Она билась зло, молча, стиснув зубы, не жалея ни фашистов, ни себя. Всё было кончено за два десятка секунд: трое фашистов, мыча от боли, корчились в грязи, перемешанной со снегом, а Антонина стояла, тяжело дыша и сжимая руках тяжёлый дрын, выдернутый ею из забора. От ближайших домов к ней уже бежали фашисты: её единственный выстрел поднял на ноги всех немцев. Она стояла, и понимала, что всё кончено – ей не уйти. Револьвер её оказался затоптанным в грязь, и исчез из поля зрения, как стрелять из автомата, она не знала, поэтому, перехватив поудобнее в руках увесистый и шершавый дрын, она, стиснув зубы, решительно шагнула навстречу бежавшим к ней фашистам.
Подбежавшие первыми фашисты, не добегая до неё десятка шагов, остановились и взяли её на прицел. Подошедший офицер что-то им крикнул, и они нехотя опустили стволы. Антонина поняла, что её хотят взять живьём, и перехватив кол поудобнее, набычившись, и хрипло дыша, молча пошла на офицера. Он снова что-то крикнул по-немецки и махнул рукой. Вперёд вышли четверо фашистов с карабинами и пристёгнутыми к ним штыками. Взяли в кольцо. Потом ещё секунд десять она, как раненый зверь, крутилась волчком, в остервенении бросалась на них, пытаясь достать хоть кого-то из них своей дубиной. До тех пор, пока не пропустила удар сзади по спине прикладом.
А потом…
Потом они, повалив её на землю, молча и тщательно добивали её прикладами.
Глава 9. А я попаду!
Гарью запахло ещё издали, когда они подъезжали к деревне. Танк мягко шлёпал траками по раскисшей дороге. Не успевшие растаять остатки снега лежали по обочинам. Остановились у крайних хат, Паша обернулся к Андрею:
– Слышь, Андрюх! Выгляни из люка – осмотрись. Только осторожно.
Андрей открыл башенный люк и аккуратно, прикрываясь крышкой люка, как щитом, внимательно осмотрелся вокруг.
– Никого, даже вороны не каркают, – это уже вниз, в нутро танка, Паше.
– А чего гарью-то так пахнет? Вроде всё целое. И люди куда подевались? – сам себе задал вопрос Паша.
– А хрен его знает, Паша. Поехали уже.
– Поехали, – и танк, мягко качнувшись, неспешно двинулся вперёд.
Через минуту стало понятно, откуда тянуло гарью – посреди деревни было свежее пепелище. Что-то большое и деревянное, может сарай или рига, сгорело дотла.
Внимательно осмотревшись, и прихватив ППШ, Андрей вылез из башни, и спрыгнул на землю. Вслед за ним, из своего люка, ловко вылез Пашка, тоже с автоматом в руке.
Вдвоём они прошлись вдоль пожарища. Было видно, что горело совсем недавно – кое-где угли были ещё красные. Не заметили, как на землю спрыгнула Агния.
– И куда они все подева….– Андрей не успел договорить: обернувшись к Агнии, он буквально остолбенел от её вида. Она стояла, прижав сжатые кулачки к груди и не мигая, смотрела поверх пожарища – лицо её выражало крайнюю степень страдания, глаза были широко открыты, по щекам текли слёзы, оставляя светлые полоски на её чумазых щеках. Губы её дрожали.
– Агнюш, ты чего?! – подбежал к ней Андрей, – что случилось?!
– Они все здесь… – прошептала она, – 38 душ…
– Кто, они? Где?
– Здесь, – она показала на струйки дыма, вьющиеся над пожарищем, – я их вижу.
Она подняла на него полные слёз глаза:
– Их сожгли, здесь. Живьём, всех. И детей тоже….
Андрей молча, теряясь в страшных догадках, перевёл взгляд на пожарище. Потом обратно, на Агнию.
– Андрей! – вдруг страшным голосом заорал от пожарища Паша, – иди сюда!!!
И добавил замогильным голосом:
– Один иди. Она пусть там останется. Не надо ей смотреть на это…
Андрей подбежал к тому месту, где, понурив голову, стоял танкист. Посмотрел вниз, туда, куда смотрел Пашка. Ноги подкосились и потемнело в глазах: в двух метрах от края пожарища, среди тлеющих головёшек лежало маленькое, скрюченное и обгорелое тельце ребёнка. А рядом ещё, и ещё. Много тел – взрослые, дети. Приторно и тошнотворно пахло горелым мясом. Андрей почувствовал страшный позыв тошноты, обернулся на Ангела. Она стояла там же, и в той позе, в которой он оставил её минуту назад.
Паша повернул к нему своё лицо, хотел что-то вымолвить, и не смог: губы у него самопроизвольно кривились, прыгали. Наконец, совладав с собой, он решительно шагнул к танку. Ни говоря ни слова, Андрей пошёл следом.
– Их загнали сюда, – дрожащим голосом сказала Агния, глядя сквозь Пашу с Андреем, – заперли. И подожгли сарай со всех сторон. 38 человек, из них 7 детей. Их души ещё здесь. Вот они, я их вижу. Она показала пальцем в сторону пожарища.
Андрей и Паша уставились в то место, куда она указывала пальцем. Ничего не увидели, только лёгкие струйки дыма от догорающих головёшек поднимались в тусклое ноябрьское небо.
– Это их фашисты, да? – Агния смотрела на Андрея мокрыми от слёз глазами.
– Больше некому, кто же ещё? – Андрей не узнал свой голос.
Постояли, помолчали, потом Паша хлопнул Андрея по плечу:
– Поехали, лейтенант. Тут мы уже ничего не можем сделать. Поехали дальше. Если наткнёмся на фашистов, – он смачно сплюнул в сторону, – вот тогда и посчитаемся.
– Я тоже, – девушка повернула к ним своё заплаканное лицо, – я тоже. Буду.
Губы её были сжаты, глаза смотрели решительно:
– Паша! Про пушку ты нам уже всё объяснил, теперь про пулемёт расскажи, что и как.
Паша оценивающе посмотрел на неё, потом на Андрея. Тот кивнул, мол, всё нормально, эта – справится. Паша хмыкнул, и молча полез в люк механика водителя. Вслед за ним, но через башню, залезли в танк и Андрей с Агнией.
Девушка села рядом с Пашей, на место стрелка-радиста:
– Давай показывай. Всё: как стрелять, как перезаряжать.
– Слушай, может всё-таки будет попроще вам обоим в башне? Ты наводишь, Андрюха заряжает, а? И пулемёт там, с пушкой спаренный, есть, если что…
– Паш, ты же сам сказал, что пулемёт тот отдельно от пушки наводить нельзя, что он к ней жёстко прикреплён! Как его наводить-то, через эти крутилки?! И как из него стрелять-то? Да и снарядов к пушке там восемь штук всего осталось! Андрей там и без меня управится! – она обернулась через левое плечо, – Андрюш, ведь справишься?
– А то! – Андрей крутнул маховичок механизма горизонтальной наводки, повёл стволом в сторону.
– А мне нужен пулемёт! – она упёрлась взглядом в танкиста, – мой собственный. Я из него буду фашистов бить.
– Ну, коль так нужен, то вот тебе пулемёт, – он махнул рукой, – только вот целиться из него уж очень неудобно: дырочка вон какая махонькая, – он ткнул пальцем в амбразуру на маске курсового пулемёта. Агния прищурившись, оценивающе посмотрела в действительно очень маленькую амбразуру, поводила стволом пулемёта из стороны в сторону, определяя углы обстрела.
– Ничего, нормально. Уж как-нибудь справлюсь.
Тронулись, проехали километра полтора по разъезженной дороге. Заморосил противный дождик. Внезапно дорога раздвоилась: налево уходила основная, разъезженная, размолотая в грязь, основная дорога, а направо ответвлялась какая-то второстепенная, явно давно неезженная дорожка, почти тропка, едва намеченная между кустов. Качнувшись, танк затормозил на развилке.
– Ну, и куда? – крикнул, обернувшись, Паша.
– А хрен его знает… – почесал в затылке Андрей.
– Эта вроде как хоть куда-то ведёт, – ткнул пальцем в левую дорогу Пашка, – хотя и вероятность на немцев наткнуться гораздо выше.
– Так вроде же решили посчитаться? – Андрей посмотрел в упор на танкиста.
– Ты, вот что, лейтенант, ты у себя в самолёте командуй. Тут дело другое: можно и посчитаться, а можно и… – механик-водитель сдвинув шлемофон, вытер пот со лба, – а можно и самим не за понюх табаку голову сложить. Тут же ведь какой коленкор? У нас один бронебойный остался, забыл? Остальные-то – осколочные. А ну, как впереди танки? Ну, засандалишь ты в них этот единственный снаряд, а дальше? Что, мокрыми подштанниками потом будем отбиваться?
– Тихо, мужчины! Тихо! – вдруг закричала Агния. Она высунулась из люка, прислушиваясь.
– Чего там?
– Да тише вы! – она послушала ещё пару секунд и скатилась вниз, – Паша, быстрее, сюда, сюда! Направо! Там немцы! Много, на танках! Едут по дороге!
Упрашивать Пашку долго не пришлось – танк, низко рыкнув дизелем, резво рванул направо, по едва намеченной тропе. Промчались метров 100, заехали в густой кустарник, скрывший машину от основной дороги.
– Глуши мотор! – Агния толкнула танкиста в плечо. Он, как ни странно, тут же послушался её и заглушил мотор. Теперь, в наступившей тишине, отчётливо был слышен рёв множества танковых моторов, смешанный с металлическим лязгом гусениц. Через минуту, сквозь стволы деревьев, показались первые танки колонны.
– Пантеры…. Одна… две… три…четыре… – считал Пашка. ….одиннадцать… двенадцать… чёрт! Сколько же их там?! Вот попали бы сейчас!
За танками ехали грузовики и бензовозы. Колонну замыкали несколько ганомагов с мотопехотой.
– Бля-я-я…. – Пашка повернулся к девушке, – как ты услышала-то их? Ведь мотор работал!
– Я тоже не слышала. Я почувствовала. Поехали по этой дороге – здесь фашистов точно нет.
Паша беспрекословно ей повиновался и запустил двигатель.
– Да-а-а… видать, здорово им всыпали, коль так спешно они танки перебрасывают, – высказал своё мнение Андрей.
– Ну да, – подтвердил Паша. И танк мягко и осторожно тронулся по едва обозначенной между деревьев тропе…
***
Буквально через полкилометра тропка вынырнула на большую поляну, и откуда-то опять потянуло дымом и гарью. Все вопросы развеялись через несколько секунд, когда они увидели одиноко стоявший забор, а за забором недавно догоревшие остатки дома и дворовых построек.
– Вроде как хутор был, что ли, – высказал мнение Паша, остановив танк рядом со сломанной калиткой, – тоже спалили, сволочи! И сюда, гады, добрались!
Вылезли с танка, прошли в бывший двор.
– Часа три назад сожгли, – определил по догорающим головёшкам Андрей. Обернулся к Агнии: – что скажешь?
Она молча обошла то, что осталось от дома, подошла к небольшому бугру, обернулась:
– Здесь.
– Здесь? А что здесь? – Андрей подошёл поближе. Перед ней был погреб.
– Там кто-то есть?
Агния кивнула:
– Есть. Но он уже мёртвый.
Андрей вынул пистолет и, поскальзываясь на обледеневших ступеньках, полез в погреб. Когда глаза привыкли к полутьме, он увидел тело, лежавшее на полке.
– Чего там? – подошедший танкист наклонился к тёмному зеву погреба.
– Пашка! Посвети!
Паша спустился в погреб, заслонив собой тот скудный свет, что шёл вниз от входа, зажёг спичку:
– Смотри-ка, дед старый…. Застрелили…. По лицу ударили… И зачем-то в погреб затащили…
– Может, это и не немцы затащили, а кто-то из своих?
– Может быть…
– Хоронить будем?
– Как хоронить-то? Лопаты у нас нету. Да и здесь, похоже, не найдём. Что было – сгорело.
Вылезли из погреба – Агния стояла, как будто к чему-то прислушиваясь.
– Приехали на мотоциклах, четверо…. Убили деда, всё сожгли и уехали… а девушка спряталась…. Они её не увидели…. Потом она пошла за ними….
Паша с удивлением воззрился на Агнию:
– И кто тебе всё это рассказал?
Она неопределённо махнула рукой:
– Остался отпечаток событий…. Я вижу… – потом подняла глаза на Пашку: – да вон, и всё и так видно: вот следы двух мотоциклов, вот здесь они его убили. А вот здесь, – она прошлась по двору, – девушка, после того, как фашисты уехали, тащила деда до погреба. Видите – множество маленьких следов от женских ног. А потом они уходят вон туда… – она показала в сторону дороги, откуда приехали мотоциклы, – теперь понятно?
– Понятно, когда ты всё по порядку объяснила – подал голос Андрей.
– А нога-то не такая и маленькая, у Агнии поменьше будет. – Паша вглядывался в следы, – а почему ты думаешь, что это девка? А не бабка, к примеру? А?
Агния ему не ответила – она стояла, уставившись в точку, смотря в сторону, куда уехали немцы на мотоциклах, и куда им предстояло ехать. Она как будто прислушивалась к чему-то, что слышать могла только она…
Вдруг резко обернулась:
– Живо! Быстрее. Быстрее! Поехали, поехали! Заводи! – и добежав до танка, ловко, словно куница, нырнула в люк мехвода.
Пашка с Андреем переглянулись, и припустили рысцой к танку.
– Слышь, лейтенант, она у тебя что, чертей, что ли, видит?
– Она ВСЁ видит, Паша, – Андрей нырнул в люк, – мы не видим, а она – видит.
– Куда? Дальше по этой дороге? – танкист повернулся к Агнии.
– Да, туда. Здесь недалеко, километра два. Село, там немцы. Она у них. Ей очень больно, они её избивали, а сейчас будут вешать, показательно, перед всеми – согнали народ на площадь…. – она упёрлась в него немигающим взглядом, – Паша, заводи, твою мать! Мы должны успеть.
– Два километра? Минуты три ходу, успеем…. – мотор, не успевший остыть, гулко харкнул чёрным выхлопом, и с хлопком завёлся.
Мягко шлёпая траками по раскисшей земле, танк рванулся по дороге…
Проскочили половину расстояния…
– Слышь, как въедем в село, я подъеду поближе и тормозну. Тогда и стреляй, поняла? – Пашке приходилось кричать Агнии чуть ли не в ухо – пятисотлошадиный дизель ревел душевыматывающе, а лязг гусениц был такой, что даже свой собственный голос слышался, как сквозь вату.
– Не надо останавливаться, жми на всю железку, – прокричала она в ответ, – пока не выскочим на площадь. Я попаду! – она решительно смотрела вперёд, через узкую амбразуру, и двумя руками держалась за курсовой пулемёт.
– Не попадёшь! Никто на ходу не попадает!
– А я попаду! – она повернулась к Пашке, и он поймал на мгновение её взгляд, и словно зябкий сквозняк дунул ему в душу – его обдало вдруг таким смертельно-холодным огнём из её глаз, что по спине суетливо побежали мурашки, заставив его невольно поёжиться, и он ещё крепче ухватился за рычаги…
Глава 10. Они приедут на танках, и убьют вас всех!
Допрашивали недолго, но били сильно. Недолго, потому что и сказать-то ей было особо нечего. Никаких сведений ни о каких партизанах выбить из неё не смогли, так как она ничего об этом не знала. А и знала бы – так всё равно не сказала бы, сколько ни бей.
Не плакала, не молила о пощаде – просто молча переносила побои, стиснув зубы и глядя ненавидящим и горящим взором на своих мучителей.
Допрашивал немецкий офицер, через переводчика. Бил толстый, мордатый фельдфебель с лицом патологического садиста. Бил со знанием дела: по лицу, под дых, по почкам, по печени. После каждого удара она падала, но сопя и сплёвывая сочащуюся из разбитых губ кровь на пол, усилием воли подавляя рыдания, рвущиеся из груди, опять молча и упорно вставала.
***
Наконец осознав, что от этой упорной русской девушки всё равно ничего не добиться, офицер махнул рукой, приказав отвести её в сарай. Насиловать не стали. Побрезговали, настолько сильно она была вымазана грязью и кровью от побоев. После схватки с фашистами у мотоцикла, они её, сбитую на землю ударом приклада, ещё долго месили ногами и добивали прикладами. Лишь только, когда она, потеряв сознание, затихла, офицер дал команду прекратить избиение. Потом её, бесчувственную, тащили за ноги, волоком, головой по грязи.
Сейчас же, после допроса, её просто бросили на холодный пол сарая, напоследок угостив пинком по копчику. Лёжа на холодном полу, вся покрытая грязью и запёкшейся кровью, она дала волю чувствам – согнув ноги в коленях, и поджав их к груди, она завыла в полный голос, громко, по-бабьи, от тоски и безысходности. Сотрясаясь от рыданий, она корчилась на полу, инстинктивно пыталась свернуться в комочек, поджимала под себя окоченевшие от холода босые ноги.
Пришли за ней через полчаса. Эти полчаса понадобились по двум причинам: надо было согнать народ на площадь в центре села к виселице, и нарисовать соответствующую табличку, чтобы повесить ей на шею. Теперь же, с табличкой на шее, босиком по мёрзлой земле, еле передвигая ноги, она медленно шла к месту казни….
***
Через три минуты ходу на максимальной скорости танк выскочил на окраину села, показались первые хаты. Центр села не был виден отсюда, потому что дорога сразу пошла вниз, но это даже давало некоторое преимущество – танк сначала нырнул в распадок, а потом, как чёртик из табакерки, выскочил на горку у крайних хат, и разбрызгивая потоки грязи, на бешеной скорости рванул по главной улице села к центральной площади, на которой уже толпился согнанный фашистами народ.
***
Виселица стояла на площади уже давно, с осени 41-го, и время от времени на ней кого-нибудь вешали. Не помня себя, со связанными сзади руками, ступая закоченевшими босыми ногами по мёрзлой грязи, Антонина подошла к виселице. На фанерной табличке, которую ей повесили на шею, было написано крупными чёрными буквами: «ПАРТИЗАН». И ещё, чуть помельче, строкой ниже: «она стреляла в немецких солдат». И ещё несколько строк по-немецки. Одеревеневшие ноги еле шли, в глазах мутилось; как во сне, она видела шеренгу немецких солдат и толпу местных жителей.
В глазах большинства немцев сквозило равнодушие, у некоторых – нездоровый интерес. Суетился фотограф с фотоаппаратом. Местные, согнанные насильно, в основном смотрели с сочувствием. Антонину поставили лицом к виселице, справа стоял солдат с карабином и примкнутым штыком. Немецкий офицер стал зачитывать приговор, его тут же переводил на русский язык стоявший рядом переводчик.
Толпа из местных жителей, насильно согнанных на площадь, и стиснутая цепочкой полицаев, плотно сгрудилась у виселицы, первые ряды стояли буквально за спиной у Антонины. Суетившийся под петлёй толстый палач-фельдфебель, всё никак не мог пристроить под ней большую, длинную скамейку. Он разворачивал её и так и сяк, толкая при этом конвоира с винтовкой то краем скамейки, то своим толстым, обтянутым шинелью задом. Конвоир ругнулся на него, и отойдя сам на пару шагов, оттащил назад и Антонину. Теперь она стояла практически вплотную к первому ряду местных жителей.
И вдруг…
Кто-то прикоснулся к её рукам, стянутым верёвкой за спиной!
И тут же она почувствовала, как этот кто-то, стоявший сзади, стал торопливо пилить ножом верёвку! Верёвка никак не поддавалась, видать, нож был тупой. Это продолжалось секунд пять. Между тем офицер замолчал, и она поняла, что приговор зачитан. Услышала сзади из-за спины сдавленный шёпот:
– Не сдавайся просто так! Убей хотя бы одного фашиста!!
Стоявший справа от неё конвоир, схватив её за плечо, грубо толкнул её к виселице, но она успела быстро обернуться назад, и скосив глаза влево, увидеть подростка, который поспешно прятал под полу кухонный нож. Глаза мальчишки горели огнём, он нервно кусал обветрившиеся губы. Верёвку он так и не перерезал, не успел.
Спотыкаясь, и едва не падая от тычков конвоира, она медленно пошла к виселице. На полпути остановилась, и гордо подняв голову, срывая голос, крикнула в толпу фашистов:
– Вешайте! Я не боюсь! И вам отомстят за меня! Сюда уже идёт Красная Армия! Они приедут на танках, и убьют вас всех!
Где-то слева, там, где стояли крайние хаты, и начинался лес, послышался приближающийся шум мотора вперемешку с каким-то металлическим лязгом, который нарастал с каждой секундой – некоторые из немцев, стоявших вокруг, стали поворачивать головы в ту сторону, вытягивая шеи, и тревожно вглядываться вдаль. Большинство же тупо и спокойно смотрели на приготовления к казни.
Её тычками подвели к виселице, и тот самый красномордый толстый фельдфебель, что избивал её на допросе, с гадкой улыбочкой надел ей на шею приготовленную петлю. Всё также гадко и плотоядно улыбаясь, фельдфебель помог ей забраться на принесённую скамейку. Офицер, видимо недовольный небрежностью, с которой его подручный выполнял обязанности палача, подошёл, влез рядом с ней на скамейку, и собственноручно тщательно проверил затяжку петли…
Офицер, стоя на скамейке рядом с Антониной, вытянув шею, несколько секунд напряжённо смотрел вдаль, затем спрыгнул на землю, тревожно прислушиваясь к всё нарастающему непонятному шуму с окраины села, и кося в ту сторону глазом, дал рукой отмашку.
Толстый, краснорожий палач-фельдфебель уже занёс ногу назад, чтобы выбить стоявшую под ней скамейку, как Антонина, напрягшись в последний раз, нечеловеческим усилием всего своего истерзанного тела разорвала надпиленные ножом путы и вцепилась освобождёнными руками в жирную красную шею палача!
Фашист захрипел, схватил её за руки, пытаясь их сбросить, но Антонина в своём последнем, смертельном усилии сжимала его шею всё сильнее и сильнее. Он бешено дёргался из стороны в сторону, пытаясь освободиться. От его рывков петля на шее Антонины стягивалась всё сильнее и сильнее – в висках, как молот по наковальне, стучала кровь, темнело в глазах, а в мозгу билась, как приказ, фраза: «Убей хотя бы одного фашиста!».
Вокруг все вдруг заорали, забегали, почему-то застреляли, но Антонина ничего этого не видела и не слышала: перед её взором был только этот толстый фашист, который ещё совсем недавно издевался над нею на допросе, а сейчас он, выпучив глаза на красной, как буряк, роже, хрипел и трясся, не в силах освободиться от её смертельной хватки.
Вдруг он дёрнулся, и оседая всей тушей, повалился вниз, опрокинув своим телом и скамейку, на которой она стояла. На его спине была отчётливо видна прострочка из нескольких красных пулевых отверстий. Скамейка кувырнулась из-под ног и Антонина, выпустив горло фашиста, инстинктивно схватилась руками за петлю, на которой она повисла. Страшным напряжением рук она удерживала петлю, не давая ей окончательно затянуться на её шее. Ноги её бесцельно шарили в пустоте, иногда кончиками онемевших пальцев цепляясь за толстую тушу фашиста.
***
…Немецкий офицер махнул рукой, фельдфебель уже приготовился выбить скамейку из-под ног казнимой русской девушки, как она, каким-то невероятным образом разорвав верёвку, вцепилась своими руками фельдфебелю в горло! По толпе согнанных местных пронёсся вздох изумления, раздались крики немецких команд, строй солдат колыхнулся, трое или четверо бросились помогать палачу, но тут из низины, перед самым въездом в село, с рёвом и грохотом вынырнул танк, и рыча мотором и выбрасывая из-под лязгающих гусениц комья грязи, ринулся по дороге к площади. Первые несколько секунд его было плохо видно из-за стоявших на дороге грузовика с тентом и офицерского «опель-кадета», и находившимся на площади было непонятно: немецкий ли это танк со свихнувшимся экипажем, или же танк всё-таки русский. Но когда танк, словно взбесившийся носорог, ударом бронированного лба буквально подбросил вверх «опель-кадет», и небрежно, одним ударом, смахнул грузовик со своего пути, всем стало понятно – ЭТО РУССКИЕ!
Но было уже поздно – на верхнем лобовом бронелисте мчавшегося к площади русского танка зашёлся в истерике курсовой пулемёт, оглушительно бахнуло орудие в башне. Ближайший к танку сарай от разрыва его снаряда разлетелся вдребезги, подбросив высоко в небо обломки досок и брёвен. Все, кто был на площади, бросились врассыпную – и местные, и немцы, и полицаи. Первая очередь пулемёта нашпиговала свинцом жирного палача, вторая – перестрелила верёвку на виселице, в том месте, где она была привязана к перекладине! Выбитые пулями из перекладины, щепки веером брызнули во все стороны. Антонина, держась руками за внезапно ослабшую петлю на шее, рухнула на уже мёртвого палача. А пулемётчик в русском танке мгновенно перебросил огонь на охваченных паникой фашистов, выстригая голые проплешины в их рядах. Огонь танкового пулемёта был дьявольски точен: длинными и злыми, точно рассчитанными очередями, пулемётчик-снайпер буквально выпиливал фашистов и полицаев из толпы, чудесным образом не задевая своим метким и убийственным огнём никого из местных.
Если бы эту сцену мог лицезреть сторонний наблюдатель, то он с удивлением отметил бы поразительную согласованность действий пулемётчика и того, кто вёл танк: как только пулемёт, скашивая очередную группку разбегавшихся фашистов, упирался в крайнюю точку своего сектора обстрела, в то в тоже мгновение мехвод, не прекращая движения, тут же чуть-чуть притормаживал соответствующую гусеницу, подразворачивая танк в нужную сторону.
Не снижая скорости, полоща вправо и влево пулемётными трассами, и немного вихляясь при этом из стороны в сторону, танк с разгона вылетел на центральную площадь.
***
За полминуты до начала боя Агния вогнала себя в «боевое состояние», мир вокруг неё скачком расширился, и она в одно мгновение вдохнула в себя всю картину предстоящего боя. И теперь всё делалось как бы само собой: никаких поправок на рывки танка – он сам доворачивал туда, куда ей было необходимо, никаких просчётов траектории движения разбегающихся фашистов – каждое последующее мгновение боя ствол пулемёта смотрел именно туда, куда его направляла её неумолимая воля. Ей даже не надо было смотреть в ту малюсенькую амбразуру на маске пулемёта – усилием воли она расширила диапазон своего зрения, и видела всё сейчас так же хорошо, как если бы броня перед ней стала прозрачной.
***
Танк, поднимая фонтаны грязи, и беспрерывно поливая огнём из пулемёта разбегавшихся фашистов, за восемь секунд проскочил отделявшую его от площади сотню метров, и лихо развернувшись, тормознул, загородив своим корпусом лежавшую с обрывком верёвки на шее девушку.
– Агния, Пашка! Прикройте меня! – Андрей схватил ППШ, и откинув люк на крыше башни, ужом выскользнул из танка. Агния тут же, бросив курсовой пулемёт, выхватила ТТ из кобуры, и быстро, как молния, метнулась ко второму башенному люку. Паша схватил лежащий под рукой автомат, приоткрыл люк мехвода и высунув в образовавшуюся щель тупое рыло своего ППШ, дал куда-то вперёд очередь для острастки, и захлопнув люк, опять положил руки на оба рычага.
***
Антонина с трудом открыла глаза и на фоне разбегающихся, плавающих красно-бордовых кругов увидела перед собой большой тёмно-зелёный в белых разводах танк. У танка на башне откинулся люк, и с брони на землю скатился человек в грязном комбинезоне и с автоматом в руке, а из открытого второго люка тут же высунулся…. Ангел!
Ангел был самым настоящим: с божественно красивым лицом, со светящимся нимбом над головой, и с большими белыми крыльями. Но почему-то тоже в грязном, окровавленном комбинезоне, да ещё и с большим чёрным пистолетом в руках. Он держал пистолет обеими руками и быстро стрелял куда-то в сторону кормы танка. Короткими и точными движениями рук перенося огонь с цели на цель, Ангел бегло высадил все патроны; выдернул пустой магазин, воткнул новый – и всё это единым, слитным движением. И снова открыл беглый огонь. Она видела ангела в мельчайших подробностях: губы его были плотно сжаты, широко открытые глаза горели огнём; она даже видела, как при каждом выстреле подрагивают кончики распушённых перьев на его белых крыльях. Видение было настолько нереальным, что Антонина замерла, не в силах совершить движение. Ей казалось, что она уже умерла, и ….
– Давай руку! – хрипло крикнул парень в грязном комбезе. И не дожидаясь её ответа, схватил её за руку и волоком, как мешок с картошкой, потащил к танку. Она наконец-то провалилась в пустоту…
***
– Андрей, быстрее! Они уже очухались!
– Тяжёлая! – он забросил свой ППШ за спину, ухватил бесчувственную девушку в охапку, и поднатужась, взгромоздил её, как кулёк, на броню. Вскочил сам, перехватил её ещё раз, просунул головой в люк, столкнул вниз, вслед за ней нырнул и сам, спинным мозгом ощущая, как барабанят пули по броне рядом с ним.
– Паша, ходу!! – но танк и так уже рванул с места, как застоявшийся конь.
Танк, натужно ревя мотором, рвал по главной улице села – позади осталась площадь, виселица и куча фашистов, которые, отойдя от первого шока, теперь поливали удалявшийся танк из всех стволов, имевшихся у них в наличии.
– Колонна! Грузовики! – заорал Пашка.
Впереди, действительно, показалась колонна немецких грузовиков, въезжавшая в село. До неё было метров сто. Впереди ехали три мотоцикла с колясками.
– Паша, дави их! – Агния ударила его по плечу. Пашка на мгновение повернул к ней своё лицо, и опять ощутил на себе тот самый смертельно-холодный огонь из её глаз: «Ведьма! – мелькнула молнией мысль, – натуральная ведьма!». По спине опять табуном промчалось стадо мурашек.
Разбросав со своего пути, как кегли, три мотоцикла, танк на полном ходу врубился в колонну грузовиков.
Удар!
Удар!
Опять удар!
Казалось, что весь бронекорпус танка, собранный из толстых, сорокапятимиллиметровых листов стали, жалобно стонал и жаловался на судьбу при каждом ударе. Грохот стоял такой, что уши отказывались что-либо слышать, а танк при ударах, следовавших один за другим, било и валяло так, что удержаться на своих местах было практически невозможно. Андрей повалился на пол при первых же ударах, Пашка же, согнувшись на своём сидении, и мёртвой хваткой держась за рычаги, каким-то чудом держался, да ещё и управлял машиной.
Внезапно тряска, рывки и удары кончились, и танк, плавно покачиваясь на подвеске, помчался дальше. Колонна из разбитых и раскиданных в стороны грузовиков осталась позади…
На выезде из деревни стояли ещё четыре мотоцикла и… тяжёлый танк «Тигр».
*** Тяжёлый немецкий танк стоял за крайней хатой, из-за которой высовывался только лишь набалдашник его дульного тормоза. Двигатель был заведён, экипаж был на своих местах. И они уже были предупреждены по рации о каком-то сумасшедшем русском танке, который несётся по центральной улице села в их сторону, разнося всё в мелкую труху. Из-за дома, закрывавшего вид на дорогу, командир танка не видел того, что происходило на дороге, но видя паническую реакцию стоявших на дороге мотоциклистов (они лихорадочно и почему-то все разом начали сруливать с дороги на обочину), он, правильно оценив сложившуюся ситуацию, дал команду механику-водителю. Тигр, с грохотом перданув облаком выхлопа синтетического бензина, и с натугой стряхнув с катков намёрзшую за ночь заледеневшую грязь, тронулся с места, и стал выползать из-за хаты на дорогу…
***
– Андрей, бронебойный! – как сквозь вату, он услышал голос своего Ангела.
С трудом ворочаясь на полу, натыкаясь коленями на что-то мягкое, он поднялся, и выдернул единственный остроносый бронебойный снаряд с укладки на правом борту…
***
Антонина корчилась от оглушительных ударов: к ней опять вернулась способность чувствовать боль. Её снова били: руками, ногами, прикладами. «Как так? Меня же повесили? Почему меня снова бьют? А может, ещё не повесили, и я ещё на допросе?» – в памяти всплыл образ толстого палача-эсесовца. Пространство вокруг неё кружилось, металось, грохотало, и что-то больно било её по голове и по всему телу. «Этот гад меня бьёт… по голове… потому всё так вокруг гремит и скачет… Но я же его душила…. Задушила, или нет?» она с трудом открыла глаза и в полутьме увидела прямо перед глазами ноги и спину лежащего эсесовца, и вцепилась зубами в его ногу. В рот полезла какая-то шерсть, фашист почему-то по-русски выматерился, и вскакивая на ноги, толкнул её коленом в живот.