Я тебя слышу, или Дивертисменты жизни

Погрузка длилась ровно сутки, как и было запланировано. Ни на минуту больше. Всё-таки армия. За эти сутки никто не сомкнул глаз. Ровно в восемь ноль-ноль эшелон плавно тронулся.

Следующий день после погрузки можно назвать царством Морфея. Спали все, кроме несчастных дежурных и дневальных. Даже теплушка с кухней погрузилась в сон. Всем раздали сухпай, а чаем в обоих вагонах можно было залиться. В вагоне расселились очень уютно, задействовав все места, куда мог лечь человек. Были заняты все полки, включая третьи, которые в обычной жизни предназначались для матрацев и багажа. Кто-то устроился даже в коридоре. Семён заходил в офицерский вагон (согласовать график дежурств), там всё тоже было очень по-домашнему. Напротив Семёна, спиной к нему, не успев от бессилья даже снять гимнастёрку с ефрейторскими лычками, мирно посапывал Виноградский. «Надо будет по приезде похлопотать, чтоб ему сержанта дали. А то как на дембель ефрейтором? Засмеют, – засыпая, подумал Семён. – Не забыть ему завтра напомнить, что он обещал рассказать, зачем Гриня тащил своего убитого "Москвича" на погрузку», – была последняя мысль наяву.

Сны у Сёмы были спокойными и умиротворённо-счастливыми, какими и должны быть сны человека, добросовестно выполнившего большую работу. Снился отец, бабушка, мама и почему-то школьные друзья: Жека-пижон, Вадик – неисправимый романтик и не по годам серьёзный Мишка…

– Где Виноградский? – разбудил скрипучий голос Грини. – Куда может пропасть солдат в одном-единственном вагоне? А ты спишь. Студент ты, а не командир!

Семён глянул на соседнюю полку. Она была пуста. Потом на часы. Двенадцать.

– Товарищ прапорщик, ну может, «на очке». Чего орать-то среди ночи?! – разозлился Семён спросонья.

– Григорьев, ты думаешь, что я полный идиот? Стало бы моё ранимое сердце выслушивать такое хамство по утрам, тем более от собственного бойца, если бы я не простоял около двери в сортир двадцать минут, пока не дождался вывалившейся оттуда толстой ж… Гуссейнова! А второй туалет, сам знаешь, завален шмотьём. Нет его нигде. Уже час, как ищу. Надо докладывать в командирский вагон. Может, на станции оставили? – уже робко предположил он (Семёну показалось – с надеждой).

– Быть такого не может. Он заснул раньше меня. Я сам видел его сопящим в две дыры, – Семён уже окончательно проснулся.

– Не он это был, а я, – послышался басистый голос Пиликина, – он ещё на станции мне свою гимнастёрку одолжил. Моя-то вся в масле была. Ну а мне в наряд. Ну я свою и застирал пока.

– А он где?

– А я почём знаю?

– Не может такого быть, – повторил Семён.

– Ну может не может, а нет его. Это факт, – сказал Гриня, раздражаясь всё больше.

– Давайте объявим построение по вагону. Может, зашхерился где и дрыхнет? Все построятся, и шхеры заметны будут, – предложил Сёма.

– Да я уж и сам так думал, – сказал старший прапорщик с лёгкой обидой. – Просто не хотел всех будить. Умаялись поди. Подъём! Личному составу построение в проходе! Форма раз! – реабилитируясь за прокол, истошно заорал Гриня.

Обитатели вагона были сонные и недовольные, но построились быстро, тем более, что одеваться не требовалось.

– Командирам отделений доложить наличие личного состава, – скомандовал Гринчук. – Вдруг ещё кого нет, – уже тихо шепнул он Семёну.

Оказалось, что нет только ефрейтора Виноградского. После отработки команды «обнюхать весь вагон» его всё равно не нашли. Потом старший прапорщик уже самолично «обнюхал» вагон, где ехали офицеры. Виноградского не было.

– Что и требовалось доказать, – сказал Гриня, завершив поисковую операцию, – надо идти докладывать о потере бойца. – Гриня, казалось, постарел ещё лет на десять.

– А зачем вы его искали-то? – просто, чтобы отвлечь Гриню от грустных мыслей, спросил Семён.

Возникла минутная пауза, за время которой лицо изначально предметно приунывшего прапорщика сменило несколько актёрских масок. От трагического героя до комика. Стало понятно, что этот простой вопрос навёл его на какую-то единственно правильную мысль.

– Всё, бл… знаю, где он! Вот гад! Как я сразу не подумал?! Студент, ты – голова! – чудесным образом опять вернувшись к своему биологическому возрасту, радостно закричал Гриня. – Да хотел спросить, хорошо ли… Да не важно… Доберёмся, я его на губе сгною! Да и в дороге жизни не дам. Его вонючие ноги в вагон даже не заходили! Нет, ты понял? А? Каков он!!! Ну-ка, Студент! Тайны хранить умеешь? – прошептал Гриня тоном заговорщика, одновременно выталкивая корпусом Семёна в тамбур.

– С мореходки за то и попёрли, что других самоходчиков не сдал, – с деланным оскорблением ответил Сёма.

– Мне нужна твоя помощь, и ещё пару проверенных бойцов возьми. В помощь и так, для конспирации, – продолжал шептать Гриня.

– Я так не могу, товарищ прапорщик. Мне надо знать – для чего, иначе как же я людей подберу, – отвечал Семён.

– В теплушке он с кухней, – ещё тише сказал Гриня.

– Не может быть, – так же тихо, принимая игру, сказал Семён. – Как он туда мог попасть? До неё минимум пять платформ с техникой, а эшелон, как докладывал дежурный, шёл без остановок весь день. Я сам слышал, – продолжал Сёма. – И потом какого бы хрена он туда попёрся, я уже не говорю – каким образом?

– Там шесть ящиков «Пшеничной» водки мешками с мукой завалены. Вот, наверное, и не устоял, потянуло с устатку. Там и остался после погрузки, будь он неладен…

– Та-а-ак! Давай по порядку, товарищ старший прапорщик Гринчук. Не боись, не выдам. Во-первых, видимо, надо товарища вызволять из возможного алкогольного плена. А во-вторых, как военному человеку, вам должно быть известно, что для того, чтобы разработать план операции, нужно знать все детали произошедших ранее событий. А операция, судя по всему, должна быть непростая, – поняв, что Гриня в нём нуждается и этим в будущем можно воспользоваться, – важно продекламировал Семён.

– Я на агрегате своём водку привёз. Пустыня, братан! Хрен где возьмёшь, даже если захочешь. А ну как хорошо отстреляемся? А? Сам знаешь, весь первый вагон ко мне потянется: «Гриня, родной, достань. Надо отметить». А я что, бл… этот, что ли, ну как его, в голубом вертолёте? Ну и так надо. Это же валюта на полигоне. Понимаешь? На что хочешь можно выменять. Вот в прошлый раз (ну да ты должен помнить) командирский «УАЗик» в Балхаше утопили. Так я такой всего за пять пузырей в комендатуре почти новый взял. Так и увезли потом с собой. До сих пор бегает. Вроде всё всем понятно, а попробуй командиру скажи, что надо на полигон водки взять, так можешь уже и не собираться. Вот и приходится юлить. Короче, я Виноградского отловил перед обедом, в конце погрузки, когда он до ветру бегал, и попросил осторожненько занести водку в теплушку. Я до этого оттуда поваров за крупой отправил. Говорю Виноградскому: «Ты сейчас в вагон не тащи, а то всех попалишь. Я потом на полигоне, если добре отстреляетесь, фуфырик подгоню. Отметите со Студентом где-нибудь, по-тихому».

«А-а-а… так вот что Виноградский хотел рассказать», – подумал Семён.

Видно было, что Гриня рассказал всё как на исповеди. Уж очень он боялся, что слишком рано всё откроется и Дзагоев точно выпроводит его на дембель раньше времени, несмотря на все заслуги. Ему показалось, что в лице Семёна он нашёл надёжного партнёра. А без партнёра (или партнёров) в таком деле не обойтись.

Существовало несколько задач, которые необходимо решить. Предположив, что Виноградский в кухонной теплушке (больше ему деться было некуда, а главное, незачем), можно было на девяносто девять процентов сказать, что там в этот момент происходит большая пьянка и откроется всё безобразие ровно в восемь утра, когда эшелон по- любому остановится, чтобы дневальные забрали завтрак из теплушки. Кстати, сейчас повара должны были не бухать, а замешивать хлеб для полевой печки – между прочим, это самый вкусный и ароматный хлеб в мире!.. Итак, если сейчас на часах час ночи, то до восьми утра оставалось ещё семь часов. «Время пока есть», – подумал Семён. Соответственно, первое, что надо придумать, чтобы тайна и по истечении этих часов не была раскрыта, – это как заставить поваров молчать. Второе – как на ходу попасть в теплушку. Третье – быстро и незаметно перепрятать «Пшеничную». И четвёртое – как отмазать Виноградского. Отвечать за самоход из расположения части при выполнении боевого задания своего непосредственного подчинённого Семёну ой как не хотелось.

Докладывать о пропаже ефрейтора Гринчук передумал. Пошёл разведать обстановку в первый вагон. Семён взял помятую неполную пачку «Памира» и вышел в тамбур. Дымя сигаретой, смотрел в тёмное окно и думал, пытаясь найти решение поставленных задач.

По людям определился быстро. Предполагалось привлечь к операции Вовку Пиликина, Кешу Ромодановского и Батыра Урусбаева. С Пиликиным знались с призывного пункта, Батыр – молчун, здоровый, как шкаф (солдатская молва говорит, второй раз служит, за брата), а Кеша такой мастак на выдумки, что о том, как добраться до теплушки, можно было не беспокоиться. Да и ловкостью с силушкой бог не обидел (всё-таки в цирке вырос). Заткнуть поваров нужно было только до Перми. Они, вообще, были не наши, а прикомандированные, и там сменялись. Водку спрятать тоже место есть. Под каждым вагоном громоздится холодный погреб. Единственная проблема, что люк в них находится снизу от тэна, где чай готовят, то есть внутри вагона. Наверное, изначально они для угля были нужны. Виноградскому за что-нибудь Гриня припаяет наряд на кухню (потом скажет солдатам, что сам забыл, что он там). Всё решаемо. Вот только когда это делать и как у всех на глазах обеспечить свободу передвижений?

– Как дела, солдат? Сигареткой не богат? – услышал за спиной незнакомый голос Семён. – Видишь, пришлось воспользоваться удобствами в вашем салоне, а то у нас там авария, а к офицерикам вашим неудобно. Пришлось мчаться через вагон. Боялся – не поспею или вторым буду. Ну да, слава богу, не дал старику оконфузиться.

Незнакомый голос принадлежал гражданскому машинисту или помощнику машиниста (кто их разберёт?). Главное, на вид он вроде пожилой, а вот глаза молодые, озорные, то стального цвета, то голубые-голубые, словно светились изнутри каким-то тёплым светом. «Удивительный взгляд!» – подумалось Семёну.

Семён протянул пачку.

– Который годок служишь? – взяв сигарету, продолжил стандартным вопросом свою речь незнакомец.

– Второй кончается. Весной или летом дембель, – дружелюбно ответил Семён.

– А… ну да у вас всё не так. Я-то вообще четыре служил, потому как на флоте. А сухопутные по три тащили. Так это оно, правда, прямком после войны было. Наверное, теперь-то уж по-другому. Меня Аркадий Александрович зовут, – представился машинист. – А тебя как звать-величать?

– Ну надо же, у меня батю точно так зовут! А я Семён, – встрепенулся Сёма.

– Что ж, Семён Аркадьевич, стало быть. Это хорошо. Я, знаешь, одно время тоже думал сына Сёмой наречь, да жинка вцепилась – Иван, и всё тут. Так тестя моего покойного звали. А я не люблю с бабами споров разводить. Согласовал, в общем.

Дед Аркаша (он сам просил так называть) оказался человеком очень даже общительным, а уж когда узнал, что Семён в мореходке учился, и вовсе объявил его своим морским братом, хотя точнее было бы уж внуком, или сыном, на крайний случай.

– Что кручинишься, аль служба не мила? Так потерпи, ещё недолго осталось, и вернёшься к своей любаве, – продолжал дед, прикуривая третью сигарету от прежней.

– Да я не кручинюсь. Да и нет у меня никакой любавы на гражданке. Как в песне «…ждала, ждала, не дождалась». Ты лучше скажи, не будет ли какой стоянки? Хоть в поле? На воздух хочется, прям страх! А то уже портяночный дух до жабер пробрал, – осторожно поинтересовался Семён, напирая на морской жаргон.

– То, что не дождалась, так и ладно. Не твоя значит. А стоянка? Отчего ж не будет? Киров через час. Нас меняют на другой тепловоз. Мы лес назад потянем. Так что… Пока нас отцепят, потом вас маневровый подальше на запасной затолкает. Потом ещё пока ждать новую «голову» будете. Если знать, с какого пути покатитесь, часа два минимум можно гулять. А то и больше. Конечно, если ваше начальство не забыкует, – со знанием дела проинформировал дед Аркаша.

– А как же узнать-то это? – боясь спугнуть птицу счастья, осторожно спросил Семён.

– Да нет ничего проще. Ща пойду к себе, свяжусь с диспетчером и спрошу. Ты что же думаешь, мы безвылазно в паровозах сидим, пока такая канитель происходит? Тоже, чай, люди, а не железки. Да и что для родной души в тельняшке не сделаешь, – расплывшись в самой что ни есть благожелательной улыбке, сказал неожиданный спаситель.

– Дед, тогда уж позволь совсем обнаглеть. Разреши нашему прапору к тебе в тепловоз подойти, узнать про этот путь.

– А-а-а… это такой важный гвоздь-сотка? – спросил машинист.

– Точно он! – расхохотался Семён.

– И если опять же не в облом, по дороге шепни ему негромко, что старший сержант Григорьев сам отойти с поста не может и очень его просит подойти во второй вагон.

– Ладно, старший сержант Григорьев, бывай! Не боись, всё сделаем, о чём договорились. Дай краба пожму. Служи и ни о чём не тужи! – придерживая дверь (не то что наши олухи), вышел из тамбура дед Аркаша.

– Во, блин, прямо, тётушка фея какая-то! – прошептал Семён.

Ровно через три минуты ворвался раскрасневшийся Гриня.

– Ты что, Студент, совсем оборзел? Сам подойти не можешь, а уже каких-то гражданских в гонцы нанимаешь?

«А вот и злая мачеха собственной персоной», – про себя ухмыльнулся Сёма.

– Не кипятитесь, товарищ старший прапорщик. Когда узнаете, что я надыбал, сами побежите моим гонцом быстрее ветра, – спокойно сказал улыбающийся Семён, всем своим видом излучая уверенность. Потом так же спокойно, чётко и по-военному рассказал Грине свои соображения и передал разговор с дедом Аркашей.

Курить уже не хотелось, но Гриня попросил сигарету. Семёну пришлось открыть новую пачку «Памира» и автоматически присоединиться самому. «Вот, блин, пагубная привычка. Дембельнусь – брошу», – подумал он.

Гриня, выслушав Семёна и покурив на халяву, действительно убежал быстрее ветра в тепловоз. Через десять минут договорились встретиться здесь же, в тамбуре второго вагона, всей группой. Времени, как оказалось, было в обрез.

Гриня вернулся довольный, с какими-то листочками в руках. Все были в сборе и уже вкратце проинструктированы Семёном. Снова закурили.

– План такой, – приосанился Гриня. – Сейчас мы все подписываем изменённый график дежурств и с этого же момента считаемся в наряде. Виноградский – с прошлого дня дежурный по кухне. Я – дежурный по первому вагону. Дневальные при мне Пиликин и Ромодановский. Старший сержант Григорьев – дежурный по второму вагону. Дневальные: Урусбаев и Виноградский. Второй, конечно, когда отоспится от предыдущего наряда. Я подписал новый распорядок дня личного состава на время следования на полигон. Не буду углубляться в детали, но завтрак возвращён на семь утра (как в полку). Из чего следует, что при первой же остановке мы обязаны обеспечить личный состав питанием с полевой кухни (то есть из теплушки).

В Кирове все сломя голову мчимся в теплушку, берём всё, что найдём из остатков сухпая и вообще из съестного. Потом Пиликин, Ромодановский и Урусбаев с найденным возвращаются по вагонам. Устраивают мощную суету вокруг ящиков у тэнов. Всем должно быть понятно, что там еда. Выполнив первую часть задания и разведав обстановку, опять все мухой в теплушку. Равномерно распределяем оставшуюся после попойки водку и спокойно, присыпав сверху едой, трое вышеперечисленных перетаскивают свою часть в те же ящики. Виноградского забираем тоже, предварительно тоже дав ему в руки какую-нибудь жрачку. Если кто-нибудь палит вас по дороге или в вагоне, спокойно отвечаете, что старший прапорщик Гринчук изъял вещдок у напившихся поваров, которых, видимо, будет сдавать в комендатуру в Перми, а пока вместе с Григорьевым останется в пищеблоке обеспечивать сохранность имущества. Да и добавить, что тем, кто дотронется до вещдоков, Гриня лично обещал трое суток ареста. Если палят только Виноградского, то он знает только, что нёс жрачку, остальное валим всё на поваров. Если никого не палят, значит мы с Григорьевым остались в теплушке до Перми, чтобы обеспечить к обеду горячее питание. Поваров придётся действительно сдать. И это справедливо. Я никогда не поверю, что Виноградский пьёт один. А то, что он не пьёт сейчас, так это вообще невероятно. Иначе зачем он туда попёрся? Итак, далее… Если никого не палят, то по-тихому укладываете Виноградского спать, докладываете, что мы остались для обеспечения обеда, а сами сторожите добычу. Если до нашего с Григорьевым возвращения настанет семь, то выдаёте завтрак. А мы со Студентом прячем оставшуюся «Пшеничную» на соседней платформе и, произведя окончательную зачистку, дожидаемся Перми, где либо сдаём поваров в комендатуру, либо отпускаем на все четыре и возвращаемся, – как всегда (невероятно, но факт), проговорил на одном дыхании все предложения Гриня. – Да, если всё-таки попалят или к нам кто почапает, знак нам подадите вот этим из окна туалета второго вагона, – добавил Гриня и вытащил сигнальную петарду, коих он брал на полигон огромное количество (пустыня как-никак). – Типа хулиганите…

Семён не уставал удивляться, каким всё-таки опытным психологом и человеком был Гриня. Всё шло как по маслу. Сухпая оставалось в достатке. Виноградский действительно был в теплушке. Повара пьяны. Три ценных ящика надёжно припрятаны в вагонах. Как потом выяснилось, там никто и ничего не заметил. Ребятам из второго вагона сказали, что Гриня – дурья башка, сам назначил его в наряд по кухне и забыл. Наоборот, все были только рады, что хоть кто-то взял на себя снабжение провизией, да ещё и пообещал скорый горячий обед. Не учтён был только масштаб бедствия!

Четыре повара и Виноградский «убрали» около ящика водки, и теплушка представляла собой кошмарное зрелище! Всё, что можно было рассыпать, было рассыпано. Всё, что могло валяться – валялось. На потухшей буржуйке дотлевал матрац, наполняя и без того маленькое пространство раздиравшим глаза дымом и невыносимой вонью. Полевая кухня была забита сухими, не тронутыми огнём (слава богу!) дровами. Правда, тесто для хлеба было уже замешано и, взойдя, начинало медленно завоёвывать пространство теплушки. И если бы не оказавшаяся на его пути батарея пустых и полных консервных банок и бутылок, наверняка бы уже праздновало победу. Среди этой разрухи, напоминающей Помпеи, в разных позах спали «жертвы». Только Виноградский смог самостоятельно передвигаться, что и скрыло до поры операцию по его возвращению.

Ромодановский, Пиликин и Урусбаев, по Грининому плану, остались в вагонах, и поэтому реально наводить порядок в теплушке, пока не проспятся повара, кроме Семёна и прапорщика было некому. Мужики засучили рукава. Оттащив в дальний угол «бездыханные» тела поваров, Гриня, что-то бурча себе под нос, принялся за растопку полевой кухни, пекарни и буржуйки (стало уже предметно холодать). Сёма смотался до пожарного крана за водой и активно принялся за уборку.

Примерно через четыре часа это был сон военнослужащего наяву. В сияющем чистотой тёплом вагончике уютно пахло свежим хлебом. На горке из мешков с крупой, застеленных матрацами и одеялами, был накрыт стол с разными яствами. Тут были и солёные огурцы, и помидоры, правда, тоже зелёные… И почему в армии они бывают только зелёными? Тут же стояла – о, чудо! – сковорода с шипящей жареной картошкой на свиных шкварках! И… початая бутылка «Пшеничной!!! Рядом возлежали два «восточных бая» – старший прапорщик Гринчук и старший сержант Григорьев. Перед ними, как и положено, суетились рабы в количестве четырёх штук. Этими рабами были уже давно вышедшие из алкогольного забытья повара. У них даже похмелья не осталось. Вот что значит трудотерапия! Устав, по его выражению, корячиться, Гринчук растолкал их через час, прошедший после начала генеральной уборки, с такой злобой и такими текстами обещая им все казни египетские, что в работе их было не остановить. В общем, по-честному, это поварята выдраили весь вагон, напекли хлеба и накрыли стол, ни на минуту не присев и не притронувшись к яствам.

– Ну что, простим их? Не будем сдавать? – почти промурлыкал лоснящимися от сала губами Гриня.

– Э-э-эх… Пусть живут бедолаги. Всё-таки Виноградский виноват. Они бы сами ни в жисть не притронулись к водяре, – еле сдерживая икоту, отвечал Семён.

– Согласен. Но только за ещё одну ма-а-аленькую услугу. Пусть кто-нибудь из вас посмотрит вон за тем окошком второго вагона. И если увидит красный дым, тут же докладывает нам, а мы тем временем покемарим часок. Ясно?! Не слышу бодрого ответа?! – обратился Гриня к поварам.

Так и не дослушав доклад, Семён и Гриня уснули, похрапывая в унисон.

…«Товарищ старший прапорщик! Товарищ старший прапорщик! Проснитесь!.. Товарищ старший прапорщик!.. она уже идёт… идёт уже».

Прекрасный сон. Видение нежной и стройной девушки, невесомо парящей над землёй, приближалось во сне к Семёну. Вдруг, подойдя уже на расстояние вытянутой руки, призрак превращается в Гриню со всеми его чертами, только почему-то Гриня обвит пляжным парео прямо поверх ремня с кабурой. Потом Гриня откуда-то взявшейся в его руке кочергой начинает долбить по железной печке и истошно орать: «Товарищ старший прапорщик!.. Товарищ старший прапорщик!»

В запертые ворота теплушки настойчиво стучали чем-то железным.

Гриня и Семён проснулись одновременно.

– Что ж такое, поспать не дадут… Попалили, что ли? – пробормотал сонный Гриня и, ещё не заняв вертикального положения, громко скомандовал: – Построиться! Равняйсь! Смирно! Старший по кухне, доложить по всей форме! Кто ОНА? Откуда идёт? И куда?

– Товарищ старший прапорщик, наша смена пришла! Прикомандированный к эшелону Кировской комендатурой взвод поваров. У нас командировка до Кирова. Разрешите открыть и произвести мероприятия по передаче дел? – прозвенел старший по кухне.

– Как смена? Вы же в Перми должны меняться! – озадаченно пробормотал Гриня.

– Никак нет! В Кирове, товарищ старший прапорщик! Вот командировочное удостоверение, товарищ старший прапорщик! – в очередной раз отчеканил старший по кухне. Его глаза были полны радости и надежды на счастливое окончание этого происшествия.

– Что ж ты… дурка малохольный, сразу не сказал?! – заорал прапор. – Что ж теперь делать-то? – продолжил он тихо, скорее для себя.

– Студент, дорогой, сейчас отопрём тебе заднюю дверь, выскакивай, ящики с водярой мы тебе подадим. Тащи их на нашу соседнюю платформу. Притарь куда-нибудь, а я сейчас смену произведу – и к тебе. Потом домой по вагонам. Больше нам здесь делать нечего, – прошептал он Семёну, а затем скомандовал: – Открыть ворота!

Ящиков оставалось всего два, без одной бутылки, и Семён быстро закинул их на следующую после теплушки платформу с закреплённым на ней «ГАЗами-69» да кунгами из родного КП. Один из них – кунг, в котором Семён прожил всю прошлую зиму, дожидаясь, пока достроят казарму. «Согреюсь, если что», – мелькнуло у него в голове. С чего взялась эта мысль? Как предчувствие.

Светало. Огромными мягкими хлопьями валил снег, засыпая эшелон. Издали, хоть и плохо было видно, Семён различил, как личный состав, включая офицеров и прапорщиков, весело вывалив на морозец из обоих вагонов, занимался зарядкой. Понятное дело, комполка на «соседней полке». Куда денешься?.. Семён подсчитал, что он находился от всех через семь платформ и теплушку.

Было совсем не холодно. На улице около минус десяти, не больше. Ни малейшего ветерка. Семён с Гриней отлично «поджарились» в натопленной теплушке. Умеренное количество спиртного исправно гоняло кровь, дополнительно согревая организм. Да что говорить, ватные штаны и новое полушерстяное обмундирование, надетое поверх неизменной тельняшки и кальсон, исправно выполняло свою функцию. Немножко подмерзали руки, так как варежки остались в теплушке в карманах фуфайки, ну да это ничего. Гриня обещал минут за десять справиться с приёмкой-передачей дел на кухне – и пойдём вместе к остальным. Доставка обеда ориентировочно только в Перми, а мы ещё отсюда не тронулись. Вещи он прихватит. Хорошо, что всё прошло гладко.

– Товарищ старший прапорщик! Кухонный расчёт, приданный для сопровождения в/ч 83278 в пути следования, в соответствии с командировочным удостоверением номер 29 для несения службы заступил! Командир отделения ефрейтор Асланбеков, – подписав акт, отрапортовался командир новых поваров.

Конечно же, Гриня не стал закладывать предыдущую смену, так как, несмотря на внешнюю строгость и даже суровость, был человеком по жизни добрым и справедливым. Напротив, пожал каждому руку, пожелал счастливой службы и отпустил восвояси. «Хорошо, что всё прошло гладко», – так же, как и Сёма, подумал он.

И тут произошло непредвиденное! Командир прежних поваров, спрыгнув последним из своих из теплушки, достал принесённую сменщиками рацию. И бодро сообщил, видимо, в комендатуру, о том, что он сменился.

Видимо, после этого какие-то колёсики непонятной железнодорожно-военной машины повернулись и… ПОЕЗД ТРОНУЛСЯ!

Начало медленного отправления эшелона стало неожиданностью для всех его обитателей. Физкультурники запрыгивали в вагоны, не считаясь с размещением. Офицеры – в солдатский, солдаты – в офицерский. Но, в конечном счёте, все оказались на своих местах. Говорят, позже Дзагоев вызывал машиниста и чуть башку ему не снёс, мало того, ещё и рапорт накатал его начальству.

Про Гриню с Семёном никто даже не вспомнил, так как все были уверены, что они в теплушке занимаются обеспечением личного состава питанием, и втайне завидовали их классическому положению подальше от начальства, поближе к кухне.

Гриня сел за разделочный стол и, обняв морщинистую голову своими огромными мозолистыми лапами, стал перебирать все возможные варианты развития событий.

В самом незавидном положении оказался Семён. Судите сами. Один. Зимой. На открытой платформе набирающего скорость поезда. Без верхней одежды или хотя бы шапки. Притом, как уже говорилось, специфика военного эшелона в том, что неизвестно когда, где и на сколько он остановится. На эту специфику и уповал Семён. Может быть, поезд остановится так же внезапно, как и поехал? Тогда и минуты будет достаточно, чтобы Сёма спрыгнул с платформы и постучался в дверь теплушки. Но без этого, то есть без остановки, попасть в теплушку, а тем более в вагоны, не было никакой возможности. Даже если представить невероятное. Например, Семёну удалось бы, рискуя упасть под колёса, по сцепке дойти до теплушки. Но это не обычный пассажирский вагон, и у него не было дверей по торцам, а только сдвигающиеся двери-ворота по бокам. Как в фильмах про войну. Вероятность пройти через семь сцепок по платформам до вагонов и не сорваться – это, как говорят математики, стремится к нулю. Оставалось одно – ждать.

Гриня, наконец выйдя из ступора, на глазах удивлённых поваров немного сдвинул дверь теплушки. Через образовавшуюся щель ворвался ледяной воздух. Не испугавшись менингита, Гриня высунул голову навстречу ветру. Сощурив и без того маленькие глазки, он увидел маленький зелёный комочек на предыдущей платформе.

– Студент!.. Студент! – орал Гриня во весь голос. – Держись! Я что-нибудь придумаю!.. – орал ещё минут пять что-то в этом роде. Размахивал руками. Потом вытащил в проём палку с развевающейся тряпкой, которую тут же унесло ветром. Потом орать стали в пять глоток, вместе с поварами, так как уже не было никакой возможности сохранять тайну.

Семён, конечно, ничего не слышал, так как Гриня сотоварищи вынуждены были кричать по направлению движения состава, и, соответственно, весь звук уносился назад с ветром. Обратил на них внимание только во время эпизода с тряпкой, да и то случайно. Просто с надеждой взглянул на теплушку. А вдруг он ошибался по поводу наличия двери в торце? Нет, не ошибался.

Состав уверенно набирал ход. Ветер уже чувствовался так сильно, что приходилось держаться за ступеньку «ГАЗа», ведущую в водительскую кабину. «Господи! Что за болван!» – нелестно подумал Семён о себе. Можно же залезть в кабину или (того лучше) в кунг. Если не будет ветра, то десять или даже пятнадцать мороза – это сущая ерунда. Семён разогнулся, поднялся на ступеньку и потянул за ручку дверцы водителя. Она не поддавалась. Наверное, водитель закрыл на замок. Спрыгнул и, придерживаясь за обжигающе холодные выступающие части, обошёл автомобиль сзади. Вот она, спасительная лестница к двери в кунг. Какие-то четыре ступеньки и… в тепле. Дверь не открылась. Семён обошёл машину с другой стороны. Пассажирская дверь тоже не поддалась.

Катастрофа! Состав шёл на «крейсерской скорости», громко стуча колёсами. Несмотря на дембельские вязаные носки, которые прислала мама, начали замерзать ноги. Снег из мягких и нежных хлопьев превратился в злейшего врага, который уже не впивался иголками в лицо, как на погрузке, а раздирал его до крови. Притом эта ледяная центрифуга была такой плотности, что, приоткрыв один глаз, Семён всерьёз опасался его потерять. Банальная мысль, но надо было что-то делать. Должен же быть какой-то выход, точнее вход в спасительный кунг.

Тут Семён вспомнил, что как-то прошлой зимой, когда кунг стоял на двух деревянных полозьях, приспособленный под жильё, возвращаясь из самохода, чтобы не заметил дежурный, солдатики подползали по-пластунски под небольшой аварийный люк, сделанный прямо в полу кунга. Конечно, он не закрыт! Там и защёлки-то нет. Упал на ледяной пол и пополз под машину. Вот он! Вот он! Похоже, наконец удача вернулась! Лёг на спину. Толкнул его ногой. Не поддаётся. Страх так глупо замёрзнуть на платформе подкатил к горлу. Толкнул двумя. Что-то упало и покатилось внутри. Видимо, что-то стояло на люке. С третьего раза люк призывно распахнулся, маня продрогшего Семёна уютом кунга. Страх мгновенно улетучился и подумалось: «А вдруг там дрова есть? Тогда я до самой Перми с комфортом доеду».

Но удача вернулась ненадолго. Может быть, даже хуже, что люк открылся, подарив надежду. Машина стояла на железнодорожной платформе, а кунг – на платформе машины. Платформа машины состояла из продольных и поперечных металлических балок, и одна из них перечёркивала и без того небольшой лючок прямо посередине. В образовавшиеся половинки можно было просунуть разве что голову. Что Сёма и сделал. В кунге было прибрано. А упало это именно полешко для колки щепок в буржуйку. В углу были сложены дрова. Не много, но вполне достаточно. Даже все четыре койки были аккуратно застелены чистым бельём и накрыты одеялами! Красота!