– Сей-час. Я сейчас. – кое-как но выдавил из себя Тумаев. Он вырвал из гладкого пола, превратившегося в студень, носок левого ботинка. Потом носок правого. Сил хватило развернуться на выход.
– Забыл кое-чего. Сейчас. – Алан Борисович спустил маску и вымучил предупредительную улыбку. В коридоре Тумаев добрался до кулера. Стаканчиков не оказалось и Алан Борисович пил воду из сложенной ковшиком ладони. Вода всегда помогала. Нет ничего и важнее и надежней воды. Простенько? Простенько. Грошовая философия. Кроме тех, кто в 10 лет сидел в спортивном зале бесланской школы. Прямо под черной остроугольной бомбой в корзине баскетбольного щита. Алан Борисович многое не помнил. Слиплись воспоминания в невнятный единый комок и потерялись в справедливом небытии жара, равнодушие, которое опаснее страха. Люди, а потом не люди, но серый осадок на крашеных и скрипучих досках. Покорный, не человеческий. И, конечно, Дина. Старшая сестра. Когда началась стрельба и вдоль стен побежали злые черные фигуры, Дина схватила Аланчика за руку и потащила к высокому окну. Дальше Алан все помнил совершенно и никогда не забывал. Взрыв. Он помнил даже его вкус. Водяной. И Дина кричала ему.
– Пчёлка ужалила! Ничего. За мной.
Дина подняла его голову. Не позволила смотреть на ранку, появившуюся на его груди. И вдруг Дина исчезла, а вместо нее через водяную радостную пленку Алан увидел профессора Вознесенского. Борода лопатой. Квадратные очки и голос колокольный. Окончательный.