– Мия спит, дневной сон, – поясняю, когда начинает рыскать глазами в пространстве.
– Ну всё, мойте руки и за стол. Отец уже подъезжает! – радостно щебечет женщина и скрывается в кухне.
Под тяжелым взглядом Димы отступаю назад, но он стремительно преодолевает ничтожную дистанцию и запихивает меня в ванную, заходя следом. Захлопывает негромко, разворачивается, неожиданно подсадив на стиральную машинку, и внимательно смотрит, сощурившись.
Дрожу от предвкушения, еле сдерживая улыбку. А васильковая лазурь топит и топит…
– А со мной поздороваться ты не хочешь, Дмитрий Евгеньевич?
Наигранно-снисходительный взор проходится по мне сверху вниз и обратно, вновь остановившись на лице. Густая бровь выгибается, придавая ему дерзкой строгости.
– А ты не заслужила, карамельная моя. Разве можно так с мужем? Обманула, своевольничала. Ай-ай-ай.
Фыркаю, не выдерживая, и приглушенно смеюсь, притягивая его за грудки. Ответная улыбка не заставляет себя ждать. Отбросив напускную холодность, Дима тут же врезается в меня всем телом и тихо стонет, сдавливая в тисках, затем начинает осыпать поцелуями всё лицо, наконец дойдя до губ. Обжигает, выбивает воздух из легких, дразнит…
– И я, и я скучала… – шепчу, оторвавшись. – Но не сейчас. Не здесь…
Морщится, словно от зубной боли. Скользит по моим чертам голодным взглядом, чуть ли не облизываясь. А внутри всё отзывается на эти бессловесные манипуляции.
Дверь в коридоре с шумом отворяется, и до нас доносится голос Евгения Александровича. С сожалением отстраняемся друг от друга и действительно моем руки, не прерывая горячего зрительного контакта через зеркало. Как дети, ей-богу.
Ужин проходит за веселыми разговорами. Впервые в этом доме я искренне улыбаюсь. Без туч на сердце. Без тревоги. Без смятения. Влюбляюсь в родителей Димы ещё больше, понимая, насколько у них хорошая семья. В какой-то момент с удивлением ловлю себя на мысли, что теперь понимаю его ещё больше…будь у меня такие отношения с собственным родными, может, я и сама пошла бы на месть за сестру. Встряхиваю головой, отгоняя наваждение.
– Послезавтра решили так же по-тихому посидеть дома. Ничего никому не сказали, кто захочет – придёт, – вздыхает Антонина Ивановна, – помянем простенько, без излишеств.
– Завтра можно с утра рвануть на море, – видно, что Евгению Александровичу тяжело говорить о Соне, поэтому он спешит сменить тему, – к вечеру вернемся. Час туда, час обратно.
– Отличная идея, – подхватывает Дима, – можете взять Мию и поехать. А у нас с Алиной дела в городе.
Изумленно таращусь на него, пока доедает своё мясо. Ловит мой одеревеневший взгляд и подмигивает, чтоб его!
– А что за дела, сынок? – осторожно интересуется родительница. – Нельзя оставить на следующий день?
– В ЗАГС пойдем, магазины посетим, присмотрим всё к свадьбе…
Если бы я ела или пила, точно бы поперхнулась. А вот взрослая часть трапезы приняла эту новость с энтузиазмом:
– Ну, слава Богу! Думала, не дождусь…
Они, конечно, знали, что кольца мы надели без лишних формальностей. А мне пока и этого хватало… И я не ожидала такого развития событий…
Высказаться по этому поводу мне помешала появившаяся в проёме Мия, которая тут же стала центром внимания и преклонения. Покормить её намерились чуть ли не все сразу. Я молча наблюдала за ними с плохо маскируемой кислой миной. Вызвалась в одиночку убрать со стола и помыть посуду. И именно за этим делом и была поймана в плен горячего мужского тела. После первой одуряющей реакции заерзала, давая понять, что зла. В ответ получила понимающий смешок, но выпустить меня никто не собирался.
– Дима, прекрати. Вот вообще никак не смешно.
– Поехали погуляем? Обсудим? Покричим? Потом помиримся…
Цокнула, сбрасывая его руки и продолжая своё занятие. А потом резко выключила воду и развернулась к нему. Чертов манипулятор! Реально же хочу наорать на него! Только он умеет вызывать во мне такое бешенство!
– Поехали.
Злюсь еще больше, наблюдая открытое веселье, проявляющееся широкой задорной улыбкой.
Его родители понимающе закивали, когда мы сообщили, что выходим, а дочь оставляем им на попечение. Когда отъезжаем на достаточное расстояние, Дима всё так же насмешливо оповещает:
– Любая на твоем месте визжала бы от радости.
– Так и выбрал бы «любую», а не меня с такими странными замашками, – буркнула в ответ, распаляясь ещё больше.
– Так уже не будет интересно. Слишком просто.
Я уже хотела, было, ответить, но сменяющийся за окном пейзаж и дорога, ведущая нас в известном мне направлении, заставили оцепенеть на какое-то время.
С учащенным сердцебиением и сжавшимся от острого спазма горлом я в ужасе повернулась и с мольбой прошелестела:
– Дима, нет…
– Да.
Исчезло разгульное настроение. Он плотно сжал челюсть, сосредоточившись на крутых поворотах. От него веяло уверенностью и непоколебимостью. Черты обозначились ещё резче. Весь вид указывал на бескомпромиссность.
Меня заколотило со страшной силой. Я не готова…не готова…
Язык отнялся от волнения, тело парализовало нещадным испугом. Я вся скукожилась, будто стремясь самоуничтожиться, превратиться в прессованную точку и потеряться в пространстве.
Казалось, этот день никогда не наступит. Час, когда мне придется вновь посмотреть в глаза человеку, от которого я бежала, никогда не настанет. Думала, в прошлое никогда не вернусь. Никогда. Никогда. Никогда.
Машина останавливается перед знакомым домом. До боли. До головокружения от непроизвольной задержки дыхания. До рези в животе.
Мне реально плохо даже на физическом уровне.
Когда дверь отворяется, и Дима сгребает меня в охапку, нашептывая какие-то нежности, я начинаю дрожать совсем крупно, клацая зубами.
– Ув-вези м-мен-ня от-т-сюда…
– Прости, но нет. Услышь меня. Если мы хотим начать совместную жизнь с чистого листа, надо пройти это испытание. Я рядом. Я не отпущу твою руку. Я смогу защитить тебя.
Холодно, как же холодно.
Ты не знаешь, милый мой, кто кроется под личиной отца благородного семейства…
– Аль, дыши. Успокаивайся. Ничего он тебе не сделает. Я не позволю.
– А если сделает тебе? – совладав с голосом, произношу в отчаянии.
Обрамляет мои щеки теплыми ладонями, оставляя на губах легкий трепетный поцелуй.
– Какая же я глупая! Почему не догадалась сразу, что ты специально всё это затеял!
– Я тебе всегда говорил, что должен всё исправить. И этот дом – начальная точка. Преобразуемая в конечную. Сейчас.
– Дима, давай уедем, пока ещё нас никто не видел…
Меня накрывает волной истерики.
– Аль, посмотри мне в глаза, – цепляет мой взгляд и удерживает на себе, – как я могу жениться на девушке, которой даже не существует? Я обязан вернуть тебя имя. Репутацию. Связь с родными.
– Но я не хочу…
– Долго ещё будете топтаться здесь, как воришки?..
Веки распахиваются шире, когда слышу…этот тембр. Я не вижу его, заслоняемая развернувшимся Димой, который спрятал меня за своей спиной. Но жесткие властные переливы кровожадными укусами хищной пасти вгрызаются в самую душу.
И мне кажется, я впервые в жизни теряю сознание…
Глава 30
Последний раз в этом кабинете я находилась чуть меньше шести лет назад. Ничего не изменилось. Кроме человека, восседающего на «троне», коим мне всегда казался этот королевский агрегат, служащий ему креслом. Неприятно колет под ребрами, я внезапно ощущаю себя всё той же маленькой девочкой, пытающейся вникнуть, почему она не нужна собственным отцу и матери. Смешно думать о том, что мои детские травмы стерлись и сошли на нет. Я просто очень хорошо их прятала. Всего лишь. Любому ребенку требуется теплота и любовь. Мне просто повезло, что в нашем доме была Лима…
Он заметно состарился за эти годы. Сдал. Голова полностью окрасилась в седину, морщины стали глубже и теперь бороздили всё его лицо. Но стать, холод и сталь во взгляде остались прежними. Папа умел. Папа и сейчас умеет. Смотрит так, что меня парализует. С ума сойти! А я взрослая состоявшаяся женщина! Мать, в конце концов. Но пробирает до щекочущей боли под кожей. Наверное, если бы не Дима, я бы давно пулей вылетела из кабинета…
Что можно сказать ему? Вот ему, который породил меня, дал кров, пищу, образование, возможности… Но при этом ничем из того, что требовалось мне как девочке, не обеспечил. О чем я могу говорить с ним по прошествии стольких лет?
Кажется, ему тоже нечего сказать мне. Мы просто сверлим друг друга, а Дима стоит рядом, готовый в любую секунду защитить, если понадобится. Чувствую его напряжение и боевую готовность.
В обморок так и не посчастливилось упасть. Я смогла взять себя в руки, и на предложение отца пройти в его обитель слабо кивнула. Уже несколько минут мы слушаем тишину и вдыхаем витающий в воздухе накал.
– Вы приехали, чтобы полюбоваться мной? – наконец, протягивает издевательски, сложив пальцы пирамидкой.
Казалось бы…ничего нового, да? То же пренебрежение, мысль о котором давно не причиняла мне дискомфорта. Но сейчас я слышу этот голос и мгновенно съеживаюсь, не понимая! Господи, как? Теперь я и сама родитель, боготворящий своё дитя. Скажи мне, как можно быть безразличным к дочери до такой степени отгороженности, чтобы сидеть с брезгливостью и ждать, когда она покинет помещение? Не спросить, как жила, где была…как выжила?..
– Если Вам нечего сказать, – Дима зеркалит его тон, – то мы уйдем. Единственное – отдайте имеющиеся документы Али, чтобы можно было восстановить паспорт.
– С чего ты взял, что в этом доме осталось что-то, принадлежащее ей? Она давно умерла для всех нас, а хранить пожитки мертвецов в мои привычки не входит.
Взор мой стал бессодержательным и абсолютно стеклянным. Безжалостное признание острым лезвием прошлось по измученному сердцу. Само собой, не ждала каких-то нежностей. Но чтобы так…прямо наотмашь?..
Вот теперь на физическом уровне я ощутила опасность, исходящую от любимого. Он сверлил отца тяжелым, очень сложным и даже грозным взглядом. Затем вскинул бровь и парировал:
– Что-то мне подсказывает, что её вещи на месте.
Я просто смиренно наблюдала за словесной перепалкой, отмечая малейшие изменения на лицах обоих мужчин. Желания встрять не было абсолютно никакого. Оцепенение поглотило меня всю.
– Борзости в тебе не убавилось, как вижу. Не боишься, что крылышки твои обрежу, лётчик?
Это прозвучало так снисходительно и банально, что я скривилась.
– Может, если бы могли, уже давно это сделали бы, полковник?
Тот хмыкнул в ответ.
Я свела зубы и сцепила пальцы в замок. Эта беседа могла иметь любой исход, но он неизменно будет окрашен в темный цвет. Мы зря сюда приехали, это ни к чему не приведёт. Если Дима и хотел что-то исправить и поспособствовать воссоединению семьи, он сильно ошибся. В этой семье для меня места нет. Да и семьи как таковой тоже не существует.
– Ладно, хрен с вами. Можете подняться и обшарить её бывшую комнату. Что из бумажек найдете – берите. А потом исчезните. Возвращайтесь в свой Мухосранск и дальше лепите пирожочки…
Я с облегчением встала, ещё не понимая, что буду делать, когда выйду за дверь. Последовала за Димой и…на пороге застыла, как вкопанная. Резко развернулась, совершенно забыв о страхе перед отцом и потрясенно вымолвила:
– Так ты знал, где я? Чем занимаюсь? Что…у тебя всё же есть внучка?.. Ты знал и…ничего?..
Его глаза, на которые были так похожи мои собственные, насмешливо сузились.
– А зачем? Вернуть тебя, чтобы всем объяснить, где ты нагуляла выродка? Да ещё и сошлась потом с этим насильником, наплевав на самоуважение? Я уже не говорю о чести… Ты всегда была не от мира сего. Держать тебя на расстоянии – самое правильное, что можно было сделать. Меня всё устраивало. Неужели ты мнила себя великой конспираторшей? Тогда ты хуже, чем я думал…
Всегда так. Всегда! Думаешь, больнее не будет. Но уровни бесконечны.
Я коротко рассмеялась с толикой печали и усталости. С меня хватит. Просто окончательно принимаю эту неадекватную связь как данность. И всё. Иду дальше.
– А ты ведь прав! Это самое правильное, что ты для меня сделал. Оставил в покое, в результате чего я обрела то, чего мне не хватало под этой крышей. Знала бы, что всё обстоит так – поблагодарила бы раньше… Кстати, этот насильник человечнее тебя. Мы заберем документы, если они ещё на месте, и больше никогда не войдем в этот дом. Клянусь.
– Почему?
Я сначала даже не поняла, кому принадлежит этот голос. Губы отца не шевелились. Встряхнула головой, чтобы отогнать наваждение. Показалось, видимо.
Но вопрос повторился:
– Почему Вы так относитесь к собственной дочери?
И только сейчас до меня дошло, что разговаривает Дима, застывший в дверях. Я развернулась и зависла на приоткрытом от изумления рте, сдвинутых на переносице бровях, отражающих непонимание. А взгляд…в нём было столько муки…
– Как можно вот так жестоко…с такой чудесной девочкой?..
Что-то в этот момент со мной произошло нереальное. Внутри вдребезги разбился очень старый, полный мутных разводов шар, десятилетия копивший в себе обиды, уныние, грусть и терзания крошечного существа, привыкшего залатывать мелкие шрамы. Я в ужасе прикрыла губы ладонью, будто боясь, что окружающие услышат этот чудовищный звук из моих недр.
Он даже себе представить не мог, что вытащил на свет единственное темное пятно моей души, с которым, кажется, мы договорились жить долго и мирно, просто друг друга не трогая. Не воспроизводя вслух. Потому что за этим неминуемо шла бы катастрофа. Как сейчас. Ведь услышать правду я боялась всегда. Зная, что она окажется примитивнее, чем думается, и этим причинит урон моей психике. Я не пойму! Не пойму мотивов этих людей! И буду грызть себя, пытаясь это делать снова и снова.
Повернуться обратно и взглянуть на человека, чьё безразличие до сих пор ранит меня, я не захотела. Стояла и сверлила черты любимого, наряду с болью ощущая щемящую нежность. От того, что Дима искренне недоумевает, как можно меня не любить.
– А для этого должны быть какие-то иные причины? Того, что она всегда была странной и не особо похожей на нормальных детей, не кажется достаточным? – ухмыльнулись где-то сзади.
– Нет, не кажется, – твердо парировал Дима.
– Тогда сочувствую, мне больше нечего сказать.
Это всё было до абсурда странным. Эта встреча у ворот, его приглашение внутрь, чтобы потом оповестить, что мы можем катиться к черту спустя пару минут. Эта беседа без прямых оскорблений, даже какие-то терпеливые ответы вместо того, чтобы послать в далёкие дали сразу после первого вопроса.
До ломоты в костях я вдруг захотела взглянуть ему в глаза. Всё же обернулась и прошла ближе. Села в кресло для посетителей. И вздохнула. Первый раз позволяю себе такую вольность на его территории.
– А ведь я тоже всю жизнь считала тебя странным. Но это не мешало любить и хотеть внимания.
Губы сморщились в презрении:
– В этом и есть наша разница. Я не признаю предметов с изъянами, сразу ставлю на них крест.
Мы помолчали с минуту. Смотрели друг на друга прямо. Практически не моргая. Тоже впервые. Я не отводила взгляд, стойко отражая его пытливый взор. Всё просто и на поверхности. Размик для него был наследником, правильным сыном. Диана – той самой принцессой, которой может восхищаться родитель, пока она не улетит из гнезда. А я…ну никак не вписывалась в систему понятий полковника Спандаряна. Прагматичная и не по годам серьезная, своеобразная. Спасибо, что хоть не издевался, а держался на расстоянии, не стремясь лишний раз задеть.
– Потому что я недостаточно красива? Умна? Сообразительна? Что из этого было главенствующим?
– Потому что ты как раз достаточно сообразительна и ныряешь этим взглядом прямо в душу! – зло, несдержанно.
Это прозвучало обвинением. Его глаза зажглись всполохами ненависти. Так люди взирают на своих противников. С которыми не в состоянии справиться.
– Ты…боялся меня? – потрясенно прошептала изломленным от шока голосом.
Это было невероятно. Но выходило именно так. Я была неудобной дочерью, потому что умела всполошить что-то? Воззвать к совести?
Он тут же мгновенно изменился в лице. В позе. Расправил и без того ровные плечи и вновь стал бесстрастным незнакомцем, до этого лишь на миг потерявшим самообладание.
– Пошли вон. Забирайте документы. Чтоб через десять минут я вас здесь не видел.
Мои заледеневшие пальцы моментально оказались в теплой мужской ладони, потянувшей меня вверх. Я встала. Но до последнего шага не прерывала зрительного контакта с этим неведомым существом, считавшимся моим отцом. Когда Дима захлопнул дверь, и эта связь оборвалась, я будто очнулась. Мне перерезали ниточку, ведущую к человеку, оставшемуся там, в кабинете, который раньше казался мне Олимпом. И там сидел самый главный Бог. Он же дьявол.
Перед которым я всегда трепетала, понимая, что не дотягиваю до какой-то поставленной планки. Всё во мне не то. И делаю я всё не так. Не вписываюсь в стандарты. Не вхожу в круг избранных. Я не нужна. Просто не нужна ему.
И сейчас вся боль, та неимоверная неподдельная боль, на которую способен ребенок с чистой душой, взметнулась ввысь и захватила дыхательные пути, не давая сделать и глотка. Жгучая, снедающая, нещадная.
Незаслуженная. Боль моя всегда была незаслуженной.
Я таращилась на шикарное полотно дорого дерева и лишь взмахивала ресницами, будто компенсируя этим недостаток кислорода.
Я знала, что никогда больше не увижу этих вычурных узоров. Меня действительно давно и с явным облегчением вычеркнули из жизни, где всё было ясно и безупречно. В отличие от Алмаст. Странной чуткой девочки, принимающей чужие стенания как свои собственные.
Только теперь вычеркнула его я. Вычеркнула отца и весь ненужный хлам.
Дима коснулся большими пальцами моих щек, будто стирая влагу. И я с изумлением обнаружила, что действительно плачу. Сделала хриплый большой вдох, почти задыхаясь.
И выдохнула.
Не стала заглядывать ему в глаза, иначе…иначе утонула бы в жалости.
Крепче сжала его руку и повела наверх, по пути отмечая, что дом ни капли не изменился. Но был так непривычно пуст, что хотелось выть.
Мы вошли в комнату, и на меня будто дыхнуло нечто затхлое, уставшее. Запах. Ждавший давно-давно. Всё было прежним. И банально – ничего уже прежним не было. Открыла шкафчик, где хранила свои документы, дипломы, что-то важное. Положила их на стол.
– Молекулярная биология и биоинженерия? – обалдел Дима, раскрыв одну из корочек. – Господи Иисусе…
Если бы могла, обязательно рассмеялась бы.
– Ты реально этим хотела заниматься?
Теперь я даже не знаю. Это всё было будто не моим. Чужим. Из прошлой жизни. Лишь пожала плечами, встретив его заинтригованный взор.
– А альбомы у тебя здесь есть?
– Были где-то… – удивилась я. – Зачем?
– В смысле, зачем? Тащи сюда, забираем твои детские фотки. Что ты детям показывать будешь?
Это было так абсурдно в нынешней ситуации… И так тепло звучало…
Я просто кивнула и на автомате потянулась к корешкам, стоявшим неподалеку в том же шкафу. Выудила два больших альбома и тоже положила на стол.
Закрыла дверцы. Замерла на секунду.
– Пойдем? – почти вымолила.
Он молча собрал все наши находки, придерживая согнутым локтем одной руки, а второй крепко сжал мою ладонь.
Без единого слова мы покинули дом. Дошли до машины. Позади нас щелкнул замок.
Дима положил всё на заднее сидение, сам открыл мне переднюю дверцу. А я вдруг приросла к месту и не смогла сдвинуться. Задрожала. Страшно захотелось кричать, но вытолкнуть из себя хотя бы малюсенький звук я попросту не смогла.
Поцелуи в висок, надежные объятия, ставший любимым запах неба, мерное покачивание, умиротворение летней ночи…помогли мне вкупе немного прийти в себя. Тремор постепенно утих.
– Это какой-то гребаный п*здец… – выдыхает Дима, и становится ясно, что переживает он не меньше меня.
Для него весь этот квест был весомым ударом по психике.
– Знаешь, ничего я не боялась так сильно, как того, что могу стать на него похожей. И на маму. Из которой будто высосали жизненные соки. Да, совершенных семей не бывает, родители часто допускают ошибки в воспитании детей, потому что и в их детстве с ними обращались не самым идеальным образом. Да. Я всё это понимаю. Но их поведение – не понимаю. Всё равно не понимаю. Иногда думала, лучше бы не родилась, – на этих словах Дима заметно напрягается, я чувствую железные мышцы его живота через тонкую ткань футболки, – теперь ты видишь, что я не преувеличиваю? Что ты меня спас, считай. Неизвестно, что со мной стало бы, если бы я согласилась сделать аборт и выйти замуж…
Какое-то время мы не нарушали наступившей тишины. Просто обнимались, каждый по-своему переваривая прожитую сцену. Чудовищную.
Зато окончательную.
Безусловно, по щелчку пальцев мои терзания не растворятся. Но я чувствую облегчение, зная, что со своей стороны сделал всё возможное.
– Просто так иногда бывает, что рождаешься не у тех людей… Или, может, это было испытанием перед тем счастьем, которое я обрела с тобой?
– Когда думаю, с чего началось это счастье, хочется сдохнуть, – с неприкрытой горечью признается Дима, – я ненароком усугубил твои мучения, как будто мало тебе было такого…отца… Это не забудется, Аль. Прости…
Под моей ладонью бьется его сердце, в этот миг ускоряющее свой бег. Мне бесконечно тоскливо от всей этой ситуации, от прыжка в неприветливое прошлое, которое всё же поставило ещё один укус. Прежде чем оставить меня окончательно.
– Никогда больше не проси прощения из-за того, что случилось, – поднимаю голову и заглядываю в невозможную синеву, – никогда. И как только возникнет желание – смотри на Мию. Я хочу, чтобы здесь и сейчас мы оставили эту боль, не уносили с собой в новую жизнь. Ты был прав, этот визит был необходим. Обещай мне, что никому не расскажем, как началось наше знакомство. Пусть это умрет в безмолвии.
– Хорошо. Обещаю.
Наше уединение прерывается ярким светом фар подъезжающего автомобиля. Механически поворачиваюсь в его сторону.
Сердце пропускает удар. А потом пляшет джигу.
Размик тоже узнает меня сразу. Вылетает, оставляя дверцу открытой, и невероятно стремительно приближается. У него дрожат руки, а глаза неверяще впиваются в моё застывшее лицо.
– Алмаст?..
Дима расслабляет захват, и я высвобождаюсь из теплого кокона, делая шаг к брату. Впечатываюсь в него, уже потеряв надежду когда-либо увидеть. Я думала, в доме пусто, потому что произошел тот самый бунт, который перед моим побегом пророчила мама, и все покинули отца. Даже позволила сочувствию на какой-то миг проникнуть в душу. А теперь…
Размик шепчет о том, как рад, как скучал, как пытался найти, как отчаялся… Я реву, понимая, что тоже безбожно скучала, обманывая себя до этого. Просто не позволяя утонуть в жалости, отгоняя воспоминания. Но нуждалась в родных, именно вот в таких объятиях человека, с которым разделяла свои тяготы на протяжении двадцати пяти лет…пока не исчезла.
В какой-то момент отрываюсь и поднимаю взгляд на стоящих позади него жену с грудным ребенком на руках и мальчика возраста Мии. Улыбаюсь им сквозь слезы. Пока не натыкаюсь на неизменную маму…
Брат выпускает меня и ведет к ним, где я слегка отрешенно целую племянников и невестку. А вот перед женщиной, абсолютно не изменившейся за прошедшие шесть лет, робею, словно малолетка. Я не знаю, как вести себя с ней. Но она сама «выруливает» из ситуации, взяв мои ладони и сжав их. Как тогда.
– Я же говорила, ты справишься…
Ой, ли? Мне ведь всё равно хочется к ней прижаться…
– Пойдемте в дом, – Размик привлекает к себе внимание присутствующих.
– Нет, я туда не пойду…
Вкратце поясняю, что уже побывала и забрала свои документы. Брат пожимает Диме руку, который смотрит на него холодно. Думаю, Рамзик понял, кто перед ним. Раз уже отец всё знал…наверняка, и он тоже.
– Я не могу тебя отпустить…нам столько всего надо понять… Поехали куда-нибудь?
Беспомощно взираю на Диму, тот слабо пожимает плечами, давая понять, что поддержит любое моё решение.
– Может, позже? Переварим нынешнюю встречу и в более адекватном состоянии встретимся через пару дней.
Брат озадаченно хмурится, но соглашается. Просит номер, скидывает звонок. Мы прощаемся.
Я в прострации сажусь в машину и откидываюсь на сидение. Очнуться успеваю лишь к моменту, когда вплотную подъезжаем к набережной. Выхожу и направляюсь прямиком к парапету, на который ложусь предплечьями и вглядываюсь в штиль. Когда как в душе творится хаос, бушует буря. Соскребая со дна осадок, копившийся практически с рождения.
– Ты рада, что вы увиделись? – Дима обнимает меня со спины, срывая с губ блаженный вздох.
– Не знаю. Пока не знаю.
– Как у тебя получилось вырасти такой среди них?
– Какой? Странной и не от мира сего? – усмехнулась грустно.
– Неземной, да, – поправляет.
– Именно потому, что среди них выросла, я и стала такой. Рано приняла свою участь и не хотела становиться бесчувственной, как они.
Наверное, неправильно так говорить о собственных родителях. Тем более, не уверена, что Дима, воспитанный в любви, меня поймет. Но так уж вышло. Что ничего другого не могу сказать.
– Значит, я благодарен им хотя бы за это.
Простые слова, произнесенные с гаммой какой-то житейской мудрости, заставляют меня сделать резкий поворот и оказаться лицом к лицу с любимым.
– Ты прав, – шепчу, погружаясь в васильковую лазурь. – Поблагодарить и пойти дальше.
– Мы тебя вылечим. Лаской. Обожанием. Любовью.
Предательские слезы каким-то фонтанчиком брызгают из глаз. Вспоминаю его вопрос отцу, когда он назвал меня чудесной девочкой… Это настолько новое и сладкое ощущение – когда тебя реально любят и ценят.
Дима пытается поцелуями осушить эти потоки, но меня разрывает. Надо выплакаться…
Я не знаю, что будет дальше, когда я осмыслю эти события.
Но чувствую, как бездна внутри затягивается, словно восстанавливается поврежденная ткань… Регенерация.
И я выныриваю из многолетнего омута…
* * *
На следующий день родители Димы забирают Мию на море с самого утра. Мы же, наметив план действий, отправляемся по надлежащим инстанциям, чтобы восстановить моё имя. Буквально сразу я понимаю, что это будет нелегкий и долгий процесс…
Дима по ходу дел звонит друзьям, знакомым, что-то горячо объясняет, говорит про сроки, договаривается о помощи. Я задумчиво наблюдаю за ним и чувствую такое спокойствие, будто съела самогó действующего Далай-ламу. И вот это его постоянно звучащее «Всё решу» льется бальзамом на душу…
Во второй половине дня занимаемся закупками на завтрашние поминки. Антонина Ивановна, конечно, сказала, что ничего особенного не будет, но мне очень захотелось испечь что-нибудь. И нарезать салаты. И замариновать мясо. И ещё кучу всего. Пусть это не так уж принято, но я страстно желала превратить вечер скорби в нечто уютное. Соня этого заслуживала.
Я стояла рядом с Димой, не выпуская его руки, и рассматривала плиту с изображением девятнадцатилетней девчонки. Светлая печальная улыбка не сходила с лица. И, действительно, всё потом прошло не как поминки, а как праздник воспоминаний. Плакали, смеялись, пересказывали всякие случаи с её участием. Мне нравились их родственники. Своеобразные, но живые. Хоть Дима и воротил от них нос часто, но это же семья!
С братом я встретилась на следующий день. Говорили мы долго. Но мой рассказ был коротким – что можно поведать об однообразной жизни в провинциальном городке? Всё сводилось к воспитанию дочери. А вот его я засыпала вопросами. Меня очень интересовало, где Лима и как поживает Диана.
Оказывается, ничего особого за эти годы в том доме не изменилось. У отца тот же бизнес, мама всё так же устраивает обеды и ужины, является безупречной женой. Наверное, это уже никак не изменится, она вжилась в свою роль и отпустила настоящие мечты и желания. Ей нравится. Сам Размик решил не рубить с плеча и постарался построить с женой крепкие отношения. Хотя изначально думал разводиться… Пришел в себя и понял, что не убежит от внутренних демонов. Постарался исправиться. Я не ощущала в его голосе любви к этой девушке, но было уважение и что-то тонкое, неуловимое. Может, после Сони ему всё теперь будет казаться не таким ярким? Может, любил он именно её?..
Диана была счастлива в браке, сейчас находилась в поездке с мужем и сыном. Размик обещал, что организует нам встречу. Лима всё так же работала у нас, и он часто заставал её плачущей над моими фото. Эта женщина убивалась по мне искренне. Внутри ныл нетерпеливый комок – так хотелось обнять её и прижаться щекой к добротной груди. Сказать, что ремесло, которому она меня научила, прокормило и позволило не печалиться о завтрашнем дне.
Следующим утром Дима должен был улететь обратно в Москву. Мы проводили его, а сама я решила остаться ещё на пару дней. Бродила по улицам своей юности, шагала вдоль здания университета, плыла мимо кафешек и ресторанов, половина из которых всё еще оставались неизменными. Думала о случившемся, привычно расставляла по полочкам и постепенно…отпускала боль в небытие.
Просто смирилась. Есть солнце, оно мне не принадлежит. Но очень многое дало. Есть родители. И у них та же роль в моей жизни. Не всем везет быть любимчиками. Зато это компенсировалось другими вещами – достатком, например. Но теперь я была свободна беспрекословно. Больше не заботил статус «шлюхи», принесшей в подоле. Я ведь так выглядела в глазах отца. Родить вне брака, да ещё и от человека другой национальности, который был моим насильником, – это для него двойной повод вычеркнуть меня из жизни.
Ну и пусть.
Это был мой путь к счастью. И я его, черт возьми, заслужила!
– Дим, – звоню ему, шагая возле местного Кремля, – забери меня. Забери нас. Я согласна.
Я даже не поздоровалась, настолько спешила оповестить его, что приняла решение. Эмоции меня разрывали в клочья. Я улыбалась прохожим, словно сбежавшая из психушки умалишенная на своей волне.
– Ты уверена? – потрясенно.
– Да. Будет сложно. Будут трудности. Но будут и светлые дни. Давай попробуем.
Его счастливый смех отозвался приятной будоражащей дрожью.
– Как же я тебя люблю! Не могу поверить, что заслужил такое чудо!
– Я тоже, – отвечаю тихо, заслонив ладошкой губы, будто не желая делиться радостью с остальным миром, – я тоже не верю, что заслужила такое чудо…
Эпилог
– Давай ещё раз от кромки, – навожу камеру, – бодрее покачивай бедрами…
Аля делает ко мне неспешные соблазнительные шаги, придерживая широкополую шляпку. Улыбается. Жаль, за этими солнечным очками не вижу её глаз.
Это была моя небольшая победа в стремлении её раскрепостить. Раздельный купальник, умопомрачительно красиво на ней смотрящийся. И в качестве компромисса – накидка, развивающаяся при каждом движении.
Она шла, а я будто вспоминал события последних семи-восьми лет. Потери, боль, страхи, ошибки, раскаяние. И абсолютное счастье, которое за всем этим последовало.