Чёрная Вуаль

– Да, сэр. Погодите немного, сейчас я принесу вам лекарства и свежую одежду.

Вскоре я стоял в центре своей комнаты, наблюдая, как Эдда с прислугой таскают вёдра воды в мою ванную комнату. Эдда дала мне какой-то порошок и стакан воды. Я сражу же выпил лекарство и боль вскоре начала утихать. Осталось лишь принять ванну и смыть с себя всё, что могло остаться на моей коже от жуткого бродяги.

– Эдда, вернись через десять минут и забери костюм. Надень что-нибудь на руки, поняла?

– Да, сэр.

– Приготовь сытный ужин, после ванны я хочу поесть и отдохнуть.

– Да, сэр. Я уже всё сделала…

– Ты о чём, Эдда?

Домоправительница кивнула в сторону стола. Как я мог не заметить? По левую сторону от меня стоял мольберт, на вид не новый, однако без намёка на пыль. На нём уже был установлен холст нужных размеров. Рядом с мольбертом был приспособлен круглый кофейный столик, это точно была идея Эдды. Я вообще планировал держать инструменты на своём письменном столе, но отдельное рабочее место было куда лучше. На столике лежал комплект кистей, две палитры, одна явно старая, а другая совершенно новая, два стакана с водой и скипидаром, тряпка, и завершал рабочую обстановку вид банок с красками. Мне стало не по себе, когда я увидел их… краску… отвратительного чёрного цвета и уголь для рисования, что лежал рядом с палитрами.

«Не бывать этому цвету на моей картине, и даже в моей комнате!»

Я схватил банку и чуть не швырнул её в стену, но занеся руку вовремя остановился, представив последствия, и поставил банку на стол рядом с углём.

– Эдда, унеси это и это, лучше на чердак. Может кому и пригодиться, но мне нет.

– Хорошо, сэр.

Лицо Эдды выражало непонимание причин моей просьбы, но подробности её не касались. Художник решает, зритель принимает, иного отношения к работе я не приемлю. Эдда забрала банку и вышла, а я разделся и отправился в ванную, чтобы смыть с себя остатки чёрного проклятия.

Ванну я принимал около двух часов. Слышал, как Эдда вошла за костюмом и, забрав его, сразу же вышла. Когда я остался в своей ванной один, то яростно тёр тело мылом, все вёдра пошли по назначению, каждое я поднимал над головой и выливал обжигающий водопад на себя, не давая заразе ни единого шанса. Местами я перестарался, кожу жгло, но оно того стоило. Когда я закончил принимать ванну, причесался и вышел в комнату. Голованя боль совсем ушла, отчего я чувствовал себя хорошо, если не считать того, что я проголодался. Я открыл окно, чтобы проветрить комнату и заметил на кресле домашнюю одежду, принесённую Эддой. Какая она у меня тактичная и предусмотрительная. Переодевшись в домашнее, я почти вышел из комнаты, но задержался перед холстом. Взглянув в него, я понял насколько же я не опытен в искусстве раз первым делом отправил Эдду к Монро за готовым холстом.

Я не помнил, как мистер Монро учил меня готовить холст к рисованию, я был тогда ребёнком, но даже если бы и помнил, то что бы изменилось? В любом случае у меня нет даже одного дня на подготовку, что уж говорить о нескольких. Да и зачем мне утруждать себя этим муторным занятием, уж лучше Монро с этим всё равно бы никто не справился, а в его хосте видна рука мастера. Льняная ткань уже прогрунтована и готова впитывать в себя краски, а большего мне и не нужно.

Разглядывая холст меня пленил его почти чистый белый цвет. Не хотелось разрушать такую светлую частицу сегодняшнего дня, но мне показалось, сейчас лучшее время, чтобы положить начало картине и наполнить холст цветом, как мы с Лавьен наполнились чувствами друг к другу.

Раз я решил рисовать без угля, придётся воспользоваться чем-то другим. Я взял со стола карандаш и нарисовал в центре холста точку в четверть дюйма, ставшую центром будущего пейзажа. По-хорошему мне нужно было заняться наброском, но у меня нет на это ни времени, ни желания. Набросок чётко отпечатался у меня в голове, поэтому будет лучше отдаться творческому порыву и сразу отразить видение пейзажа красками. Взяв палитру, я добавил на неё красную и жёлтую краски, и смешал пока не получился нужный мне огненный оттенок. И вот, чуть выше отмеченной точки, я изобразил первые части закатного неба. Теперь картина, как и наша с Лавьен любовь, будет начата с разгорячённого цвета, олицетворяющего мои любовные чувства к ней. Это конечно странно, но мне показалось, будто моя рука рисует быстрее, чем я успеваю вообразить пейзаж. Быть может мною движет нечто спрятанное в самой глубине моей души, как будто этой картине суждено было родиться, как будто я рисую её не в первый раз и моя рука служит лишь способом для её проявления. Вот на что способна любовь…

Вечер принёс мне успокоение, от былых тревог не осталось и следа. Я вкусно поужинал, пригласил за стол Эдду, предварительно попросив её отпустить прислугу. Эдда ела со мной на равных, за семейным столом, а не в комнате для прислуги. Этим я хотел отблагодарить её за заботу обо мне и за хорошую придумку с кофейным столиком, оказавшимся таким удобным в моей работе.

– Я так вкусно давно не ел.

Эдда смутилась.

– Да обычная еда, ну как… моя обычная еда. На вашем аппетите видимо сказалось потрясение. Может всё же следует куда-нибудь заявить? Ваш отец точно не обрадуется, узнав, что в нашем городе бродяги нападают на людей.

– Не стоит, он же меня не ограбил и не пытался убить. Его и так схватят, только я видел его у Карнэ, навряд ли он потащится вглубь города, там-то его точно арестуют.

– Кстати, о вашем отце, погодите немного. – Эдда встала и пошла на кухню. Не было её минут семь, я слышал, как она спустилась в подвал, а затем с чем-то возилась на кухне. Вернулась она с кувшином для вина и любезно наполнила бокал. – Созрело. Это к приезду вашего отца, не сочтите за дерзость, но вам сейчас оно нужнее. Пусть ваш отец и не разрешает вам притрагиваться к вину, но я никому не расскажу, в подвале всё равно ещё три полных бочки, не убудет.

– Спасибо, с этим мой сон точно будет крепок. И ты выпей, это мой подарок.

Эдда опешила. В доме Мастерсонов прислуге воспрещалось пить, в противном случае отец мог выставить пьющего работника на улицу, не заплатив ни цента. Я понимал Эдду, она невольно насторожилась потому что в этом доме её никогда не приглашали выпить вместе с хозяевами поместья.

– Но как же? Я…

– Я разрешаю, да и я тоже никому и ничего не расскажу. Как я могу предать мою Эдду?

– Ну если только один бокальчик, не больше.

– Хорошо, только бокальчик.

Мы продолжили ужин и выпили вина, приятно разнообразившего приготовленную Эддой еду, и всего через несколько глотков я расслабился, а в голове возник лёгкий дурман. Поначалу мы говорили о домашнем хозяйстве и работе слуг, но когда Эдда захмелела и стала ещё более словоохотливей чем обычно, мы резко перешли к интересной ей теме:

– Вы же не забыли, через три недели возвращается ваш отец. Вы успеете нарисовать картину?

– Должен успеть, будет приятно увидеть его лицо, когда мы навестим Нотиннесов, а Лавьен похвастается моим подарком.

– Я бы тоже хотела увидеть. Но мне больше приятно смотреть на юного Мастерсона. Любовь вас изменила, сделала внимательным, а ваши глаза, ну прямо горят. Я так надеюсь, что у вас всё получится. А куда уехали Нотиннесы? Вы говорил на неделю, значит не во Францию?

– Я не знаю куда именно, ты же понимаешь, дел у них найдётся. Всё же миссис Нотиннес присматривала за делами мужа, а торговля у них по всему штату. Должно быть какие-то проверки или ревизии.

– Ай, я в этом всё равно ничего не понимаю. Но как всё же ваша картина? Уже придумали, что будете рисовать?

– Придумал, но я бы не хотел называть свой подарок просто картиной. Всё, что предназначено для художника в моей комнате – это всё лишь инструменты. Холст – это лист бумаги, краски – слова, а кисти – мои чувства, и всем этим я выражу свою любовь к Лавьен. Ох… Эдда, как же хочется поскорее преподнести этот дар моей возлюбленной.

Эдда улыбнулась.

– Я знаю, вы завоюете сердце мисс Лавьен, кто ж как ни Коул Мастерсон достоин заполучить столь прекрасное и юное создание? Теперь… позвольте мне отправиться спать.

– Конечно, спокойной ночи, Эдда. Или тебя проводить?

– Нет-нет, я сама дойду. – Эдда подошла ко мне и поцеловала в лоб. – Спокойной вам ночи, юный сэр. – После она одарила меня своей ласковой улыбкой и отправилась спать.

В столовой я не задержался. Прикончив ужин и остатки вина, я пошёл в свою комнату. Завтра важный день, поэтому мне нужно выспаться. Войдя в комнату, я увидел, как её заливал лунный свет, зрелище конечно красивое и эффектное, но долго наслаждаться им я не мог, сильно хотелось спать. Сделав несколько шагов по направлению к кровати, я остановился рядом с кофейным столиком. Казалось само моё нутро почувствовало присутствие в комнате нечто странного и отталкивающего, после чего я невольно бросил взгляд на холст. Лунный свет падал на картину и словно преображал её, особенно оттенки зелёного, и весь тот смысл, который я вложил в них, будто и не существовал вовсе. Теперь я воспринимал зелёный цвет как змея искусителя, а моё воображение само дорисовало картину, как этот самый извивающийся змей заменил собой воды Карнэ и притаился в цветочном поле. Он полз прямо к нашим с Лавьен ладоням, чтобы укусить нас, обжечь своим ядом, склонить к греху, чтобы погубить. Отвратительно! Нет, это всё вино, это оно затуманило мою голову, это не мой зелёный цвет.

Я отвернулся, чтобы больше не видеть ненавистное пятно. Не поддаваясь желанию закрасить отвратительный зелёный, я рухнул на кровать, и уставился в стену. Даже лунный свет мне опротивел. Это всё ночь, время, когда чёрный одерживал верх над миром и накрывал своей тёмной вуалью всю красоту красок солнечного дня. Я закрыл глаза и теперь мне виделся сплошной чёрный цвет, но он был человеческий, оберегающий меня от потустороннего чёрного цвета. Как бы я ни старался отогнать плохие мысли меня всё равно одолевал страх, потому что я боялся, что нечто пересечёт границу и застанет меня в самый неожиданный момент. Нет, у меня не получается… мне срочно нужно выгнать из головы этот воображаемый кошмар и забыться сном, и вскоре я нашёл спасение в лице Лавьен. Память об её ангельском образе словно освятила всю мою фантазию и помогла мне справиться со страхом и подступавшей паникой. Теперь мои мысли были посвящены только Лавьен, да настолько, что вскоре я крепко заснул.

Утром я чувствовал себя как нельзя лучше. Выпитый накануне бокал вина подействовал на меня как лекарство для души. Встав с постели, первым делом я подошёл к картине и увидел свой красивый и насыщенный зелёный цвет. Перед тем как умыться, я открыл банки с фиолетовой и красной красками, и изобразил несколько цветков, трепещущих на ветру. Красиво, реалистично, всё же Эдда была права, странно, что я утерял интерес к живописи.

Приведя себя в порядок, я спустился, позавтракал, побеседовал с прислугой и Эддой. Жизнь в имении Мастерсонов продолжала течь в привычном ритме. Это хорошо, у отца не будет повода упрекнуть меня за плохое содержание дома, хотя эта ответственность и была возложена мной на Эдду.

Несколько дней я посвятил исключительно работе над картиной, отвлекаясь лишь на еду и сон. Свои силы я весьма переоценил, потому что завтра возвращается Лавьен, а я ещё не закончил даже четверти пейзажа, но это не плохо. Каждое движение кистью чувственно, выверено, дополняет пейзаж тем, чем нужно и там, где это нужно. Можно было и поторопить себя, но тогда моя работа утеряет ту утончённость и след моей любви, а мне не хотелось при первом взгляде на готовую картину испытать разочарования.

Вот так, последнее движение и можно передохнуть. Я отступил на шаг и принялся разглядывать исход своих сегодняшних трудов – наши с Лавьен ладони, лежащие на парапете моста. Прекрасно, нет, потрясающе! В их виде я разглядел тепло наших с Лавьен отношений, нежное соприкосновение было эмоциональней любых лиц. Это самая настоящая любовь.

Прибрав рабочее место, я отправился в кровать. Сердцебиение участилось, ведь я вновь отдался размышлениям о встрече с Лавьен. Не знаю, когда точно она вернется, но если понадобится я буду ждать прямо перед домом Нотиннесов пока не увижу Лавьен. Завтра миссис Нотиннес навряд ли вверит мне дочь для очередной прогулки к Карнэ, но жест вежливости она точно оценит.

Какое же чувство ожидания утомительное, но сну почему-то не способствовавшее. Кажется, чем ближе встреча с Лавьен, тем дальше от меня оказывается так необходимый мне сон. Я постарался устроиться поудобней и, повернувшись к окну, принялся наблюдать за вечерним заревом. Так и пролежал до ночи, пока не засияли звёзды и не взошёл серебряный диск луны. Наконец, мне удалось уснуть.

Утром я вновь стоял перед холстом и рисовал, но вскоре оставил работу. Руки отчего-то тряслись, да так, что я чуть не испортил картину неловким движением, которое бы нарушило плавность перехода левой части дневной части в центральную закатную. Наведя порядок на рабочем месте, я начал собираться на встречу с Лавьен. Эдда помогла мне подобрать костюм, а затем отправилась в сад. Наступали последние дни лета, и следовало подготовить сад к осине. Эдда пожелала мне удачи и поцеловала в лоб, словно давая благословение на встречу с любимой, а удача бы мне пригодилась, я переживал, как, впрочем, и следовало неопытному влюблённому мальчишке.

От поездки на экипаже я воздержался, вместо этого решив прогуляться по окраине города и подышать свежим воздухом. Я и так чересчур возбуждён, а прогулка помогла бы мне успокоиться. Жаль, что мой путь лежал не через Карнэ, а то мне бы пришлось делать крюк и прийти к имению Нотиннесов под самый вечер. С одной стороны – это было бы хорошо, я же не знаю точного времени, когда Лавьен вместе с матушкой вернутся домой, но с другой стороны, утомлять их, уставших с дороги, своим присутствием было бы некрасивым поступком.

Выйдя за ворота, я свернул вправо, и, пройдя вдоль соседского дома, вышел к пустырю. Вдалеке виднелись дома другой улицы, а перед ними поросшая травой земля, выделенная властями города для продажи. Это место пустовало сколько я себя помню, новые жители хотели поселиться поближе к центральной площади и театру, а здесь, может… мы вместе с Лавьен построим своё гнёздышко и заживём счастливо.

Затем я повернул налево и пошёл вдоль пустыря. С пол часа и я выйду на перекрёсток и, свернув направо, попаду прямо на улицу Уолхорм. Самый короткий путь до имения Нотиннесов, но в то же время достаточный, чтобы прогуляться. Пока я шёл, то предавался мыслям о Лавьен, но внезапно меня не окутало невидимое облако смрада. Тут же зажал нос. Было сложно разобрать, как будто трупный запах смешался с гарью и вонью кучи помоев. Отвратительно. Я ускорил шаг, но запах всё усиливался, пока я не заметил его источник.

Небольшая насыпь, от которого тянулась чёрная дымка и по всей видимости смрад. Кому взбрело в голову сжигать что-то настолько зловонное рядом с жилой улицей? Нужно было сообщить властям, источник вони необходимо было потушить и устранить. Я хотел было сходить до городской администрации, но мной овладел нездоровый интерес к тому, что же всё-таки сгорало в той насыпи. Ступив на пустырь, я направился к ней и подошёл, как мне казалось, на безопасное расстояние. Запах был отвратительный, но всё ещё терпим, однако долго выносить его я бы не смог. Ничего не получалось разглядеть, поэтому я сделал ещё несколько шагов и опешил. Не может быть! Из присыпанной и обгорелой чёрной земли торчал не прожжённый огнём рукав моего пиджака, я знал это наверняка. Тут я вспомнил о бродяге… Об отвратительном чёрном цвете…

Я бросился прочь. Бежал что есть мочи, словно преследуемый чем-то зловещим, нечто невидимого моему глазу, но я был уверен, меня что-то преследовало. Мне, наконец, удалось вырваться с окутанного зловонием пустыря. Какой же я глупец? Зачем? Зачем я полез туда? Какой же я идиот! Прогулка была испорчена. Я вспотел, а виски начали пульсировать, но боль была терпимой. Понюхал рукава пиджака и руки, запаха не было, он не успел въесться в мою одежду, но воспоминание о нём всё ещё преследовало меня. Обратно не пойду, только не снова через этот дым.

Не было сомнений, эта насыпь дело рук Эдды. Я бы и сам избавился от одежды на пустыре, но точно бы отошёл дальше. Почему Эдда сожгла её так близко к домам, неужели ей было лень пройти дальше? На неё непохоже. Может она что-то почувствовала, или ей стало дурно от запаха, исходившего от костюма? Это кажется правдой, ведь от насыпи не просто пахнет гарью, от неё несёт мертвечиной, и это было странно и по-своему нереально. Не могла горящая ткань так пахнуть, только если в этом пламени действительно не сгорало тело какого-нибудь давно умершего животного или чего-нибудь другого… Отбросив мысли о горящей насыпи, я двинулся вперед. Не стоило забивать голову ненужными загадками. Конечно, можно было спросить у Эдды, почему она решила сжечь одежду так близко к улице, но какая теперь разница? Правильно, её нет.

Вскоре я вышел на улицу Уолхорм. Стало значительно легче, только лёгкое давление в висках раздражало. Потрясение подействовало отрезвляюще, я теперь не трепетал от предвкушения встречи с Лавьен и был готов предстать перед ней в полном спокойствии. Вновь принюхался и убедился, что от одежды не исходит даже толики зловония, после чего я уверенным шагом направился к своей возлюбленной.

Из-за домов показалось имение Нотиннесов. По дороге я поправил галстук и причёску, а затем сделал несколько глубоких вдохов. Я готов. К моему огорчению у дома не было видно ни экипажа, ни слуг. Скорее всего я слишком поторопился, но может тем и лучше. Встречу Лавьен прямо с пути, не потревожив её отдыха от поездки.

Я бы сейчас не отказался принять что-нибудь от головной боли. Возможно Нотиннесы мне в этом помогут, да и в крайнем случае можно попросить прислугу оказать мне помощь. Странно, ворота… они были заперты на цепь, хорошо, что калитка открыта. Может, все уже вернулись рано утром? Пройдя через двор и насладившись архитектурным видом имения Нотиннесов, я поднялся по ступеням и постучался в дверь.

Вскоре мне открыла женщина, я её помню, точно, она подавала еду на гостевом обеде. Забавно было видеть выражение её лица, она точно не ожидала моего визита.

– Здравствуйте, мадам! Коул Мастерсон, сообщите Нотиннесам обо мне.

– Здравствуйте, сэр! Сообщить? Прошу прощения, но их нет.

– Ещё не приехали значит. А могу ли я подождать их в доме?

– Извините, сэр, но Нотиннесы уехали во Францию… то есть, переехали. Поверенный уже занимается продажей имения, вы разве не знали?

Я испытал шок. Что это дамочка несет, какой ещё переезд во Францию и почему я должен бы о нём знать?

– Подождите, миссис Нотиннес сообщила мне, что у них запланирован недельный отъезд, ни о каком переезде не было и речи.

– Может так оно и было, но пришло распоряжение от мистера Нотиннеса. Все переезжают во Францию, даже прислуга. После продажи имения мы отправляемся на торговом судне хозяина. Больше я ничего не знаю.

Во мне нарастало беспокойство и негодование, да ещё головная боль усилилась, ещё чуть-чуть и я точно выйду из себя. Почему меня никто не поставил в известность? Что мне теперь делать, может написать отцу? Нет! Ему точно не стоит, он всё равно вернётся в конце недели. Точно, поверенный, вот моя зацепка.

– Где я могу найти поверенного семьи Нотиннесов? – Я старался сохранить спокойный тон, но он явно не соответствовал моей внутренней тревоге. Не получи я ответов, то вполне мог бы сорваться на прислугу. Следовало держать себя в руках, иначе я рисковал потерять Лавьен и доверие Нотиннесов навсегда.

– Он сейчас в отъезде, насколько я знаю, сейчас он занимается проверкой работы парфюмерных лавок. Его стоит ожидать через две недели. Может, мне ему что-нибудь передать по приезду?

Передать? Почему все так сложно? «Вы разве ничего не знали?». Да, не знал! Нигде не найти ответа. Всё выстроено как целый план обмана. Лавьен неужели ты всё знала и молчала?

«Просто… так не хочется уезжать.»

«Прощай Коул, этот день я не забуду никогда.»

Что же мне ещё оставалось думать? Я не верю, Лавьен бы со мной так не поступила. Это всё её родители, то мистер Нотиннес заставляет семью навестить меня, то миссис Нотиннес рассказывает о каком-то недельном отъезд, а теперь, ни с того ни с сего тайный переезд? Это всё неспроста, иначе зачем такая срочность? Но что же мне теперь делать? Видимо мне всё-таки придётся обратиться за помощью к отцу.

– Нет, благодарю вас!

– Всего доброго, мистер Мастерсон.

Еле сдерживая свой гнев, я покинул имение Нотиннесов и поспешил домой. Мне хотелось кричать от горя, крушить всё вокруг, выплеснуть нахлынувшие на меня дикие, животные чувства. Чем дольше я шёл, тем больше убеждался в обмане. Как будто… это всё и вправду было спланировано. Теперь я хотел потребовать объяснений от миссис Нотиннес за её обман, кто как не она лгала мне прямо в глаза. Нет! Стой, Коул! Не падай так низко. Это не принесет ничего, кроме проблем, всё же, кто я такой для миссис Нотиннес? «Ну да, планы переменились, но это не повод требовать от меня объяснений» – вот что она ответит. Иного выхода не оставалось. Мне следовало дождаться отца.

Домой пришлось идти по наполненным людьми улицам. Путь через пустырь я даже не допускал, но можно было пойти по мосту через Карнэ, только я боюсь лишь усилить то тяжёлое чувство, что сдавило моё сердце и голову. Меня одолевало раздражение, я чувствовал себя обманутым и начал винить всех вокруг. Вот, снова мне бросили улыбку, приветствие, дружеский жест, какие же все лицемерные лжецы! Жаль, что я не могу отдать им свою головную боль и душевные страдания, тогда бы я на них посмотрел. Лжецы!..

Прийдя домой, первой я встретил Эдду.

– Мистер Мастерсон, ну как прошла встреча? Вы что-то…

– Не сейчас, – грубо перебил я Эдду и прошёл мимо неё. Она тоже виновата, могла бы сжечь костюм где-то ещё, а не на том чёртовом пустыре Головная боль полностью её вина.

Я запер комнату на ключ. Никому не следовало тревожить меня сегодня, иначе пожалеет. Голова раскалывалась, но я не хотел никого видеть. Ничего, потерплю. Мне нужно отвлечься, точно, лучше заняться картиной. О Лавьен, только ты меня спасаешь, потерпи, скоро я найду тебя и приеду вместе с подарком.

Подготовив банки с несколькими красками, я поменял воду и принялся работать. Боль не покинула меня, но я продолжал рисовать. Скоро картина захватила всё моё внимание. Теперь мысленно я снова оказался на мосту, прикасаясь к ладони Лавьен, к её нежной и гладкой коже. Передо мной раскинулась красота природы Карнэ. Это идеальное воспоминание, но стоило мне мысленно повернуть голову в сторону от него как передо мной тут же предстал… Чёрный цвет…

Я дёрнулся, как будто пробудившись ото сна. Голова раскалывалась, да настолько, что я сел на кровать и принялся тереть руками лицо, пока хоть немного не пришёл в себя. На полу лежала кисть, а рядом сверкала капля синей краски. Глянул на картину и ужаснулся тому, что я наделал. Я подошёл к полотну и принялся рассматривать рисунок. Обыватель бы не заметил ничего, а может даже отметил красоту моей работы, но я совершенно не узнавал картину, это будто рисовал не я. В сегодняшних мазках ощущалось чужое движение, чужие чувства. Это рисовал не я! Что же я несу, кто как не я? В этом виноваты они, обманувшие меня! В холсте теперь хранилась боль утраты, а разве это плохо? Нет, теперь эта картина станет памятью о лжи, и когда я подарю картину Лавьен, она будет знать, что я не поддался обману и не потерпел поражения, а постоянно боролся за нашу любовь.

Мне пришлось выйти из своей комнаты и пройти на кухню, чтобы раздобыть у Эдды лекарства. Как же меня одолела эта боль.

– Юный сэр, что случилось?

Юный сэр? Да как она смеет? Я повернулся и крикнул:

– Я вам не юный сэр! Не забывайте своего места!

Эдда стояла как вкопанная и лишь ответила:

– Да, сэр.

– Дай мне что-нибудь от головной боли.

Запив какой-то порошок, я развернулся и удалился обратно в комнату и вновь заперся. Я хотел снова взяться за картину, но следовало дождаться пока подействует лекарство. Мои руки невольно потянулись тянулись к кисти, и я не устоял, снова стал наносить на холст новые мазки. Я настолько отдался делу, что пришёл в себя лишь после наступления ночи. Сегодня было облачно, тучи скрывали лунный свет, но оттого и лучше. Я прилёг и вскоре уснул.

Утро выдалось тяжёлым. Лекарство не действует. Чёрт! Успокойся, Коул. Надо умыться. Я вспомнил про Эдду, какой же я кретин!

Выйдя из комнаты, я отыскал Эдду. В её глазах читалось разочарование. Какой же я глупец! Как я мог так обидеть мою Эдду? Не было мне оправдания, я не имел право так её оскорблять.

– Слушаю, мистер Мастерcон.

Как холодно прозвучал её голос. Униженный и оскорблённый.

– Прости меня, Эдда. Я вчера был сам не свой.

Глаза экономки наполнились слезами, Эдда очень отходчивая, и она бы не позволила себе долго таить на меня обиду. Благо вокруг то и дело мелькала остальная прислуга, иначе бы домоправительница точно кинулась ко мне и заключила в свои объятия. Вместо этого Эдда просто кивнула в знак прощения и вытерла подступившие слёзы. Всё сложилось хорошо, времени на сентиментальности у меня всё равно не было. Прощение попросил, и это главное, а теперь мне требовалась помощь.

– Дай мне лекарство, двойную порцию. Голова гудит, покоя не даёт.

– Сэр, лучше позвать доктора, порошок нельзя принимать так часто. Может…

– Эдда, – перебил я её, – если станет совсем невмоготу, позовём, а сейчас, просто дай мне порошок.

– Но…

– Эдда, и так голова трещит, давай без этого. В последний раз прошу.

Эдда смиренно пошла в сторону кухни, но в этот раз мне просто улыбнулась удача. В следующий раз помощи мне ждать не стоит, а она мне непременно понадобится, я в этом уверен. Головные боли стали донимать меня всё чаще, но обезболивающее хранилось отдельно от остальных лекарств, я когда-то слышал, как об этом говорила Эдда. Но почему? Неужели оно такое дорогое или… запрещённое? Определённо что-то из этого, не могло же в самом деле лекарство навредить.

Я решил проследить за Эддой и этот поступок казался отвратительным, но мне нужно знать где хранится лекарство. Отец и Эдда всегда были правы, всё-таки я избалованный мальчишка, который в случае любой беды будет неспособен помочь себе самостоятельно. Пора бы это исправить, вот только Эдда точно мне не скажет где лежит обезболивающее, она итак согласилась мне помочь скрепя зубами. Я слишком поторопился, нужно было просто спросить у Эдды, но было уже поздно, теперь мне придётся прятаться в собственном доме и следовать за прислугой. Как же всё-таки низко я пал…

Я остановился перед входом в кухню. Эдда зашла в кладовую, комнатка небольшая, значит искать долго не придётся. Прислушался, она открыла какую-то дверцу, значит лекарства лежат наверху, внизу ящики звучат по-другому. Дверцу закрыли, несколько шагов и я на прежнем месте. Погано себя чувствую, наверное, как дедушка во времена своей болезни. В периоды обострения своего недуга, дед выбирался из комнаты и воровал по дому самые разные вещи, какие точно я не знаю, но многие из них определённо представляли для него опасность. Вот теперь и я как больной человек искал для себя запретное, но всё-таки я ищу лекарство, а не какие-нибудь смертоносные вещи.

Эдда вернулась и дала мне стакан с разведённым в воде лекарством, а я жадно выпил его содержимое. В воде и в правду двойная доза, вкус уж очень горький.

– Спасибо, Эдда.

– Больше я вам не дам. Либо врач, либо терпите.

Слова Эдды прозвучали строго, так и хотелось парировать своим хозяйским тоном, но не следовало поддаваться раздражению. Во всем виновата боль…

Вернувшись в комнату, я посвятил всё своё время картине. Каждую «свободную» минуту я отдавал всего себя движению кисти, воспоминаниям о прогулке с Лавьен, раздумьям об обмане. Обещаю, Лавьен, я скоро приеду, и мы будем вместе.

Эта чёртова головная боль… она не унималась. Мне хотелось пробить себе голову, всунуть в отверстие пальцы и разломить череп пополам, чтобы выпустить то чудовище, что скребётся и давит изнутри. Теперь болели не только виски, боль растекалась по лбу до самой макушки. Она бушевала, пылала, билась в моём черепе, словно запертая в клетку птица. Это всё обман… во всем виноваты лжецы и лицемеры, обманом разлучившие меня с Лавьен.

Картина вновь захватила моё время. Краски на исходе, но должно хватить. Я стал неряшлив в обращении с красками и кистями, даже перепачканные краской руки вытирал об одежду, но это присуще многим юным гениям, где-то я это слышал. Теперь прислуге было запрещено входить в мою комнату, даже Эдде. Никому нельзя прерывать поток моих движений кистью, в которых чаще заключалась страсть, а иной раз и гнев. Не только пейзаж разделен на светлое и тёмное, кажется теперь уже во мне сражались два Коула. Одно оставалось неизменным – никакого чёрного цвета…

Отвратительно! Скипидар для краски и воду для промывки кистей уже давно пора было бы сменить. В них уже смешался с десяток красок, образовавших цвет… проказы и разложения. Резким ударом я сбил оба стакана с кофейного столика, настолько мерзко выглядело их содержимое, нельзя так долго смотреть на такой болезненно-грязный серый цвет. В дверь комнаты постучались, каждый удар отдавался в висках и причинял боль больше прежнего.

– Мистер Мастерсон, с вами все в порядке? – голос принадлежал не Эдде.

– Не отвлекайте меня! – Взревел я, совершенно себя не узнавая. – Не смейте стучать, прочь от двери! – После выплеска гнева я вновь остался наедине с картиной… и болью.

Я отвратителен. Остановись, Коул. Нельзя… Отдышавшись, я постарался собраться с мыслями. Голова… нужно ещё порошка. Добуду вечером, а пока спокойнее, терпи. Я поднял стакан, а затем сполоснул и наполнил его заготовленной в ванной чистой водой из ведра. Её вид натолкнул меня на самоочищение, не просто смыть с себя грязь и краску, но и освободить голову от дурных мыслей, гнева и головной боли. Но если в первом мне могла помочь вода, то во втором только работа над картиной. Мне казалось, что сам Господь испытывает меня и мои чувства к Лавьен, но я не намеревался сдаваться. Первым делом я принял лекарство, после чего помылся и переоделся. Я чувствовал себя гораздо лучше, поэтому сразу же отдался творчеству и рисовал пока головная боль вновь не вернулась.

Этой ночью мне было не уснуть. Лунный свет лившийся из окна раздражал глаза, лишь усиливая головную боль. Пришлось закрыть шторы. Нужно было найти порошок, без него эту ночь я не перенесу. Медленно открыв дверь, я прислушался… В доме было совершенно тихо, все уже спали. Теперь уже как ночной вор я добрался до кладовой. Повезло, спички на своём месте, я зажёг одну и осмотрелся, рядом не оказалось даже маленькой свечи. Пришлось зажечь ещё одну спичку и взяться за поиски лекарства. Долго рыскать не пришлось, спасибо Боже, мои руки и без того тряслись как у больного, а ожидание лишь усиливало дрожь. Первая дверца, тут специи, вторая – тут другие, но за ними стояла банка, такая же как в кладовой с лекарствами. На ней что-то было написано, но спичка потухла, и я не успел ничего прочитать. Я взял банку и сунул в неё палец, а затем попробовал порошок. Точно, это оно. Поставив банку на место, я присел и зажёг ещё одну спичку. В нижней тумбе я взял одну из десятка пустых склянок, затем поднялся и тут же потух огонь. Больше нельзя расходовать спички, они зажигались громко, да и запах стоял стойкий, лучше не рисковать и действовать в темноте. Взяв банку, я нащупал первую букву названия лекарства – «К». Я не имел понятие какое название мог носить порошок, да и мне было совсем не до этого, мне нужно было поторапливаться. Отсыпав часть лекарства в склянку, я вернул банку обратно за мешочки со специями и закрыл дверцу. А что если я просыпал порошок? Мне пришлось зажечь ещё одну спичку и осмотреть кладовую. Я молодец, ничего не просыпал, а склянку наполнил наполовину. Собрав использование спички, я сложил их рядом с такими же, после чего потушил последнюю и положил к остальным и тут же отправился в свою комнату. Моё сердце колотилось как бешенное, но, когда я вошёл в комнату, мне сразу же полегчало. У меня ещё был сменный комплект одежды, воды хоть упейся, а еда… прикажу и принесут. С лекарством же я наконец-то закончу картину. Да, закончу…