– Слушай мою команду, – капитан Дунько повернулся к нему, – берёшь оставшуюся пушку и катите её на руках, по огородам, прикрываясь плетнями. Вон там, – он показал рукой в сторону хат, – за дымом, скорее всего, проскочите. Врежьте ей в борт метров с трёхста. Угомоните её, наконец, к чёртовой…
Договорить он не успел – из сплошного тёмного чада подпирающих небо дымов на мгновение высверкнула чёрточка трассера бронебойного снаряда и упёрлась в борт «Пантеры»…
Ослепительно брызнули в разные стороны раскалённые искры, «Пантера» заметно вздрогнула, и через пару секунд из неё повалил дым, потом из люков фукнуло всполохом огня…
– О! Гляди-кась! Угомонили! – радостно воскликнул Звягинцев, – молодца, танкисты!
***
За несколько секунд до этого командир единственного оставшегося на поле боя немецкого танка, который с полукилометра продолжал поддерживать огнём свою попавшую в мешок пехоту, увидел, как из-за дымного вала на бешеной скорости вымахнула русская тридцатьчетвёрка.
По его команде наводчик тут же стал разворачивать башню в сторону появившейся угрозы, а заряжающий загнал в ствол бронебойный снаряд. Но шансов не было уже никаких: гидравлика слишком медленно разворачивала ствол пушки, а Т-34, не теряя драгоценные секунды, резко затормозил, качнувшись вперёд всем корпусом, и через полторы секунды выстрелил. Пробив борт, бронебойный снаряд влетел в боевое отделение, мгновенно убив всех находящихся в танке: разорвав тела двоих танкистов прямым попаданием, и нашпиговав тела остальных отколовшимися от брони раскалёнными осколками. Несколько раскалённых осколков продырявили гильзы у двух снарядов в боеукладке, вызвав их возгорание…
Объехав слева быстро разгорающуюся «Пантеру», от которой уже побежал, разворачиваясь, густой дымный вал, Т-34, набирая скорость, устремился к месту основной схватки… Эту короткую дуэль Т-34 с последней на поле боя живой «Пантерой» видели, опять же, немногие – напряжение боя к этому моменту достигло своего апогея – на двух участках рубились уже накоротке, стреляя друг в друга практически в упор.
Тридцатьчетвёрку опять закрыли рваные хлопья чёрно-коричневого дыма от подбитой бронетехники.
Оказавшиеся в огневом мешке гренадёры дорого продавали свои жизни – поддерживаемые огнём пулемётов с трёх уцелевших бронетранспортёров, они короткими перебежками упорно продвигались к нашим позициям, за которые с не меньшим упорством цеплялись остатки батальона. На правом фланге вспыхнули и быстро закончились две рукопашные схватки – немцы прорвались уже к самым траншеям. С обеих сторон полетели ручные гранаты. Как гиены, почувствовавшие свежую кровь, туда устремились, пытаясь прорваться на ослабленном участке, три оставшихся немецких «Ганомага».
Немецкие пулемётчики на бронетранспортёрах, не жалея уже раскалённых и расстрелянных стволов, длинными очередями полоскали по нашим траншеям, не давая поднять голову. Весы победы опять качнулись в сторону фашистов…
Полтора года назад, в мае 1942-го, капитан Степан Дунько, ещё будучи курсантом, окончил курс обучения в училище по специальности бронебойщик, потом был оставлен в училище ещё на три месяца, как отличник боевой подготовки в качестве инструктора. И только в сентябре 42-го, после многочисленных рапортов, попал на фронт. В самое пекло, в Сталинград. Командир взвода, командир роты, командир батальона, два раза временно исполнял обязанности командира полка. Но дело своё, по своей основной боевой специальности, он знал на пятёрку.
– Мовленов! Ко мне! – капитан, пригибаясь, добежал по ходу сообщения до только что засыпанного разрывом немецкой 50-мм мины расчёта единственного оставшегося поблизости противотанкового ружья. Первый номер лежал навзничь с уже остекленевшими глазами, второй тяжко ворочался на дне окопа, раненный в голову.
Связной Сапар Мовленов, находившийся всё время боя рядом с командиром батальона, перепрыгивая через ящики, тоже бросился к позиции бронебойщиков.
Комбат стряхнул с затвора ПТРД28 комья земли, открыл затвор:
– Патрон!
Нашарив под руками раненого бойца подсумок с патронами калибра «четырнадцать и пять», узкоглазый боец выдернул один и сунул в руку капитана. Отработанным, чётким движением затвора капитан Дунько загнал патрон в патронник, и прицелился в один из бронетранспортёров.
Выстрел!
Привычно, и ощутимо сильно садануло в плечо. Крупнокалиберная пуля БС-41 с металлокерамическим сердечником, разогнанная 30-граммовой навеской пороха, покинула 135-сантиметровый ствол, имея на его срезе скорость 1020 метров в секунду. Степан Дунько даже увидел своё попадание в борт БТРа – борт «ганомага» дёрнулся, на нём появилась маленькая дырочка, отлущившиеся лоскуты краски вокруг пробоины прыснули брызгами в разные стороны. Но видать, этим дело и ограничилось – внутри «Ганомага» уже никого, кроме пулемётчика не было, и бронебойный сердечник, пробив оба борта навылет, ушёл дальше, не нанеся никаких повреждений. Стрельба пулемёта с бронетранспортёра, прервавшись на пару секунд, снова возобновилась .
– Патрон!
Снова клацнул затвор. Капитан взял небольшое упреждение, наведя ствол на точку чуть впереди движущегося БТРа, дождался, пока его нос наполз на мушку и плавно нажал на спусковой крючок.
И тут бронетранспортёр буквально взлетел на воздух, высоко подбросив в тёмное серое небо какие-то горящие ошмётки и раскидав в стороны бортовые бронелисты.
– Ого!! Серьёзная же у него там была начинка! – удивлённо выдохнул он, и разворачивая длинный ствол ПТРД на следующий «Ганомаг», обернулся к Мовленову: – патрон!
Выстрелить в третий раз он не успел – второй «Ганомаг», тоже получив осколочно-фугасный снаряд, жарко заполыхал, разбрызгивая вокруг себя горящий синтетический бензин.
– Товарищ командир! Смотрите – танк! Наш танк! – боец Мовленов29 осклабясь, радостно тыкал пальцем в сторону нашей тридцатьчетвёрки, – они сейчас их всех…
И словно подтверждая его догадку, орудие выскочившей из-за клубов дыма тридцатьчетвёрки бухнуло третий раз, разнося последний из оставшихся бронетранспортёров. И танк, наращивая скорость, помчался к опять залегшей немецкой мотопехоте. Намерения танкового экипажа были очевидны – понаблюдав пару секунд за тридцатьчетвёркой, и проследив взглядом по направлению её движения, комбат метнулся назад, к окопчику с телефонистом:
– Третьего давай! Третий! – заорал он в трубку, перекрывая в микрофоне шум боя, – на вас сейчас наш танк выйдет! Не вздумайте по нему бить! Понял?! Это НАШ танк! Да, тот самый! Сейчас он оставшихся фрицев будет закапывать.
И точно! Как будто угадав мысли командира батальона, Т-34, разделавшись с тремя оставшимися бронетранспортёрами, принялся за остатки гренадёров. Засадив два осколочно-фугасных снаряда в те места, где в воронках окопалась пара немецких расчётов с 50-мм миномётами, он принялся безжалостно утюжить гусеницами залёгшую немецкую пехоту…
А комбат уже соединился с командиром миномётной батареи:
– Четвёртый! Прекратить огонь! Там наш танк! Приказываю перенести огонь в квадрат 12!
***
И через минуту первые мины легли на позиции немецкой мотопехоты, так и не сумевшей продвинуться вглубь села с его северо-западной окраины. Четверть часа назад бешенный русский танк несколькими точными выстрелами разнёс всю голову их колонны, въехавшей в село по дороге с северо-западного направления: два танка Т-4, два «Ганомага», один из грузовиков. А потом он ещё некоторое время маневрировал по дороге и между близлежащих домов, расстреливая танки основной бронегруппы, подбиравшейся к селу по закрытому утренним туманом полю. После того, как русский танк умчался в темень, спешившейся с грузовиков мотопехоте легче не стало – на ближайшем же перекрёстке она попала под кинжальный огонь двух русских станковых пулемётов, позиции которых были умело организованы в двух удачно расположенных домах. Обойти с флангов позиции пулемётов не представлялось возможным – любые попытки подобраться со стороны огородов натыкались на мощный встречный огонь из автоматов и ручных пулемётов. Да-а… похоже было, что их здесь ждали, и тот, кто организовал оборону, дело своё знал хорошо. А тут ещё и эти миномёты стали накрывать окопавшихся на огородах немецких пехотинцев.
В это же время послышался гул множества мощных двигателей, и на дороге, входящей в село с северо-запада, показалась колонна бронетехники. Через полминуты стало видно, что в голове колонны идёт около двух десятков танков. Стрельба с обоих сторон поутихла – все: и немцы, и наши бойцы стали всматриваться вдаль, пытаясь рассмотреть, чьи это были танки? Ведь от этого зависело – кому жить, а кому умирать… Наконец, техника, идущая полным ходом, приблизилась настолько, что все смогли без труда опознать наши тридцатьчетвёрки!
Наши! Наконец-то!
… через несколько минут всё было кончено: подавив с ходу сопротивление остатков немецкой мотопехоты, первые танки вошли в село, и остановились на перекрёстке, рядом с позициями станковых пулемётов, которые за всё время боя так и не позволили фашистам продвинуться вглубь села. Командирский люк головного Т-34 открылся, и оттуда высунулся донельзя чумазый белобрысый танкист, и радостно проорал, перекрывая рокот танкового мотора:
– Здорово, славяне!
– Здоровей видали! – с не меньшей радостью послышалось в ответ из траншей.
***
В пятистах метрах от этого места, среди развороченных окопов и вздыбленных накатов, остановился одиночный Т-34, правый борт которого был весь в отметинах от фашистских снарядов. Люк механика-водителя открылся, из него буквально вывалился на землю мехвод в дымящемся чёрном комбезе. Он, натужно сипя, жадно хватал ртом воздух. На крыше башни распахнулись два люка и оттуда, все в клубах пороховой гари, вылезли ещё два танкиста – рослый, плечистый парень и маленькая, хрупкая девчонка, оба в грязно-бурых комбинезонах неопределённого цвета. Они кое-как сползли в брони, и упали рядом с мехводом на землю. У всех троих неудержимый, саднящий кашель рвал грудь, все трое натужно дышали, ловя ртами свежий, с примесью дыма воздух, у всех троих из красных, воспалённых от пороховой гари глаз текли слёзы. Их комбезы были пропитаны дымом и вылившейся из пробитого бака соляркой.
Из открытых люков танка густо валил жёлтый пороховой дым…
– Эй, черти! Вы там как, живы? – раздался из ближайшего окопа весёлый и задорный голос.
– А… а… сам ты чёрт придурошный… – прохрипел мехвод, – отсиделся тут в своей яме… кххха… кххха… посмейся у меня ещё… кхха… танкистов обидеть может каждый, да вот не каждый… кххха… кххха… успеет извиниться!
– Ох, мамыньки мои, ох, родненькие! – послышался с другой стороны знакомый голос. Перепрыгивая через ямы и обломки дымящихся, обгорелых брёвен, к ним бежала растрёпанная Антонина с помятым и грязным ведром в руке.
– Живы, живы, родненькие вы мои! А уж и не чаяла! – она бросилась обнимать Агнию, Андрея и Пашу, кашляющих и вытирающих глаза, разъеденные пороховой гарью.
– Да что нам сделается? – Агния, справившись с кашлем, криво улыбнулась в ответ.
– Ох, что здесь было-то! – всплеснула руками Тоня, – они как попёрли, как попёрли… Наши-то едва-едва отбились, а уж сколько полегло!
Она махнула рукой, и продолжила:
– А комбат-то, Степан Михалыч, я краем уха слышала, сказал, что, хорошо, говорит, что не все фашистские танки до окопов добрались, иначе б точно конец! Их, говорят, чуть ли не сто штук было!
– Да кто говорит-то? Комбат что ли?! – рассмеялся Андрей.
– Та не… не комбат… дяденька один, солдат, еф…ефрейтор кажется… дядя Петя, Скворцов, – растерялась Антонина, и воодушевившись, прибавила: – он один даже подбил, вот!
– Один подбил, а девяносто девять осталось? Ну ты загнула! – хрипло всхохотнул Пашка, – да их всего-то было… – он обернулся к Агнии, – э… Пичуга, сколько их всего было?
– Восемнадцать, – кхекая, ответила девушка.
– Вот! – Пашка поднял вверх указательный палец, – стало быть, сюда, до окопов… – он поднял глаза к небу, пошевелил губами и быстро сосчитал: – Тэк-с… минус тринадцать… Ага! Пять штук и прорвались. Из восемнадцати.
Потом, глядевшись по сторонам, хмыкнул, и веско подытожил:
– Да вам видать, и этого хватило…
– А куда ж делись остальные? – недоумевающе переводя взгляд с Паши на Андрея и Агнию, спросила Антонина.
– Куда… куда… – Пашка ухмыльнулся уголком рта, – на кудыкину гору, вот куда! – и видя, непонимание в глазах девушки, пояснил: – а мы-то, танкисты, на что?! Мы тоже, между прочим, не баклуши били. Все остальные наши. Все тринадцать.
– Вот это да…. – восхищённо выдохнула Тонька, – жалко, что меня там с вами не было!
Агния взяла её за руку и подвела к носу танка, молча указала на большую пробоину в лобовом листе:
– Видишь? А теперь загляни сюда, – она подтянула её за рукав к открытому люку мехвода и показала на место стрелка-радиста: – если бы ты была с нами, то тебя бы сюда посадили…
Антонина молча смотрела на развороченное сиденье стрелка-радиста, по которому пришёлся удар снаряда «Тигра».
– Поняла теперь? – строго спросила у неё Агния.
Антонина молча и ошарашенно кивнула.
– Так что ни о чём не жалей. Правильно мы тебя в танк не взяли – погибла бы не за понюх табаку, и всё. А здесь… сколько ты раненых перетаскала?
– Сорок семь… ой, мамыньки! – она схватила себя за щёки, – меня ж за ведром послали, а я… там же раненые!
Она подхватилась и побежала со всех ног, перепрыгивая через канавы и небольшие воронки.
Глава 19. Нелюди.
Пашка довольный ходил вокруг танка, считал отметины на левом борту, куда с близкой дистанции, через корпус «Пантеры», молотил по ним «Тигр».
– Это ж надо! – возбуждённо восклицал он, и от избытка чувств хлопал себя то по бедру, то, нагибаясь, по коленке. Андрей тоже ходил вслед за ним, и с восхищением трогал зазубренные края отметин от немецких снарядов на уральской броне.
– Да-а-а… – протянул он, – ещё бы чуть-чуть, и…
– Чуть-чуть не считается! – радостно отпарировал танкист, светя белозубой улыбкой на чёрной, как у чёрта, физиономии.
Андрей пнул носком сапога кусок немецкого масхалата, намотавшегося на ленивец. Масхалат, изначально белый, теперь выглядел неопрятной тряпкой землистого цвета. Лишь кое-где, в отдельных местах, он оставался белым. На одном из белых участков ярко выделялось большое кровавое пятно… Между траками проглядывали две застрявшие тонкие кости от предплечья, на которых болтались остатки сизоватой плоти. Андрей плюнул.
– А ничего, нормально! – засунув руки в карманы комбеза, процедил сквозь зубы Паша, – мы их сюда не звали. А уж коль пришли, так получите!
Андрей молча кивнул, соглашаясь. К горлу подкатывали приступы тошноты. Он обошёл танк, и встретился глазами с Агнией. Она сидела на моторно-трансмиссионном отделении, устало свесив ноги.
– Ну что, размялись? – она встала, и, залезая в башенный люк, обернулась: – зови Пашку, пора ехать… есть ещё одно дело.
– Какое?
– Там узнаешь. Плохое дело, тяжёлое… – она тяжело вздохнула, сняла шлем с головы, откинула прядь мокрых волос со лба, и добавила: – но надо.
Паша же, тем временем, увидел, как двое наших артиллеристов подошли к подбитой «Пантере», и принялись осматривать места попаданий, и живо помчался к ним. И буквально через полминуты оттуда послышалась отчаянная хриплая ругань. Сначала до Агнии и Андрея долетали лишь обрывки диалога:
– … Да не может такого быть, чтобы вы столько наколошматили…. Ты думай, когда пули-то отливаешь!
– … Как не может?!… да ты знаешь, кто у нас наводчиком в танке?!… ну так и молчи!…
– … Да катись ты колбаской по малой спасской!…
– … Да причём здесь вы?! Если это мы их расчехвостили?! Да ты на дырку-то, на дырку в евоной броне посмотри! Что у тебя там в твоей сорокапятке?! Тьфу-ты, одно недоразумение! И снарядишки ваши с гулькин хрен! От них дырдочка-то – во! – издали было видно, как Пашка сунул под нос артиллериста свой чёрный палец, – не пушка, а колотушка! А у нас – во! – Пашка показал сжатый кулачище. Накал страстей дошёл до пика, спорщики стали орать ещё громче.
– Так тож подкалиберный! Вот тебе и во! Да мы эту «Пантеру» наскрозь пробиваем!
– Может, и наскрозь! Да тока не в лоб! – кипятился Пашка.
– А в лоб и ты не прошибёшь! – не сдавались артиллеристы, – а здесь, вон, дырка-то у «Пантеры» в жопе! Знамо дело – наша работа!
– Дырка в жопе – это у тебя! А здесь – дырка в корме! Да и как ты ей мог в жо… э-э… в корму-то залепить, ежели твои позиции эвон где! – Паша тыкал рукой в сторону близлежащих хат.
– А твоя позиция где?
– В п…..де! Танк, он где хочешь, может находиться! Потому что у него, в отличии от твоей пукалки, и мотор есть, и гусеницы! А я, – он ткнул себя в грудь, – механик-водитель! Куды танк поведу, оттуда и стреляем! Да и вообще! Я в танке самый главный!
Андрей так увлёкся этим спектаклем, что позабыл про просьбу Агнии. Она толкнула его в бок:
– Зови его уже! Раздухарился, что того и гляди – лопнет от натуги!
– Товарищ главнокомандующий танком! – заорал Андрей.
Пашка и артиллеристы обернулись.
– Да, да, вы, товарищ генерал, который в комбезе! – Андрей, дурачась, махал рукой Пашке, – вас на совещание в штаб вызывают! Надо с планом Берлина ознакомиться, вам же завтра его брать!
Пашка нехотя порысил обратно к танку:
– Ну чё ты, в самом деле? Генерал, генерал… Я ж их уже переспорил!
– Поехали, Агния говорит, дело какое-то ещё есть.
– Ну, поехали, – ухватившись за ствол, Пашка ногами вперёд ловко нырнул в свой люк на лобовом листе.
Танк, порыкивая натружёным дизелем, переваливаясь на колдобинах, медленно пополз по окраине села. Через несколько сотен метров он остановился.
– Ну, пошли, товарищи… – и Агния полезла наверх, на броню. Андрей и Паша вылезли вслед за ней. Девушка спрыгнула с танка, и молча пошла по направлению к ближайшему дому.
– Куда это её понесло? – удивился механик-водитель.
– Сейчас узнаем, говорит, что-то важное, айда за ней! – и Андрей решительно пошёл вслед за ней. Бухтя на ходу что-то невразумительное, за ним неохотно потрусил и Пашка.
Маленький сарайчик скрывал от них то, что им не было видно с того места, где они оставили свой Т-34.
За сарайчиком находился столб, рядом с которым стояли двое наших солдат с непокрытыми головами. Было видно, что они только что шли мимо, но что-то очень значительное их задержало. Теперь же они стояли и оторопело и как-то растерянно, как будто не могли поверить своим глазам, смотрели на то, что было привязано к столбу. Агния уже подошла к ним и остановилась рядом. Андрей подошёл вслед за ней, и от увиденного у него, от горя и безысходности, тоскливо защемило сердце…
То, что ему сначала показалось грудой каких-то тряпок, зачем-то закреплённых на столбе, при ближайшем рассмотрении оказалось… двумя маленькими детьми, прикрученными к столбу колючей проволокой. Дети были уже давно мертвы, об этом говорил их вид. Мальчику было около трёх лет, девочке – не более пяти. В тех местах, где в их маленькие тела впились иглы колючей проволоки, тёмными засохшими полосками застыли ручейки свернувшейся крови, на их мёртвых, испачканных в грязи личиках остались светлые полоски от бежавших слёзинок.
Схватило дыхание, запершило в горле, сердце гулко бухало в груди. Казалось, ещё чуть-чуть – и оно выпрыгнет наружу.
– Это как же так… их-то за что?!! – Андрей не узнал свой голос.
Он обернулся на Пашу, на двух солдат, стоявших рядом с потерянным видом. Молодой солдатик стоял и смотрел расширенными от ужаса глазами и с перекошенным ртом, второй, пожилой, с усами, видать, более опытный, и поживший, был более сдержан, но и у него дико тряслись руки, которыми он пытался сочинить себе самокрутку. Бумажка никак не скручивалась, табак сыпался на грязный снег… Разум отказывался понять реальность происходящего.
– Это ж какие нелюди сотворили?! Да как они по земле-то ходят, а?! – прохрипел Паша и посмотрел на Агнию. В уголках его глаз стояли слёзы.
– Ещё ходят, – глухо сказала она, – те, кто это сотворил… их было двое. Остался только один, и он ещё жив. И я знаю, где он…
– Где?!! – в один голос, одновременно, как один человек, выдохнули четверо мужчин.
– Никуда этот выродок не денется, – отчеканила девушка и кивнула на столб, – снимайте, только осторожно, – и повернулась к пехотинцам, – товарищи, нужно на что-нибудь их положить. Плащ-палатка найдётся?
***
Антонина, за всё время боя ни разу не присела – отправленная буквально насильно в санитарный взвод, она отдала все имевшиеся у неё силы на то, чтобы как можно лучше выполнить свалившиеся на неё новые обязанности. Она не ныла, не жаловалась, и никак не проявляла своего недовольства. Да, и вправду сказать, осознание, что здесь она может сделать для людей гораздо больше, чем если бы она находилась в танке, пришло довольно быстро. Работы был непочатый край: она сбивалась с ног, вынося на себе с позиций раненых бойцов. Больше таскать было некому – все, кто мог держать в руках оружие, даже раненые бойцы, были на позициях, а две оставшихся девушки-санинструктора уже давно выбились из сил, и их возможностей хватало лишь на то, чтобы хоть как-то перевязывать раненых, которых таскала в избу Антонина.
– Ох, и здоровая же ты, Тонька! – подняла на неё красные от недосыпа глаза одна из медсестричек, Валька Томилина, – сюда, сюда его родимого, укладывай! Это какой уже по счёту?
– Не помню уж… – шумно выдохнула Антонина, укладывая очередного раненого, которого она только что внесла в хату, – вроде как сорок четвёртый… только что откопали с под земли… говорят, он танк фашистский подбил.
– Да не подбил я! – жалобно и тоскливо заголосил раненый в грудь боец, – промазал я! Он, сука, хитрый попался… а я сплоховал… а потом он на меня наехал, и… – он забулькал кровью изо рта, потом сглотнул, замычал то ли от боли, то ли от безысходности, и горячечно продолжил: – вон, Петька Скворцов попал всё же, из хреновины этой трофейной, а я… мазила хуе….а!
Антонина помчалась обратно, на линию огня – казалось, что работал кровавый конвейер, страшным результатом работы которого было появление в траншеях всё новых и новых раненых…
А теперь она стояла рядом с командиром батальона, еле сдерживая слёзы ярости. Её трясло всем телом, сжимались и разжимались кулаки, зубы были стиснуты так крепко, что казалось, когда надо будет, она не сможет произнести ни одного слова, сможет только мучительно мычать от переполнявшей её ярости.
Слева, справа, и сзади стояло несколько бойцов батальона. С направленными вперёд стволами автоматов, а прямо перед ними стояла кучка из захваченных в плен двух десятков фашистов. Это были остатки мотопехоты, попавшей в огненный мешок, вместе с танками и своими бронетранспортёрами. Среди них выделялся офицер. Все фашисты стояли молча и угрюмо – они прекрасно понимали, что жизнь их сейчас подвешена на волоске, и любое неверное слово или действие может этот волосок оборвать…
– Этот? – обращаясь к Антонине, комбат хмуро кивнул на немецкого офицера.
– Эт-т-т….т..от, – с трудом разлепив губы, ответила-простонала девушка. В следующее мгновение она сорвалась с места и с кулаками набросилась на фашиста. Два наших бойца метнулись к ней, перехватили, и оттащили её, отчаянно рвущуюся к немцам, обратно.
– Он! Он! Меня! Допрашивал!! – у неё перехватило голос – она задыхалась от ярости, – и отдавал приказ вешать!!! И верёвку ещё у меня на шее поправлял!!! – она кричала, срывая голос, вперившись ненавидящим взором в немецкого офицера. По рядам наших бойцов прошла волна – её крик бил по нервам.
– Ну что же вы ждёте?! Товарищ командир! – она вышагнула вперёд и заглянула в глаза капитану Степану Дунько.
Тот поиграл желваками и разлепил губы:
– Сначала допросим, потом… – он бросил безжалостный взгляд на фашиста, – а потом этого – в расход.
– С остальными что? – спросил единственный оставшийся в живых ротный, лейтенант Сергей Леонов. Сейчас он стоял рядом с командиром батальона, и тоже хмуро смотрел на пленных немцев.
Комбат шумно потянул носом, сумрачно взглянул из-под бровей, и наконец, принял решение:
– Они военнопленные. Остальных – под замок. Приставить охрану. Потом отправим их в тыл. Чёрт с ними, если сразу не подохли, то пусть живут…
– Нет! Всё будет не так! – как выстрел, раздался за спинами звонкий девичий голос.
По рядам пробежало некое движение, многие стали оборачиваться, раздались тихие возгласы, и бойцы расступились в стороны. Капитан обернулся. Раздвигая ряды бойцов, в круг вступили пятеро: экипаж танка и два пехотинца. Впереди быстро шла Агния со свёрнутой плащ-палаткой, за ней шли Паша и Андрей с каменными лицами. На руках у Андрея были бездыханные тела двух маленьких детей, Пашка нёс в руках моток окровавленной колючей проволоки. Девушка расстелила на земле плащ-палатку, а лейтенант бережно положил на неё тела убитых детей.
– В-вот… – срывающимся голосом просипел лейтенант, – там… за околицей… – он махнул куда-то назад рукой, – на столбе висели…
Механик-водитель бросил под ноги моток колючей проволоки:
– Вот этим… они их… к столбу… – он судорожно сглотнул, – привязали.
По его грязному, покрытому сажей лицу быстро бежали две светлые дорожки от слёз.
Агния стояла, чуть подавшись вперёд, и вперившись горящими глазами в толпу фашистов, быстро, с полусекундным интервалом, перебрасывала поток своего внимания с одного на другого. Оставшиеся в живых фашисты, обливаясь холодным потом, все как один, старательно косились в сторону, когда её глаза с кровожадной сосредоточенностью сверлили их взглядом.
Линия наших бойцов качнулась; пальцы, положенные на спусковые крючки, еле заметно дрожали, выдавая их чувства.
В этот момент Агния нашла то, что она так старательно искала. И шагнула вперёд.
Комбат стиснул челюсти, скрипнул зубами, и правой рукой молча расстегнул кобуру.
Послышалось звонко-напряжённое:
– Одну секунду!
Опережая его, Агния быстрым шагом решительно подошла к куче пленных немцев, её правая рука вдруг совершила молниеносное движение, тускло мелькнуло лезвие непонятно откуда взявшегося клинка, брызнула струя крови, и голова ближайшего к ней фашиста легко отделилась от его тела. Фашисты шарахнулись в стороны. Раздался всеобщий вздох изумления. Ловко подхватив левой рукой скатившуюся с плеч голову, она, словно ветхозаветная Юдифь, обернувшись назад, замерла на секунду с отрезанной головой в руке, а затем с размаху яростно швырнула её на землю со словами:
– Вот он, этот палач!! Это он… этих детишек! Его работа!! Я знаю!!!
И резко повернулась обратно к пленным фашистам, поигрывая ножом. И было в её взоре что-то такое, отчего эти, в большинстве своём плечистые, решительные и наглые здоровяки, вдруг шарахнулись от неё в стороны. Звериный, животный страх обуял тех из них, кто стоял к ней ближе всего. Она же, яростно обжигая их взглядом, перешагнула через опавшее тело казнённого ею палача, быстро врезалась в их толпу, ухватила за рукав сначала одного, пожилого солдата с толстой небритой мордой, похожего на Гашековского Йозефа Швейка, а потом другого, худого дрыща в круглых очках на разбитом носу. У обоих был вид насмерть перепуганных, затравленных животных. Неожиданно сильным движением, никак не вязавшимся с её скромной комплекцией, она вытолкнула этих двоих в сторону.
– Вот только эти двое не убивали мирных жителей. Один – повар, второй – писарь при штабе. Этих можно и в тыл отправить – сюда они попали случайно, а эти… – она с бешеными искрами в глазах зыркнула в сторону оставшихся, – все виновны!! У всех руки по локоть в крови!!!
Её голос осёкся, её рука скользнула к кобуре с «тэтэшкой». Но её опередили: командир батальона вскинул свой ТТ, который уже успел нагреться в его руке, и засадил пулю офицеру между глаз. Тишина тут же взорвалась: десяток автоматов, включившись в работу, за пару секунд выплюнув из своих стволов несколько сотен пуль, мгновенно нашпиговали фашистов свинцом. А бойцы в исступлении стреляли и стреляли, не в силах прервать свой огонь. Стреляли все, и из всего, что могло стрелять: автоматы, карабины, винтовки. Агния, Андрей, Паша, и комбат стреляли из пистолетов.
Через несколько секунд, когда у всех кончились патроны, и начало рассеиваться облако дыма, все, кто принимал участие в казни фашистов, остались молча стоять, а со всех сторон, услышав грохот интенсивной стрельбы в центре села, бегом стали подтягиваться другие бойцы, чтобы узнать в чём дело, и не началась ли снова какая-либо неприятная заваруха. Но подбегая ближе, и увидев то, что лежало на плащ-палатке в ногах у командира батальона, они молча останавливались и хмуро смотрели на тела замученных фашистами детей.
Агния повернулась, обняла за плечи Антонину и повела её в сторону. Антонину била нервная дрожь, она то и дело оборачивалась на кучу тел казнённых фашистов, под которыми дымилась огромная лужа свежей, ещё живой крови. Её плечи дёргались, по щекам текли слёзы, она почти кричала сквозь слёзы:
– Я тоже должна была! Почему у меня нет оружия?! За этих детей, за дедушку, за всех-всех-всех!
– Нельзя тебе, нельзя! – увещевала её Агния.
– Да почему нельзя?! – забилась в вопле Антонина.
– Да потому. Потом объясню, потом, может быть.
– Да когда потом? Объясни сейчас!
– Ладно, ладно, – Агния тыльной стороной ладони вытирала ей слёзы, – тебе нельзя никого убивать, потому что ты станешь ангелом.
– Да не хочу я быть никаким ангелом! – с вызовом сквозь слёзы выкрикнула Антонина, – с чего вдруг?
– Да с того. У тебя это вот здесь нарисовано, – Агния серьёзно посмотрела ей в глаза и легонько ткнула ей пальцем в середину лба.
Глава 20. Ножичек.
Паша сладко потянулся, разминая затёкшие мышцы спины, зевнул, и осоловело посмотрел на свой экипаж. Холодное зимнее солнце уже катилось к закату, весело озаряя унылый декабрьский пейзаж. Лучи его настойчиво проникали в щели сарайчика, где они разместились, и скудно освещали внутреннее убранство их временного пристанища. Расположились они на большой охапке сена, брошенной у дальней стены сарайки. У свободной стены сарая в беспорядке валялись брошенные грабли и лопаты, плюс пара тяпок с остатками засохшей земли на лезвиях.
Андрей лежал, раскинувшись на спине, и сотрясал стены сарая богатырским храпом – простуженная носоглотка не давала ему нормально дышать, и он постоянно всхрапывал, сглатывал, постанывал во сне, но проснуться никак не мог. Антонина лежала на боку, свернувшись калачиком, и тихонько сопела. И только Агния сидела на сене, подтянув согнутые ноги, и упершись подбородком в колени. Она не мигая смотрела на узкие лучи солнца, пробивавшиеся через щелястую дверь сарайчика, и медленно ползущие по крепко утоптанной земле, заменявшей пол в сарае, который их временно приютил.