, что девушке может нравиться парень, который увлекается живописью. Хотя после хиппи и графитиста, который отождествлял себя с Пикассо, меня трудно чем–то удивить.
Одновременно с этим, Дебора перебила разговор этих двух юных леди и поспешила забрать Анну Марию на урок, мотивируя это тем, что все–таки один урок посетить надо, чтобы не сильно приставале. Какой все–таки это был гениальный ход, сработало быстро. Моя слежка подошла к концу, а в прочем, как и этот урок. Но даже после всего вышесказанного, Дебора и Анна что–то обсуждали, но мне это уже было не интересно.
Пока девушки расходились по кабинетам, мне в голову пришла мысль. Вот такая неожиданная и безрассудная мысль, словно лампочка над головой в мультике. Надо помочь Глену с его этим искусством, это должно с подвигнуть девушку на симпатию к моему другу, а самого Ена – к долгожданному смелому шагу. Пока это единственное, чем он может ее привлечь. Да и для меня это идеальный шанс развлечься. Чем призрак не шутит…
Не став долго думать, я оказался в классе, где в данный момент сидел Ен с Палмером, на уроке. Он писал какую–то контрольную, хотя меня это не сильно волновало, так же, как и не волновал учитель, говорящий фразу о том, что от результатов теста зависит ваше будущее. С порога я, не дожидаясь звонка, крикнул в сторону Глена – ладно, я согласен быть твоей картиной!
От удивления он плюнул карандаш, который он пытался съесть. Того и гляди, у него также выпадут глазные яблоки и он наглядно покажет действие законов Ньютона в игровой форме.
– Кончай есть карандаши, девушкам это не нравится, а вот мужчины с кисточками и мольбертом очень даже… – иронизирую я.
Звенит звонок и Ен сдает свой листок учителю и спешит ко мне. Своими очами он проводил меня взглядом до пустого места, чтобы он смог мне нормальной что–то ответить, а с улыбкой следовал этому. Постоянно чувствую в себе какое–то превосходство, когда ловлю себя на мысли, что мне не страшно присутствие людей, глазеющих на тебя.
– С чего это тебя резко повернуло в другую сторону, а? – резко спрашивает меня, выбежавший из класса Глен.
Палмер даже оглянуться не успел, как его друг смылся и стал разговаривать с пустотой, которую он зовет Дэвид. Топтался на месте, словно он в поисках мысли, которую забыл. Ен же решительно настроен узнать у меня причину моего нового решения. Но кто же я такой, чтобы рассказывать все? Зачем мне это нужно, человек не все должен узнать сразу, должно наступить определенное время, либо настанет момент, когда ему эта информация банально не понадобиться. Вот я этого и жду.
– Можно сказать…появился интерес… – отвечаю на вопрос Глена я, умалчивая реальную причину. Не все люди должны знать.
– Знаешь, что–то мне не очень–то верится! – сказал с какой–то досадой. – Да и может зря это все…я не могу быть слишком хорошим художником…
– Какого черта ты сейчас ноешь как девчонка!? Я тут решил ему помочь с искусством, а ты… Как можно так мнения менять?
– Н–о я…
– Никаких но! У тебя появился эксклюзивный помощник, так что заткнись и рисуй мой чертов портрет!
Ен еще раз посмотрел на меня досадным взглядом, добавив в него еще и значительный оттенок скептицизма. Кажется, он не задумывал свой взгляд так, чтобы перед нами оказался самый настоящий нытик. Наверное, хотел показаться мне мудрецом, но с такой миной стало только хуже.
– Думаю, что я не могу выиграть этот конкурс… я ведь не Ван Гог, не Рафаэль… – начал оправдываться Глен.
– Нет…так дело не пойдет…
К этому времени, мы уже дошли до удобного безлюдного коридора первого этажа, перед моей "квартирой". И в мою голову пришла радикальная мысль, поднять Глена и протащить его по воздуху. Объекты такого большого веса мне еще не удавалось поднимать, но, тем не менее, у меня это вышло.
– Ну а пока висишь, слушай меня. Никогда не сравнивай себя с великими, когда не сделал к этому столько же усилий, сколько и они. Ты сидел в студии ночами, рисуя только одну деталь? Ты годами писал шедевры? Я думаю, нет… Так что хватит мечтать о величии, если не хочешь работать! – толкаю речь я, пока Глен щелчком моего пальца болтается в воздухе.
– Да....п–о–н–я–л… я–я–я! Сними.... меня к чертовой матери! – кричал Ен.
– Ты точно все понял точно?!
– Т–о–ч–н–о!!!
– То та же, вот так сразу бы…
На крики бедного Глена, выбежал Фрэнк и стал спрашивать, что случилось. Сюда по его реакции, он не раз видел, как Уильям совершал "нападения" на парня. Да, мистер Каннинген сразу видно, человек добрый. С того момента, как он появился в нашей школе мне всегда было любопытно, кем был этот молодой мужчина до своей карьеры технического персонала. Ведь он совмещал в себе и работу сторожа. Фрэнк Каннинген даже сейчас, в свои сорок выглядит как голливудский актер. В нем присутствовала загадка, которую даже мне не в силах разгадать.
Глен заверил Фрэнка, что никаких нападений не было, и что тот просто упал, больно ударился и у него уже привычка кричать. А вот Фрэнк сказал ему одну любопытную фразу – ладно, только смотри, никогда не лги!
– Интересно, о чем это он… – думал про себя я.
Диалог Фрэнка и Глена продолжился и затянулся слишком долго, я уже стал думать, что усну, пока дождусь окончания. Наш уборщик любил говорить, и надо признать, делал он это всегда с изяществом. С него можно было писать роль для какой–нибудь пьесы или попросить его составить речь для своего резюме. Что называется чистая американская речь, даже без слов паразитов. Потрясающе.
4 ноября 1999 года, еще один из немногих четвергов. Погода стремительно говорит, что на улице старая добрая осень, всего 19 градусов, если верить школьному градуснику, что на окне у директора висит. Плюс дождь, сегодня очень мокрая погода, а когда дождь пронзает тебя, потому что ты не материален, это, скажу я вам сильное удовольствие. Хотя один раз в меня ударила молния, я за столб металлический держался. На миг в моих глазах был один сплошной голубой неоновый свет, а потом все, ни боли, ничего. Вероятно, наука и потусторонние существа как то странно взаимосвязаны.
Сегодня Глен придет, вооруженный кисточками, красками и огромным холстом. И на этом полотне, согласно его теории появится мой портрет. А пока, я как всегда хожу по школе, здороваясь с каждым. Настолько привычное занятие, что я стал считать свою тюрьму домом. Все в этом, домике, хорошо, если не считать курящих старшеклассников, закрывшихся в душевой футбольной команды. О, что я чувствую, а сигареты то не простые, какая–то неизвестная мне ерунда, но точно не наркотики, эти малолетки их бы просто не достали, иначе их достала бы полиция. И какой уважающий себя «наркобизнесмен» будет еще и со школьниками связываться, в Техасе, где каждый второй родитель носить с собой букет из двустволки и патронов.
– И как вы еще не сдохли от этого противного запаха…черт бы вас пробрал! – ворча, захожу я в душевую.
Трое молодых людей сидели у открытого окна, о чем то, видя диалог, а я стоял напротив и думал – как бы мне их проучить. Н–е–е–т, такой шанс упустить я не могу, мне абсолютно все равно на то, кто они, хорошие или плохие, они портят мне настроение своим дымом.
– И чего я думаю…все же просто! – с довольной и злобной улыбкой сказал я.
Вдруг сигарета в руке одного из парней вспыхнула, словно была заполнена хорошим бензином. Огонь каким–то чудом не причинил серьезного вреда руке юноши, кроме небольшого ожога. Все зрелище напоминало скорее взрыв испорченного фейерверка или подожжённого патрона. Перепугавшись, парнишка повернулся в сторону своего друга в очках и стал кричать на него высокими и истеричным звуком, напоминавшем пожарную сирену – какого черта?
– Как…т–а–а–а–к вышло!? – с трусостью стал оправдываться очкастый.
– Это я тебя хочу спросить Янис! Какого черта?? Что ты за дурь?! Ты что ее из пороха сделал? Или из петард!? – сердито кричит пострадавший.
– Я!Я…я…я…я…
– Очень красноречивое объяснение, идиот… Теперь из–за тебя рука болеть будет.
– Клянусь, я понятия не имею! Тут нет ничего…взрывоопасного…
– Зато курить может, перестанешь! Может у тебя мозги появятся, наконец! – иронично смеясь, говорю я. – Хотя, тебе вряд ли мозги помогут.
Оставив своих дымящихся спутников, я вернулся обратно в свой пятизвёздочный номер в отеле Плаза–Винсенс, где я бесплатно прописался уже 38 лет. Тем более, мой друг должен, наконец, уже прийти, а может он и вовсе уже там. Хотя через пять минут, оказавшись в коморке, я понял, что Глен тут отсутствуют еще.
Еще через три минуты, по моим ушам ударил неприятный звук упавшего человека, который кричит, словно напоролся на вьетнамскую мину – Глен пришел.
– Ты хоть раз в комнату зайти нормально можешь, без приключений, а?! – с диким сарказмом, склонившись над упавшим Еном, говорю я.
Парень посмотрел на меня и в выражении его лица, будто бы застыла фраза – какого черта ты тут зазвездился! Но он, с неестественной апатичной улыбкой тихо поднялся, встал с колен, отряхнулся и постучал в дверной проем.
– И кстати, это было в первый раз! В прошлый раз ты просто не хотел мне открывать дверь! – ехидно сказал Глен.
– Да я бы и не открыл… – прошептал про себя я.
– Что–что?
– Кхм…кхм…чего зашел?
– Ты забыл? Мне нужен новый набросок!
– Опять?!
– Не опять, а снова!
Глен сделал уже порядка пяти набросков только за один вчерашний день, на все вопросы, когда он уже будет писать картину, он мне ответил, что нужно иметь терпение. Лично я на такие фразы всегда спокойно и твердо говорю – ты достал уже меня со своим проклятым терпением!!!
– Сцена 0, дубль номер шесть! Мотор! Начали!
– Очень смешно…сядь прямо…! – Глен на мою шуточку ответил как–то очень холодно, я в первый раз вижу его таким серьезным и нацеленным.
Вероятно у каждого, даже самого активного "клоуна" существует то дело, за которым он строг при выполнении. Даже странно, что люди, порой самые комичные или самые слабые духом, благополучно выбрасывают свои эмоции и забывают про свою маску.
– Ты позу, в которой сидишь, сменил! – неожиданно кричит на меня Ен.
– Вовсе нет… – отмахиваюсь я.
– Вовсе да! Ты руки по–другому скрестил, это не то!
– И что с того? Ну в другую сторону руки и? Это как то испортит мой образ…?
– Господи…а обычно призраки мудрые…
– Я тебе не мистер Браун! Мотивационных лекций, мудрых слов и цитат великих деятелей от меня не жди! Я этой ерундой сыт по горло, читая это на протяжении 30 лет…
Парень посмотрел на меня и явно о чем–то задумался. Он снял свои очки и стал крутить ими в руках, параллельно смотря на меня, в поисках какой–то мысли или ответа.
– А кто–такой…мистер…Браун? – хотя я ожидал что он спросит другое, этот вопрос был вполне логичным.
– Я же тебе рассказывал про смерть.? Про наказание мое? Про книги? – спрашиваю в недоумении я.
– Ну…?
– Ну…? Это наш учитель музыки…черт возьми!
– А–а–а! Точно, ты как–то упоминал…
Очень быстро Глен переключился с разговора, на свой альбом, рисуя все больше и больше линий своим стертым, слегка погрызенным карандашом. И право признаться, он крайне весело выглядел, когда рисовал. Нет, ни когда думал о будущем рисунке, о фоне или позе, а именно когда водил карандашом по бумаге. Согнувшись поближе к листу, он периодически закрывал первый глаз, а параллельно с этим высовывал язык и был похож на Джозефа, когда тот пианино на слух проверял, хотя последний имел абсолютно не музыкальный слух.
– Все! Закончил! Можно, наконец, думать о самой картине! – с радостью сказал Глен.
– Заждались… – иронично комментирую ситуацию я. – 15 минут угробить на один карандашный рисунок, хотя у тебя их и так пять.
– А ты попробуй с одного раза сочини свою мелодию! Давай, бери гитару и в путь!
– Ха! Ха! Ха! Очень смешно…
Кстати о гитаре, уже дней пять, как я не держал ее в своих руках, взяв ее, чтобы поиграть, а не просто вспомнить о своем существовании. Да, время ее не хочет щадить, на датчиках уже легкая ржавчина проступает, а струны так вообще менять надо. Вокруг моей старой царапины уже следы появились, и все же, ее звук еще может порадовать. Даже без усиления, гитара воспроизводит тот знаменитый джазовый звук, настолько мягкий, что на ней можно играть Дебюсси, что я сейчас пытаюсь сделать.
Одновременно с этим, в своих тетрадях и альбоме трудился над чем–то Глен. Разложив вокруг себя кучу бумаги, карандашей и ластиков, используя контрабас в качестве мишени для комков, он, заткнув карандаш за ухо, пытался думать. Швырнув очередной бумажный снаряд в контрабас, тот отскочил в мою сторону и парень впервые за долгое время раздумий обратил на меня внимание.
– Слушай… Ты ведь, на гитаре играешь? – слегка прищурясь спросил меня Глен.
Я сильно остолбенел, открыл рот и стал таращиться на своего друга, словно сейчас этой гитарой ему по голове и тресну. И раньше, я знал, что Глен слегка рассеян в области внимания и мало что из моих рассказов запоминает, но забыть такой факт, это надо уже постараться.
– Это ты так пошутил?! Мне кажется, что ты говоришь это серьезно!!! – возмущенно и громко произносил я слова, которые исходили из меня, словно я бью по басовым струнам контрабаса.
– Да нет, я к слову о том, что это можно использовать для сюжета картины!
– Поясни…!
– Ну смотри. Так, пока что, выглядит суховато. Похоже, скорее, на пародию портрета эпохи кризиса на Уолл–стрит. Но добавить тебе гитару – и это раскроет твою личность, оживит полотно, даст побольше нужных красок, создаст нужный колорит…
– Достаточно, я тебя понял. – прерываю пафосную и апофеозную речь своего друга.
– Воооот… Что скажешь?
– Согласен, но мне нужны новые струны! Этим скоро крышка, достань мне новые, и я позволю сделать из меня Да Винчи. – с легкой эгоистичной улыбкой говорю я. Что только не сделаешь, чтобы получить результат чего–то сведения.
– Что? Последнюю фразу не услышал…
– Я сказал, что мне нужны только качественные струны.
– Так. Погоди, а как новые струны на твоей гитаре помогут мне написать картину–победительницу?!
– Как ты, маэстро можешь так говорить! Любая деталь важна! – немножко лживо и пафосно говорю я. – А теперь не спорь, и отправляйся за новыми струнами, скажи для ES–175 Gibson…ммм…стандартные! Давай–давай, вперед!
– КАК! ЧТО? Оооох…но! – истерически, повышая тональность своего голоса до писка, кричал на меня Глен.
– Впере–е–е–ед! Иди уже, завтра увидимся! – кричу я, выпроваживая своего гостя со всеми своими вещами, захлопывая за ним дверь.
– Но ведь… – что–то пытается невнятно сказать Глен, но слышится это слабо, так как я уже закрыл дверь.
А сам же про себя, с огромной улыбкой, зажимая какой–то аккорд, кричу – Да! Есть! А парню не мешает хорошая работенка, пускай старается, девушки любят старательных. Особенно, если девушка любит искусство, счетчик повышается. Эх, этому парню бы уверенности больше, потому что талантом его Господь одарил. Я понимаю это, разворачивая один из его бумажных снарядов для метания в контрабас, на которых изображено нечто похожее на меня. Ведь он нарисовал это за несколько минут, весьма неплохо, для мальчика для битья.
Как по мановению волшебной палочки, в мою дверь снова постучал кто–то. Я нахмурился и сразу же провел свой старый тест на определение принадлежности возможного послания, крикнул – кого там черт принес!?
– Дэйв…это я! Я забыл тебе кое–что очень важное сказать! Срочно!!! Очень срочно!!! – шепотом, слегка нервно и практически крича, говорил мне сквозь дверь Глен.
– Ты застал меня врасплох… – вздохнув, я медленно встал и, указав на дверь, открыл замок. – между прочим я собрался спать!
– Хватит лгать! Ты не спишь!
– А ты, однако, запомнил! Браво!!
– Так вот, хотел сказать тебе – у нас нет музыкального магазина в городе, где я достану тебе проволоку для гитары?!
– Как это нет!?
– Объясняю! Нет, это значит, нет. Отсутствует, не существует, не открыт, там ничего не продают…
– Спасибо! Я и сам знаю значение этого слова…не поверишь! – перебил я Глена. – А лавка Ива Эссекса тебе помочь с поиском не может?
Ен взглянул на меня так, словно я сказал ему какой–то термин из астрофизики, нежели о реальном городском учреждении.
– Лавка…кого? Чего? – спрашивает Глен.
– Ив Эссекс держит…вернее, уже, наверное…держал лавку рядом с кинотеатром. Разве сейчас ее нет? – говорю я, параллельно спрашиваю интересную для себя тему.
– Рядом с кинотеатром…м–м–м…игровой клуб стоит.
– Какой…на хрен…игровой клуб?! Ты смеёшься…
– Ну там компьютеры стоят и люди, преимущественно дети, приходят туда чтобы в них поиграть. А некоторые ходят туда прятаться от своих жен, это мне так папа говорил.
– Господи…ты отправил меня в ад! Вместо музыкального магазина тут открыли клуб, чтобы прятаться от своих жен! Дожили…
– Эй! Насчет жен я утрирую!
– А лучше не стало! Ты расстроил меня…
– У нас даже и музыки то толком в городе нет, не самый музыкальный у нас город. Мой отец владел гитарой, она где–то в сарае валяется. Вот и все, а так: наушники и плееры. – разводя руками говорил Глен, попутно осматривая старый контрабас.
– А городок то умирает…
Глен снова стал размахивать руками и слегка виновато смотреть на меня. Он ничего к моему комментарию не добавил. Потом он стоял, положив руку за затылок, обсматривая фортепиано, на котором я сидел.
– А ты, любитель Джона Леннона, что никогда не хотел научиться играть? – убрав руку со своего лба, улыбнувшись, спросил я.
– Да…н–е–е–е–т… Не особо меня тянет на это. Мне нравится лишь его слушать. – отвечает мне Глен
– Ну тут я соглашусь, слушать это приятно… особенно песню про солнце…
– Это Джордж Харрисон…
– А…кто? А–а–а–а…Джуд?
– Это Маккартни…
– Let it be?
– Маккартни… – продолжил с угрюмым выражением лица пояснять мне Глен.
А меня обуял интерес, что из нескольких песен, что он дал мне послушать, только в 2–3 в каждом альбоме пел его любимый Джон Леннон.
– Imagine!? – с надеждой продолжаю спрашивать я.
– А вот это Джон. – с легким воодушевлением сказал Ен.
– Чего это в его группе поет не он?
– Ну…это не совсем его группа…Не то чтобы он лидер…они скорее на равных.