Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

3. Сложные отношения генома и организма

Если мы попытаемся двинуться дальше, прибегнув к смелому упрощению, то следует, по крайней мере, отметить, обсуждение каких именно сложностей мы на время откладываем. Я вижу три основных вида затруднений, о которых следует сказать, – и не забывать далее, даже если мы снова оставляем их подробное обсуждение на будущее.

Первый касается «чтения рецепта». Вавилонская библиотека предполагает существование читателей: людей, обитающих в ней. Без читателей сама идея собрания книг не имела бы смысла; страницы с тем же успехом могли быть вымазаны вареньем или чем похуже. Чтобы Библиотека Менделя имела смысл, нам тоже нужно предположить существование чего-то, подобного читателям, – ведь без читателей последовательности ДНК не означают ничего: ни голубых глаз, ни крыльев, ни чего-либо еще. Деконструктивисты скажут вам, что у каждого читателя текста будет своя уникальная интерпретация, и нечто подобное, несомненно, верно, когда мы рассматриваем отношения генома и эмбрионального окружения (химической микросреды, а также условий, способствующих дальнейшему развитию эмбриона), которое оказывает на него информационное воздействие. Непосредственный результат «чтения» ДНК при создании нового организма – выработка из аминокислот (которые, разумеется, должны быть под рукой и готовы к синтезу) множества различных белков. Существует Чрезвычайно много возможных белков, но то, какие именно будут синтезированы, зависит от текста ДНК. Эти белки возникают в строгой последовательности и в количестве, предопределенном «словами» (тройками нуклеотидов) по мере того, как те «прочитываются». Итак, чтобы последовательность ДНК предопределяла то, что она должна предопределять, необходим сложный механизм ее чтения, снабженный большим запасом аминокислот, играющих роль строительного материала¹⁴⁷. Но это – лишь малая часть процесса. После синтеза белки должны вступить друг с другом в определенные отношения. Процесс начинается с одной оплодотворенной клетки, которая затем делится на две дочерние, которые снова делятся и так далее (в каждой новой клетке, разумеется, содержится дубликат прочитанной ДНК). Эти вновь сформированные клетки множества разных видов (в зависимости от того, где, какие и в какой последовательности белки соединялись), должны, в свою очередь, переместиться в нужные участки тела эмбриона, растущего за счет процессов нового и нового деления, формирования, переустройства, модификации, расширения, повторения и т. п.

Этот процесс лишь отчасти контролируется ДНК, которая, по сути, предполагает (а значит, сама по себе не определяет) читателя и процесс чтения. Давайте сравним геном с партитурой. Определяет ли партитура Пятой симфонии Бетховена это музыкальное произведение? Не для марсиан, ибо предполагает существование скрипок, альтов, кларнетов и тромбонов. Представим, что мы отправили на Марс партитуру, приложив к ней ворох инструкций и чертежей, позволяющих изготовить все инструменты (и научиться на них играть). Такой посылки, в принципе, хватило бы для того, чтобы сыграть на Марсе музыку Бетховена. Но марсианам все еще нужно будет суметь расшифровать указания, изготовить инструменты и сыграть на них, руководствуясь партитурой.

Вот почему роман Майкла Крайтона «Парк Юрского периода» (и фильм, снятый по его мотивам Стивеном Спилбергом) – вымысел: воссоздать динозавра нельзя, даже обладая его полностью сохранной ДНК; для этого нужно устройство для чтения ДНК динозавра, а они вымерли вместе с динозаврами (ведь это их яичники). Если у вас есть (функционирующий) яичник динозавра, то он вместе с ДНК динозавра может определить другого динозавра, другой яичник динозавра и так далее без конца, но сама ДНК динозавра, даже полностью сохранная, – лишь половина уравнения (или, в зависимости от методики подсчета, может быть, меньшая его часть). Можно сказать, что любой вид, когда-либо существовавший на этой планете, обладал собственным диалектом чтения ДНК. Однако у этих диалектов было много общего. По всей видимости, принципы чтения ДНК в конечном счете едины для всех видов. Именно это делает возможной генную инженерию; на практике зачастую можно предсказать, какой организм получится в результате перестановки ДНК. Так что идея воссоздать устройство для чтения ДНК динозавров – здравая, хотя ее и весьма трудно реализовать. Допустив поэтическую вольность, создатели фильма могли сделать вид, что можно найти подходящую замену для такого устройства (ввести текст ДНК динозавра в устройство для чтения ДНК лягушки и надеяться на успех)¹⁴⁸.

Мы тоже допустим небольшую поэтическую вольность. Предположим, будто Библиотека Менделя снабжена единственным или стандартным устройством чтения ДНК, которое одинаково хорошо работает с ДНК турнепса и тигра – в зависимости от того, какой рецепт обнаружится в одном из томов генома. Это – грубое упрощение, но позднее мы вернемся к вопросу о сложностях эмбрионального развития¹⁴⁹. Какое бы стандартное устройство для чтения ДНК мы ни выбрали, при его применении Чрезвычайное большинство последовательностей ДНК в Библиотеке Менделя окажется совершенной бессмыслицей. Любая попытка «приготовить» нечто по такому рецепту создания жизнеспособного организма быстро приведет к абсурду. Если мы вообразим, что, по аналогии с различными языками, представленными в Вавилонской библиотеке, существуют миллионы разных диалектов, используемых устройствами чтения ДНК, никаких значимых изменений не произойдет. В Вавилонской библиотеке книги на английском могут казаться бессмыслицей читателям-полякам (и наоборот), но Чрезвычайное большинство книг представляется бессмыслицей всем читателям. Возьмите любой случайный том, и, без сомнения, можно вообразить, что на некоем языке – скажем, вавилонском – в нем поведана удивительная история. (Воображать легко, когда не утруждаешь себя продумыванием деталей.) Но если мы вспомним, что язык – штука элегантная и практичная, что он предполагает короткие, легко читаемые предложения, чья систематическая правильность позволяет передавать смысл написанного, то можно с уверенностью сказать, что в сравнении с Чрезвычайным многообразием текстов в Библиотеке, количество возможных языков Исчезающе мало. Так что с тем же успехом можно ненадолго притвориться, что язык – лишь один, и устройство для чтения тоже одно.

Вторая сложность, существование которой следует признать, а обсуждение можно отложить, касается жизнеспособности. Тигр может существовать сейчас, в определенных экосистемах нашей планеты, но не мог – в более давние времена и, возможно, не сможет существовать в будущем (вообще-то, это можно сказать обо всей жизни на Земле). Жизнеспособность связана с окружением, в котором организму приходится выживать. Без пригодного для дыхания воздуха и подходящей добычи (если говорить о наиболее очевидных условиях) те качества организма, которые сегодня делают тигра жизнеспособным, окажутся бесполезными. И, поскольку экосистемы в значительной степени состоят из других ныне существующих организмов и создаются ими, жизнеспособность подвержена постоянным изменениям: это – движущаяся мишень, а не устойчивое состояние. Эта проблема будет сведена к минимуму, если мы вместе с Дарвином начнем с середины, рассматривая существующие ныне экосистемы, и осторожно экстраполируем результаты наблюдений на те, что могли бы существовать в прошлом или будущем. Можно отложить обсуждение изначального толчка, который мог (или должен был) начать процесс совместной эволюции организмов и их экосистем.

Третья сложность касается отношений между текстами геномов, которые предопределяют жизнеспособность организмов, и особенностями, которые эти организмы демонстрируют. Как мы уже несколько раз отмечали, невозможно простое отображение нуклеотидных «слов» в менделевских генах – предполагаемых носителях «спецификаций» (как сказал бы инженер) той или иной черты. Считать, что существует последовательность нуклеотидов, означающая в каком-либо дескриптивном языке «голубые глаза», или «перепончатые лапы», или «гомосексуальность», – попросту неверно. Равным образом на языке ДНК помидора невозможно сказать «плотный» или «вкусный», даже если вы можете модифицировать последовательность нуклеотидов так, чтобы получить более плотные и вкусные помидоры.

Сказав об этом, обычно указывают, что геномы похожи не на описания или чертежи готовых вещей, а скорее на рецепты, позволяющие их создать. Вопреки утверждениям некоторых критиков, это не означает, что говорить о гене того или иного свойства всегда (или хотя бы иногда) будет ошибкой. Наличие или отсутствие инструкции в рецепте может быть типичным и важным отличием, и в чем бы отличие ни заключалось, его можно корректно описать, сказав, «для чего» предназначена инструкция – или ген. Критики так часто упускают это из виду, и их небрежность имеет такое большое значение, что следует остановиться и наглядно представить это заблуждение. Ричард Докинз придумал пример, так хорошо справляющийся с этой задачей, что стоит привести его целиком (здесь также подчеркивается важность второй из наших сложностей – связи жизнеспособности с окружением):

Чтение – навык огромной сложности, но само по себе это не причина не верить в возможность существования гена чтения. Для того чтобы убедиться в существовании гена чтения, было бы достаточно открыть ген неспособности к чтению, к примеру, вызывающий повреждение мозга, приводящее к особой форме дислексии. Человек с такой дислексией должен быть нормальным и умным во всех отношениях, но только не уметь читать. Вряд ли какой генетик очень уж удивится, если окажется, что эта дислексия наследуется прямо по Менделю. Очевидно, что ген в рассматриваемой ситуации будет проявлять свой эффект только при наличии такого фактора среды, как нормальное образование. В доисторическом окружении этот ген не имел бы никаких заметных эффектов или бы имел какие-то другие эффекты и был бы известен пещерным генетикам, как, скажем, ген неспособности читать следы животных. В нашем образованном окружении правильно было бы назвать его «геном дислексии», поскольку дислексия была бы его наиболее заметным проявлением. Аналогично, ген, вызывающий полную слепоту, тоже будет препятствовать чтению, но рассматривать его как ген неспособности к чтению бессмысленно – просто потому, что неспособность к чтению будет не самым заметным и разрушительным его фенотипическим эффектом¹⁵⁰.

Таким образом, то, что группы кодонов (троек нуклеотидов ДНК) не являются прямой инструкцией к процессу воплощения определенного свойства, не мешает нам говорить о гене для х или у, используя знакомое генетикам условное обозначение и не забывая, что именно мы под ним подразумеваем. Но это не означает существования фундаментальных различий между пространством геномов и пространством «возможных» организмов. То, что мы способны последовательно описать готовую вещь (скажем, жирафа с зелеными полосками вместо темных пятен), не гарантирует существования генетического рецепта для ее создания. Может просто случиться, что из‐за специфических потребностей развития в ДНК просто нет «места», где мог бы начаться процесс, ведущий к появлению такого жирафа.

Это может показаться совершенно невероятным. Что такого невозможного в жирафе в зеленую полоску? Зебры полосаты, у селезней на голове зеленые перья – в этих свойствах по отдельности нет ничего биологически невозможного, и разве не могут они соединиться в жирафе! Так думаете вы. Но вам не стоит рассчитывать, что так произойдет. Пожалуй, вы думаете также, что возможно полосатое животное с пятнистым хвостом, но его может и не существовать в природе. Джеймс Мюррей¹⁵¹ разработал математические модели, демонстрирующие, как процесс развития, определяющий окраску животных, легко может привести к появлению пятнистого животного с полосатым хвостом, но не наоборот. Это многообещающее, но пока еще не исчерпывающее доказательство невозможности, как некоторые поспешно утверждали. Любой, кто научился собирать в бутылке крошечный кораблик (задача не из легких), может считать, что засунуть в бутылку с узким горлышком спелую грушу невозможно, однако будет неправ; доказательство тому – бутылки с бренди «Poire William». Как виноделы этого добиваются? Можно ли выдуть бутылку так, чтобы расплавленное стекло окружило грушу, не опалив ее? Нет – бутылки подвешивают на деревья весной, так что груши растут внутри. Доказать, что природа не может напрямую чего-либо добиться, не значит доказать невозможность этого. Вспомните Второе правило Орджела!

Описывая Страну биоморф, Докинз подчеркивает, что крошечное – практически незаметное! – изменение генотипа (рецепта) может привести к поразительно значительному изменению фенотипа (индивидуального организма), но склонен игнорировать одно из важнейших последствий этого: если одно-единственное изменение генотипа может привести к огромному изменению фенотипа, то, учитывая законы картирования, умеренное изменение фенотипа может оказаться попросту невозможным. Возьмем нарочито странный и причудливый пример; можно подумать, что если у зверя могут быть клыки длиной в двадцать и сорок сантиметров, то само собой разумеется, что у него могут быть и клыки длиной в тридцать сантиметров, но правила создания клыков в системе рецептов могут подобного не допускать. Вид, о котором идет речь, может оказаться перед «выбором»: клыки на десять сантиметров «короче» или «длиннее». Это означает, что доводы, опирающиеся на инженерные допущения о том, какая модель будет оптимальной или наилучшей, нужно приводить очень осторожно: ведь то, что интуитивно представляется доступным или возможным, на деле может оказаться недосягаемым в Пространстве Замысла организма, в зависимости от того, как в нем считываются рецепты¹⁵².

4. Натурализованная возможность

Теперь, с помощью Библиотеки Менделя, мы можем разрешить (или, по крайней мере, рассмотреть с определенной точки зрения) некоторые назойливые проблемы, касающиеся «биологических законов» и того, что в мире возможно, невозможно и необходимо. Напомню, что сделать это нужно потому, что при объяснении, как именно дело обстоит сейчас, следует отталкиваться от того, как могло бы, или не могло бы, или должно было бы быть. Теперь можно дать определение понятию биологической возможности в узком смысле:

х биологически возможно, если, и только если, х является доступным геномом или его фенотипическим воплощением.

Доступным откуда? Каким путем? Вот досада! Нам нужно определить точку отсчета в Библиотеке Менделя и понять, как будет происходить «путешествие». Предположим, мы начинаем с того места, где находимся сегодня. Тогда речь пойдет, во-первых, о том, что возможно сейчас, то есть в ближайшем будущем, с использованием тех видов транспорта, которые на сегодня доступны. Можно считать возможными все действительно существующие современные виды и все их видовые черты (включая те, которыми они обладают благодаря взаимодействию с другими видами и их видовыми чертами), а также все, что можно обнаружить, двигаясь от этого широкого фронта либо просто «вместе с природой» (без манипуляций со стороны человека), либо с помощью таких искусственных подъемных кранов, как методы традиционного животноводства. Добавим сюда хирургию и новомодные приемы генной инженерии: в конце концов, мы – люди и все наши ухищрения – просто один из продуктов современной биосферы. Так что пообедать на Рождество 2001 года свежей индюшкой будет для вас биологически возможным, если и только если по крайней мере один индюшачий геном ко времени обеда произведет необходимый фенотипический результат. Биологически возможно, что при жизни вы прокатитесь на птеранодоне, если и только если технология «Парка Юрского периода» позволит к назначенному времени произойти экспрессии такого вида генома.

Как бы мы ни задавали параметры «путешествия», полученное в результате понятие биологической возможности будет обладать важным качеством: некоторые вещи будут «более возможными», чем другие, то есть окажутся в многомерном пространстве поиска ближе и будут доступнее. Их «легче» получить. То, что еще несколько лет назад казалось биологически невозможным (светящиеся в темноте растения, несущие гены светлячка), сейчас не только возможно, но и действительно существует. Будут ли в XXI веке возможны динозавры? Что ж, средства, позволяющие добраться туда отсюда, развиты настолько, что мы, по крайней мере, можем рассказать в высшей степени замечательную историю – историю, в которой практически нет поэтических вольностей. («Туда» – это тот раздел Библиотеки Менделя, через который Древо Жизни перестало прорастать примерно шестьдесят миллионов лет назад.)

В соответствии с какими правилами происходит путешествие сквозь это пространство? Какие правила или законы определяют отношения между геномами и их фенотипическими воплощениями? Пока что мы внесли в их список логическую или математическую необходимость, с одной стороны, и законы физики – с другой. То есть мы действуем так, как если бы знали, что такое логическая и (простая) физическая возможность. Это – понятия непростые и противоречивые, но их можно считать принятыми: мы просто допускаем некую определенную версию этих видов возможности и необходимости, а затем, пользуясь ими, вырабатываем наше ограниченное понятие биологической возможности. Например, считается, что закон больших чисел или закон всемирного тяготения всегда выполняются без ограничений в любой точке пространства. Приняв физические законы, мы сможем, например, без обиняков сказать, что все разнообразные геномы физически возможны, ибо химия учит, что все встречающиеся в природе геномы стабильны.

Приняв за данность логику, физику и химию, мы могли бы найти иную точку отсчета. Можно выбрать какой-либо момент истории Земли пять миллиардов лет назад, и рассмотреть, что тогда было биологически возможным. Не так уж много, поскольку до того, как возможными стали тигры (на Земле), должны были появиться эукариоты, а затем растения, в больших количествах вырабатывающие атмосферный кислород, и многое, многое другое. Бросив взгляд в прошлое, можно сказать, что, по сути дела, всегда существовала возможность тигров – даже если она была отдаленной и в высшей степени маловероятной. Одно из достоинств такого подхода к возможности заключается в том, что он объединяется с вероятностью, тем самым позволяя нам заменять категоричные суждения о возможности в стиле «все или ничего» утверждениями об относительной дистанции – а именно она в большинстве случаев имеет значение. (Судить об истинности категорических заявлений о биологической возможности практически невозможно (опять это выражение!), так что мы ничего не потеряли.) Как видно из нашего исследования Вавилонской библиотеки, нет особой разницы в том, считаем ли мы, что найти какую-либо определенную книгу в этом Чрезвычайно огромном пространстве «в принципе возможно». Важно, возможно ли это практически в том или ином смысле этого слова – выбирайте, что вам больше по душе.

Это, определенно, не общепринятое определение возможности, или даже не общепринятый вид определения возможности. Идея, будто какие-то явления «возможнее» других (или являются в один момент более возможными, чем в другой), противоречит привычному определению этого понятия, и некоторые критически настроенные философы могли бы сказать, что, чем бы это ни было, это попросту не определение возможности. Другие философы отстаивали концепцию сравнительной возможности¹⁵³, но я не хочу об этом спорить. Моя формулировка не является определением возможности? Пусть. Тогда она – предлагаемая мною замена этого определения. Может быть, для каких-либо серьезных исследовательских целей нам в конечном счете вовсе не требуется понятие биологической возможности (которое, предположительно, можно использовать для вынесения категорических суждений). Возможно, все, что нам нужно, – это степень доступности в пространстве Библиотеки Менделя, и на деле это понятие работает лучше, чем любая его категорическая версия. Например, было бы неплохо располагать способом классифицировать с точки зрения биологической возможности следующие позиции: десятифунтовые помидоры, морских собак, крылатых лошадей, летучие деревья.

Это не удовлетворит многих философов, и их возражения обоснованны. Бегло рассмотрев доводы, можно будет, по крайней мере, прояснить, что я имею – и не имею – в виду. Во-первых, не приведет ли определение возможности через доступность к порочному кругу? (Не подразумевает ли уже сам суффикс английского слова accessibility (доступность) наличие возможности (possibility) – никак ее при этом не определяя?) Не совсем. Остаются кое-какие неподобранные концы, о которых я скажу, прежде чем двинуться дальше. Мы предположили, что существует то или иное понятие о физической возможности, принятое нами за данность; наше представление о доступности предполагает, что эта физическая возможность, какова бы она ни была, оставляет некоторое пространство для маневра – некоторый выбор между различными направлениями движения в пространстве (а не один-единственный путь). Иными словами, мы допускаем, что с точки зрения физики ничто не препятствует нашему движению в любом из этих направлений¹⁵⁴.

Вопросы Куайна (о которых шла речь в начале главы) побуждают нас сомневаться, исчислимы ли не существующие в реальности возможные объекты. Одним из достоинств предложенной нами интерпретации биологической возможности является то, что благодаря ее «случайной» формальной системе (системе, которая случайным образом навязана нам природой – по крайней мере, в нашем конкретном случае) мы можем учитывать разнообразные несуществующие в действительности возможные геномы; их количество Чрезвычайно велико, но, конечно, и среди них нет двух совершенно одинаковых. (Геномы по определению отличаются друг от друга, если у них не совпадают нуклеотиды в одном из нескольких миллиардов локусов.) В каком смысле действительно возможны не существующие в реальности геномы? Лишь в одном: если бы они сформировались, то были бы стабильны. Иной вопрос, могла ли бы та или иная последовательность событий привести к их формированию: ответ на него зависит от того, насколько они доступны при рассмотрении их из той или иной позиции. Можно быть уверенным, что при данном наборе стабильных возможностей большинство геномов никогда не сформируется, ибо тепловая смерть Вселенной прервет процесс строительства до того, как в жизнь воплотится сколь-нибудь значительная часть геномов из Библиотеки Менделя.

Обязательно следует отметить еще два довода против такой интерпретации биологической возможности. Во-первых, не является ли она вопиюще «геноцентричной» – ведь в ее рамках все соображения относительно биологической возможности увязаны с доступностью того или иного генома в Библиотеке Менделя? Предложенная нами интерпретация попросту игнорирует (а потому считает по умолчанию невозможными) «создания», не являющиеся сучьями какой-либо из веток Древа Жизни, выросшего до своего современного состояния. Но это и есть грандиозная унификация намеченной Дарвином биологической картины! Если вы не лелеете фантазии о спонтанном творении новых форм жизни в результате некоего «Особого акта творения» или (секулярная версия философов) «Космической случайности», то соглашаетесь, что любой элемент биосферы является тем или иным плодом Древа Жизни (или – если речь не идет о нашем Древе Жизни, то какого-либо иного Древа Жизни, характеризующегося иными отношениями доступности). Джон Донн утверждает, что человек – не остров, а Чарлз Дарвин добавляет, что не является островом и моллюск или тюльпан – каждый возможный живой организм перешейками поколений связан со всеми другими организмами. Заметьте, что эта теория включает любые возможные в будущем технологические чудеса при условии – как мы уже отмечали, – что у создателей этих чудес, а также их инструментов и методов, есть свое место на Древе Жизни. Еще один небольшой шаг позволяет включить в эту совокупность инопланетные организмы при условии, что те тоже являются плодами Древа Жизни, подобно нашему, пустившего корни в какую-то совершенно не чудесную физическую почву¹⁵⁵.

Во-вторых, почему мы подходим к биологической возможности совсем не так, как к физической? Если мы допускаем, что «физические законы» определяют границы физической возможности, почему бы не попытаться определить биологическую возможность посредством «биологических законов»?¹⁵⁶ Многие биологи и философы науки утверждали, что биологические законы существуют. Разве предложенное определение не исключает их существования? Не объявляет их излишними? Вовсе нет. Оно позволяет утверждать, что некий биологический закон довлеет над пространством Библиотеки Менделя, но налагает тяжкое бремя доказательства на любого, кто считает, будто в биологии есть законы, превалирующие над законами математики или физики. Задумайтесь, например, о судьбе закона Долло.

Так называемый закон Долло утверждает, что эволюция необратима… [Но] не существует никакой причины, почему основные направления эволюции не могут быть повернуты вспять. Если в течение какого-то периода имеется тенденция, скажем, к увеличению размера рогов, то ничто не мешает ей в один прекрасный момент смениться противоположной. Закон Долло – это на самом деле не более чем констатация того, насколько статистически невероятно пройти снова тем же эволюционным маршрутом (а точнее, любым конкретным эволюционным маршрутом) в каком угодно направлении. Один мутационный шаг легко обратим. Но при большем количестве мутационных шагов математическое пространство всех возможных маршрутов становится так велико, что вероятность дважды прийти в одну и ту же точку исчезающе мала… В законе Долло нет ничего ни таинственного, ни мистического, и это не та научная истина, которую можно «подтвердить» результатами наблюдений. Это простое следствие законов статистики¹⁵⁷.

Нет недостатка в кандидатах на роль «нередуцируемого биологического закона». Например, многие настаивали, что существуют «законы развития» или «законы формы», которые определяют взаимоотношения генотипа и фенотипа. Со временем мы рассмотрим их статус, но уже сейчас можно классифицировать по меньшей мере наиболее заметные ограничения биологической возможности не как «законы биологии», а просто как неизбежные параметры геометрии Пространства Замысла наподобие закона Долло (или закона частоты генов Харди-Вайнберга, который является еще одним очевидным примером приложения теории вероятности).

Возьмем, к примеру, рогатых птиц. Как отмечает Мейнард Смит, таких птиц не существует, а почему – неизвестно. Может быть, их существование исключает какой-то биологический закон? Может быть, рогатые птицы попросту невозможны? Оказались ли бы они нежизнеспособными во всех возможных экосистемах или «отсюда туда» просто нет дороги из‐за ограничений, наложенных на процесс чтения геномов? Как мы уже отмечали, строгие ограничения, на которые наталкивается этот процесс, должны впечатлять нас, но не сбивать с толку. Эти ограничения могут быть не универсальной, но присущей определенному времени и пространству характеристикой, аналогичной присущему культуре компьютеров и клавиатур явлению, которое Сеймур Пейперт назвал «феноменом QWERTY».

На клавиатуре обычной печатной машинки буквы верхнего ряда складываются в слово QWERTY. Для меня это слово – символ того, как часто технологии служат не прогрессу, а застою. У QWERTY нет рационального объяснения – только историческое. Во времена первого поколения печатных машинок оно решало проблему заедания клавиш. Разделив клавиши, которые чаще всего нажимались друг за другом, можно было свести к минимуму соударения… раз использованное, это решение воспроизводилось многими миллионами печатных машинок, и… общественные издержки… росли вместе с личной заинтересованностью, порождаемой тем, сколь много рук привыкло к клавиатуре QWERTY. Она сохранилась, несмотря на существование других, более «рациональных» систем¹⁵⁸.

Нашим близоруким глазам строгие ограничения, с которыми мы сталкиваемся в Библиотеке Менделя, могут показаться универсальными законами природы, но с изменением точки зрения может статься, что это – всего лишь частные условия, у которых есть исторические объяснения¹⁵⁹. Если это так, то ограниченное понятие биологической возможности – именно то, что нам нужно; идеальное универсальное понятие биологической возможности будет ошибочным. Но, как я уже признал, это не отменяет возможности существования биологических законов, а просто перекладывает бремя доказательства на тех, кто хочет такие законы ввести. А мы тем временем получаем систему, позволяющую описать классы закономерностей, которые обнаруживаются в паттернах нашей биосферы.

ГЛАВА 5: Биологическую возможность лучше всего рассматривать как доступность (из конкретной точки) в Библиотеке Менделя – логическом пространстве, содержащем все геномы. В рамках этого понятия внутренняя взаимосвязанность Древа Жизни является фундаментальной характеристикой биологии, причем остается вероятность параллельного существования биологических законов, которые также будут ограничивать доступность генома.

ГЛАВА 6: Проектно-конструкторская работа, совершаемая естественным отбором в процессе создания актуальных траекторий в Чрезвычайно обширном пространстве возможностей, может быть до определенной степени спланирована. Среди важных черт этого пространства поиска – неизменно привлекательные и потому предсказуемые, словно вынужденные ходы в шахматах, решения проблем. Это объясняет некоторые наши интуиции относительно оригинальности, открытия и изобретения, а также проясняет логику дарвиновских умозаключений о прошлом. Существует одно единое Пространство Замысла, в котором пролагают пути процессы как биологического, так и человеческого творчества, использующие сходные методы.