– А очень просто объяснить. Будь здоров и крепок! – Михаил Михайлович принял очередную порцию. – Дело в том, что тут у жены брат, в Ольгинке. У него склад есть в Наро-Фоминске на Шибанкова – ну там, знаешь, стройматериалы, обои, краски. Вот он и пригласил работать, я же шофер: легковушки, грузовики, микроавтобусы – все, что хочешь. В Пятигорске краевую базу закрыли, я искал-искал работу – ничего нет. Тут жена говорит: давай уже в Подмосковье – там и зарплата, и климат, и родня. В общем, завела канитель. Ну, я сюда и рванул. Жена от радости прыгает. Хотя насчет денег, оно, может, и правда. А вот насчет климата – это уж она перегнула.

Михаил Михайлович взял три печенья, сложил в стопку, с явным удовольствием намазал их густым слоем сгущенного молока и откусил, прикрыв глаза. Несколько мгновений он сосредоточенно жевал.

– Какой там климат! – возмущенно произнес он, закончив с печеньем. – Тоже нашла – давление у нее, видишь ли, на равнине нормализуется. А какое давление может быть, когда зимой холодрыга минус тридцать, а летом вот такущие, – он развел руки в стороны на всю ширину, – комары летают! А еще слепни какие-то, мошка. Ух, давление! – грибник покачал головой, выражая высшую степень укоризны. – А весной и осенью что делается? Что делается! В апреле и ноябре, видал?

– Что? – недоумевая, что такого особенного можно увидеть в Наро-Фоминске в апреле, спросил я.

– Как это что! – Михаил Михайлович возмущенно всплеснул руками. – Снег! – он поглядел на меня глазами на выкате, полными почти настоящего ужаса. – Снег в апреле лежит везде, в ноябре – все в снегу. Народ в шубах ходит. И это когда на КМВ в это время цветы цветут, птички поют, небо без единого облачка. Ты видел в Минеральных Водах небо?

– Конечно, видел, – без выражения ответил я.

– Конечно, видел! – передразнил меня Михаил Михайлович. – Разве так говорят о небе в Минеральных Водах? Оно же высокое, чистое, голубое. Я вот за женой полетел на самолете в прошлом году, когда сам с вещами перебрался. А тут был конец октября – над головой серые тучи, мокрый снег противный сыплет, холодно, как в Арктике, грязь по самые уши – труба! И вот я прилетел в Минводы, спускаюсь по трапу, а воздух аж пахнет свежестью, небо – чистая и теплая лазурь, как в стихах. Как будто, и вправду, льется, льется на землю. Воздух, кажется, пить можно! А здесь… Эх… – грустно сказал грибник. – Занесла же меня нелегкая…

Мне стало немного обидно за Подмосковье, к которому я уже успел привыкнуть и которое мог по достоинству оценить.

– Вы извините, Михал Михалыч, – сказал я, – но мне кажется, вы просто еще не рассмотрели здешние места как следует. Ну хотя бы даже речки, озера. Если ведь приглядеться…

Я собирался рассказать ему о прелестях местной рыбалки, но Михаил Михайлович, уже навеселе, перебил меня:

– Да уж я пригляделся, – с пренебрежительной торжественностью произнес он. – Это реки так реки! Стоячие болота, а не реки – зеленые, затхлые, рыбу поймаешь – тиной пахнет, есть невозможно.

«И точно!» – подумал я, вспоминая моих первых подлещиков, пойманных в Наре.

– А ты ел, например, речную форель из Зеленчука? – продолжал мой собеседник. – Вот это река – бежит, шумит, бьется о камни. Не то что Нара… «И про речку нашу Нару, что, как девочка, бежит». Зеленчук – это тебе не девочка… А озера эти тухлые лесные – об этом и говорить не хочется. Ты бывал на Маныче? Видел пионы? Видел фламинго?

Я ничего не ответил, но в голове у меня ярко вспыхнула картина не одного соленого озера, а всей бескрайней калмыцкой степи. Я вспомнил, как однажды мы с отцом ночевали у берега Маныча. Когда погас костер, я долго сидел у тлеющих углей и смотрел вдаль – степь в тех местах такая плоская, что небо кажется действительно куполом, накрывающим огромное пространство звездным покровом. И звезды настолько крупные, близкие, что возникает ощущение, будто, если оттолкнуться как следует ногами от земли, можно легко оторваться от поверхности и полететь прямо в космос, к созвездию Кассиопеи.

Мое молчание Михаил Михайлович воспринял как знак того, что Маныч мне не знаком.

– Ну ладно, бог с ним с Манычем, – продолжал он. – Туда ты мог и не добраться. Но из твоих слов выходит, что в Пятигорске ты был точно. Вот скажи, разве можно сравнить воду из крана в Пятигорске с Наро-Фоминской? А жена еще о здоровье все говорит… Да и вообще, вот проработаешь неделю, хочется отдохнуть как-то, и ладно бы на выходные куда-то выбираться, но куда же тут выберешься?

– Ну это уж вы зря! – решил я поспорить. – Вокруг столько замечательных мест, лесные заповедники, ели, березы…

– Ага! – опять не дал мне договорить грибник. – Ели, березы. Березы, ели. Ели, осины, березы – куда ни поедешь на тысячу километров – одни сплошные ели и, – тут Михаил Михайлович понизил тон, будто собирался сообщить мне страшную тайну, и произнес по слогам: – рав-ни-на! Вот ты говоришь, что жил в Ставрополе?

– Да, – ответил я, – до распределения из училища.

– Ну, тогда ты понимаешь, о чем я? Из Ставрополя поезжай в любую сторону: на юге – Домбай, Теберда, Эльбрус, восточнее – нарзан, на западе – море, на востоке кочевые степи. Всюду новая земля, новая жизнь, виды новые. А здесь? Едешь в Ярославль – елки, березы, осины; едешь во Владимир – осины, елки, березы; едешь в Калугу – ольха попадается. Куда ни глянь – везде одно и то же, до самого Пскова. Грибов вот только много… И потом эти дожди. Сейчас, на Кавминводах, представляешь, как хорошо! Города чистенькие, все в порядок приводят.

– Видите ли, – ответил я, – я, как в девяностые училище закончил, с тех пор ни разу на Ставрополье не был. Тогда, помню, грязновато было.

– О! – воскликнул Михаил Михайлович. – Это когда было! Сейчас все по-другому. Сейчас – красота! В Пятигорске на Провал дорогу сделали, памятник Бендеру поставили – все ему нос натирают, – он усмехнулся. – Стоит себе с блестящим носом, билетики продает. В Ессентуках так вообще был один мэр – такой молодец! В центре на площади фонтан сделал, прямо из асфальта бьет, огромными струями – все смотреть на него ходят, парк обустроил, ванные, грязелечебницу нашу знаменитую в порядок привел, дачи эти дореволюционные отреставрировал, и вообще! Знаешь, там на въезде в город, со стороны Заполотнянского района, плакат большой висит: «Город, в котором хочется жить!» Вот уж точно.

Мы говорили еще немного, вспоминали знакомые нам обоим места. Потом я предложил Михаилу Михайловичу поспать до утра. Он, усталый от блужданий по лесу, размягченный крепким напитком, лег на составленные в ряд стулья и сразу уснул. Я, чувствуя, что меня тоже клонит ко сну, выпил еще кофе. В голове прояснилось. Дождь стихал. В начале пятого дверь в аппаратную открылась, и вошли Елена Васильевна с Новиковым. У солдата был немного помятый вид.

– Вот, – сказала Елена Васильевна, – привела нашего ловеласа. Ты, – обратилась она к механику, – когда демобилизуешься, мы тебе в военном билете учетную специальность «Казанова» впишем.

Новиков улыбался, воспринимая слова Елены Васильевны как похвалу. Я сказал о грибнике.

– Да мы уж знаем, – Елена Васильевна села в кресло у пульта управления и налила себе чаю.

– Ну вот что, – предложила она, – вы, товарищ капитан, ложитесь-ка покемарьте немного, все-таки мы тут всю ночь болтались, а вы дежурили. Теперь сами последим за всем, до смены недолго.

Я с радостью принял предложение техника. Выпитый кофе на меня уже не действовал, начинала болеть голова. Я собрал еще несколько стульев, отнес их за длинный ряд стоек аппаратуры частотного уплотнения, положил под голову бушлат, лег. В висках тихо-тихо стучала кровь, будто колеса поезда на шпалах. «Город, в котором хочется жить!» – перед глазами ясно, как в цветном кино на огромном экране, предстала дорога из Кисловодска в Ессентуки: сначала зеленые низки горки, потом равнина, учебный аэродром, на нем похожие на игрушки аэропланы, справа дачи, впереди, весь в каштанах, липах, платанах город, уютный, теплый – красные кирпичные домики еще шестидесятых годов, дворы с беседками и лавочками, на улицах торгуют яблоками, грушами, сливами, алычой из местных садов, да и вокруг – один сплошной сад: каждый двор будто распирает плодами, нависающими над заборами.

А ведь и Ставрополь – город-сад, подумал я. Родители жили в многоэтажке в Промышленном районе, и все равно выйдешь прогуляться с друзьями – наешься тутовника, который растет вдоль каждой улицы: черный, белый, розовый. Я вспомнил, что в нашем дворе старики играли в домино, а столик был под абрикосом – ужасно вкусным. Мы лазали по дереву, сбивали плоды, и они иногда падали на стол к играющим, смешивая черные костяшки. Дедушка с длинной тростью поднимал ее, потрясал в воздухе, грозя нам «расправой».