– Само собой. Машина до дивизионной рем.базы пойдёт. Там и слезете, дальше на перекладных. Документы сопроводительные я вам сейчас выпишу. А ты как хотел?
Внезапная догадка озарила его лицо недоверчивой улыбкой:
– Неужто на немецком самолёте улететь хочешь?
– А что? И улетим. Если будет.
– А ты сумеешь?
– А чего там… мы с Агнюшей, – от тепло и нежно посмотрел на девушку, – уже один мессер у немцев угнали. Прямо из под носа.
– Да не уж-то? Мессер?! Прямо из-под носа?! – капитан, всё ещё не веря, перевёл взгляд на Агнию.
Та молча кивнула, подтверждая сей героический факт.
– Ну, если так… оно конечно. Вот только как бы вас свои не сбили…
– Да не собьют! Мы аккуратненько, на бреющем! – рассмеявшись, Андрей провёл ладонью, показывая, как он полетит, – ты бы, Степан, дал бы распоряжение водителю, чтобы, когда мы будем проезжать мимо немецкого аэродрома, он на четверть часика тормознул – мне же надо там осмотреться, прикинуть, смогу ли самолёт в воздух поднять. А вдруг не смогу? А машина уедет? Не пешедралом же нам дальше топать?
Капитан почесал затылок, поправил шапку, решительно сказал:
– Пойдём, сейчас распоряжусь.
***
– Ну ладно, давайте прощаться. Увидимся ли ещё? – комбат смотрел на стоявших кучкой Андрея, Агнию, Пашку и Антонину.
– Увидитесь, увидитесь! – рассмеялась Агния. Потом вдруг приблизилась к Степану почти вплотную, и негромко, на ухо, как самое сокровенное, сказала, понизив голос:
– Я про Веруську твою тебе серьёзно сказала. Гляди, не упусти! Как только война закончится, сразу ей пиши, и вызывай к себе. Запомнил?!
Пытливо вглядываясь в её большие карие глаза, двадцатидвухлетний командир батальона твёрдо кивнул. Агния улыбнулась в ответ, ободряюще хлопнула его по спине, и сказала на прощание загадочную фразу:
– Расскажи ей обо мне. Скажи, что меня звали Агния. Может, она меня вспомнит…
Обнялись, попрощались, расселись в кузове среди нескольких завёрнутых в брезент пулемётов, миномётов, и противотанковых ружей, отправленных в ремонт. Агния и Антонина отказались садиться в кабину, и поехали вместе с парнями в кузове.
Видавшая виды полуторка, натужно взвыв мотором, тронулась с места и поскакала по ухабам…
***
– Ну что, Пичуга? – Пашка толкнул задумавшуюся Агнию в бок, – сыграй нам что-нибудь, а? Всё веселее ехать будет!
– Что же тебе сыграть?
– А про танкистов!
– «Три танкиста, три весёлых друга»?
– Не-е-е, эту я знаю.
– «На поле танки грохотали»?
– Да не-е-е… и эту мы уже пели, эту я тоже знаю. Спой такую, которую… которую…
– Ладно, слушай. И запоминай! – она уселась поудобнее и набросив ремни на плечи, растянула мехи аккордеона.
– «А поле боя держится на танках,
взревут моторы, и сверкнёт броня.
По грязи, по оврагам полустанков,
прорвут любую линию огня». 34
Пашка открыв от изумления рот, не дыша, внимал словам новой, неслыханной им до сель песни, боясь пропустить хоть одно слово.
– «И дрогнет враг от танковой атаки,
Рубеж непроходимый будет наш.
По сотне грамм из запылённой фляги
За танк родной поднимет экипаж».
Пашка остановив на ней взгляд, неосознанно шевелил губами, повторяя про себя такие заворожившие его слова. Андрей, ухватившись за борт, тоже с огромным удовольствием слушал, и перед его глазами снова вставали картины совсем недавнего боя, лязг гусениц, звон выскакивающих пустых дымящихся гильз, и грохот выстрелов.
– «…А танк, он не за звёзды на мундире,
Под Прохоровкой ранен был в бою,
Спасибо тебе, Т-34
За боевую молодость мою.
Приказ получен, с песней под тальянку,
Танкистам, эх, закат или рассвет,
Ведь поле боя держится на танках,
И по-другому не бывает, нет».
Песня закончилась, и Агния, улыбаясь, смотрела на танкиста. Пашка с силой хлопнул себя по колену:
– А ведь я знал! Я знал! Что есть ТАКАЯ песня! Должна была быть! Про танкистов! А то как же?! Танкисты есть, а песни нету, так что ли?!
И бросился к Андрею:
– Андрюха, выручай, ты же ахфицер! Ну не может такого быть, чтобы у тебя бумажки с карандашиком не было! Надо записать!! А то забуду!!
– Чего записать-то? Песню?
– Да, да!! Это ж такая песня! Я же её разучу! Мне ж экипаж новый дадут! Все будем петь!
– Да нету у меня бумажки, Паша, и карандашик в самолёте остался…
– Эх, жалость, так жалость! Ну как же… как же… забуду же, как там: под Прохоровкой ранен был в бою, … за молодую молодость в бою, чёрт, как там, забыл уже! Пичуга, давай напой уже ещё разок, мне надо выучить! Пой!
– Паша, да не колготись ты, на, держи! – она сунула ему в руку появившийся у неё в руке сложенный вчетверо листок бумаги, – это текст.
Пашка трясущимися руками развернул листок и изумлённо уставился в него: там ровными печатными строчками был написан текст только что спетой песни.
– Это тебе на память, Павел Иваныч. Учи, и пой на здоровье. И меня помни.
– Ох, Пичуга! – он растроганно обнял девушку, – запала ты мне в душу! Век не забуду! Спасибо тебе за всё! И за ножик, и за песню, и… за то, что… мы… ты… Эх, как ты тот бой провела! Песня!! Двенадцать «Пантер»! и «Тигр» в придачу! И всех в труху! Если бы не ты… то мы бы все там…
– Ой, смотрите, смотрите! – закричала Антонина протягивая руку, – вот он, фашистский аэродром! Вон, вон, смотрите, там и самолёты есть!
Все разом повернули головы по направлению её руки. Дорога, петляя, выскочила на широкое поле, в одном из углов которого виднелись несколько десятков немецких самолётов. Вернее, то, что от них осталось. Проехав ещё около сотни метров, полуторка остановилась – водитель, получивший приказ комбата, и сам понял, что это и есть тот самый аэродром.
– Твою же ж мать… – единственное, что вырвалось у Андрея, когда он увидел во всей красе открывшееся перед ним зрелище.
– Ого-го-го! – голосисто зареготал Пашка, – вот тут-то наш брат танкист повеселился! Аж душа радуется за парней! Вот это аттракцион!
Он спрыгнул на землю, и радостно осклабившись во всю ширь своей немытой физиономии, и тыкая в сторону стоянок самолётов, проорал:
– Во, во! Смотри! По этому аж два раза проехали, а вон по тому – похоже, вообще несколько раз, одна лепёшка осталась! Всмятку!!
Поле представляло из себя форменное самолётное кладбище: насколько хватало глаз, оно всё было испещрено следами танковых гусениц, а в районе расположения стоянок самолётов следы располагались особенно плотно – так плотно, что в некоторых местах снег был полностью смешан с грязью и землёй. Несколько десятков Юнкерсов-88 и Фокке-Вульфов-190 лежали в виде смятых, искорёженных обломков. Какие-то самолёты стояли, припав на одно раздробленное крыло, и задрав второе в хмурое зимнее небо, какие-то стояли на обоих стойках шасси, но уткнувшись в небо приподнятым высоко носом, с переломанным пополам фюзеляжем. Оторванные хвосты валялись недалеко, метрах в трёх. И везде, там, где проехали вырвавшиеся на немецкий аэродром наши танки, везде, лежали вдавленные многотонной тяжестью в мёрзлую землю дюралевые обломки.
– Смотри, смотри, Андрюха! – радостно вопил Пашка, размахивая чёрными ручищами, – а этого говнюка фашистского наш брат, похоже, прямо на взлёте догнал! Удрать хотел, вражина! Да от наших танков разве удерёшь?!
И действительно, несколько самолётов были подавлены танками немного в стороне. Видимо, в момент, когда советские танки прорвались к аэродрому, на нём полным ходом шла боевая работа – самолёты обслуживались, заправлялись, загружался боекомплект… Какие-то самолёты выруливали на взлётку. Тут-то их и подловили.
И действительно, наши танкисты тут повеселились на славу!
Нет страшнее для аэродрома угрозы, чем внезапно прорвавшиеся к нему танки противника. Самолёт силён и опасен в воздухе, а на земле он – как рыба на берегу. Даже хуже – совсем беспомощен (рыба-то она хоть укусить может, если, конечно палец в пасть сунешь, а самолёт на земле и этого не сумеет).
– Да-а-а… – сокрушённо протянул Андрей, совсем не разделяя Пашкиных восторгов. Идея улететь на немецком самолёте растаяла, как дым.
– Это, наверное, те танки, что нам на выручку пришли? – подала голос Антонина.
– Они, больше некому! – сокрушённо произнёс Андрей, – вот чёрт, а? Никогда не думал, что буду сокрушаться, видя уничтоженную авиацию врага, а вот поди ж ты! Ну, хоть бы одного оставили, нам же много не надо! Мы ж теперь трое суток будем до нашего аэродрома добираться!
– Не будем. Один остался, вон, посмотри-ка туда! – Агния протянула руку по направлению небольшой опушки метрах в трёхстах от них, – во-о-он там, за кустиками, видишь, стоит? Что-то вроде нашего У-2.
– О! Точно! – Андрей всмотрелся повнимательнее туда, куда она указывала, – точно! Вроде целый, а ну, айда за мной!
И он, не дожидаясь остальных, резво порысил в ту сторону. Пашка услышав его призыв, нехотя побрёл в указанном направлении.
Агния толкнула Антонину локтем:
– На самолёте-то летала когда-нибудь?
– Ни…
– Ну, значит, сейчас полетаешь…
Скрытый кустами, и незамеченный нашими танкистами, под раскинутой на подпорках маскировочной сетью, аккуратно притулился единственный на поле целый самолёт. Он был худой, как кузнечик, на высоких неубирающихся шасси, и с огромной застеклённой кабиной. Большое для одномоторного самолёта крыло было поднято над кабиной, и подпиралось снизу большими подкосами. Вместо колёс, по сезону, уже красовались небольшие металлические лыжи со шнурами-оттяжками. Хвостовой костыль тоже был переобут «по-зимнему» – на нём стоял маленький лыжонок.
– Это что ещё за летающий аквариум? – Пашка озадаченно почесал коротко стриженный затылок.
– Да это же, Паша, Шторх! Шторх!35– восторженно воскликнул Андрей.
– Чего ты раштокался? Што, што… Это не ты у меня, а я у тебя спрашиваю, што это такое?!
– Паша! Это – Шторх! Называется так! По-немецки шторх это – аист!
– Вот раскудахтался от радости-то! Ну, аист… Да что в нём особенного? Ероплан, как ероплан…
– Да, еклмн, Пашка, ни фига ты не понимаешь! Я о нём читал, и много слышал! И даже пару раз видел в полёте. Это связной самолётик, наподобие нашего У-2, только намного лучше! Он же буквально на пятачок может сесть, у него пробег – несколько метров! А при хорошем встречном ветре вообще вертикально можно сесть, без пробега! Да и взлетает он, пробежав метров 20…25! Представляешь? У него тут крыло особое, – Андрей пустился в объяснения, – понимаешь, вот здесь по всему размаху предкрылки, а вот тут закрылки… Вот! И вот когда при взлёте пилот это всё…
– Ну понял я, понял… подкрылки, прикрылки… ввысь его несёт подъёмная сила, – Пашка индифферентно пожал плечами, – ну и что?
– Ну как же! – всё больше и больше распалялся Андрей, – это же чудо аэродинамики! Ни один другой самолёт так не может! Всем самолётам нужен и разбег на взлёте, и пробег на посадке!
– Разбег, пробег… Слушай, ты! Чудо аэродинамики, взлететь-то ты на нём сможешь? А то вон, водила наш уже истомился, рукой нам машет.
– А это мы сейчас посмотрим! – и Андрей решительно полез в кабину.
– Так… что тут у нас? – Андрей бегло осмотрел приборную доску, – так… скорость… высота… обороты двигателя… так, эта… запуск-то где? – Андрей нерешительно взялся за один из небольших рычагов сбоку от приборной доски, нахмурил лоб, сердито засопел, не желая сознаваться в том, что процедура запуска мотора «Шторха» для него – тёмный лес.
– О! О! Смотри, Андрюха! А это чё? – Пашка стоял рядом на земле и посунувшись в кабину, тыкал пальцем во что-то слева от Андрея, – чё, он у тебя, как велосипед-то?
– Да какой, а ляду, велосипед? – раздражённо спросил Андрей, поворачиваясь туда, куда тыкал пальцем танкист.
– Да вон! Вишь, цепка куда-то наверх уходит! И длинная-то какая! Для чего это, а? – Пашка вопросительно поднял брови домиком.
И действительно, под левой рукой, там, куда он показывал, недалеко от рукоятки газа, располагалась какая-то непонятная крутилка, от которой вверх, под потолок кабины, уходила ну чисто велосипедная цепочка.
– Это…это… а хрен его знает, что это! Понапридумывала немчура тут чёрта лысого, без поллитры не разберёшься! – состояние Андрея было близко к отчаянию.
– А как же ты полетишь-то, а? Ты хоть завести-то его сможешь?! – Пашка уже начал сомневаться в благополучном исходе задумки Андрея улететь на этом немецком самолётике.
– Да так и полетит, и заведём! – раздался сбоку голос Агнии, – нормально всё, сейчас разберёмся! А ну-ка, пусти меня! – и она легонько потащила Андрея за правый рукав.
Андрей с облегчением спрыгнул на землю, и с надеждой стал смотреть на то, что будет делать его Ангел-хранитель.
– Ребята! Ребята! – послышался тревожный голос Антонины, – тут фашист лежит! Дохлый.
Она стояла в двух десятках метров от самолёта и разглядывала что-то, лежавшее в кустах. Андрей лапнул кобуру, Пашка быстрым движением передёрнул затвор ППШ, который всё это время был у него в руках. Оба, не сговариваясь, побежали к Антонине. У её ног, метрах в трёх, в кустах ничком лежал мёртвый немецкий офицер люфтваффе. Голова его была непокрыта, слетевшая при падении фуражка валялась неподалёку. Под головой немца по снегу широко расползлось кровавое пятно.
– Точно, дохлый, холодный, как судак, – Пашка пихнул его сапогом, – уже задубел, видать долго лежит. Похоже, что к самолёту бежал. Да не добежал, сука…
– Ага… – Андрей наклонился к мёртвому немцу, – вон, смотри! – он показал пальцем на голову офицера, – вот сюда ему прилетело, чётко в затылок.
– Ага, видать, шальная… а может, и прицельно кто шмальнул из пулемёта. Увидели, что бежит, и шмальнули! – подтвердил Паша, – слышь, Андрюх, надо его перевернуть, может там документы его взять, абы ещё что будет? А ну-ка!
Он попробовал, но перевернуть немца не смог.
– Ничего себе, примёрз вражина! Давай-ка вдвоём!
Совместными усилиями они перевернули мёртвого офицера, и от увиденного Андрея чуть было не стошнило. Пуля, пробив навылет голову немца, спереди вынесла у него чуть ли не полчерепа.
– Тьфу ты, чёрт! – чертыхнулся Андрей, отворачиваясь.
– Да нормально! – хохотнул Пашка, – так ему и надо, вражине, нефиг нашу землю топтать! О, гляди-ка, портфельчик!
Андрей повернулся и действительно, увидел небольшой кожаный портфель, который до сих пор скрывался под телом немецкого офицера. Он нагнулся, и поднял портфель.
– Да тут наверное, много чего интересного может быть, а? – Пашка, потеряв интерес к мёртвому фашисту, переключил своё внимание на портфель, – карты там секретные какие-нибудь, а?
– К бабке в гости не ходи, – кивнул, соглашаясь, Андрей, – с чего бы это он, как ужаленный, к этому Шторху бежал?
– Жопу свою спасал, – пожал плечами Пашка, – но и документы, само собой, тоже…
– Во, во! – Андрей наклонился, пошарил в нагрудных карманах на кителе офицера, нащупал и вынул документы, развернул.
– Ого! Гауптман. Целый майор! Хенрих… Генрих… чёрт… Штейн… Штайнхофф. Мля, язык сломаешь.
Пашка тем временем вынул у немца из кобуры небольшой «Вальтер», потом подумал, нагнулся и прихватил ещё и немецкую фуражку.
– Ну пистолет понятно, а вот нахрен тебе его фуражка? – Андрей скептически посмотрел на танкиста.
– Трофеи – дело святое! Да и не мне это, а тебе!
– Да мне-то она с какого боку?
– А вот когда ты своему начальству этот портфельчик с его документиками презентуешь, ты ещё для полного ажура и его фуражечку предъяви. Мол, всё чин по чину. Усёк?!
Андрей хмыкнул:
– Ну да, татаро-монголы ещё и уши у мёртвых врагов отрезали. А потом предъявляли.
Паша критически осмотрел то, что осталось от головы фашиста, ухмыльнулся краем рта:
– Да не-е… ему и так хватило, уши оставим. Мы ж не эти, как их… монголы… или там татары. Политрук ваш не поймёт. Фуражки хватит. Ладно, пошли! Вон, Тонька уже у самолёта нас ждёт.
Когда парни побежали смотреть на немца в кустах, Агния, оставшись в кабине, времени зря не теряла. Усевшись в кресло пилота, она внимательно осмотрела органы управления, потом вдруг замерла, уставившись в какую-то точку на капоте самолёта, и закрыв глаза, с минуту сидела так, совершенно не двигаясь. И лишь только подрагивающие ресницы свидетельствовали о том, что всё это время идёт какой-то процесс. Внезапно она, как будто очнувшись, резко открыла глаза. Выдохнула, и уже совершенно осознанно осмотрела приборную панель.
Когда Андрей с Пашкой подходили обратно к самолёту, она уже начала процедуру запуска. Подходя к «Шторху», Андрей сквозь остекление фонаря видел, как уверенными движениями она перебросила вверх небольшой рычажок слева от приборной доски, потом сделала тоже самое с похожим рычажком справа от приборной доски, потом несколько раз плавно поработала плунжером, засасывая бензин с цилиндры. Подойдя вплотную к самолёту, он сквозь плексиглас остекления поймал её озорной и уверенный взгляд, который как бы говорил: «Не боись, всё получится!». Затем она уверенным движением нажала кнопку запуска в левой верхней части приборной доски, и мотор, рывком проворачивая винт, чихнул раз, другой… третий… и… выбросив из выхлопных патрубков два снопа бензинового выхлопа, вдруг радостно затарахтел всеми восемью цилиндрами.
– Ого-го! Глянь-ка, справилась твоя Пигалица! – пытаясь перекричать шум работающего двигателя, проорал в ухо Андрею Пашка, – небось, книжицу какую там в самолёте нашла, руководство по эксплуатации, или как оно у вас там называется…
– Да не! – проорал в ответ Андрей, – ей книжки без надобности, она прямо из информационного поля это всё э-э… читает, – и видя, как округлились глаза его приятеля, пояснил: – из энерго-информационного.
Последняя фраза ничего не прояснила в Пашкиной голове, он помотал головой и проорал в ответ:
– Андрюха! Ты когда вот так витиевато материшься, ты хотя бы пару обычных слов вставляй, чтобы я твою аэропланную феню хоть как-то понимал!
– Пашка, ты же вроде грамотный мужик, технарь! Вот представь: она вроде как радиоприёмник, а вокруг неё вроде как радиоволны… Она их принимает! Как бы принимает…
– Принимает то, что ей там другие ангелы насвистывают?
– Да пошёл ты! Тракторист хренов!
Агния тем временем погоняла движок на малых оборотах, прогревая его, потом привстала и полезла через спинку сиденья назад, в самый конец трёхместной кабины:
– Эй, философы! – крикнула она, – вы здесь что, до морковкина заговенья сидеть задумали? Экспресс отправляется, просим пассажиров занять свои места!
– Ну и где тут моя плацкарта? – и Пашка, поставив правую ногу на подкос шасси, храбро полез на заднее сиденье.
– Ох ты, мать моя женщина! Уже, чем в танке! – он повертелся задом в чашке сиденья, устраиваясь поудобнее, и поймал взгляд Антонины, стоявшей внизу, и нерешительно переминавшейся с ноги на ногу, и обернувшись к Агнии, спросил: – а куда Тонька сядет?
– Как куда?! Да к тебе на коленки!
– Э, э, э! Мы так не договаривались, она же чижолая! – возмущённо завопил механик-водитель, – да у неё же такая жопа…
– Что жопа? Жопа, как жопа! – Андрей похохатывая, лихо подхватив Антонину под попу, уже пихал её в открытую дверцу, прямо Пашке на колени.
Антонина, покрасневшая от смущения от такого внимания к её пятой точке, пыхтя, молча втиснулась в дверцу, развернулась, и со всего маху плюхнулась к Паше на коленки, вдавив его в чашку кресла.
– Т-твою маковку! – засипел с под неё Пашка, – может, я к ней лучше на коленки сяду, а?
– Пашка! Вот сейчас как тресну по башке! – прикрикнула из-за его плеча Агния, – ты же здоровенный мужик! В тебе весу пять пудов с гаком!
– Так в ней не меньше! – не сдавался танкист, – пригласили на аэроплане прокатиться, а тут… никакого удовольствия! Я что, подушка ей под жопу?
Андрей ухмыляясь, сел на место пилота, захлопнул дверцу, и пристегнувшись ремнями, сказал:
– Так, всё! Пристегнуть ремни. Сейчас взлетаем.
Пашка тут же облапил своими ручищами Антонину за грудь.
– Павел Иваныч, скотина, отпусти! – она беспокойно заёрзала у него на коленях, пытаясь высвободиться.
– Не рыпайся! Это я тебя пристегнул. Командир аэроплана приказал! Не слышала, что ли?!
Агния сзади треснула Пашку по голове:
– Паша, ну ты совсем, что ли? Она ж девка ещё не целованная, ты что творишь? А ну, убери лапы!
– Ну хотя бы за животик-то дайте подержаться! – Пашка опустил свои руки пониже, но продолжал крепко их сжимать, теперь на её животе.
– Павел Иваныч, пусти, зараза! – Антонина аж покраснела с натуги, пытаясь освободиться от цепких объятий.
Тут уже обернулся Андрей:
– Паша, твою мать! Отпусти ты её. Сейчас же до слёз девку доведёшь. И с мысли меня своей вознёй сбиваешь, – и обращаясь через их головы к Агнии, сидевшей за ними: – Агнюша! Ты про цепку-то эту мне скажи! Что она делает?
И показал при этом на ту самую крутилку под левой рукой, от которой вверх шла велосипедная цепь.
– Не успела тебе сказать. Это – управление механизацией крыла, которой ты так восторгался. Крутишь в одну сторону – закрылки опускаются, крутишь обратно – поднимаются. А вместе с ними и элероны. Элероны – зависающие, при опускании закрылков они тоже опускаются на 17 градусов, увеличивая кривизну профиля. Усек?
– Ага, – Андрей удовлетворённо кивнул, и докрутил маховичок до упора, опустив закрылки, – здорово! И так просто.
После этого он подвигал ручкой, проверяя ход элеронов и руля высоты. Подвигал туда-сюда педали, проверив ход руля направления. Потом плавно дал ручку газа от себя, увеличивая обороты, и придерживая направление педалями, потихонечку начал разбегаться…
Глава 25. Бой на «Шторхе».
240 – сильный «Аргус» весело затарахтел своё хлопотливое «тыр-тыр-тыр-тыр-тыр!», и уверенно потащил неказистый самолётик за собой. Пробежав три десятка метров, самолётик на скорости около 50 км/ч легко оторвался от земли и совершенно не напрягаясь, стал лихо набирать высоту.
– Хрена себе! Ну и цирк! – восхитился Андрей, – всякое видел, но такое…
– Следи за скоростью, циркач! – предупредила Агния, – не хватало ещё гробануться.
– Да он сам летит! Вот это техника! – восхищению Андрея не было предела.
За десяток секунд набрав полсотни метров высоты, он выровнял самолёт по горизонту, и покрутив маховичок, убрал закрылки в полётное положение. Самолётик заметно прибавил прыти – стрелка указателя скорости уверенно поползла к отметке в 150 км/ч.
– Павел Иваныч! – послышался сзади голос Антонины, – что у тебя там…
– Чего? – Пашка, весь поглощённый разглядыванием проплывающего под ними пейзажа, не понял вопроса сидящей у него на коленях девушки.
– Да ничего. Мешает что-то… мне сидеть! Что у тебя там? – она недовольно заёрзала у него на коленях
– А, это! Так это зажигалка! – беспечно засмеялся танкист.
– Да какая такая зажигалка! – возмутилась Антонина, – вон она у тебя, в нагрудном кармане! А там что?!
– А там… там… а там вторая зажигалка! – тут же нашёлся находчивый танкист.
– Павел Иваныч! Убери её куда-нибудь! Она мне в это… в это самое место… упёрлась! Сидеть неудобно!
Андрей, угорая от смеха, тихо ржал не оборачиваясь.
Еле сдерживая смех, Агния наклонилась к Антонине и попыталась, как могла, её успокоить:
– Просто сиди смирно, не ёрзай. Зажигался сама уберётся.
– Да как же… – вскинулась было Антонина.
В ответ на это Агния наклонилась к самому её уху и что-то там ей недолго шептала, после чего Антонина ещё долго сидела красная, как рак, и надо отдать ей должное, сидела смирно, не ёрзая.
Андрей посмотрел на часы: по его прикидкам, лететь им было минут 40. Хорошо бы не встретить фрицев… Да и встреча с нашими тоже ничего хорошего не сулила!
Агния тем временем развернувшись лицом назад, вся погрузилась в изучение немецкого 7,92мм пулемёта MG 15, установленного на шкворне в задней части кабины «Шторха». Ещё три седлообразной формы магазина к пулемёту были закреплены на специальных держателях на задней стенке кабины. Агния приложилась к пулемёту, поводила его из стороны в сторону, оценивая углы обстрела. Затем сняла его с предохранителя, с усилием оттянула назад ручку перезарядки, и отпустила её, досылая первый патрон в ствол. Через пару секунд последовала короткая очередь, отозвавшаяся дробью по всему фюзеляжу маленького самолётика.
Андрей непроизвольно дёрнулся, и тут же завертел головой, пытаясь увидеть, куда она стреляла.
– Всё нормально. Проба оружия, – спокойно прокомментировала она свои действия.
– Тьфу ты! Ты хоть предупреждай! – Андрей недовольно дёрнул плечом.
В молчании пролетели с десяток километров. Пашка, похоже, уже притерпелся к сидящей у него на коленях Антонине, и начал получать удовольствие от полёта: он вертел головой, бросая любопытные взгляды вниз, на землю, и весело, как ребёнок, восхищался проплывающими внизу пейзажами. Он радостно лыбился и тыкая пальцем в плексиглас остекления кабины, то и дело кричал в ухо Антонине:
– О! Тонька, сматри, сматри – река! …о! а вот ещё! Сматри! Деревня! Домики, как спичечные коробки! А вон, сматри, – лошадь с санями! И мужик, ха-ха-ха! Глянь, какой маленький, как клоп! Меньше мухи!
Антонина тоже вертела головой, с любопытством озираясь по сторонам – на самолёте она, как и Пашка, летела впервые в жизни, и ей всё было интересно.
Андрей обернулся:
– Ну как, пассажиры, нравится?
– Ага! Ага! – дружно закивали пассажиры. Пашке этого показалось мало, и он показал большой палец, выражая высшую степень восхищения:
– Вооо! Слышь, что говорю-то? – он пихнул Андрея сзади в плечо, и высунул свою руку как можно дальше вперёд, чтобы его товарищ увидел его жест, – Вооо! Говорю!
– Да понял я, понял, не толкай меня в ухо! – смеясь, лейтенант отмахнулся от товарища.
Агния восторгов Паши и Антонины не разделяла – она хмурилась, напряжённо осматривала заднюю полусферу, и обернувшись к Андрею, наконец выдала:
– Андрюш, ты покрутись немножко туда-сюда, пару фигур сделай: надо, чтобы ты понял, как это чудо на предельных режимах себя ведёт.
Она помолчала пару секунд и добавила:
– Кажись, без приключений мы не долетим…
Андрей, привыкший у к тому, что диапазон её восприятия гораздо шире, чем у человека, сразу поверил, что она что-то почуяла неладное, и обернувшись тревожно уточнил:
– Ты что-то почувствовала?
– Да… – она помолчала и пояснила: – что-то движется. Вон там! – она показала рукой, – пока ничего не вижу. Но оно большое и опасное. Чёрное. Приближается к нам. И нам не уйти, не успеем. Давай, три минуты на пилотаж – времени в обрез.
– Понял! – и Андрей, схватив её мысль на лету, тут же заложил крутой левый вираж, потом сразу правый, горку, скольжение. Самолёт буквально ходил за ручкой, послушно, и без задержек выполняя всё то, что от него хотел пилот.
– Ого! Нормально! – восхитился Андрей, – вот это птичка, настоящий акробат.
– Да ты охренел, акробат грёбаный! – взревел у него за спиной Паша, – я же сейчас блевану!
– Товарищ лейтенант! – заголосила за спиной и Антонина, – ой, мамыньки! Чого ж вы это робыте?! Ой-ё-ёй! Не надо-ть!
– Ладно, ладно, всё… – хохотнул лейтенант, и обернувшись назад спросил: – Агнюш, ну что там?
Агния молча и напряжённо всматривалась вдаль, и через четверть минуты выдала:
– Ну вот, похоже, и дождались…
– Что такое? Немцы?
– Пока не понять… Но похоже, они самые. Истребители. Далеко. Идут четырьмя звеньями. На наших непохоже – наши так обычно не летают. Похоже на группу расчистки воздуха*, – и немного погодя: – зараза! Заметили!
Андрей уже и сам увидел на пределе видимости полтора десятка маленьких чёрточек. Две чёрточки отделились от общей кучи и довернули в их сторону.
– Ну всё, понеслась… – Андрей закусил губу, и поддав газу, нырнул к самым верхушкам деревьев.
– Андрюха! Слышь… слышь, чё говорю-то? – с тревогой засипел сзади танкист, – ты это… поровнее лети, без этих твоих выкрутасов!
– Засохни, балабол! – прикрикнула на него Агния, и уже Андрею: – всё, не дёргайся, они уже подходят!
Два мессершмитта, дымя форсажем, быстро нагоняли маленький неказистый самолётик.
– Сейчас подлетят поближе, чтобы посмотреть, – голос Агнии звенел от напряжения, – они уже увидели, что это немецкий «Шторх», но проверят обязательно. И как только увидят наши русские рожи…
Осенённая внезапной мыслью, она схватила лежащую у Пашки под правым локтем немецкую офицерскую фуражку, и ткнула Антонину в плечо:
– Тоня! Нахлобучь это Андрею на голову! Это хоть немного собьёт их с толку!
Антонину била крупная дрожь, но она не медля сделала то, о чём просила её Агния. Пашка с нежно-зелёным лицом, сидевший под ней, судорожно вцепился руками в спинку переднего сиденья, на котором сидел его товарищ.
– Андрюша! Газ на максимум! Так и лети! Дай им поравняться с нами! – прокричала ему Агния.
Андрей понял, что в её голове уже созрел какой-то план…
Мессеры уже почти поравнялись с ними. Они сбросили скорость, уравняв её со скоростью «Шторха». Даже несмотря на то, что Андрей выжимал из движка максимум, заставив маленький лёгкий самолётик двигаться с предельной для него скоростью около 170 км/ч, мессерам было довольно трудно удержаться рядом с ним – было видно, как на передних кромках их крыльев автоматически выдвинулись предкрылки, удерживая их от сваливания. Один мессер, почти поравнявшись с ними, зашёл справа, а второй занял такую же позицию слева…
Правый мессершмитт подошёл почти вплотную, метров на 30, и было видно, что его пилот внимательно всматривается сквозь остекление их кабины в сидящих в ней людей. По обозначениям на грязно-белом фюзеляже было видно, что это – ведущий пары. Ведомый шёл слева.
– Паша, Антонина, отвернитесь от него! – крикнула Агния, до побелевших костяшек сжимая правой рукой пистолетную рукоятку немецкого пулемёта, и Андрею скороговоркой: – Андрюша! Как только дам команду, выноси мне хвост вправо, вались в левый вираж, но не глубокий, чтобы этот гад попал мне в сектор обстрела!
– Прямо на левого?
– Прямо на левого! Ничего, сообразит, отскочит!
Правый мессер подлетел так близко, что было хорошо видно лицо немца в овальных очках-консервах. Андрей в нахлобученной на голову немецкой фуражке, выигрывая секунды, приветливо махнул немцу рукой, ещё больше сбивая его с толку.
Время растянулось…
Агния напряжённо сканировала ауру фашиста, всё ещё надеясь, что сбитый с толку фуражкой на голове пилота «Шторха», фашист откажется (а вдруг?!), от мысли атаковать подозрительный самолёт. Цвет и форма ауры однозначно указывали на интерес, сомнения, изрядную долю подозрений, скепсис, снова уточняющий интерес… ещё большие сомнения…
Секунда… вторая… третья… четвё…
Аура немецкого лётчика вдруг выбросила отчётливо видимые Ангелом чёрные, с фиолетовым отливом протуберанцы! Ведущий пары принял решение! Гибельное для всех, кто сейчас находился в кабине «Шторха»!
И никто, кроме Агнии, этого не видел, но что-то вдруг произошло, что-то невидимое, и было ощущение, что со звоном соскочила мощная, тугая, пружина!
– Андрей, вираж!!! – крикнула с надрывом девушка, и Андрей, напряжённо ждавший этого момента, резко, но на небольшой угол, дёрнул ручку управления влево и тут же выбрал её на себя, ткнув ногой до упора левую педаль. Маленький лёгкий самолётик шустро рыскнул влево, одновременно задирая нос, и мессершмитт, идущий параллельным курсом справа, тут же влез всем своим худым телом в сектор обстрела заднего пулемёта «Шторха». Длинная, отчаянная очередь плотным, кучным снопом прошлась по кабине мессера, разнеся вдрызг осколки остекления. Левый мессер, идущий параллельным курсом в полусотне метров, судорожно шарахнулся от «Шторха», сделавшего резкий финт влево, на пересечку его курса. Он резко клюнул носом, подныривая под метнувшийся в его сторону «Шторх».