– Куда, сука?! Стоять!!! – капитан пытался подняться с пола и вслепую шарил рукой по столешнице, пытаясь нащупать лежащий там пистолет.
***
Солнышко тусклым оранжевым шариком катилось к лесу.
Старшина НКВД Кирилл Кузьмин расслаблено стоял у крыльца дома, наблюдал боковым зрением за сидевшим недалеко от него на лавочке лейтенантом Чудилиным, и занимался архиважным делом: делал самокрутку. Лейтенант Чудилин по мнению старшины никакой опасности не представлял – он был свой, из родного полка. Лётчик, как лётчик, не хуже других, даже герой – немецкий самолёт угнал из-под носа у фашистов. Да и стрелок у него – девка боевая, хотя и немного странноватая. А то, что Шелестов их обоих к себе для разговора вызвал, так то, по всему видать, дело необходимое. Одним словом – начальству виднее. Поэтому старшина стоял совершенно расслабленно, и не ожидая никаких подвохов.
Андрей же сидел спокойно на лавочке, спиной к дому, поджидая своего стрелка. Лавочка стояла на краю канавы – она начиналась в метре за лавочкой. Андрей задумчиво смотрел на сухие дубовые листья, вмерзшие в тонкий ледок, который покрывал поверхность тёмной воды, скопившейся на дне канавы.
Старшина почти не обращал на него внимания, он был весь поглощён неспешным и увлекательным процессом – сворачиванием самокрутки. Бумажка нужных размеров была уже оторвана и в её центр из красивого, расшитого кисета была отмерена добрая жменька махры. В данный же отрезок времени старшина НКВД был занят самым что ни на есть тонким и щепетильным делом: теперь он точно рассчитанными движениями скручивал бумажку с насыпанным в неё табачком в аккуратную и ровную трубочку, следя, чтобы душистый самосад не просыпался с обоих краёв. Оставив короткий кончик незавёрнутой бумажки, он осторожно провёл по нему языком, и…
В следующий момент почти одновременно произошли сразу несколько событий: сначала со стороны поля стал быстро нарастать звук приближающегося самолёта, затем с интервалом в секунду-полторы из избы раздался приглушённый грохот и мат начальника. Тут же кто-то совсем недалеко истошно заорал: «Воздух!». Раздалась стрельба. Старшина от неожиданности вздрогнул, просыпав табак и уронив под ноги эмбрион самокрутки. Чисто на автомате нагнулся за нею, и тут с треском распахнулась дверь и из неё ракетой вылетела Агния с безумными глазами. Налетев с разбега на старшину, она толкнула его, опрокидывая в снег, и стремительной птицей метнулась к Андрею.
– Ты чего… – только и успел произнести он, вставая и разворачиваясь лицом к ней. Она налетела на него с разбега, больно боднула головой в грудь и опрокинула навзничь. Андрей не удержался и полетел, раскинув руки, грохнулся спиной в канаву. Падение было жёстким – он пребольно ударился спиной о лёд, проломил его своим весом, выбив из-подо льда фонтаны грязи и тёмной стоялой воды.
– Стоять, сука!!! – капитан Шелестов распахнул окно с пистолетом в руке. В следующее мгновение очередь разрывов пронеслась, взметая фонтаны снега и земли, пересекая наискосок полянку, на которой стоял дом. Во все стороны полетели щепки, битые стёкла, веером взметнулась дранка с крыши. Над избой, оглушительно ревя моторами, пронеслась пара мессершмиттов, и стремительно скрылась за деревьями, оставив после себя сплошную полосу разрушения. Крупнокалиберные, 30-мм снаряды изрешетили избу, разворотили крышу.
Андрей лежал на спине, на самом дне канавы, по самые ноздри в ледяной грязи, а на его груди, прикрывая его тело, распластался маленький ангел с широко распахнутыми испуганными глазами.
– Я думала, что не успею….– только и смогла хрипло произнести она. Она оттолкнулась руками от его груди, приподнялась:
– Вставай! Надо жить дальше.
Она свела брови к переносице, нахмурилась, что-то подсчитывая в уме, и выдала не совсем понятную фразу:
– Вот и восьмой раз.
– А? Что… кто восьмой, где? – не понял Андрей, ошалело оглядываясь по сторонам.
Агния тяжко-тяжко вздохнула, и очень грустно посмотрела на своего подопечного:
– Восьмой раз я тебя от смерти спасла. Вставай.
Она встала, отвернулась от Андрея, как будто больше он её не интересовал, и устремив взгляд вдаль, тихо и молча заплакала. Андрей, пытаясь выбраться из глубокой канавы с грязной и стылой водой, тяжело ворочался у неё за спиной, сопел, негромко матюгался, а она, не обращая внимания ни на него, ни на медленно разгоравшуюся избу, и на окружавшие её разрушения, просто стояла, и слёзы катились и катились по её щекам…
Ощущая ломающую боль в спине, Андрей молча сел, ошарашенно озираясь по сторонам: буквально за секунды окружающая действительность изменилась почти до неузнаваемости. Вся земля была взрыта небольшими воронками от 30-мм авиационных снарядов, в доме разгоралось пламя – один из бронебойно-зажигательных снарядов угодил в стол, разбив керосинку и вызвав пожар. Капитан Шелестов лежал, свесившись с подоконника на улицу. Половина головы у него отсутствовала, вся стена дома под подоконником и снег внизу были забрызганы его кровью. Лавочка, на которой сидел Андрей, была взрывом выворочена из земли, и разнесена в мелкие щепки, разбросанные в радиусе нескольких метров…
Контуженый старшина Кузьмин с расшитым кисетом в руках сидел в снегу, среди воронок от снарядов, глупо улыбался и, как заведённый повторял:
– Всё в труху, а у меня ни царапины… Всё в труху, а у меня ни царапины…
Андрей, чувствуя сильную боль в спине, с трудом поднялся, вылез из глубокой канавы. Пожар в избе разгорался, уничтожая документы на столе начальника особого отдела. Со всех сторон бежали люди. Как сквозь вату, совершенно отвлечённо Андрей слышал гвалт их голосов:
– Давай, давай, туши… а на стоянке-то двоих ранило…. Один самолёт в клочья!..... Глянь-ка, как особиста-то шарахнуло… Налетели, как снег на голову! …… Из-за леса, на бреющем! …Никто ничего не успел!
Кто-то тушил пожар, двое вытащили тело особиста и положили на снег. Ещё двое подняли под руки контуженого старшину и повели в сан.часть.
Андрей ничего этого не видел – он стоял и смотрел на своего Ангела-хранителя и не мог вымолвить ни слова. Смерть снова, в очередной раз, проскочила мимо, только стылым, замогильным, ветерком обдало…
Глава 3. Песня про лётчиков.
Группка лётчиков и стрелков топталась у «курилки». Холодный ноябрьский ветер так и стремился пролезть под тёплые меховые комбезы. Вечерние сумерки сгущались с каждой минутой, окутывая землю тьмой.
– А ведь по всему выходит, мужики, что мессеры-то, те, что сегодня, ну пара охотников, на наш аэродром не просто так наведывались… – Толик Веселовский сплюнул в сторону, – я так думаю: там, откуда Андрюха с Агнией мессера угнали, хорошо знали, что лучше бы его у нас в руках не оставлять. Военная тайна, и всё такое… Вот они и прилетели, чтобы разъе… расху…– он покосился на стоявшую рядом Агнию, и продолжил: – раз… э-э…разнести, короче, его к едреням собачьим, со всеми его секретными штучками. Да вот беда: не успели! А может, просто отомстить прилетели!
– А чего раньше не прилетели? – с сомнением покосился на него Лёха Авдеев, – на фига пять дней-то надо было ждать?
– А раны зализывали! Неразбериха у них, опять же, вышла. Да и раздолбали мы их там на аэродроме тогда знатно!
– Ага, ага! – закивали все присутствовавшие, – здорово мы их тогда умыли!
– Умыли, умыли, – подтвердил сержант Анатолий Веселовский, и продолжил: – пока то, пока сё, пока ту кашу расхлёбывали, что мы им заварили, пока до командования дошло, что птичка то их секретная из клетки выпорхнула, пока ответ прислали, ну, вы же штабных знаете? Вот пять дней и получилось. Да только птичка-то тю-тю! Улетела ещё за день до этого!
– Эгеж… – согласился молчавший до этого Леха Зыкин, стрелок Жорика Горидзе, – птичка улетела, а двоих техников на поле ранили, да и особиста… Шелестова… полголовы снарядом снесло.
Помолчали. Колька сопел-сопел, да и выдал:
– Бог шельму метит.
– Что, не жалко, что ли? Человек всё же… – сержант Зыкин с осуждением посмотрел на Колю.
– Жалко, не жалко, а вот ты, Лёха, в полку у нас недавно, и многого не знаешь… – Николай посерьёзнел, и обведя взглядом собравшихся, пояснил свою позицию: – а вот те, кто подольше твоего в полку служит, помнят, как он Серёгу Берестовского под трибунал подвёл. Ага.
– Как подвёл-то?
– А так: взлетаем, а он сначала летит вместе со всеми в строю, потом раз: «у меня мотор!» Разворачивается, и на посадку. Садится, техник лезет в мотор, докладывает: «всё в норме!» Раз так у него случилось, второй… А на третий раз Шелестов на него дело – хлоп! И завёл. И в трибунал. Там ему три месяца штафбата и присудили за трусость. А только потом оказалось, что техник у него мудак: там постоянно прокладка в топливной магистрали поперёк потока вставала, и движок начинал сбоить. Причём не на постоянку вставала, а телепалась туда-сюда, туда-сюда! Сбросит газ – она обратно встанет. Вот у него движок-то и сбоил постоянно! А ему штрафбат! – Коля в сердцах плюнул.
– А что дальше было?
– Что, что… Погиб Берестовский. Недели не провоевал в этом штрафбате… – он махнул рукой, и надолго замолчал, затягиваясь очередной папиросой. Кончики его пальцев еле заметно дрожали…
Все присутствовавшие угрюмо замолчали, и только огоньки докуриваемых папирос, скудно освещавшие лица курящих, обозначали стоявших на ветру в темноте людей. Разговор дальше уже не клеился. Не выдержав, некоторые пошли в сторону землянки. За ними потянулись и остальные, спешно дотягивая последние затяжки из папирос, и бросая окурки в ведро с водой.
До ужина оставалось полчаса, и землю надёжно укрыли вечерние сумерки. Лётный состав маялся бездельем – на сегодня уже отлетали, и каждый занимался своим делом.
Толик вытащил гитару:
– Ну что, может, сбацать?
И не дожидаясь одобрения, он брякнул пальцами по струнам, извлекая нехитрый ритм, и заголосил:
– «Раз пошли на дело, выпить захотелось. Мы зашли в шикарный…»
– Да убери ты балалайку свою! Это ты вчера уже бацал! Мы весь твой репертуар уже наизусть знаем – «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный!» Три аккорда, четыре песни! – несколько человек протестующе заголосили и дружно замахали на него руками.
– Вот ещё! Ну, и не надо! – обиделся Толик Веселовский, и сунул он гитару в руки сержанту Коле Никишину, – на! Держи! Громче всех орёшь. Вот сам и сыграй тогда, может твой репертуарчик народу больше понравится!
– Да я бы и сыграл, дак я этих, как их… нот не знаю! – попытался соскочить с темы Коля.
– Ну так и помалкивай в тряпочку, а то ишь, критик музыкальный нашёлся!
Дружеская перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы старший лейтенант Горидзе не встрял между спорщиками:
– Слущай! Ты так громко крычиш, – он повернулся к Толику, – ти хочеш нас всэх перекричат? – и обернувшись к Агнии: – ты гаварыла, что на аккардэоне играла, и ноты знаешь?
– Ну, играла… – растерявшись, произнесла она.
– Так играй жэ! – он вытащил гитару из Колиных лап и сунул её девушке.
– Так как же… Я же не умею на гитаре-то! – она виновато улыбнулась.
– Как нэ умеешь?! Ты же гаварыла, чито пробовала пару раз! – не унимался неугомонный Георгий.
Толик был рад, как паровоз, что внимание переключилось с него на Агнию, Коля тоже был не против, что и о нём временно позабыли.
– Так я же пару раз всего-то пробовала! И ведь гитара – это не аккордеон… – Агния, вяло защищаясь, пыталась отпихнуть гитару подальше от себя.
Жорик мягко, но настойчиво совал гитару ей в руки, терпеливо уговаривая:
– Слущай, красавица! Там ноты и здэс ноты! Какая разныца?
Андрей знал, что поёт она очень хорошо – каждый вечер, когда они приходили к себе в дом после ужина, она радовала его своим пением. У неё был действительно чудный голос, слушать его можно было часами. Но пела она только под хорошее настроение. Надо было как-то разрешить ситуацию…
Он решительно отодвинул от неё и придержал рукой гитару, которую ей настойчиво пихал в руки Георгий, давая ему понять, чтобы он не очень-то усердствовал, и повернулся к ней лицом:
– Агнюш, может действительно, споёшь, а?
Она вздохнула, взяла, наконец, в руки гитару, прошлась пальцами по струнам…
– Ну, если вам так хочется, я вам спою. Правда, играть я на гитаре толком так и не научилась, – уж извините, если плохо получится.
– А у нас никто не умеет, даже Толик, – подмигнув, тут же схохмил Коля.
– Я… – протестуя, приподнялся со своего места оскорблённый Веселовский.
– Я! Я! Головка ты… от… от… цилиндра! Сиди уже! – дёрнул его за рукав Коля, посмотрел на нахмурившегося Веселовского, и прибавил громким шёпотом: – шутка! – что, впрочем, не уберегло его от короткого, но болезненного тычка локтем под рёбра.
На них зашикали со всех сторон. Мелодично перебирая струны, Агния запела тихим и спокойным голосом:
– «Не уходи, побудь со мною,
здесь так отрадно, так светло.
Я поцелуями покрою уста, и очи и чело.
Побудь со мной, побудь со мной!
Не уходи, побудь со мною,
я так давно тебя люблю.
Тебя я лаской огневою и обожгу, и утомлю…»
Пальцы её спокойно перебирали струны, тихий голос задушевно пел. Огонь в печке весело потрескивал, аккомпанируя исполнительнице.
– «…Пылает страсть в моей груди,
восторг любви нас ждёт с тобою,
не уходи, не уходи!»
Агния закончила петь, и прижала струны рукой. Обвела взором притихших и задумчивых слушателей.
– Всё это конечно, хорошо: любовь там, и всё такое прочее… – поднялся Коля, – но вот как-то за душу не берёт!
Сидящие вокруг шумно запротестовали:
– Огонёк, не слушай ты этого крокодила сиамского! Хорошо ты поёшь!
Андрей же, нахмурив брови, решительно лапнул Кольку за ремень и рывком подтянул к себе.
– Да не, мужики! Я не об этом, – силясь перекричать остальных, объяснял свою позицию Колька, и одновременно пытаясь отпихнуться от Андрея, – я ж не об этом!! – для убедительности он взялся рукой за ворот своей гимнастёрки, – я о том, что песня женская… ну, про поцелуи там, про страдания девичьи.
– Да пошёл ты к чёртовой бабушке, знаток! – заголосили все хором, но вразнобой.
– Я о чём? – не унимался старший сержант Никишин, – песня-то хорошая, слов нет, но! – он поднял палец, – дореволюционная. И не отвечающая нынешним запросам обчества.
– Да заткнись ты, искусствовед! – его сзади дёрнули за ремень, насильно усаживая на скамью.
– Огонёк! – перекрикивая поднявшийся гвалт, он обратился к сидящей с гитарой в руках Агнии, – ты не обижайся, а лучше исполни-ка нам что-нибудь этакое, – он пошевелил пальцами, – вот чтобы душа сначала развернулась, – он развёл широко руки,– а потом свернулась.
И он свёл свои волосатые ручищи обратно, обхватив себя руками, натурно показывая, как, по его мнению, должна свёртываться душа.
– Вот скажи, Огонёк, ты не про этих там девиц старорежимных, а про лётчиков песню знаешь?
– Ну, может, и знаю… – усмехнувшись, дёрнула Агния плечиком.
– Во-о-от! Про это и спой! Короче, про нас, про лётунов! Ну, в смысле, не только про лётчиков, – он обвёл взглядом всю компанию, – а вообще про всех летунов – поправился Колька, – и про бортстрелков тоже. Ну так сможешь? Но только чтоб вот за душу, вот так вот, – он стиснул у горла кулак, – чтоб взяло? Спой, Огонёк, а?
– Песню про лётчиков… – в раздумье спросила Агния. Некоторое время она, как будто в нерешительности, кусала уголок нижней губы, и перебирала пальцами струны. Все терпеливо ждали, сзади кто-то потихоньку шушукался.
– Ну, хорошо! – было видно, что она, наконец, приняла какое-то трудное для неё решение, – спою песню. Про всех нас. Про лётчиков. И про бортстрелков тоже. Куда же нас девать, горемычных?
– Во-о-от! Так держать! Давай начинай! – со всех сторон посыпались ободряющие возгласы.
Она обвела всех взглядом, внимательно вглядываясь в лица присутствующих. Кашлянула, настраиваясь на нужную волну.
– Эту песню я слышала в одном месте… её пел один человек. И пел очень хорошо, под гитару пел. Не знаю, получится ли у меня так же, как у него: я-то на гитаре не очень… Да и в женском исполнении эта песня, думаю, будет хуже звучать. Голос у меня не тот. Там… по-другому надо петь.
– Да о чём ты говоришь?! Ты же бортстрелок, летаешь и воюешь, как все! Значит, споёшь, как надо! – зашумели хором, – И голос у тебя подходящий! Да давай уже, пой, не томи!
Она поставила правую ногу на перекладину рядом стоящей скамейки, глубоко вздохнула, закрыла глаза и пальцы её вдруг резко ударили по струнам…
Зазвучал непривычный, как призывный набат, ритм первых аккордов, заставивший замолчать самых шумных и неугомонных. Агния закрыла глаза, и видимо, кому-то подражая, запела:
– «Их восемь, нас двое.
Расклад перед боем не наш, но мы будем играть!
Серёжа держись, нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покину -
Мне цифры сейчас не важны.
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит – и шансы равны.»
Лица окружающих друг как-то сразу посерьёзнели, улыбки с лиц как будто ветром сдуло. Все стали жадно прислушиваться к словам песни. Агния всё больше и больше входила в роль, голос её окреп, обрёл силу:
– «Мне в хвост вышел мессер,
Но вот задымил он, надсадно завыли винты.
Им даже не надо крестов на могилы,
Сойдут и на крыльях кресты-ы.
Я первый! Я первый! Они под тобою!
Я вышел им наперерез
Сбей пламя, уйди в облака,
Я прикрою – в бою не бывает чудес!»
С горящими глазами сидели вокруг неё молодые, крепкие мужики, не раз смотревшие в лицо смерти. Кто-то внимал с приоткрытым ртом, кто-то наоборот, плотно стиснул зубы, играя желваками. Сжимались и разжимались кулаки, гуляли кадыки по шеям, когда кто-то, сопереживая, судорожно сглатывал. Было видно – зацепило всех, по серьёзному . До упора, «до кости». Это была пронзительная правда про них, про то, как они живут и умирают. Там, в небесах.
– «Сергей, ты горишь!
Уповай, человече, теперь на надёжность строп!
Нет поздно! И мне вышел мессер навстречу.
Прощай – я приму его в лоб!
Я знаю! Другие сведут с ними счёты,
Но по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолёта,
Ведь им друг без друга нельзя.»
Её ладонь резко прижала струны. Пару секунд она сидела молча, грудь её часто вздымалась, со лба капнула капелька пота. Она как будто на мгновение задумалась: замолчать на этом месте, или же всё-таки допеть песню до конца?
Никто не издавал ни звука – все, затаив дыхание, буквально пожирали её глазами, ожидая продолжения. Она стрельнула глазами на Андрея, коротко вздохнула, пальцы её снова ударили по струнам, и продолжила:
– «Архангел нам скажет – в раю будет туго,
Но только ворота – щёлк!
Мы Бога попросим: впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!
И я попрошу Бога, Духа и Сына,
Пусть выполнят волю мою-ю:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою!»
Девичий голос, как нерв, бился под сводами землянки. Андрей сидел позади неё, лоб его покрыла испарина, во рту совершенно пересохло. В голове билась мысль: «Откуда?! Откуда такая песня?! Она же как будто про себя поёт!»
А Агния тем временем с напором продолжала:
– «Мы крылья и стрелы попросим у Бога -
Ведь нужен им ангел-ас!
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас!
Храни-и-ить – это дело почётное тоже,
Удачу нести на крыле.
Таким, как при жизни, мы были с Серёжей
И в воздухе и на земле!
Таким, как при жизни, мы были с Серёжей
И в воздухе и на земле!» 3
Она прижала струны ладонью, и замолчала, часто дыша и смотря в точку перед собой. Первые 10 секунд стояла гробовая тишина – было слышно, как потрескивают в печке дрова. Все ошарашенно молчали – по всему было видно, что слова песни тронули самые затаённые уголки души. У всех присутствующих. Затем все как-то разом задвигались, шумно задышали, поднялся восторженно-одобрительный гул.
– Как Христос по душе босиком прошёлся! – шумно, с чувством, и незаметно смахивая кулаком навернувшуюся слезу, выдохнул Колька Никишин.
– Вот это да! – кто-то вторил ему из одного угла.
– Молодчина! – кто-то выкрикнул из другого.
– Маладэц! Вах! – громоподобно вторил ему Жорик.
– Ну и ну! Это кто ж такую песню сочинил?
– Не иначе, как лётчик!
– Кто сам не летает, тот так не сочинит! – посыпалось со всех сторон.
– Где же ты её услышала то?
– И ведь запомнила! Умница ты наша! – неслось вдогонку.
Лоб её был покрыт бисеринками пота, она, смущённо улыбаясь, отдала гитару:
– Неужто понравилось?
– Она ещё спрашивает?! Скромница!
– А спой нам ещё, а?
– Нет, нет, мужчины! Извините, – она опустила глаза, – что-то я устала… Можно я пойду?
Она застегнула комбез, нахлобучила на голову шлемофон, и стала пробираться к выходу. Пошатнулась, чуть не ударившись плечом об косяк. Андрей, вскочив и идя рядом, мгновенно среагировал, подхватив её под руку, и бережно вывел на улицу.
Оказавшись на улице, она подставила лицо ветру. Он тут же раскидал её волосы, выбившиеся из-под края шлемофона. Андрея переполняли чувства, ему сразу хотелось многого: обнять её, поцеловать, подхватить на руки, закружить, расспросить её, что это за песня, и не сама ли она её сочинила, а если не сама, то где и от кого слышала, хотелось попросить её спеть ещё что-нибудь.
Мысли тужились в мозгу, рот уже сам собой открылся, осталось только набрать воздуха в грудь, но она приложила пальчик к его губам, и сказала коротко:
– Подожди, я всё тебе расскажу. Чуть позже.
Она отвела его подальше в поле, чтобы никто, даже случайно, не мог бы слышать их разговора.
– Это не моя песня. Я её не сочиняла, я её всего лишь спела. Её напишет другой… человек, – она запнулась, помолчала, и подняв на Андрея глаза, промолвила: – его зовут Владимир Высоцкий.
– Напишет? Ещё не написал?! И кто это такой, этот Высоцкий?
– Да, напишет, через несколько десятков лет.
В голове у Андрея начался форменный ералаш: он уже почти привык к тому, что бок о бок, рядом с ним, живёт прекрасная фея, называющая себя его Ангелом-хранителем. Он уже почти привык к её неожиданным фокусам, вроде заживления ран, чтению его мыслей и появлению прямо из воздуха конфеток на её ладошке. Но, чёрт возьми! Как можно спеть песню, которая ещё не написана?
– Но объясни мне: КАК? – воскликнул он, потрясённый до крайней степени.
– Это так, – коротко ответила она, – напишет, и всё. Когда станет взрослым. А сейчас ему всего лишь четыре годика.
Андрей взял её за плечи, притянул к себе, нашёл в темноте её глаза, заглянул в них:
– Скажи мне, как это возможно. Пожалуйста!
– Андрюш, ты же знаешь – я Ангел. Я много чего могу.
– Я знаю. Но я хочу понять – как это возможно технически? Объясни!
– Объяснить, как такое возможно технически…. – она задумалась, вздохнула, подняла на него глаза, – техника здесь не причём. Как бы тебе объяснить? Понимаешь, в человеческом языке порой нет нужных эквивалентов, чтобы объяснить некоторые явления нематериального характера. Ну, скажем так, – она пошевелила в воздухе пальчиками, – есть некое энерго-информационное поле…
– Какое-какое? – не понял Андрей.
– Ну, вот видишь, я же говорила, – Ангел скептически посмотрел на человека, – ну, хорошо. Что такое энергия и информация, я надеюсь, ты знаешь?
Андрей кивнул.
– Вот. А теперь соедини эти два понятия, и представь, что они образуют некое поле, несущее в себе информацию.
Андрей наморщил лоб, собирая свои знания по электротехнике:
– Это вроде как радиоволны?
– Соображаешь. Но есть разница. В масштабах явления. Конкретная радиоволна несёт в себе ограниченный объём информации. А энерго-информационное поле – бесконечно, и объём информации в нём неограничен.
Видя, что собеседник её не совсем понимает, она пояснила:
– Вот по геометрии у тебя в школе пятёрка была. И по тригонометрии тоже. Чем отличается линия от точки? А сколько точек можно разместить на линии?
– Э-э… бесконечное множество…
– Правильно, – Ангел удовлетворённо кивнул, – а теперь вспомни такие определения, как плоскость, объём. Чем они отличаются от линии. Сколько точек можно разместить на плоскости, в объёме?
Мозг у Андрея начал вскипать….
– Ощутил, ну хотя бы примерно, разницу масштабов?
– Ты хочешь сказать, что в этом твоём э-э-э…. поле есть любая информация про всё, про всё?!
– Да, именно так. И даже про то, что ещё пока не произошло.
– А-ахххренеть! И вы, ангелы, стало быть, туда, как в библиотеку, иногда заглядываете?
Она засмеялась:
– Не совсем так, конечно, но, в общем, нашёл довольно верное объяснение.
– То есть, ты можешь наведаться туда, и заглянуть на несколько лет или там, десятков лет, вперёд? Узнать всё про какого-либо человека? Ну, там, кем станет, чего в жизни достигнет? Как с этим, как его, э-э… с Высоцким?
– Если очень захочу, то да.
– А… про… меня? – запинаясь, спросил Андрей, заглянув ей в глаза.
Ангел понурился, и надолго замолчал. Потом поднял к нему своё лицо: оно едва светилось в темноте и по щекам её бежали две мокрые дорожки. Она разлепила губы:
– Нет… про тебя не могу… – она уронила голову, и ткнулась носом ему в грудь, долго молчала, потом отвернула своё лицо в сторону, глубоко вздохнула и продолжила: – не пускают меня туда. Для меня эта информация закрыта. Нет доступа.
Долго-долго молчали, слушая шум ветра в темноте. Кое-где на стоянках, скрытые от наблюдения сверху, теплились под нависающими тентами неяркие фонари-переноски, запитанные от аккумуляторов. Слышался звон инструмента, негромкий матерок техников и мотористов, копавшихся в своём железе. Из недалёкой землянки, откуда они вышли несколько минут назад, раздавались приглушённый смех и весёлые восклицания пилотов и стрелков, давно закончивших свою боевую работу и теперь ожидающих предстоящий ужин.
Агния положила Андрею ладони на грудь, долго-долго собиралась с духом, как будто борясь с чем-то внутри себя, и наконец, произнесла:
– Может так случиться, что… что… я исчезну из твоей жизни. Навсегда. И это… это может случиться очень скоро. Может быть, даже сегодня. Или завтра.
Андрей аж задохнулся от бури чувств, охвативших всё его существо:
– Как, почему?! Ты же говорила…
Она кивнула:
– Да, месяц. Мне дан месяц.
– Ну ведь прошло-то… ещё и трёх недель не прошло! Почему сейчас?! – сердце его бешено колотилось в груди.
Агния досадливо поморщилась и виновато вздохнув, промолвила:
– Прости меня дуру, надо было тебе это раньше сказать…
Она подняла к нему своё лицо, оно само по себе слегка светилось в темноте:
– Прости, я тебе тогда, когда мы в первый раз встретились, в тот самый первый день, помнишь? Я сказала, что мне назначен срок – месяц. И что я должна восемь раз спасти тебя от смерти. Но умолчала ещё об одном условии…
– Каком?! – задыхаясь от отчаяния, спросил срывающимся голосом Андрей.
– Когда меня сюда отправляли, мне было сказано буквально следующее: ты должна отбыть свой срок «от звонка до звонка», то есть ровно месяц, и спасти его от смерти восемь раз. Но ещё добавили: если так сложится, что все эти восемь смертей свалятся на тебя уплотнённым пакетом, менее, чем за месяц, и я всё же ухитрюсь отвести их все от тебя, то срок моего пребывания здесь сократится. Вот об этом я и умолчала! Прости…
Она в отчаянии повесила голову:
– В тот момент мне представлялось совершенно невероятным, что я сумею спасти тебя целых восемь раз быстрее, чем за месяц! Поэтому я и сказала, что срок – месяц. А оно случилось! Восьмой раз я тебя спасла от смерти три дня назад, когда меня особист допрашивал. Помнишь?
Она заплакала, уткнувшись носом ему в грудь. Ком стоял в горле, сердце разрывалось от обуревавших его чувств – он так привязался к этой нескладной девчушке, так прикипел к ней, что уже не мыслил свою жизнь без неё, а тут вдруг… И так внезапно!
Он сглотнул, и хрипло спросил:
– Когда и как это может произойти?
– Когда? Может, сегодня, может, завтра. Не знаю. А как… – она вздохнула, – просто исчезну, растворюсь в воздухе, как будто и не было меня.
Внезапное и безумное решение пришло Андрею в голову – он крепко схватил её за руку:
– Не пущу!! Вот так всё время буду тебя за руку держать, ни на секунду не отпуская!!
Она покачала головой:
– Ничего не получится, меня по любому отсюда ЗАБЕРУТ.
Сердце ударило один раз… второй… и ухнуло куда-то вниз:
– Что же делать?! – выдавил Андрей из себя.
– Жить, воевать и… ждать.
Глава 4. Остановить танки!
«…Русские стремительно развивали достигнутый успех. 7 ноября их передовые части достигли Фастова, расположенного в 65км юго-западнее Киева, 11 ноября они были под Радомышлем, в 90 км западнее Днепра, а ещё через два дня их танки ворвались в предместья крупного города Житомир. Широкий и глубокий клин, вбитый русскими в немецкую оборону, грозил отсечь группу армий «Юг» от группы армий «Центр», поэтому необходимо было принимать срочные контрмеры» – Фридрих Вильгельм фон Меллентин, начальник штаба 48-го танкового корпуса.
Гитлеровскому командованию удалось сосредоточить на житомирско-киевском направлении 15 дивизий, в том числе 7 танковых и моторизованную. 15 ноября немецко-фашистские войска перешли в контрнаступление. Однако попытки разгромить советские войска, отбросить их за Днепр и вновь захватить Киев окончились провалом. Лишь ценой больших потерь врагу удалось 20 ноября вновь овладеть Житомиром и к 25 ноября продвинуться до 40 км…
История Второй Мировой войны 1939-1945, том седьмой, стр.262
***
– Вот в этом квадрате, – палец командира полка ткнул в точку на карте, – немцам удалось сконцентрировать значительные силы и отбросить наши войска на несколько километров. Положение усугубляется тем, что противник ввел в бой танковые резервы.
Он обвёл взглядом присутствующих.
– По последним данным, основное направление атаки вот здесь, – он поставил кончиком карандаша жирную точку. – Их пытаются тормознуть, но насколько это хорошо получится, пока никто не знает.
Не проронив ни слова, все сосредоточенно молчали, слушая командира полка.
– По свежим данным воздушной разведки, вот здесь, – карандаш переместился на несколько сантиметров, – движется колонна немецкой бронетехники. Это было, – он посмотрел на наручные часы, – полчаса назад. Сейчас, вероятнее всего, они уже успели развернуться в боевой порядок и находятся на исходной позиции для атаки. Это – второй эшелон. Ваша задача – найти их и сравнять с землёй. Или, как минимум, сорвать их атаку.
– Истребительное сопровождение будет? – подал голос капитан Тихомиров, комэск первой эскадрильи.
– Да, обещали, – майор выпрямился, покосился на начальника штаба, – зенитки в районе цели, если и будут, то мало: вряд ли они успели их подтянуть в достаточном количестве. А вот истребителей противника, думаю, будет в достатке. Так что аккуратнее там, смотреть в оба – донесите до стрелков. При обнаружении противодействующей зенитной артиллерии поражать её пушечно-пулемётным огнём.