Третье лицо

Хороших сценариев нет

кофе, коньяк, конфеты и пристальный взгляд

Катя шла по коридору и вдруг налетела на Сергея Аполлоновича. На самом деле это он налетел на нее – вышел из-за угла нахмуренный, прижимая айфон к уху.

– Совесть у тебя есть? – говорил он своему собеседнику. – Третий час тебе звоню, ты вне доступа, не знаю, что думать, нет, ты скажи, совесть у тебя есть, я тебя спрашиваю?.. Господи! Ну сколько можно! Купи себе второй аккумулятор, как его там, пауэрбанк, вот. Я уже сколько раз говорил… Ладно. Всё. Пока.

Сергей Аполлонович был генеральный продюсер компании «Карамель», а Катя работала редактором. Точнее, помощником редактора.

* * *

– Именно Аполлонович! – повторил он свое редкостное отчество в тот единственный раз, когда она предстала перед его светлыми очами и они пожали друг другу руки. – Но не Аполлинарьевич! – И засмеялся.

Катя тоже засмеялась, хотя не поняла шутки. Потом ей объяснили: Сергей Аполлинарьевич – это знаменитый советский режиссер Герасимов, именем которого назвали ВГИК. Но Катя училась не во ВГИКе, а совсем в другом месте, а сюда пришла, потому что мечтала стать сценаристкой. Она уже раза три проходила курсы и онлайн-мастерские. И даже успела написать две сценарных заявки.

* * *

– Извините, – сказала Катя, влетев в плечо Сергея Аполлоновича.

– Да, да, – сказал он и сощурился, глядя на экран своего айфона.

Катя обогнула его и пошла дальше.

– Постойте, – вдруг окликнул он. Она остановилась, обернулась. – Простите, я забыл…

– Сергей Аполлонович, я Воробьева Екатерина, первая редакция. У Валентины Сергеевны.

– Да, да. Екатерина… а по отчеству?

– Просто Катя.

Ну ведь и в самом деле. Ему полтинник с хвостиком – два года назад отмечали, – а ей двадцать семь.

– Катя! – сказал он. – Выручайте. Не в службу, а в дружбу. Вызовите мне такси, если не трудно. Моя машина с обеда в ремонте. Говорят, есть такой, как это, сервис, да? Яндекс. Такси, кажется… – Он протянул ей свой айфон. – Вот тут где-то, наверное, должно быть. У всех есть. Должно же быть и у меня?

Катя посмотрела все приложения.

– Нет, Сергей Аполлонович, у вас нет такого. Но можно скачать. Это быстро. Это минут пять займет. И нужен номер вашего мобильного, для верификации. Они вам на него пришлют эсэмэску с паролем, мы пароль вобьем, и все.

– Господи, – раздраженно сказал он. – А говорят «цифровая цивилизация», «цифровая цивилизация»! Тьфу! Чем больше удобства, тем все наоборот.

* * *

Катя поняла, что судьба сама идет к ней в руки.

Да, она написала две заявки, но еще никому их не показывала. Ей было стыдно отдать их редакторам. Она представила себе, как коллеги будут разбирать и обсмеивать ее текст – точно так же, как она разбирала и обсмеивала тексты начинающих сценаристов. А тут – генеральный продюсер. Всё в его руках. Он человек со вкусом и опытом. Ее заявки – хорошие, достойные, не хуже других. Лучше других! Кроме того, она сама очень красивая. «Да-да, и не надо ханжества!» – сказала себе Катя.

Поэтому она просто, по-товарищески предложила довезти Сергея Аполлоновича до дому. На своей машине.

Зашла к себе в отдел, накинула плащ и не забыла положить в сумочку обе заявки.

* * *

Ехали долго, стояли в пробках, очень интересно разговаривали. Про кино в том числе и даже про сценарии. Сергей Аполлонович привычно говорил, что со сценариями беда, что хороших сценариев нет и непонятно, откуда их брать. Катя соглашалась.

Приехали.

– Вот тут, – сказал он. – Всё. Большое спасибо. Увидимся. – Он стал шарить по дверце, искать ручку.

– Лучше бы вы спросили «сколько с меня»! – дерзко сказала Катя.

– А? – Он резко повернулся к ней.

– Простите, Сергей Аполлонович, – вздохнула она, и голос ее дрогнул; казалось, она сейчас заплачет. – Вы как-то очень обидно сказали…

– Это вы меня простите. – Он неожиданно нежно погладил ее по руке. – Совсем я уже перестал мышей ловить. Зайдем ко мне, Катя. Если у вас есть время, конечно. Выпьем чаю или кофе. Съедим по конфетке.

* * *

Квартира у Сергея Аполлоновича была ой-ой-ой. Хотя дом снаружи вроде ничего особенного. А там одна гостиная метров сорок. Отделка стен – дворцовый класс. Катя училась сначала на инженера-строителя, потом на дизайнера, так что сразу видела, что почем. Мебель явно штучная, под заказ. Диваны – настоящая кожа. Картины современных художников. Катя не знала каких, но ясно было, что дорогие. И еще две старинные картинки в лепных рамках со специальными лампочками-подсветками сверху.

Катя сидела в кресле, а Сергей Аполлонович возился в смежной комнате – наверное, там была кухня-столовая. Зажужжала кофемашинка. Через три минуты он принес кофе. Поставил на низкий стол конфеты. Разлил коньяк в красивые бокалы и вдруг сказал:

– Ох, я и забыл! Вы же за рулем!

– Ничего, – сказала Катя и отхлебнула коньяк.

– Вы уже большая, решайте сами, – улыбнулся он. – На ваш страх и риск!

– На мой собственный! – ответно улыбнулась она и выпила еще. Для храбрости.

Закусила какой-то дорогущей иностранной конфетой. Принялась за кофе.

Сергей Аполлонович не очень настойчиво, скорее светски, но все же расспрашивал ее о работе, что ей нравится, что не очень. Она потихоньку стала выруливать к главной теме разговора – к ее собственным сценариям. Вернее, к заявкам. Но для начала попросила разрешения пересесть на диван.

Сергей Аполлонович сказал что-то вроде «будьте как дома» и посмотрел на нее пристально и ласково, оглядел всю, с головы до ног. Она скинула туфли и забралась на диван с ногами. Заметила, что он все смотрит на ее ноги, а они у нее были очень красивые – и голени, и лодыжки, и стопы, и пальцы. Придвинула к себе сумочку, достала оттуда прозрачный файл с заявками и сказала:

– Вы говорили, что у вас нет хороших сценариев…

– Какая вы милая! – сказал он. – Нет, честное слово!

Не вставая со своего кресла, он каким-то очень добрым, домашним жестом протянул к ней обе руки, словно бы желая ее обнять. Она чуть-чуть потянулась к нему.

Но тут вдали щелкнул замок и хлопнула входная дверь.

* * *

Катя быстро спустила ноги на пол, нашарила туфельки.

– Ничего страшного, – сказал Сергей Аполлонович. – Это мой водитель.

Приоткрылась матовая стеклянная дверь, и водитель – это был парень лет тридцати – всунул голову в комнату.

– Здрасьте! – кивнул он Кате и обратился к Сергею Аполлоновичу: – Машина будет завтра к двенадцати, не раньше. Хотя обещали сегодня к ночи сделать. А что я могу?

– Чепуха, – махнул рукой Сергей Аполлонович.

Водитель прикрыл дверь и исчез.

Катя хотела было сказать: «Я вас завтра отвезу на работу», – но решила, что это будет чересчур. Буря и натиск. Можно напугать человека. Поэтому она снова забралась на диван с ногами и стала этак кругами подбираться к сюжету своего будущего сценария.

Сергей Аполлонович слушал внимательно, кивал.

А Катя краем уха слышала, как водитель вошел в столовую, смежную с гостиной. Дверь была закрыта, но все равно слышно было, как он наливает в чайник воду, включает его. Гремит тарелками. Что-то ищет в шкафах. Как чайник начинает зудеть и булькать. Щелкнул, выключился. Струя кипятка полилась в чашку.

Катя излагала сюжет, но эта возня на кухне ее страшно бесила. Не в силах больше терпеть, она спросила:

– Что он там делает?

– Наверное, чай пьет, – ответил Сергей Аполлонович.

– Он еще долго будет пить чай? – спросила Катя.

– А что такое?

– Он нам не помешает? – Это было уже признание полной готовности, это было приглашение.

– Мне – ни капельки, – сказал Сергей Аполлонович. – А вот вы, простите меня…

– Что?

– А вот вы можете помешать… – Она вздрогнула, а он продолжал: – Нашему с ним тихому домашнему ужину. А вашу дружескую помощь я очень ценю и надеюсь и верю, что мы с вами и впредь…

На слове «впредь» он поднялся с кресла.

Поднялась и она с дивана, надела туфли, сунула файл с заявками обратно в сумочку и засмеялась своим фантазиям получасовой давности.

* * *

В прихожей он подал ей плащ и проводил до лифта. Слегка обнял за плечи, поцеловал в щеку и сказал:

– И на прощанье: в сценаристы вам пока еще рано. В сценаристы серьезного кино, я имею в виду, вы же об этом мечтаете, так? Рано, рано! – засмеялся он. – Потому что вы пока еще просто потрясающе, просто изумительно ненаблюдательны.

Не ловится!

истинное происшествие

Однажды на студенческо-аспирантской конференции я в кулуарах подошел к одной приятной девушке из другого города. Она была постарше меня, но очень хороша – умна, изысканна в речи и манерах, да и просто красива, чего уж там.

Я сказал ей:

– Недавно я сличал русскую рукопись семнадцатого века, перевод апокрифического «Письма Понтия Пилата Тиберию». Там есть выражение «от всех дел упражнятися в субботу» – то есть «не работать». В латинском подлиннике и в греческом варианте этих слов нет. Мне интересно слово «упражняться». Фасмер, ссылаясь на Преображенского, говорит, что «упражняться» – от слова «праздный», но считает эту этимологию недостоверной. «Упражнение» по-гречески будет askesis – но Шантрен^[1] не дает ничего подходящего для этого случая…

Она внимательно меня выслушала и сказала:

– Не ловится.

– Что не ловится? – не понял я.

– Ничего не ловится, – нежно пояснила она, подняв на меня глаза (то ли агатовые, то ли фиалковые, уже не помню, но точно прекрасные). – Милый молодой человек, мне тридцать пять лет, у меня муж и двое детей, а на эту конференцию я приехала с любовником. Успехов!

– Спасибо, – сказал я.

– Да не за что! А у вас что, есть свой собственный Шантрен?

Но я повернулся и ушел.

Что есть красота и почему ее

этнография и антропология

– Мир сошел с ума! – закричал Сторожихин и стал поворачивать к Беспоповцеву свой ноутбук.

Они сидели в кафе.

– Что такое? Бабушка беременна от внука? Уругвай и Парагвай обменялись ядерными ударами? Погоди, сейчас. – Беспоповцев встал со своего кресла, пересел на диван, поближе к Сторожихину. – Ну, что стряслось?

– Мир сошел с ума! – повторил Сторожихин и, двигая курсором по экрану, показал Беспоповцеву целую серию фотографий. Фотопортретов, точнее говоря.

Это были фотографии молодой – не сильно старше тридцати – и очень красивой женщины. Она была на самом деле удивительно хороша собой: тонкие, словно ювелирно выточенные черты лица, большие глаза – умные, добрые и одновременно чувственные. Светло- пепельные волосы оттеняли ее высокий чистый лоб, то привольно взлетая, то гладко сияя, а то небрежными прядками спадая вниз. Излучина губ, лепка скул, тонкий румянец. Изящная шея, хрупкие ключицы. Красивые украшения, кстати.

Снимки были сделаны и в разнообразных приятных интерьерах, и на нейтральном фоне – занавеска, крашеная стена, кирпичная кладка, – и на фоне моря, леса, скал, руин, старинных картин и скульптур в знаменитых музеях. Сидя, как будто утомленно сложив руки, и стоя, дерзко глядя в объектив, и полулежа, опершись на локоть, задумавшись о чем-то…

– Ну и что? – спросил Беспоповцев.

– Красивая, правда? Очень, да?

– Ну да. Правда. И что?

– Вот я и спрашиваю: почему? – пылко воскликнул Сторожихин. – Почему такая прекрасная, такая невероятно красивая женщина до сих пор не составила счастье какого-нибудь замечательного мужчины? Красивого, сильного, богатого? Почему она одна?

– Экий ты уныло традиционный! – поддел его Беспоповцев. – Обязательно, что ли, замуж? И чтобы трое детишек?

– Не обязательно! – отмахнулся Сторожихин. – Но тогда почему ее не снимают в кино? Почему она не царит в салоне, среди поэтов, музыкантов и послов зарубежных стран? Почему она до сих пор какой-то несчастный офис-менеджер в какой-то сраной конторе?

– А ты почем знаешь? – спросил Беспоповцев.

– Я слежу за ней на фейсбуке уже лет пять. Или даже семь.

– Ну и что?

– А вот именно то, что мир сошел с ума! Ну посмотри на нее. Как она прекрасна! Почему за нее не дерутся на дуэли? Почему к ее ногам не складывают горы цветов и всяких подарков? Почему мужчины ради нее не рвут поводья, не бросают своих жен и детей, не ломают карьеры, не расточают миллионные состояния? А когда она им отказывает, не уезжают за границу навсегда, а лучше на войну, только бы вырвать ее из своего сердца? Почему никто не пишет ей: «Я отдам остаток своей жизни за счастье еще раз увидеть тебя в окне»? Ничего подобного. А ведь какая упоительная женщина!

– Какие упоительные фотографии, – уточнил Беспоповцев.

Сторожихин замолчал.

Насупился.

Закрыл ноутбук, позвал официанта и заказал еще пива.

Успех

сон на 20 ноября 2019 года

Приснился смешной сон. Целый роман.

У какого-то сверхбогача есть дочь, девушка милая, умная, но страшно некрасивая: длинный и толстый нос, губы ниточкой, узкий лоб, близко поставленные маленькие глаза. Остальное в порядке. «Но смотрят-то сначала на лицо, а не на жопу и тем более не в душу!» – рыдает она.

Папа решил сделать ее красивой и положил на это половину своего состояния – целых 30 миллиардов долларов. Он профинансировал съемки ста роскошных голливудских фильмов, а также трехсот сериалов, где главных героинь, романтических любовниц и прекрасных принцесс, играли актрисы вот такого облика – с низким лбом, толстым длинным носом, губами ниточкой и близко поставленными маленькими глазами. Кроме того, он выгнал из рекламы всех лучезарных блондинок и выразительных брюнеток и заменил их копиями своей дочери. Он специально доплачивал писателям, чтобы все сколько-нибудь привлекательные героини романов выглядели вот так. Не забыл мюзиклы, стриптиз-бары и даже порнофильмы. Не говоря уже о конкурсах красоты.

Прошло тридцать лет. Новый идеал красоты победил. Большеглазые красотки с точеными греческими носиками и пухлыми губками отошли в область предания.

Но его дочери это уже не было нужно. Во-первых, ей было под пятьдесят, а во-вторых, она уже отпраздновала серебряную свадьбу с крупным японским судостроителем, который влюбился в нее с первого взгляда. У них было четверо детей и внучка.

– Папа, – спрашивала она своего престарелого отца, – ну зачем вся эта ерунда? У меня же все в порядке.

– Да я понимаю, – отмахивался старик. – Но уже все инвестиции сделаны, партнеры привлечены, бизнес-план давно разработан и выполняется, результаты хорошие… Как-то глупо все бросать на полдороге. Я так работать не привык.

– Кстати, папа! – еще через год сказала она. – Обо мне пишут, что я сделала себе пластическую операцию! Чтобы стать вот такой! – И она прикоснулась пальцем к своему длинному толстому носу.

– Вот это настоящий успех! – обрадовался он. – Ты рада?

– Счастлива! – сказала она и попыталась улыбнуться.

Парадокс об уме

Рассказывают, что поэт Игорь Северянин был чрезвычайно глуп, но умел молчать так эффектно и значительно (прямо по Пушкину: «С ученым видом знатока хранить молчанье в важном споре»), умел так веско сказать: «Н-да…» – что все, кто общался с ним недолго, считали его очень умным и не верили его близким друзьям, утверждавшим, что он на самом деле полный дурак.

Иначе говоря, он был очень умен.

Легкости перевода

из старой записной книжки

Один мой друг удивлялся, что в русском переводе Ницше цитата из Стендаля переведена-переврана до неузнаваемости. Очевидно, кому-то было лень взять издание Стендаля на русском, найти этот пассаж и вставить его на место. Этот кто-то, наверное, переводил цитату в гугл-транслейте.

Но это еще ничего, не страшно! Я видел один переводной иностранный роман, где герой – русский человек – цитировал «известные стихи нашего знаменитого поэта»:

 
Я был когда-то сильно в вас влюблен,
Из сердца это чувство не ушло,
Но не хочу, чтоб сей тревожный сон
Печалил ваше нежное чело.
Была моя влюбленность молчалива,
застенчива, беспомощна, ревнива.
Я был влюблен настолько горячо,
Как вряд ли кто-то влюбится еще!
 

Картина маслом соль минор

Великий дирижер слегка опаздывал на премьеру оперы в знаменитом театре. Он, как полагается мировой звезде, взял билеты на рейс впритык. Чтоб вбежать к ожидающему оркестру и залу с опозданием не более чем на десять, ну, в крайнем случае на пятнадцать минут. Как это было всегда.

Но в аэропорту что-то пошло не так. Вылет задержали на полчаса. А потом минут десять не давали посадку. Соседка дирижера охала: «Мы-то ладно, а вот вам-то как тяжело, наверное! Люди ждут! Оркестр ждет!»

Почему-то эти причитания ужасно разозлили дирижера. Подождут! Не маленькие, не обоссутся! Он поклялся себе, что непременно выпьет кофе в вип-зале аэропорта.

Он взглянул на часы. Хо! Он опоздал всего на тридцать четыре минуты! Молодцом! Вышел из боковой дверцы, взбежал на возвышение перед пультом, открыл партитуру и вдруг услышал в зале громкие и гулкие шаги.

Обернулся.

По пустому залу шел человек. Пожилой джентльмен с серебристой стрижкой, в смокинге и бабочке. Он уселся на свое место в шестом ряду партера, поддернул свои идеально отглаженные брюки и сказал дирижеру:

– Извините! Пробки!

Вслед за ним из другой двери впорхнули две девицы в платьях лиловом и розовом, с голыми спинами. Потом еще кто-то.

Минут через сорок зал заполнился.

– Пожалуй, можно начинать! – крикнули с балкона.

Дело принципа

Был у меня в советское время один знакомый, довольно богатый человек. Весь дом в карельской березе, ампирной бронзе и мейсенском фарфоре. Трое детей, жена не работает. Как-то раз его выгнали со службы, что никак не отразилось на его благосостоянии: такси как ждало его по полчаса у дверей, так и продолжало.

Однажды я к нему зашел (сосед он был). Он сидит на стульчике в прихожей, одна нога босая, и носок себе зашивает. А внизу такси ждет. И он ругается, что денег не напасешься.

Я говорю:

– Ты что, мыла наелся?

А он:

– А я из принципа. Вот когда на работу устроюсь, тогда носки новые куплю. А пока штопенькаем, штопенькаем!

Все очищает аромат

ах, начало девяностых, жить в Москве легко и просто

Один не очень молодой человек, Коля Данилов его звали, ждал свою знакомую Катю Андрусевич около выхода из метро «Кропоткинская». Было лето. Девяностый год. Еще работал бассейн «Москва».

Коля Данилов на той неделе приехал из Хельсинки с конференции по ядерному разоружению, а он был сотрудником фонда «За открытый мир». Коля первый раз в жизни побывал за границей и был полон впечатлениями. Тем более что в Москве, несмотря на весь ветер перемен, царил полнейший Советский Союз. В смысле кафе, автомобилей, как одеты прохожие, и кругом плакаты «Перестройка – это возрождение ленинского облика социализма!».

Катя вышла из метро, красивая, стройная, в тонком желтом платье с синими цветами. Она тоже была не слишком молодая, но для Коли как раз. Она ему очень нравилась.

Коля бросился ей навстречу, они по-дружески легонько обнялись. Он ей тут же преподнес сувенир – сине-желтую коробочку мармелада. «Цвета шведского флага, – объяснил он. – Там у них всего десять процентов шведов, но они их очень уважают. Все вывески на двух языках. И вот прямо тебе к платью, смешно, правда?»

Она спрятала мармелад в сумочку и чмокнула Колю в щеку.

Прошлись по бульвару. Коля рассказывал, как там было в Хельсинки. Улицы, трамваи, заседания, гостиница, пиво и прочее. Дошли до памятника Гоголю, до того места, где фонари с толстыми железными львами на тумбах. Сели на скамейку.

Катя открыла сумочку и достала маленький узкий замшевый футляр. Вынула оттуда длинный, похожий на пробирку флакончик духов. Сняла крышечку.

– Ого! – сказал Коля.

– Наташа Каплина подарила. Из Франции привезла, – сказала Катя; наверное, специально показала, чтобы Коля не слишком хвастался своей Финляндией.

– «Шанель»? Или «Ланком»? – спросил Коля.

– Ты что! – засмеялась Катя. – Читай! «Дювернье де Куасси». Слыхал? То-то. Очень редкая марка, между прочим. Дорогая и модная.

– Дай понюхать, – сказал Коля.

– Сейчас.

Катя нажала на колпачок флакона и слегка побрызгала себе на волосы и шею. Потом вытянула левую руку и чуть пшикнула на запястье, на то место, где под тонкой смуглой кожей виднелись нежные синеватые жилки. Помахала рукой в воздухе и протянула руку Коле – он как раз сидел слева от нее.

Коля нежно взял ее руку, уткнулся носом в запястье и вспомнил, как сошел с поезда в Хельсинки и как его сразу окутал чудесный, никогда не чуянный запах, аромат и свежесть. Чем пахло на наших советских вокзалах? О, этот за полверсты слышный запах вокзала! Запах креозота, которым пропитывают шпалы, запах горелого масла из колесных букс, дымок кипятильников, потный кисловатый запах толпы и застарелая аммиачная вонь из вокзальных сортиров.

А тут – вернее, теперь уже там, в Хельсинки, – как будто бы все кругом было сначала тщательно вымыто, а потом сбрызнуто каким-то приятным, свежим, нежным, ненавязчивым, но ощутимым одеколоном. Запах чистоты и свежести. Запах благополучия. Запах радости, бодрости и даже, наверное, счастья. Коля вспомнил, как он остановился, покрутил головой, вдохнул в себя этот запах поглубже, насладился им. Точно такой же запах был в здании вокзала и особенно в туалете, где все сверкало, блестело и пахло все той же чистотой и свежестью.

Он тихонько, почти незаметно прикоснулся губами к Катиному запястью, к теплым голубым жилкам, и еще раз вдохнул этот чудесный запах.

– Нравится? – спросила Катя.

– Очень! – сказал он. – Чудесно! Просто как в Хельсинки в туалете на вокзале.

– Ты что, дурак?! – Она отдернула руку.

– А что? Знаешь как там пахнет? – растерялся Коля. – Вот почти как эти духи. Очень хороший запах. Нет, правда хороший… Ты что?

Катя дрожащими руками засунула флакон в замшевый футляр, бросила в сумочку, вскочила со скамейки и пошла назад, к метро.

– Катя! Обиделась? – Коля догнал ее. – Ну извини!

– Все настроение мне испортил! – крикнула она и пошла быстрее.

– Катя!

– Отстань!

* * *

Так и не помирились.

Может, оно и к лучшему. В начале девяностых Коля стал торговать металлом, быстро и сильно разбогател, а потом его нашли застреленным в роскошной пятикомнатной квартире, где он жил один. Хотя говорили, что на самом деле это был не он, а специально вымытый, красиво одетый и потом убитый бомж. Но так ничего и не доказали. А Катя стала известным репетитором по английскому языку и живет честной, трудовой, вполне обеспеченной, но скучной жизнью.

Куда им было вместе?