Глава XI. Прогон
Понедельник, вторник, среда и четверг, ни дня не проходило без кропотливой тренировки пальцев Глена и моих прозрачных нервов. Не столько неумелые, сколько необученные руки создавали дополнительную проблему, когда у него судорогой их сводило. Плюх, и его рука уже совсем на другой октаве и создает совершенно не ту мелодию. Аве Мария! Я уже стал уставать. Нет, не от количества ошибок и фальшивых звуков нот, а от бесконечного «Да не в силах я это сделать». И думаю я, ну чего ты хотел, знал, с кем работаешь, и что будет от этого.
Завтра наступает день Х. До невозможности волнительно. к сожалению у нас еще сыровато. Сыро, очень сыро у нас с ним выходило, несмотря на четыре часа в день, вот уже больше недели. Трудно это признавать, но видимо такова судьба – придется вселиться в его руки. Вот дьявол, придется жульничать… Хоть руку об стол бей, все равно ничего не почувствую. Черт! Я даже себя наказать не могу, один раз уже с этим переборщил.
– Так, и какой это минус жизни…ой…я сказал жизни? Придурок! Тьфу… хотел сказать, какие у нас еще есть минусы нахождения в состоянии бестелесного духа, который навеки заперт между мирами? – вновь, в четыреста тысяча…какой–то раз рассуждаю я, на тему своего положения. – Ах да, их еще много… Но пока, это мой четыреста…не помню какой минус… Дьявол!
Ох уж эти часы, они настолько быстро бегут этот марафон, что трудно уловить хоть какой–нибудь миг. А нет, оказывается это возможно, 16.00, скоро ко мне придет, сами знаете кто. Но не очень–то хотелось мне идти в каморку и учить его моей песне. Точно, приду сейчас к нему и изложу свою мысль, будь что будет…
– …Что за…?! – но по дороге в каморку, я услышал то, что заставило меня прекратить болтать про себя. – Но…но…это ведь.
Я пулей прилетел к двери, перед самой дверью машинально затормозив. Как выяснилось, не зря, то, что предстало моим старым привередливым глазам было восхитительно. Глен играл мою музыку. И его голос идеально принял слова песни. Настолько волшебно получилось, о каких–либо ошибках и речи не шло. А уж то, что вытворяли его пальцы с клавиатурой, заслуживает отдельной похвалы. Как изящно и быстро, практически без заминки его руки скользили по аккордам, выдавая прекрасный результат. Кажется, что я эту песню специально для этого человека написал. А музыка ждала его долгих тридцать лет, сначала в семье миссис Пул, а затем опять немного со мной. Я очень доволен результатом, ох, уж эти несчастные дни с фразами, из–за которых мне хотелось придушить Глена, теперь понятно, что не просто так я потратил несколько дней и своей вечности.
Между тем, пока я стоял, он меня не замечал. Что-то не сильно торопился похвалить его, вдруг я скажу слово, а он бах и все – снова ошибки. Но неожиданно он сам оборачивается.
– Твою м…черт! – кричит он, резко ударяя пальцами по клавишам. – Так ведь и поседеть можно, Дэйв! Зараза!
– Ну ты же знаешь, мне это не грозит… – тихо с иронией проговорил я.
– Что ты тут делаешь?!
– Дурацкий… Тридцать…восемь…лет как дурацкий вопрос!
– В смысле…я понимаю, ты тут живешь…
– Живешь? Ты снова остришь!
– Нет…нет…что ты…
– Да я пошутил! Я тут стою и восхищаюсь тем, что ты песню мою выучил! Без ошибок, без замедлений… Ведь еще вчера ты снова на меня орал, что у тебя не получилось доиграть последний кусочек… Как это вышло?
– Ты об этом? – указывает на пианино пальцем Глен. – Да вот…ну…бывает.
– А ну ка, давай говори…?
– Всю ночь позавчера и вчера тренировался…! – выдает Ен.
– На ч–е–е–м? Ты же говорил, что семья у тебя не музыкальная совсем…!
– Палмер…
– Что Палмер?
– У Палмера есть знакомый, у него в гараже есть электропиано, старенькое, лет двадцать ему. Маленькое, серое компактное и не очень тяжёлое фортепиано. – описывает Глен, используя жесты, показывая приблизительный размер инструмента.
– И что?
– Он одолжил его мне, сказал, что ему оно пока что не нужно, поэтому – забирай!
– И как ты пианино тащил домой?
– Оно весит меньше, чем вот этот огромный шкаф! – вновь указывает на старое пианино, и оскорбительно обзывая его шкафом. – Правда…звучит не так…
– А как звучит?
– Я что…знаю что ли как это описать?
– На что похоже то…я же не разу подобного не видел! Только в телевизоре видел пару черных коробок, издающих неприятный звук, похожий на смесь стереотипных звуков космоса и удара по бутылкам…
– Ой…
– Что?
– Ничего… – отводит взгляд в сторону.
– Не–е–е… – начинаю уже ныть я, ведь судя по реакции Глена, он играл именно на такой штуке.
– Да!
– Ой, нет…
Глен неохотно кивает и пожимает плечами. Но меня мучают вопросы, как, почему? Зачем? И этими вопросами я достаю Глена, совсем забыв, что миссия выполнена, он играет и может завтра выступить на показательной репетиции и его гарантированно пропустят на концерт со своим номером. К сожалению, у меня нет знакомого призрака контрабасиста, иначе тогда, мы бы, будучи за сценой, подыграли ему. Призрачное трио, звучит страшно и смешно, но было бы весело…
– Ну выбирать не приходится, либо так…либо я завтра провалил бы смотр… – пытался оправдаться Ен
– Да проехали. Главное, дружок, что ты смог! – с радостью отвечаю я, похлопывая его по плечу. – Эх…был бы я слегка живым, составил бы тебе компанию на гитаре…
– А в чем проблема?
– Действительно, в чем проблема… рука болит!
– Да я не об этом, ты за сценой поиграй и все… Там есть пространство, где мы спрячем тебя, а усилитель поближе выдвинем…
– Рисковать…это как то…не привлекательно…
– А что тебе терять!? – издевательски возвращает мою же фразу, озвученную раннее.
– Посмотрим завтра…
– Ну, окей. Классно бы получилось, была бы подстраховка для меня.
– Зачем?
– Вдруг плохо сыграю…
– Чувак, ты уже ее играешь, твои пальцы у-ж-е-е-е это запомнили, все будет хорошо!
Как и бывает всегда, разговор про успех привел к тому, что мы засиделись. И как два параноика, мы в оставшиеся время продумывали все до мелочей, как он будет выходить, что он будет делать, хотя глупое выражение, учитывая, зачем все вообще состоится. Но нас было остановить, причем инициатором легкой паники выступил именно Глен, а я стал стимулом и двигателем этой паранойи, бензином для этого пожара. Не особо помогали и мои вспоминая первом выступлении, которое я обрисовал во всех красках.
– А тебе было страшно? – задавал мне, в процессе моего рассказа, парень.
– Что ты! – резко одернул друга я. – Да меня не остановить было! Ты бы знал, какая из меня энергия тогда вырывалась. Я был настолько возбужден своим собственным настроением, что чуть гитару не сломал…
– Свою гитару? – зачем–то уточняет юноша.
Я взглянул на него пофигистично–укоризненным взглядом. Слега вздохнул, а потом фыркнул.
– Пфф… Ага! Сейчас! – резко, с высокой добавкой упрека, но не в адрес своего, а в какой–то абстрактный образ, сказал я. – Делать мне нечего, бить свою гитару…
– Бить???
– Ну… по струнам… Долгая история… Я чуть ей первые струны не порвал, говорю же, меня понесло…
– А чья гитара?
– Тебя только это волнует? Дали в школе, старая была. Такое ощущение, что на ней играли еще на диком западе, она была очень старая… Кусок дерь…кхм…ну ты понял! Знаешь кто такой Ричи Валенс?
– Нет…
– Ну и не важно… Так вот, даже у этого бедолаги была гитара лучше, чем у меня тогда… Учитывая, что мы одногодки…
– А–а–а…
На минуту мы замолчали, Глен обдумывает небольшой экскурс в историю моей жизни, а я предавался воспоминаниям. Мы тихо и сидели, пялясь на старый паркет.
– Зато ты не представляешь…какой кайф я тогда испытал, ух! Такой бешеный ритм проник в мое тело, и именно тогда, прыгая на сцене с гитарой, я понял, что хочу посвятить этому свою жизнь… – высоко, пафосно и с выражением сказал я.
– Красиво сказано… Звучит как надпись на памятник… – проговорил с восторгом Глен.
– На памятник? Ты идиот… – скептически, слегка прикрыв глаза, сказал я.
– Все–все…молчу–молчу…юмор призраков не для призрака, о чем я…
– Ты снова остришь?!
Между нами снова воцарилась минута молчания. Тем лучше, не придётся еще раз объяснять, как вести себя на сцене, чтобы не было никаких конфузов. Такой удачный момент, чтобы законсервировать настроение в таком вот ключе, дружеского юмора и сарказма.
– Так мне…что…даже не кланяться? – прервал тишину своим вопросом Глен.
– Ну, вот накаркал… – закатив глаза, подумал про себя я. – Нет, Глен! Кланяться лучше в конце…хотя такого правила нет, но с этим лучше не перебарщивать… Понимаешь?
– Думаю да! Да! Я тебя понял…
– Вот и замечательно! Мне осталось только пожелать тебе не пуха не пера…
– К черту! – прервал Глен.
– Ну да… А… так вот! – продолжил я, жестикулируя, объяснять. – Ты знаешь, что я буду наблюдать… Буду прямо перед тобой стоять, если снова будет страшно, представь, что поешь мне! И все будет классно! Чувак…
– Наверное… ты прав! Спасибо!
– Отлично! И теперь…вали домой! Тебе стоит хорошо выспаться, для твоего завтрашнего прогона тебе понадобятся силы!
Глен неторопливо достал из своей сумки часы, которые оказались там, потому что Глену в них играть было неудобно, посмотрел на них и ахнул.
– А что, уже так поздно!? – воскликнул Ен. – Черт возьми! Родители!
– Д–а–а–а! – сказал я.
Мой друг быстро схватил свою сумку, отряхивался от пыли, попутно повторяя про себя что–то. Так и не понял, что он бормотал.
– До завтра! – сказал он, выходя из коморки.
Я слабовато махнул рукой, а на моем лице было выражение, словно я был спросонья. А Глен устремился к выходу из школы, звук его быстрых шагов прервался только тогда, когда он покинул здание.
И как только медленно идет время, когда ожидается день, в который решается что–то важное. В нашем безумном мире каждый день что происходит, хоть и не с нами, но случается. Захочется чего–нибудь интересного, чтобы это приключилось с тобой, вот лежишь ты на кресле перед старым деревянным ящиком, или, что уже более современно, с черным пластиковым ящиком, смотришь новости и думаешь, как мы скучно живем черт возьми. К счастью, в 99% подобного не будет. Потому что в противном случае вы начнёте визжать и ворчать, почему все это происходит со мной…
Та самая пятница, которую я жду. Глен весь день как на иголках, то прослушает вопрос учителя на уроке, то останется сидеть за столом после звонка. Видеть его в таком состоянии не очень приятно, он вкладывает в этот маленький показ талантов столько сил и нервов, что пот на его лбу не может высохнуть, будто головой в воду окунули. Само собой, от Анна–Марии бегает покруче, чем от дружков Уильяма, с внимательностью ему повезло, да и пользоваться своими навыками научился. Ой, кстати о Уилле, этот индивид вообще пропал, нашел я его только спустя два занятия, читающим какую–то бумагу, иногда проговаривая что–то. Он стал слишком безобидный, даже узнал его не сразу, в этих золотых очках, неужели у Вильяма еще и со зрением проблемы. Про его хулиганов друзей я вообще молчу, их и след простыл. Надеюсь, они отправились на свое законное место, на ковер к директору.
Единственное, что мне удалось выудить из пугливого друга, это мимолётное и очень слабое "привет", когда я пересекся с ним на лестнице. А еще когда он чахнул на меня…
–…я конечно…все понимаю…но не так же мстить мне за полеты… – от лёгкого шока, я изобразил обычную гримасу, если бы меня и правда охватило потоком жидкости.
– Ой прости… – шёпотом пытался уладить ситуацию Глен, от привычки руками к моему лицу с салфеткой тянулся. – Ну ладно…мне надо бежать…
– М–м–м–м… Тоже мне… страх сцены… подумаешь… – злобно проговорил я. – А вы чего пялиться вздумали? Что, не видели никогда человека со страхом перед выступлением?!
Конечно, половина школы знала о том, что Глен собрался выступать. Позли слухи, но в целом было тихо. Но Глену все это виделось как косые и злобные взгляды, осуждения и смех. Наблюдался рост его паранойи.
Я ждал Ена около лестницы, ведущей в главный зал. В мои, так сказать, обязанности, входит моральная поддержка друга. Что же, стало быть, такова моя роль. Глен появился не сразу, чуть–чуть опоздал. Вероятно, в этом виноваты его ватные трясущиеся ноги, уж точно не его руки, которые не уступали в чечетки ногам.
– П–р–и–в–ет… – коротким словом, которое он произнес дрожащим голоском, он со мной поздоровался.
– Здравствуй, Ен… – также коротко, но без дрожи, поздоровался я.
– Как дела?
– А как могут быть дела у меня? Нормально… Весьма приятно, а как твои?
– Тоже ничего…
– Ладно, не будем ходить вокруг да около. Волнуешься?
В ответ Глен посмотрел таким упрекающем взглядом, мысленно он говорил мне фразу – да ты совсем дурак, по мне не видно что ли?
– Хочешь совет, как побороть страх сцены? – с энтузиазмом говорю я.
– Удиви… – тяжело вздохнув, сказал Ен.
– Как только там окажешься, – указываю пальцем, – просто будь собой! Подумай про себя, насколько ты великолепен, просто чувствуй себя героем, тем, кем хотел быть! Ты – Джон Леннон! Ты – парень, в которого влюбилась Эн Мари! Человек, который за жалкие пять дней научился играть на пианино! И один из лучших художников Винсенса…
– Да уж…лучший… – усмехнулся Глен.
– А что? Послушай! Там… – снова указываю пальцем, – …ничего плохого тебя не ждет! Уильяма там нет…а–а…
– Ошибаешься… – протягивает руку, чтобы указать пальцем в зал.
Я пошел в сторону зала, быстро взглянул и вынул оттуда голову. Там и правда сидел Уильям, все с теми же листами бумаги и что–то с пафосным лицом рассказывает самому себе. Меня хватил совсем небольшой ступор, надо было быстро что–то еще придумать, чтобы Глен меньше думал о сидячем там его враге. Но тут меня осенило, я выдохнул, посмотрел ему в глаза и улыбнулся.
– Ну и что? Знаешь…Уильям тоже человек, он тоже совершает ошибки, его тоже наказывают и он тоже может плакать… – пытался старыми, так называемыми, родительскими речами приободрить его я.
– Ты в этом уверен… – скептически усмехается Глен.
– В этом можешь мне поверить… (пауза) Просто пойми одну вещь, если мы будем бояться кого–то, тогда чего мы добьёмся? Вон бери пример с Фрэнка, уборщик, а любому хулигану втык может дать… Проверено…
– Возможно…ты и прав.
– И к тому же, не Уильям этот конкурс будет судить…
Постояв буквально минуту, я дал отмашку, и мы оба пошли вперед. В зале особо народу не было, только организаторы, да выступающие сидят. В углу я заметил рыжую подругу Анны, сидела в тишине, наблюдала со стороны. Ей предстоит быть фотографом на этом празднике жизни. В своем воображении я представлял все, что в этот момент мог думать Ен.
– Что…мне выступать перед ними? Неужели они все будут смотреть? А вдруг я совершенно забуду слова, а что если буду плохо играть и облажаюсь? Ведь это клеймо на всю жизнь, они будут меня обсуждать и осуждать! Это будет полным провалом! Все будет ужасно… – думаю, такие слова лезли в голову Глену в этом момент, пока неловко и медленно спускался вниз, к сцене, где стояло фортепиано.
– Не переживай старик, я здесь, все будет отлично! Я подстрахую! – хлопая его по плечу, говорю я.
Я очутился за фальшивым занавесом сцены. Учителя со свойственными им взглядами родителей, которые очень много поведали в жизни, не торопятся называть следующего претендента. На минуты две мне показалось, будто я вернулся назад, в свое, так сказать, время, когда от моих рук веяло теплом и оттенок коже задавали кровеносные сосуды. Строгие педагоги, они же организаторы, смотрят на все это с высока, не смотря на положение своих кресел. Мелькает острый взгляд, такое ощущение, что из чьих–то уст сейчас посыпается в большом количестве критика, как песок из разбитых песочных часов. В будние дни моей жизни, мне казалось, что так и будет, но если вспомнить, это был всего лишь страх, что будет какая–то ошибка и все эту оплошность обсудят, как если бы, я разбил бюст Вашингтона в кабинете истории. Для меня преподаватели, в особенности многоуважаемый мистер Браун, были для меня личностями из другого мира, со своими ретроградными взглядами на мир, где я, мое творчество и алгоритм поведения в целом ими негативно обсуждается и вызывает неприятие и ненависть. Ну неужели я все это время ошибался? Да, безусловно. Но не особо это мне приносит какое–то разочарование, а уж тем более, боль. Скорее, никчёмный, уже, опыт.
Отчасти, я оттягиваю момент выхода Глена на сцену, первый раз в жизни. В амплуа певца, конечно же. Он медленно плетётся по сцене, в сторону инструмента, его рукам трястись, как будто мозг запретил, перенаправив энергию на ноги. Многие вокруг стали с интересом наблюдать за волнующимся молодым человеком с несуразными очками в металлической оправе.
– Что ты за мной наблюдаешь…иди уже сделай что–нибудь! – аккуратно, шёпотом шепнул он мне, пытаясь прогнать.
Наверное, стесняется. Какого черта? Я что, родитель, чей–то отец? Выглядит это странно. Хотя волнение за друга не пропало.
– И что ты мне предлагаешь сделать? – на полном расслаблении сказал ему я.
– Не знаю…иди…почитай…
– Ты смеёшься? Да из книг больше тридцати лет вылезал и ты думаешь, что я восприму это как дельный совет! Да я в жизни не притронусь к этим идиотским книгам, пока тут происходит такое интересное событие! – добавив сарказма в разговор, пояснил я.
– Ну…
– Даже не думай шутить на тему цепей и скелета…
Глен кивнул, сел за фортепиано и начал исполнять песню. Начало было слабеньким, голосом не сразу стал правильно управлять, но ближе к припеву все выровнялась, и он запел как ангел. Смотрел я в этот момент на людей, что были в зале, однозначного ответа я дать не могу. Хотя подруга девушки, в которую он влюблен, оценила это по высшему разряду, глаза у нее блестят. Невольно она улыбается, отложив даже свой фотоаппарат и блокнот, где она рьяно вела пометки за три минуты до. Дебора быстро схватила камеру и направила ее в сторону поющего Глена. Но в какой–то момент, она сначала медленно убрала камеру вниз, а потом просто застыла и стала наблюдать. И вряд ли я могу передать ее мотивацию.
Песня закончилась, осталось лишь дождаться последней инстанции– вердикта организаторов. Что скажут эти люди? Будем надеяться, эту песню не один я считаю хорошим творчеством.
– Воу–воу–воу…Ен! Молодец! Ты справился… Теперь будем ждать… – с оптимизмом говорю я, поворачивая голову в их сторону. – Будем надеяться, песня не дерьмовая.
Парень посмотрел на меня разочарованным, но по своему довольным взглядом.
Крайне впечатлен был Родс, чей лист бумаги своеобразно выскользнул, пока он пристально смотрел на прогон Глена. И знаете что, искры в его зрачках говорят сами за себя – приятно удивлен соперник моего друга. Неужели он, наконец, уступил? Неподражаемый Уильям Родс, звезда школы сдался? Не каждый день такое увидишь. Думается, после этого в музыку он не подастся, надеюсь…
Уилл сидел за третьим стулом третьего ряда, его обзор был неплохим, чтобы видеть общую картину, жаль он не видел эти безумных пальцев Глена. Ах, что он ими вытворял, до сих пор в легком экстазе от подобной работы. К нему во время прогона спустилась Дебби, даже что–то сказала, присев рядом с ним. Уильям, только соглашаясь с ней, кивал головой, не отрывая взгляда.
И вот он долгожданный момент. Организаторы тихо перешёптываются между собой, доходят только оборванные звуки нужных слов о моей песне.
– Что же, мистер Петти…м–м–м… – надеюсь, он не специально оттягивал момент, чтобы сообщить плохую новость. Директор слегка улыбнулся и повернулся в сторону женщины с лева, стоящую с небольшим планшетом. – За меня скажет миссис Таллет.
– Глен… – о, опять эта неловкая пауза, они оба издеваются. – Я аплодирую вам стоя! Это классно!
– Должен заметить, что мои коллеги правы! – третьим, свое слова сказал тучный мужчина, он же преподаватель искусства. – У вас, не скрою много ошибок, и вы точно сфальшивили разок или два, верно? Но я обоими руками за, чтобы вы выступили мистер Петти, давненько в школе не было такого!
– Спасибо…я…я…даже не знаю что сказать… – Глен сейчас лопнет, это было заметно про красным щекам и горящим глазам.
Но больше ему откровенно не нужно было говорить, иначе сейчас и правда сорвется. Побыстрее, я, дергая его за волосы сзади, делая попытку увезти со сцены.
– А что…что…ч–т–о–о–о я в конце концов стою молча как забитое чучело! – максимально противно кричу я на весь зал, уже стал забывать кто я. – Глен Петти! Немедленно замолчи, пока лишнего не наговорил! – кричу в уши своему другу я.
Это сработало быстро, и Глен покинул зал, предварительно со всеми попрощавшись. Так скоро, что даже про меня забыл, выскочил и побежал из зала прочь.
– Э–э–э–э–э–э! Куда так быстро!!! Про меня за… Ай ладно! – изображая своим голосом безысходность, упрекнул я Ена. – Черт побери… Вот и помогай после этого друзьям!
А на этом прогон номеров не закончился, пару словечек было сказано о Глене, после стали репетировать другие.
Тем временем Дебора и Уильям активно ведут беседу, что удивляет, если вспомнить, как не лестно отзывалась первая о последнем. А взглянешь сейчас – подозрительно легко общаются, девушка улыбается и как–то странно смотрит на Уильяма.
Все ясно. Уильям и правда сдался, если можно так сказать. Конечно, может надоесть играть роль парня, которому должна достаться только лучшая. Или он нашел родственную душу в подруге Анны-Марии и это искры хватило? Черт знает, но пока все хорошо. На фоне осени я как–то, даже не узнал Уильяма, он сделался более, тихим что–ли, с чего такие метаморфозы. С этим как–то связан отец…?
Но вообще, это было круто! Предельно доволен своим другом, кто бы мог подумать. Осталось только посмотреть, как он выступит. А после – он оставит школу, эх, придется снова читать, уже стал это занятие ненавидеть.
***
Глен вместе с Палмером отправился из школы, весь преисполненный решимости к свершению великих подвигов. Правда, его единственным подвигом будет переход через светофор, на красный свет максимум, или же в том, чтобы за руки с Анной Марией пройти. Да, да, да, еще такого жеста не попадалось мне на глаза. Забыл даже со мной попрощаться, светящийся, словно фонарь перед беседкой в школе, Ен, прихватив с собой друга, поспешил покинуть здание.
Вечер выдался довольно суетливый, некоторые прогоны затянулись до семи вечера, последние сумасшедшие активисты школы ушли еще через час, захватив с собой и шум, и смех и все прочее, включая Дебору с Уильямом. Сегодня, когда я сидел на ступеньках входа, я заметил, что они вышли вместе. Не совсем как пара, или как хорошие друзья, а просто – как первый раз, когда вы завязали разговор с человеком, он показался вам интересным и вы с ним прогуливаетесь после завершения всем дел, пытаясь найти еще что–то столь похожее на вас, любое качестве, интересы или черты характера.
Свет в школе, как по обычаю, выключался медленно, и небольшие острова света в здании, посреди темного города, начинают тонуть в тени. Корпус школы медленно погружается во мглу. Разве что площадка перед школой не отключается, свет здесь оставался всегда. Ну, без лишних слов, еще одно ночь, по счету, черт знает какая…
И без лишних слов, суббота и воскресенье для меня всегда проходят на улице, единственная альтернатива будним дням в каморке или смирением Глена. Плюс ночные прогулки, вдоль дорог и осмотр окон чужих домов в поисках чего–нибудь интересного.
Следующий декабрьский день по счету не был ослаблен подготовками, суетами, какими–то спешками и обострением «синдрома близкого Рождества» – когда преимущественно подростки, люди, бывшие моими ровесниками, любят заранее дарить подарки. Посему, я не сильно заморачиваюсь его проводить за наблюдением всей этой беготни. Каким–же он неудобным прошел для меня, даже с Гленом. Я уже и думаю, не зря ли я его на все это подначивал. Ходить теперь, с выражением лица, такое ощущение, что мир захватил, американский Наполеон, так бы я его описал. Мне кажется, он на какое–то время превратился в Уильяма, того самого парня, который ему очень сильно противен.
Ловкостью руки, я открестился от всего, и придется готовиться к целой недели, во время которой все это, так называемое торжество, будет расти по экспоненте.
Вдруг меня пнули. То есть, как пнули, коробку, на которой я присел, пнули со словами – а здесь должны быть гирлянды!
– Нет, там…шарики для пинг–понга, с датой изготовления 1957… – холодно, вяло, как будто сонно, прокомментировал я.
– Нет! Миссис…здесь какие–то старые шары для пинг–понга…
– Ну вот…что я говорил!
– Может быть, выкинуть это?
– Да ты что, это же школьное имущество!
– Что за…1957 год выпуска… Да эти шарики ровесники моемого папащи! – я сидя на фортепиано за всем этим наблюдал, пока трое подростков, лет по пятнадцать или чуть старше, пытались найти гирлянды и мишуру, но им путь преградила коробка с старыми шариками.
– Да они стерлись до дыр давно!
– Скажи спасибо, что не развалились в порошок, когда вы их в руку взяли!
– Тед…Хэнк…какого черта…вы застыли на этом мусоре, где гирлянды! Лучше скажите мне об этом! Я не…год выпуска шаров…
– Ох–ох–ох–ох… – вздыхаю я.
Мой безразличный взгляд пролетел сквозь все пространство каморки, от места, где были рассыпаны шарики, до старинного деревянного шкафа, под которым мы прятали украденные у отца Джо сигареты. На самом верхнем ярусе огромной коричневой махины из покрашенного обветшалым лаком дерева, стоял большой пластиковый пакет. И вот там, прятались гирлянды и мишура к Рождественскому украшению зала. Да ладно, серьезно? Они не смогли даже, приблизится к ним, чувствуется, что они вовсе не видели его. Конечно, крупный шкаф с огромным мешком очень незаметная фигура, такая же, как пианино.
Меня скрутила злоба, но не оставил холод взгляда. Я спрыгнул с фортепиано на одного из парней, кажется, на Теда и стал ползти к шкафу.
– АЙ! Что вы на меня уронили! – кричит парень.
– Ч–Е–Е–Г–О–О! Тебе что приснилось что ли?
– Я ничего не ронял, я шарики собираю…
– Но я клянусь, словно что–то тяжелое упало…
– Не знаею…
– Ударился! Вон глянь, контрабас стоит! Об него и стукнулся…
– Спиной?
– Да! А что нет!
Я подошел к шкафу, и небольшим движением руки, скинул пакет на пол, чтобы он упал четко перед этими горе уборщиками. Как было и считано, упавший мешок их тут же привлек их внимание незамедлительно.
– Ребят! Нашел! Они вот тут, в мешке!
– Что!? Где ты его нашел!?
– Из шкафа упало…Вон! Тут все, что мы искали! И гирлянды… И эта разноцветная фигня… Мишура!
– Наконец–то…Слава Богу! А поблагодарить за помощь, а?! – стоя в проеме, перед шкафом, иронизирую я.
Так и прошел еще один день, то гирлянду, то еще что–то, какой–то умник, чьего имени я не знаю, стащил контрабас и вернул его спустя час, но только с порванной струной, вот ведь вандал! На ум пришло – почему бы и не пройтись до нашего зала, поглядеть, как выглядит местная самодеятельность…еще раз.
Иду я уверенной походкой, руки в карманах, грудь колесом и задрав нос, играя роль высокопоставленного человека, например сенатора, или даже губернатора штата. А мимо меня проносятся дети, кто–то, как скалы сквозь волну, проходят сквозь мои плечи, а некоторые – сквозь всего меня. Самым смешным было то, когда я раскинул руки, как было бы, если хочу кого–то заключить в объятия, и все сквозь меня проходят. До чего меня это забавит, иду и смеюсь, как сумасшедший.
Дверь зал была открыта наполовину, из образовавшейся расщелины бил свет и доходили какие–то разговоры и крики. На сцене стоял Уильям со своим листочком, тем, с которым он в последнее время ходил, не выпуская из рук. По ней он пытался что–то выговорить, периодически отрывая глаза от текста. Но когда он бросил лист со сцены, неуклюже пытаясь попасть на стоящий рядом стул, Родс начал свой «номер», если это можно так назвать. Насколько мне известно, по списку, который я прочитал еще вчера, его не было в числе участников рождественского мероприятия. Скорее, это был театральный кружок, в который ходил Уильям. Надо признать, весьма неплохо играет, сцены из Шекспира я всегда узнаю, подолгу читал томики творений английского драматурга, сначала старые, а потом новые, с хорошими обложками. Уверенная речь Родса даже меня чуть–чуть заворожила. Я даже присяду и посмотрю на этого…Гамлета.
– …Вот мерзость! Сад, заросший без прополки
Травою сорной, той, что отравляет
Природу…До чего доходит жизнь!
Двух месяцев не минуло, как умер…
И кто? Гиперион, богоподобный
В сравненьи с нынешним сатиром; мать
Так возлюбивший, что весенний ветер
Не смел ее лицо овеять резко… – Уильям весьма недурно читает свой монолог, пытаясь, даже, изображать из себя персонажа, чью роль он на себя взял, вплоть до жестикуляции.
– Вот кто постоянно покидает школы после заката…актеры! – я сделался более легким в настроении и просто наслаждался последствиями своего пожизненного билета на каждый школьный спектакль.
Вскоре солнце стало медленно уступать место приятному вечеру, а начинающие актеры стали закругляться.
Трудно поверить, что сегодня, я как–то пересмотрел свои взгляды на Уильяма, для меня этот человек вырос, стал выше даже чем я, сторонний наблюдать и вредный призрак. Кажется то, что он смог заняться любимым делом стало решающим фактором сглаживания его агрессивности и приставания к моему другу, которого, кстати, уже давно не трогал. Это значительный прогресс. И мне до сих пор не дает покоя Дебора, что выйдет из этого.
Уильям медленно собирался в холе школы, это можно понять по тому, как он выглаживает свой шарф, который нужен ему вследствие легкого похолодания, прежде, чем сделать его элементом своей верхней уличной одежды. Он присаживался, снова вставал и по мере этих действий, он аккуратно все собирал. И только спустя минуту, он выходит на улицу.
Перед воротами, мне на глаза попалась темно–синяя машина с включёнными фарами и открытой дверью. Оттуда выскочил мужчина, в небрежной одежде. Его шаг показался быстрым и слишком стремительным. Что–то поздновато для возвращения в школу, господин директор. Да нет, это не директор, у него нет столько волос на голове, но куртка та же, точь в точь. Ух ты, это отец Уильяма, и он демонстрирует раздражение. Его кажется, звали, вроде, Джош? Хотя это не столь важно. Родс младший остановился сразу же, как только отец попал в его поле зрения. На миг молодой человек, с широкими от природы плечами, сделался сутулым, и его лицо потеряло бывшее секунду назад хорошее настроение. Стоял он не долго, очень быстро, с такой осанкой, он направился в сторону главного выхода.
Мужчина просто так отпускать своего отпрыска не собирается, маневром, он, закруглённым шагом обогнал Уильяма и они оба, как столбы, встали около школьных ворот.
– Уилл…я могу тебя понять! И я могу дать тебе шанс свою ошибку исправить! – высокомерным тоном, пытаясь выказать свое понимание.