Вурдалакам нет места в раю

– Ты куда, милая? – уговаривал он Ярогневу, как вздыбленную кобылицу. – Шутиха тебя только и ждет. Сама в руки к ней не ходи – пропадешь!

Но княжна и не думала слушаться. Она распутала узенький поясок, стягивающий ее рубаху, и вырвала у Нежаты кистень с тяжелой шипастой гирькой, с которым тот не расставался. Нежата оторопел. Распущенный пояс повис в его грубых ладонях. Ярогнева выскользнула и бросилась вдоль обрыва. Ее яркие сапоги замелькали на узкой полоске кручи, нависшей над поднимающейся водой.

– Да что же ты будешь делать? Вот бешеная девка! – в сердцах бросил воин, вертя в руках поясок, ставший ненужным.

Рдяные сапоги княжны истрепались и заляпались грязью. Один из каблуков оторвался, другой завяз в густой жиже, в которую превращалась размытая земля. Ярогнева попыталась его выдернуть, потянула пару раз, махнула рукой и скинула обувь. Ее босые пятки взмесили мокрую глину, оставляя узкие следы на самом краю берега.

Княжна спрыгнула с кручи на плавающие ворота, которые течением несло к середине реки. Она обернулась к ладье водяницы, раскрутила над головой шипастую гирьку кистеня и заголосила:

– Берегись, стерва!

– Давай-давай, плыви ко мне! – хохотала Шутиха, правя свою ладью к ней. – Мне нужны новые слуги. И ты станешь первой!

Ворота, превращенные в плот, держались на волнах неуверенно. Они то и дело кренились, норовя сбросить деву в мутную воду. Но Ярогнева не обращала внимания на колебания опоры. Она азартно размахивала кистенем и шептала:

– Только бы подобраться поближе!

На берегу Крутояра люди перемешались с лесными созданиями. Все затаили дыхание, наблюдая за уплывающей княжной. Лутоха молился и целовал оберег, Воропай мял в руках шапку, Духаня жалела и причитала. Даже могучий Дый побледнел и закрыл руками лицо.

– Яруша, не лезь к ней! Шутиха – призрак, железо ее не проймет! – простонал Лесной царь.

Но княжна не оглядывалась назад. Водоворот подхватил скрипучий плот и понес его к омуту. Боковой столб, к которому крепились створки, ушел в воду, доски перекосились. Ярогнева едва не соскользнула в волну. Верхуслава уткнулась лицом в грудь Всеволода и завыла. Стремительное течение несло плот прямо к ладье. Обратно пути уже не было.

– Только не оплошай, дочка! – бормотал Всеволод.

– Кистенем ее, кистенем! – вторил с края обрыва Нежата.

– Вот и моя первая раба! – торжествующе развела руки в стороны водяница. – Чтобы стать частью подводного царства, тебе осталось одно – утонуть. Не томи меня – прыгай в воду. Ты ко мне так торопишься, словно тебе невтерпеж.

– А отведай-ка кистеня! – звонко выкрикнула Ярогнева и ударила водяницу билом, болтающимся на цепочке.

Шипастая гирька прошла сквозь Шутиху, как сквозь туман, и с грохотом обрушилась на скамью, покрытую узорной тканью. Водяница расхохоталась.

– Бей меня, бей! – подзадоривала она. – Чем больше потратишь сил – тем скорее станешь моей.

Ярогнева закусила губу и принялась молотить ее билом, нанося удар за ударом. Ловко орудуя деревянной ручкой, она раз за разом раскручивала гирьку и изо всех сил обрушивала ее на противницу. Но било с цепью пронизывало Шутиху насквозь, не причиняя той никакого вреда, словно она находилась не в этом, а в каком-то ином мире, откуда лишь ее дальнее отображение мелькало перед глазами в виде бесплотного наваждения.

Шипы обрушивались на борта ладьи и дробили их в щепы. Отзвуки хлестких ударов гудели в ушах, разносясь над бушующими водами и достигая поникших лесов, борющихся с потопом.

Камышовка, вспорхнула с кормы и возмущенно захлопала крыльями, словно негодуя на бесчинство, устроенное не желающей покоряться негодницей. Цветное покрывало, которым была застелена скамья, на глазах превращалась в рваное тряпье. Масляный фонарь, болтающийся на носу ладьи, разлетелся вдребезги. Ржавые уключины скрипели, брошенные весла безвольно колыхались в воде, а Ярогнева все громила и громила чужую лодку, не успевая перевести дыхание. Наконец, щиты, вывешенные на бортах, сорвались и упали в воду. Шутиха сняла с головы венок из белых лилий и протянула его Ярогневе.

– Иди ко мне, девица! – зазывно пропела она. – Надень этот веночек! Стань моей!

Ярогнева расплакалась от бессилия и швырнула кистенем в протянутый дар. Кистень прошел сквозь призрачные рукава рубахи, которыми тянулась к ней водяница, но задел сплетенные цветы, вырвал их из ладоней Шутихи и увлек за собой в бурлящий водоворот. Вслед за тяжелым оружием кувшинки пошли на дно.

– Так-то ты принимаешь мой дар? – рассердилась Шутиха. – Ну, смотри у меня!

Водяница перегнулась через разломанный борт ладьи, поддела ладонью речную струю и направила ее на крутящиеся в водовороте врата. Вода в омуте вздыбилась, пошла волнами и опрокинула шаткий плот. Ярогнева свалилась в воду как раз в том месте, где только что утонул кистень. Минуту она боролась с мутным потоком, но водяница толкнула ее веслом и налегла, погружая глубже. Волосы княжны растрепались, водоворот закрутил их в пучок, и дева скрылась под толщей воды.

– Дочь, держись! – отчаянно выкрикнул князь.

Стоящий рядом с ним Дый помотал головой, словно не веря в спасение. Верхуслава бросилась на колени и разрыдалась. Русана попыталась ее утешить, но это было ей не по силам.

– Что там видно? Жива ли Яруша? – с надеждой вглядывался в бурлящие воды Всеволод.

– Не видать. Омут на дно ее потянул, – обреченно ответил Нежата.

Шутиха перехватила весло и направила ладью к Крутояру.

– Эй, хозяин! – насмешливо закричала она, обращаясь к Всеволоду. – Будь так добр, пожалуй за дочерью в мое царство. Уж если ты был великим князем в столице, то и моими утопленниками распорядиться сумеешь. Дам тебе должность при моем новом дворе, станешь моим любимым слугой. И сударушке твоей, великой княгине, найдется местечко. Вот выйдет семейка подводной челяди!

– Ах ты, гниль болотная! – разъяренно выскочила к ней Верхуслава. – Да я лучше владыку-Перуна упрошу разбить молоньями в крошево весь наш мир, лишь бы он и тебя казнил!

– Ну и где твой Перун? – издевалась над ней водяница. – Одна память по нем и осталась. Правда, Дый? Ты-то знаешь, что богов больше нет, и рассчитывать не на кого. Так хоть ты покорись судьбе. Смири гордость, признай меня госпожой. И вели то же слугам.

– Не получишь ты нас в своем царстве! – проскрипел Лесной царь зубами. – Ни один лесной брат тебе не покорится.

– А куда вы все денетесь? Места вам не осталось. Либо в воду, либо развеетесь в пыль и прах.

В этот миг водоворот за спиной у Шутихи забурлил и выплюнул струю грязной пены. Взметая тучу брызг, из мутного фонтана вывалился болотник Колоброд, вращающий выпученными глазами. Одной лапой он тащил за собой Ярогневу, крепко сжав ворот ее рубахи, а другой лапой неловко вздымал в воздух меч Душебор, тускло блеснувший в лучах заходящего солнца. Его хвост так шлепнул по воде, что ладья водяницы едва не перевернулась. Ярогнева с шумом глотнула воздух и начала сплевывать воду.

– Вот ведь девка! И в воде не утонет, и в огне не сгорит! – подивился Нежата.

Колоброд перекинул княжну через борт лодки, помог встать и сунул меч ей в ладонь. Не обращая внимания на потоки воды, ручьями стекающие с головы, Ярогнева выпрямилась во весь рост, подняла Душебор и шагнула к водянице.

Шутиха медленно обернулась. Лицо ее изменилось: на нем промелькнули обида, досада и злость.

– А меч-то откуда? – растерянно произнесла она.

– Болотник на дне подобрал! – мстительно ответила дева.

Она сделала резкий выпад и вонзила острие Душебора Шутихе в грудь, как раз туда, где в глубоком вырезе рубахи виднелись два выпуклых бугорка, по которым струились капли воды.

– Ой! Больно… – вырвалось у Шутихи.

Княжна вырвала меч. В груди водяницы открылась рваная рана, из которой вытек тоненький ручеек темной крови. Кровь смешалась с водой и обагрила белую рубаху Шутихи, оставив на ней размытые блекло-красные пятна.

Водяница выронила весло. Оно гулко шлепнулось в реку, и всплеск ясно донесся до слуха людей, замерших на берегу.

– Этот меч тысячи душ забрал, – шипя от ненависти, произнесла Ярогнева. – И твою заберет!

– Не надо! – тоненьким голоском взмолилась Шутиха. – От меня, кроме души, ничего не осталось.

– Да и та сгнила в омуте, среди грязи и слизи! – не останавливалась Ярогнева. – Глупый Курдюм хотел вернуть тебя с того света. Только не видел он, что возвращать уже нечего. Нет той веселой Шутихи, с которой ему было когда-то так сладко. Остался поганый дух, который весь мир хочет превратить в омут.

И княжна сделала новый выпад, всадив меч водянице в живот. Так схватилась руками за брюхо, жалобно застонала и упала на колени. И снова пятно темной крови расползлось вдоль разреза рубахи.

– Пощади! – взвыла Шутиха. – Я остановлю потоп. Я верну все, как было!

– А Горихвоста ты тоже вернешь? – наступала на нее Ярогнева. – Вернешь всех, кто погиб по твоей вине?

– Разве я виновата? – склонив голову, закрылась руками Шутиха.

Ярогнева занесла над ней меч и сказала:

– Вся беда в Грязной Хмари началась от того, что ты соблазнила Курдюма. Жить бы тебе в Слободе и смущать тамошних мужичков, так нет – ты захотела быть барыней. Если б не ты – все были бы живы. Не летал бы змей над нашими головами, не палил бы наш мир, который боги оставили нам в наследство в незапамятные времена. Не жались бы друг к другу люди и черти в последний свой час перед общим концом. Это твоя мерзкая алчность довела всех до края! И ты просишь пощады?

– Я только хотела счастья! – воздела ввысь руки Шутиха.

– Что это за счастье, из-за которого мне пришлось милого своей рукой на тот свет отправить? – взревела Ярогнева. – Видно, тебя уже не исправить. Казнь – вот что ты заслужила. И чтобы духу твоего не осталось!

Ярогнева замахнулась пошире и рассекла водяницу надвое. Шутиха даже не охнула. Призрачная фигура в запачканной кровью рубахе покачнулась и распалась на половинки, которые зависли в воздухе, истончаясь и медленно испаряясь.

– Вот он, меч Чернобога! Любую нечистую силу берет! – торжествуя, закричал на берегу Лесной царь.

*

– Ступай за мной, – велел Горихвосту Род. – В раю тебя ждет твоя навка. Небось, успела соскучиться по тебе, ненаглядному.

Позолоченный ключ бросил солнечный зайчик в глаза, отразив лучик низко висящего солнца. С замиранием сердца Горихвост наблюдал, как Род отпирает ворота под мраморной башней. Вот они распахнулись, и медовые луга залило неземным сиянием.

Горихвоста охватил трепет. Он вдруг понял, что всего один шаг – и наступит совершенно другая, счастливая жизнь, о которой он так мечтал и которую никогда не знал. В этой жизни не останется места печали – ее наполнит светлая радость, и она будет вечной, как вечны земля и небо.

Неужели всего один шаг? Там, на земле, было холодно и неуютно. Там приходилось жить в полуземлянке, питаться чем попало, мерзнуть зимними вечерами и водить дружбу с чертовщиной. Там меня гнали взашей отовсюду, где я появлялся. Там все считали меня чужим. И только здесь приняли за своего. Здесь я забуду все беды, которые портили мне кровь на земле. Забуду обиды. Забуду все, что заставляло страдать. Все забуду…

Что, правда все? А мою Ярогневу? Ее тоже забуду? Забуду деда, что до сих пор лежит на леднике, не похороненный по-человечески?

Его сапог нащупал порог, за которым открывался новый, волшебный мир. Оттуда уже двигалась череда навьев, чтобы встретить его хлебом-солью. Во главе ее шла Убава, но бывшая навка до того преобразилась, что Горихвост не поверил глазам. Козий хвостик и копытца пропали. Спутанные волосы превратились в золотистую волну, падающую на изящные плечи. Стройная фигура, скрытая праздничным платьем, огромные очи, сияющие от счастья, и настоящая, такая радушная улыбка – хитроумная навка и впрямь стала другой.

Вот она направляется прямо ко мне, вот подносит хлеб-соль на расшитом рушнике… По обычаю я должен отломить краешек, обмакнуть в соль и отведать. Все так радостно на меня смотрят. У всех праздник. И герой этого праздника – я. Не могу же я обмануть такие радужные ожидания. Разве не грех портить праздник?

Род по-своему понял его колебания.

– Чего заробел? – от души рассмеялся владыка. – Ступай, даже не сомневайся.

Убава не раскрывала рта, но улыбка ее так звала, что сопротивляться не было ни желания, ни сил. Как она молода и прекрасна! Так и пышет красотой вечной жизни. Я что, стану таким же? Разве не здорово?

Род легонько подтолкнул его в спину. Горихвост развернулся, отпрянул назад, и обеими руками пихнул в грудь владыку. Толчок получился настолько резким, что Хранитель ключей шлепнулся на задок, примяв яркие луговые цветы. Навьи замерли в изумлении – до их разума не доходило, как такое возможно.

– Не за этим я шел сюда! – выкрикнул Горихвост. – Не себе счастья искал! Не за райскую блажь позволил распять себя на Миростволе и заставил любимую вспороть мою грудь! Как же вы не поймете? Не за себя я радею, но за близких своих. За лес, за людей, за знакомых и незнакомых – даже за тех, кого знать не знаю. Я был мальчишкой, когда меня силой выгнали из моего мирка. И с тех пор я только и делал, что пытался защитить тот жалкий клочок земли, который у меня еще оставался. Не станет его – не станет моей души. Для кого тогда вечная жизнь?

Уязвленный Род поднялся, глубокие очи его сверкнули, и он загремел, разом становясь грозным и непреклонным:

– Ах ты, мятежник! Смутьян и крамольник! Как ты только посмел поднять руку на горнее божество? Все вы, люди – неблагодарные твари. Вы кусаете руку, которая гладит вас. Всякий человек в душе вурдалак – сколько его ни ласкай, он все равно смотрит волком.

– Прости меня, государь! – развел Горихвост руками. – Я оскорбить тебя не хотел. Нет у меня к тебе ни обиды, ни зла. Просто пойми меня: мыслями я все еще на земле!

Ворота рая со стуком закрылись, сияние померкло. На помощь Роду уже спешил Перун. Горихвост сразу понял, что властителя молний лучше не сердить. Далеко внизу, под алмазным куполом небес, небо тут же заволокло облачной дымкой. Тяжелые тучи отгородили небосвод от земли. В густой пелене, налившейся свинцовой тяжестью, сверкнули яркие спицы молний. А ведь Перун еще не брался за свою рогатину!

– Постойте! – выкрикнул Горихвост. – Не торопитесь сердиться! Послушайте меня хоть немного! Ваш рай чудесен, я о нем и не мечтал. Но прежде спасите Гремячий дол!

Он поспешил обратно в шатер и отвернул край ковра, открыв взорам пол из прозрачных алмазов, сквозь которые просвечивали отражения нижних миров.

Ветер будто нарочно унес даже маленькие облачка, чтобы они не скрывали картины, разворачивающейся на земле. Боги уставились вниз, глядя на происходящее сквозь сверкающие грани кристаллов.

Вода затопила Гремячий дол до верхушек деревьев. Печные трубы деревенских домов торчали из волн, словно моля о пощаде. Водоворот прибивал к ним вырванные с корнем кусты, обломки заборов, размочаленных дверей и собачьих конур. Нигде, насколько хватало глаз, не осталось ни клочка сухой земли – лишь Ветхое капище на Крутояре еще поднималось над водами маленьким островком, но и тот сопротивлялся стихии из последних сил и уже начинал уступать.

Волот Сиводур, которому не хватило места на суше, барахтался по горло в воде и ревел во всю глотку, предчувствуя скорый конец. Его рев заглушал шепот селян, упавших на колени перед каменными кумирами.

Водоворот, окруживший со всех сторон остров, заставил людей почувствовать себя бессильными и ничтожными. Бежать было некуда, спасаться негде. Вдобавок, под небесами парил змей, хищно высматривающий добычу. Одна волна пламени из его огненной глотки – и остатки жизни слизнуло бы с жалкого клочка суши, как языком.

Людям осталось одно – молиться. Но была ли надежда на то, что их кто-то услышит?

Слова молитвы отчетливо доносились до небесного шатра, в котором сгрудились умолкшие боги.

– Надо же! Оказывается, люди нас не забыли, – проговорил тихо Род.

– Они в нас нуждаются. Молят о помощи, – добавил Перун.

Горихвост замер.

– Действовать нужно немедленно, – хмуро проговорил Род. – Времени не осталось.

И, обернувшись к Перуну, добавил:

– Готов ли ты выступить, любезный брат?

– Разумеется! – приподнимаясь с колена, ответил Перун.

– Тогда за дело! – распорядился владыка. – Давненько ты не охотился, верно?

*

– Берегись! Пригни голову! – неожиданно заголосил Нежата.

Змей, успевший превратить лес в сплошную стену огня, вырвался на речной простор. Он парил над водой, как будто забавляясь, играя со своим отражением, скользящим в речной ряби. Капли шипели и пенились на его брюхе, когда он опускался чересчур низко, но это ему даже нравилось. Он с восторгом нырял в облака пара, стараясь разбить их упругим и длинным хвостом, на конце которого полыхал огненный шип.

Распавшаяся на половинки Шутиха воспарила и превратилась в туманную дымку. От нее осталось лишь прозрачное облако, стелющееся, как дым над водой ранним утром. Огнезмей вытянул шею и устремился к этой облачной дымке, как будто надеясь вдохнуть ее сладкого пара. Капельки тумана осели на его чешую, и, шипя, тут же сгорели, не оставив от водяницы и тени.

Жар обдал Ярогневу, и та бултыхнулась в воду. Колоброд перевернул ладью днищем вверх и накрылся ей с головой, не забыв прикрыть и княжну. Пролетев, огнезмей двинул по лодке хвостом, отчего та рассыпалась в щепы, которые вспыхнули и усеяли воду.

Ярогнева вынырнула, поглядела вслед улетающему змею и спросила:

– А что Шутиха?

– Нет больше Шутихи, – ответил ей Колоброд, борющийся с водоворотом. – Даже дыма от нее не осталось.

Нежата уже бросал в воду веревку, крича:

– Эй, держитесь там, оба! Сейчас мы вас вытянем!

Но помощь его не понадобилась. Колоброд сам подсадил Ярогневу на Крутояр, где ее тут же обняли Всеволод с Верхуславой. Дый скинул с плеч горностаевую мантию и заботливо укутал в нее промокшую до нитки княжну.

– Ты цела, дочка? – все еще не веря, спросил Всеволод.

– Цела, батюшка, – ответила Ярогнева. – А вот Шутиха сгинула без следа.

– Хоть бы и памяти по ней не осталось, – вставила Верхуслава. – Отдышись, доча, согрейся. Вон, как вся посинела.

– А я Черную книгу из реки выудил. Что с ней делать-то? – двумя пальчиками поднимая кожаный переплет, оповестил всех Лутоха.

Глава 19. Небесная охота

«Что же они так возятся? Быстрее надо!»

Превратившийся в призрачного волка Горихвост подскочил сзади к Перуну и легонько куснул его за сапог, чтобы тот не мешкал. Звериные челюсти смачно клацнули и зажевали толстое сафьяновое голенище, которое смялось, как будто было пустым.

«Вроде, хозяин на месте, а куснешь – не найдешь. Нет, не понять чудес этих горних миров!»

Пока Горихвост соображал над своей промашкой, боги, сопровождаемые целой толпой навьих слуг, выходили из шатра, осторожно переступая через порог. Убава бросила протирать стол и побежала со всеми. Только тут волк пришел в себя и потянулся вослед.

«А Убава-то, Убава, так и лезет вперед! Ей что, больше всех надо? Или девка выслуживается, чтоб ее заприметили и в милость взяли?»

Горихвост поспешил за навкой, но едва выскочил за полог, как тут же чуть не схлопотал по лбу конским копытом в добрый пуд весом.

Государыня Мокошь подвела к шатру белого, как пушистое облако, скакуна. Этот конь и размерами был, словно облако – то сжимался, становился жилистым и поджарым, то раздувался, как воздушный шар, становился невесомым и взлетал над лугом.

Убава и тут сунула нос – принялась ласкать коню морду, гриву, бока, как будто сто лет с ним водила знакомство. Увидев Перуна, облачный конь радостно заржал. Грозный князь подобрал лазурное корзно и лихо взлетел в седло. Узкое острие рогатины в его руках блеснуло такой опаской, что Горихвосту стало не по себе.

– Мирослав, Славомир, со мной! – зычно выкрикнул бог, сверкая синими очами.

Оба стражника с готовностью натянули поводья своих коньков, казавшихся скромными и неприглядными рядом с облачным скакуном.

Богиня Мокошь подвела Убаву, обняла ее за плечи и погладила по плечам. И тотчас же из-за спины навки вырвались два белоснежных крыла, с такими огромными, легкими перьями, что она стала похожа на невиданную птицу.

На кожаную перчатку Перуна сел сокол с хищно изогнутым клювом.

– Вот теперь можно трогаться! – заключил старец Род.

Убава взмахнула белоснежными крыльями и взмыла ввысь. На черном, непроглядном фоне бескрайнего простора она казалась серебряным ангелом, разрезающим ночную тьму. Сокол сорвался с перчатки Перуна и устремился за ней, словно почуяв азарт близкой охоты. Горихвост глазом моргнуть не успел, как все три всадника – Перун на облачном скакуне, и даже эти двое, Мирослав со Славомиром, пронеслись мимо.

– Эй, песик! Ты остаться решил, или как? – насмешливо бросил Перун.

– Беги! – шлепнула волка Мокошь.

Вслед за ватагой охотников Горихвост подбежал к краю алмазной тверди и недоверчиво обнюхал его. Там, внизу, виднелось сплошное поле кучерявых облаков, неспешно плывущих по своим неведомым делам. До этого поля было еще дальше, чем от него до земли, и казалось совершенно немыслимым вот так просто взять да и спрыгнуть в эту бездонную высоту, наполненную только воздухом и свистом безудержных диких ветров.

Убава расхохоталась над нерешительностью волка, хлопнула его по загривку и так растопырила свои пушистые крылья, что заслонила едва не полнеба. Всего один шаг в пустоту – и она сорвалась в океан ветра, как отчаянный пловец со скалы ныряет в глубокое море.

Хорошо ей! Вон, крылья какие широкие. Так и несут ее, как на ковре-самолете. А у меня ковра нет, я если свалюсь – то кирдык. От меня и так ничего не осталось, кроме голой души, а как развеет ее ветерок – так и от той даже запаха не почуешь.

Убава заложила невероятный вираж и взмыла над краем небес.

– Эй, волчок! Ходь ко мне. Порезвимся на просторе! – захохотала она, порхая над его головой.

Издевается, ветреница. Давно ли ныла, вертя козьим хвостом: мол, такая я горемычная, душа заблудшая, сжальтесь-помилуйте, хоть вы, боги, хоть ты, призрак навьего мужа. А теперь веселится, как будто всю жизнь прожила тут, на небе. Один час райской жизни – и ты здесь, как родная. Видать, к хорошему просто привыкнуть. А вот я до сих пор не привык.

И, будто в подтверждение его мыслей, сразу с двух сторон рядом с ним пронеслись кони стражников, Мирослава и Славомира. Только ветер в ушах засвистел.

Белоснежный конь Перуна едва не двинул его копытом. Алмазные подковы ударили о край неба и высекли из прозрачных кристаллов искры, брызнувшие в глаза. Позолоченные шляпки на гвоздиках, вбитых в подковы, сверкнули и тут же пронеслись мимо. Край лазурного корзна из прозрачного шелка скользнул по волчьему носу и раздулся на ветру, превращаясь в подобие паруса.

Небесный всадник, сжавший в деснице рогатину, спрыгнул с алмазной тверди и уверенно направил коня вниз, к далеким облачным пажитям. Сокол над его головой сложил крылья и стрелой бросился следом, словно пикируя на добычу.

Горихвост поджал хвост. Высоко! Что ж такое? Я один тут остался? А еще сам всех звал быстрее на помощь. Нет, нельзя отставать. Будь, что будет!

Он зажмурил глаза и спрыгнул с края небес. Душа захолодела, голову замутило. Но, на его удивление, он не падал, как камень, а лишь мягко парил, как самое легкое перышко.

С души разом упал тяжкий груз. Горихвост повеселел и хищно щелкнул зубами. А ватага охотников уже приземлилась на верхний край облаков – отсюда, с высоты, хорошо было видно, как ловко скользит Перунов конь между облачными торосами, подсвеченными лучами низкого солнца.

Волк выбрал полянку на самой большой туче и направился на нее. Лапы коснулись кучерявой поверхности, но, вместо того, чтобы мягко спружинить, провалились и начали погружаться в липкое марево.

Непроглядная мгла окутала Горихвоста. Вокруг не было видно ни зги, стало душно, тоскливо и мрачно. Волк перестал ощущать свои лапы и хвост – ему показалось, будто они слились с окружающим сумраком, превратились в одно целое с этой тучей. Чего доброго, так и останусь частью душного тумана – до тех пор, пока ветер не развеет его по поднебесью…

Эта мысль до того напугала его, что он изо всех сил заработал лапами и завертел головой. Какое облегчение, что те еще подчинялись. Однако судорожные движения привели к совершенно неожиданному результату.

Хлоп! – и Горихвост влетел лбом во что-то твердое и очень холодное, отчего его душа едва не заледенела.

Что тут такое? Что может быть твердого посреди этой мутной хмари?

Его лапы заскользили вниз по ледяной стенке, уходящей вниз крутой горкой. Не успел он сообразить, что происходит, как со всего маху плюхнулся в студеную воду, по поверхности которой плавали острые льдинки. Холод сковал его до такой степени, что лапы онемели и перестали шевелиться. Шерсть намокла и встала торчком, превращаясь в сосульки.

– Вот забот не хватало! – раздался снаружи, из-за тучи, досадливый возглас Перуна. – Куда подевался наш песик? Ищите его, а не то опоздаем.

Горихвост прижал уши и стыдливо завыл – сначала тихонько, как будто стесняясь, затем громче и громче. Его вой отразился от ледяной чаши, зазвенел и разнесся по поднебесью, многократно умножившись. Будто целая стая затянула разом волчью песню, сзывая собратьев на помощь.

– Кажись, наш волчок угодил в горние воды! – послышался сверху насмешливый голос Убавы.

Широкие взмахи крыльев отбросили тень на хмурую пелену, окутавшую Горихвоста. Острые лучи солнца пронзили мглу и высветили ледяную стенку, рядом с которой бултыхалась вода. Волк вонзил когти в лед, чтобы удержаться на плаву, и ошалело завертел головой.

Это что, чаша? Из прозрачного льда? Мне не мерещится? И я прямо внутри, как муха, свалившаяся в вино?

– Нашла! Здесь он! – голосила Убава из-за облачной пелены.

Горихвост почувствовал, как рука в жесткой перчатке ухватила его за шкирку и потянула наружу. Золотистые лучи солнца ударили в глаза так резко, что пришлось зажмуриться. Перун встряхнул его, как щенка, и громогласно расхохотался.

– Глядите на нашего песика! Едва не окочурился! Дрожит, как цуцик! – потешался небесный князь.

Горихвост разозлился и попытался тяпнуть спасителя за палец, но челюсти не слушались и отказывались подчиняться. Его и в самом деле колотила мелкая дрожь.

– К-куда я попал? – заикаясь, выпалил он.

– В чашу с дождевой влагой, – не переставая смеяться, ответил Перун. – Только тебе могло прийти на ум в ней искупаться. Надо же – угодил в самую сердцевину грозовой тучи! Кому еще так везет?

Ледяные капли до сих пор стекали с продрогшей шкуры. Бог поставил его на верхний край облака. Горихвост осторожно опустился на лапы, боясь вновь провалиться, но на этот раз обнаружил, что держаться на облаке – не так уж и трудно, достаточно не нырять и не пытаться зарыться носом в туманную пелену.

– Ничего! – подбодрил его Перун. – С непривычки по облакам бегать не у всех получается. Для первого раза ты держишься неплохо. А теперь не отставай!

Лазурное корзно бога раздувалось от ветра, как парус ладьи. Багряная попона с золотой бахромой колыхалась на конском крупе, отражая солнечные лучи, которые падали на облака и красили их в розовый с золотом цвет. На боку князя бряцала секира, притороченная к седельной сумке, а в руке он вздымал рогатину, и Горихвосту казалось счастьем, что ее острый наконечник нацелен не на него.

Убава вспорхнула над его головой и унеслась вперед. Горихвост недоверчиво тронул лапой мягкий краешек белого поля. Подушечка на его лапе отскочила от облака. И он ринулся прямо на запад – навстречу льющимся лучам солнца, застывшего в небе, как будто само время остановилось и замерло.

*

Дикий лес глухо стонал, все глубже и глубже погружаясь в мутный водоворот. Грязная пена поднималась к вершинам деревьев и лопалась от огня, пожирающего ветви. В то время как стволы и корни утопали в воде, верхушки трещали, охваченные пожаром. Пламя спорило с потопом, кому достанется лес, и торопилось забрать свою долю, пока добыча не оказалась на дне.

Могучий Мироствол в одиночку сопротивлялся стихиям. Веверица выскочила из дупла и едва не свалилась в воду, которая добралась до ее жилища. Зверек ринулся вверх, цепляясь коготками за борозды в старой коре, взобрался на нижнюю ветвь, подобрал пушистый хвост и возмущенно заверещал, жалуясь на бесчинство враждебных сил.

Отсюда, с ветвей Древа миров, было хорошо видно, как уходят под воду остатки Гремячего дола. Хмуро жались друг к другу холмы на берегу разбушевавшейся Змейки.

За Девичьим полем, в южной дали, поднимались из воды крыши княжеских теремов и господских хором, в которых не осталось ни души. Вода поглотила их нижние клети и медленно, но упорно подбиралась к светлицам. На этот разгул угрюмо взирала громада Сторожевой башни, оказавшейся самым высоким строением в округе. Стаи галок, голубей и ворон перемешались на ее верхней площадке. Каменная махина казалась непотопляемой, и тут было бы безопасно, однако водовороты закрутились вокруг башни с такой яростью, что добраться до нее стало почти невозможно. И последним островком суши, на котором еще копошилась жизнь, выглядел Крутояр с Ветхим капищем, утыканным кумирами древних божеств.

Нежата замер, вглядываясь в западный край неба, где сквозь густую облачную пелену пробивались последние солнечные лучи.

– Смотрите, солнце не движется! – с тревогой предупредил он. – Никогда прежде такого не видел. Чтоб свет стоял вечером, не шелохнувшись? Да что ж это творится?

– Зато на востоке небо зашевелилось! – откликнулся на его зов Лутоха.

Князь оторвал взгляд от поля, залитого мутной водой. Далеко-далеко, у самого края небес, показалась тяжелая грозовая туча. Она неслась, заслоняя небо и разгоняя легкие белые облачка, беззаботно плывущие над землей. До слуха докатились приглушенные раскаты грома – как будто небесное воинство разом ударило в барабаны, изготовившись к бою.

– Быти грому великому! Дождю быти! – ликуя, возвестил Лутоха.

– Чему радуешься, дуралей? – осадил его Нежата. – Этот дождь всех нас смоет.

– Еще посмотрим, кого он смоет, – не согласился юродивый.

Князь в сомнении покачал головой, не зная, кто из них прав.

Один только змей не желал замечать этих жалких надежд. Он сделал круг над островом, в который превратилось капище, и сообразил, что людям некуда деться. Они метались перед ним, как муравьи на растревоженной горке. Со всех сторон островок окружала вода, и она поднималась все выше и выше. Спасение становилось немыслимым, и змей уже предвкушал, как дунет на них огнем, отправив тела к небесам, а души – в тридесятое пекло.

Но там, среди этих людишек, скрывалась и та, что его разбудила. Та самая дева, чья капля крови вдохнула в чудовище новую жизнь. «Она предназначена мне в жертву, – пульсировали мысли в змеиной голове. – И я получу свое. Это – мое древнее право. Добычу никто у меня не отнимет!»