После сцены с задыхающейся Мией всё разом ушло на второй план и оказалось несравненно ничтожным. Видеть, как корчится в приступе асфиксии родной ребенок, – то еще испытание. Поэтому сейчас, расправив плечи и наплевав на услышанное, я вошла в помещение и спокойно произнесла:
– Доброй ночи всем. Хочу выпить чаю. Кто-нибудь присоединится?
Каждая буква давалась с трудом, я словно боролась за слова, а голос безбожно сел, выдавая мое состояние.
– Нет, – красноречивым тоном произнесла одна из присутствующих.
Кажется, ее звали Рита, и она была атаманом. И, видимо, привилегированной, поскольку несколько девочек мыли, сушили и расставляли посуду, пока Ее Величество восседало на «троне». Есть же такой сорт людей, которым важно протолкнуть свое мнение любой ценой, убедив остальных, что оно верно и непоколебимо по своей сути. Жрут чужую энергию, являясь вампирами, подавляют, не терпя возражений. Дефицитарное мышление, страх отвержения, неизвестности и ошибки. А главное – низкая самооценка. Целый букет причин, кроющихся под таким напором. Когда ты подкована, знаешь, как уязвим такой собеседник, многое из его речи рикошетит в сознании о твое безразличие. Знание – сила.
Но есть исключения, как сейчас, когда нельзя оставлять безнаказанным проявление негатива.
– Жаль, что малышка в таком состоянии, – слышу, наливая вскипевшую воду в чашку с чайным пакетиком, – если бы ее мать следила за ней тщательнее, а не запиралась с чужими мужьями…
Впору было расхохотаться. Отставила чайник, убрала заварку в мусорное ведро и повернулась, взглянув той в глаза. Остальные ждали, затаив дыхание. Рита явно видела, что мы с Дмитрием были в ванной вдвоем. У девушки взгляд горит предвкушением и злорадством, ей кажется, она размазала меня откровением, и теперь я уйду, поджав хвост.
Отпиваю глоток, немного смягчив сухость в горле, и бесстрастно проговариваю:
– Это с тем чужим мужем, с которым запереться хотела бы ты? Иначе откуда тебе знать, что он был там со мной? Стояла на стреме и упустила шанс, а теперь пытаешься отыграться? Хорошо, что его жены здесь нет, правда? Можешь свободно распускать язык и вещать, удовлетворяя свое эго. Слушательницы-то, небось, в восторге от таких подробностей? Так я разочарую всех: замок был сломан, мне просто помогли выбраться, и это легко проверить. Не надо на мне оттачивать токсичность своего яда. Уважай людей, которые тебя пригласили.
Рита была ошарашена, кто бы ожидал от тихони такой отповеди?.. Открыла рот, закрыла, жестко сжав его и багровея от злости. Миловидные черты исказила неподдельная ярость. Я посмела подорвать ее авторитет, а как же! Пусть слова о замке были полуправдой, но они точно заставили «соратниц» девушки усомниться в ранее поведанной истории о нас с Дмитрием…
Я не искала цели унизить её или оправдать себя. Просто, судя по контингенту, дешевые домыслы обязательно дошли бы до Яны, а её-то я ни в коем случае не хочу обидеть или задеть, мне нужно было посеять зерно раздора между всеми, чтобы они несколько раз подумали перед тем, как нести чушь в массы… Я очень надеюсь, что среди них есть здравые адекватные девочки.
Зря я согласилась сюда приехать, но…чего уж теперь…
Плотно сжимая чашку обеими ладонями, возвращаюсь в спальню и встаю у окна, отпивая маленькими глоточками. Раз уж здесь, хоть полюбуюсь волшебной картиной – огромные сугробы и укутанные в снегу деревья. Снежинки продолжают падать, в этом году прямо в праздники обещали рекордные осадки. Улыбаюсь, вспоминая, как зачарованно ловила мелкие кристаллики моя девочка.
Каждому иногда нужно поверить в сказку. Чтобы душа не очерствела. Тем, у кого есть дети, легче справиться. Но сейчас я нуждаюсь в этом особенно остро. Хочу, чтобы эта самая сказка ожила. После четырех месяцев в турборежиме мне просто необходим глоток воздуха, полной тишины и гармонии. А не инциденты с неудовлетворенными женщинами…
Непроизвольно рисую в воображении широкое мужественное лицо Гарика. Хищный прищур, властные нотки в голосе, загадочная улыбка. Да, Боже, да, этот мужчина меня волнует. Но одинаково ли мы смотрим на ситуацию и наше платоническое общение? И когда он потребует – а в этом я не сомневаюсь – перевести всё в горизонтальную плоскость, что я буду делать? Смогу ли? Строить из себя святую невинность после слов о том, что я в разводе, весьма глупо. А рассказать о единственном опыте с…ним…не хочу. Мы взрослые сознательные люди, и такое развитие закономерно. Я же не могу надеяться на то, что он предложит мне руку и сердце? Смешно. Даже если и был когда-то влюблен, это ничего не значит.
Да, это было бы идеально, и я была бы, наверное, рада…
Но не стану тешить себя такими вот надеждами и иллюзиями.
Мне приятно быть с ним, слушать его рассказы, смеяться над чем-либо. Льстит, как смотрит, будто ничего прекраснее в жизни и не видел… Никто не смотрел на меня вот так! Но каждый раз, когда дело доходит до прикосновений и поцелуев, что-то внутри бьет тревогу, пищит, громогласно требует отстраниться. Мне кажется, Гарик разочаровывается в такие моменты, но ничего не говорит, понимая, что это издержки моего воспитания.
А это не воспитание. Точнее, не только оно. Это и принципы, и страхи – в большинстве своем.
Отставляю чашку на тумбочку, целую Мию в лоб и пристраиваюсь рядом, зарываясь в её волосики. Хорошо иметь персональное чудо…
Утром осознаю, что всё обстоит хуже, чем казалось ночью. Ощущение, что на горло намотали колючую проволоку и давят, нещадно давят. Говорить было столь чудовищно больно, что я молчала, а глотала через раз. На вопросы дочери только кивала или отрицательно качала головой. Я не хотела спускаться, поэтому дожидалась прихода Дмитрия, вручив малышке телефон, чтобы занять ту. Знала, что беспокоится и первым делом пойдет проверять, всё ли в порядке.
И вскоре в дверь постучали. Я открыла и жестом пригласила войти. Естественно, Мия тут же бросилась к нему в объятия, а я вновь залипла на этой картине. Как же тискает её, облегченно вздыхая, как прижимает к плечу, целуя в макушку…
– Я…хочу…уехать…
Резко поворачивается, округлив глаза, потому что голоса у меня практически нет. Неожиданно оказывается рядом и неуловимым движением прикладывает ладонь к моему лбу, и я не успеваю ничего сделать, только чувствую тепло его кожи.
– Да, кажется, плохи твои дела.
Знаю. Организм вопит о том, что пора немного поумерить пыл. Как только доеду домой, первым делом позвоню шефу и оповещу, что, если в скором времени не решится вопрос с помощницей, я уйду. Зарабатываю я там больше, чем, когда была самостоятельной единицей, но и запахиваюсь так, что никак не сравнить. И не скажу, что доход эквивалентен затрачиваемой энергии и усилиям.
Отстраняюсь от руки мужчины и обнимаю себя за плечи, чувствуя легкий озноб. Вперивши взгляд в пол, превозмогаю муки и кряхчу:
– Извини…что…так…получилось…я…вызову…
– Глупости, – перебивает безапелляционно. – Сам отвезу и вернусь. Мне будет спокойнее, не хочу доверять вас чужому человеку, да ещё и на опасной дороге.
Право, меня поражает его самоотдача. Не контролирую свою реакцию, беззастенчиво пялясь ему в лицо. Ощущение, что мы поменялись местами. Я – вспыльчивая сумасбродка, а он – нерушимая скала.
– Поедем сейчас или позавтракаете? – интересуется спокойно.
Стопорюсь. Как тут скажешь, что нет желания видеть женскую стаю?
К счастью, Дмитрий всё понимает. Кивает и выдает:
– Пойду заведу машину. Пока будет прогреваться, сварганю еды в дорогу. И поищу термос для тебя. По пути негде затариться чаем.
Нам ехать всего-то час. Но его забота…вызывает странное смешение чувств. Мог бы не беспокоиться…
Уже через пятнадцать минут мы прощаемся со всеми, я – сдержанно, Мия – пылко, ведь весь вечер проиграла с новыми друзьями. Пытаюсь извиниться и перед Яной, но та отмахивается в своей манере. Уже который раз почему-то ликую оттого, что у Дмитрия такая прекрасная жена, прямо скажем, не чета Рите и ей подобным. И как они все дружат?..
Изнеможенная и обессилившая, в пути уплываю в полудрему, пока отец с дочерью о чем-то беседуют. Температура точно подскочила, мне безбожно жарко в пуховике на сидении с подогревом. А как только я пытаюсь снять его, бросает в дрожь. Палка о двух концах… Звоню тете Маше и прошу приютить Мию, зная, что и Влада у неё, потому что сады уже закрыты. Оставляем её и едем ко мне. Не знаю, зачем он настоятельно следует за мной до квартиры, придерживая легкую спортивную сумку, которую я донесла бы даже в таком состоянии. Но не могу возразить.
– Аль, может, тебе скорую вызвать?
– Я сама, – хриплю, качая головой, когда оказываемся в коридоре.
– Хорошо, – соглашается подозрительно быстро. – До встречи.
Не успеваю ничего сказать, как Дмитрий исчезает. Мы договорились, что Новый год проведем у его родителей, город очень красиво украшают в эти дни, Миюша будет счастлива. Но, кажется, я созрела отпустить её одну, ибо больной ехать туда и заражать всех – не годится. Вряд ли я смогу выздороветь за три дня. Не помню, чтобы мне когда-либо было настолько плохо. Это что-то посерьезнее обычной простуды. Не исключаю возможности вызвать ту же скорую, если станет еще хуже.
Трель звонка обескураживает. Еще больше – повторное появление на пороге Дмитрия, который, разувшись, несет пакеты в кухню. Ползу следом.
– Здесь лекарства. Аптекарь посоветовал. Фрукты, курица для бульона. И по мелочи. Чтоб сама не бегала. Знаю, что справишься. Ты у нас самостоятельная, – хмыкает как-то многозначительно, а потом приковывает к месту пронзительным взглядом, – но, пожалуйста, если что-то понадобится, позвони. Хорошо?
Находясь под васильковым гипнозом, тупо киваю.
Я так впечатлена, что и после его ухода, долгое время хмурюсь, буквально слыша, как работают шестеренки в голове. Ну, как, Боже, как в нём умещаются столь разные личности?!
Сил хватает лишь на то, чтобы заварить чай, запив крошечный бутерброд, и следом проглотить таблетки. В машине я так и не поела, слишком больно. Да и дремала. Зато сейчас завалилась спать, заранее предупредив Лену в сообщении, чтобы не приходила. Но это же Лена! После работы подруга стояла передо мной в двойной маске, красноречиво выгибая брови при тщательном осмотре.
– Ты ела, мать?
– Не хочу.
– Ясно. Пойду на облаву.
Через полтора часа меня заставили проглотить миску легкого супчика на бульоне, затем порезали фрукты и принесли чай вместе с лекарствами. Лена была в ужасе от цифр на градуснике, а поплывший взгляд в ответ на причитания и вовсе сподвиг её позвонить в скорую, хотя в последнюю секунду я потребовала отключить.
– Лен, иди, а? Пожалуйста. Спасибо тебе огромное. Я буду спать. А ты повозись с девочками, мне уже лучше.
– С температурой под сорок, конечно, тебе лучше. Ладно, на связи. Дверь сама запру снаружи, лежи. Всё равно утром приду проведать, открою тоже сама.
Проваливаюсь в забытье после принятия таблеток, бесконечно благодарная за такую заботу…
К счастью, за ночь стало действительно лучше, вместе с потом, пропитавшим пижаму и постельное белье, ушла какая-то часть боли. Я смогла встать, позавтракать маленькой порцией бульона, сменить текстиль и переодеться. Подруга заскочила перед последним рабочим днем, удостоверилась, что всё в норме, сообщила, что детей сдаст матери, а мне велела идти на поправку. Только выходило с горем пополам. Днем опять подскочила температура. Я спала восемьдесят процентов времени. И проснулась только после щелчка замка, когда Лена пришла вечером. И так по кругу ещё сутки.
Следующим днем ближе к сумеркам неожиданно приехал Гарик. Хотел попрощаться, поскольку уезжал на неопределённый период. Черт, как же не хотелось показываться в таком виде… Пришлось через ломоту в конечностях как-то приводить себя в нечто божеское. Даже смогла улыбнуться, встречая его.
– Ничего себе… – присвистнул, – мумия во плоти, – хохотнул, качая головой, – и целовать нельзя? Заразная?
– Есть такое, – выдавливаю.
– Наверное, мне действительно не стоит тебя задерживать, прости, что настоял, – сокрушается, – да и не стоит в дорогу подхватывать вирус, не хочу оказаться в таком же состоянии.
– Да, точно.
– Тогда, Мась, – голос приобретает загадочные оттенки, в которых плещется обещание, – наверстаем в грядущем году всё, что пропустили в этом?
Ловлю томный прямой взгляд. Без вариантов, будет добиваться расположения всеми возможными способами. Растаю ли? Кажется, впервые мне этого хочется. Тону в затягивающей глубине…
– Иди, пожалуйста. Счастливого пути.
Но не успеваем попрощаться. На лестничной площадке, когда открываю перед Гариком дверь, провожая, вдруг возникает Дмитрий. Они кивают друг другу. И даже если мой ухажер удивлен, виду не подает. Исчезает на ступенях. Оба знают, кто есть кто. Правда, Гарик уверен, что мы были женаты…но не суть.
Мне почему-то неловко.
– Выглядишь не очень. Всё принимаешь вовремя?
– Да. Всё хорошо. Гораздо лучше, чем было, – возражаю, наблюдая, как разувается.
Зачем?! Но не выгонять же!
А он совершенно невозмутимо проходит дальше, моет руки и возвращается. Ах да, у него опять пакеты. Несет их в кухню. Я плетусь следом. Картина двухдневной давности повторяется. Упускаю момент, когда мужчина оказывается вплотную ко мне и…внезапно прижимается губами ко лбу. Остолбеневшая, лишь ресницами и хлопаю.
– Температуры почти нет. Прости, руки с улицы холодные, не хотел прикладывать.
Почему ты себя так ведешь?! Почему ты делаешь вид, что я тебе небезразлична?! Я не хочу твоего внимания, этой ненужной обремененности! Не хочу! Я не знаю, как на такое реагировать! Ты отец Мии. И больше никто! Не смотри на меня так! Не смотри!
И вслух:
– Всё в порядке, я же говорю. Вещи малышки собраны, можешь забрать её утром, сейчас они с Владой в гостях у бабушки Маши.
– Уверена, что не осилишь дорогу? – угрюмо сводит брови.
– Однозначно. В этот раз так. Ничего страшного. Я доверяю дочь тебе.
Опять эта ухмылка с оттенком тоски! И вопрошающий взор, прожигающий меня чем-то новым.
– Спасибо. Что доверяешь дочь мне.
Передергиваю плечами. Хочу, чтобы ушел. Не могу…
– Я тебе очень благодарна за внимание и продукты…
– …но мне пора исчезнуть?
– Не хочу, чтобы ты заразился перед дорогой.
– Мне не особо страшно. Хочу убедиться, что тебе действительно лучше.
– Я настаиваю.
Тяжелый вздох. Я бы сказала – неподъемный. Короткий кивок. Сжатые в плотную линию губы.
Идем к двери. И вдруг, стоя ко мне спиной уже одной ногой переступая за порог, тихое:
– Прости. За всё. Я так ни разу и не извинился. Осознал недавно. И пусть это ничего не изменит, но…прости, Аль.
Хорошо, что Дмитрий не видит меня. Глаза наполняются слезами, сглатываю образовавшийся вмиг ком в горле. Я чувствую раскаяние и боль в этих словах. Но, Господи, что они изменят? Он прав. Ничего.
– Спокойной ночи, – шепчу в ответ, когда удаляется на несколько шагов.
Запираю дверь и отправляюсь в спальню, падая ничком.
Я сильная.
Я пережила.
Я мама Мии.
И на этой мысли становится чуть легче…
Глава 20
Если до этого я четыре месяца старался избегать приездов, сходя с ума от давящего чувства вины после откровений Алины, которые преследовали меня сутками напролет, то теперь, после Нового года я стремился в этот захолустный городок, чтобы каждую свободную минуту провести с дочкой.
Я в это искренне верил.
И когда исподтишка наблюдал за ее матерью, что-то увлеченно делающей то по дому, то на кухне. И когда зависал на плавном движении кистей, возящихся с продуктами или сервирующих стол. И когда любовался мягкой улыбкой на изогнутых полных губах. И когда следил за походкой на улице, если мы были где-то с Мией. И когда наслаждался тем, как аккуратно и аппетитно она ест или пьет.
Я, вообще, вдруг понял, насколько Алина одухотворена, насколько женственна, как пышет благородством буквально каждая клеточка ее подтянутого тела. Ей чужды веяния нынешнего века, суета и привычка сетовать. Ни разу не услышал ни одной жалобы, ни единого плохого слова в чей-то адрес. Тот случай, когда «моя хата с краю…», то есть, делайте, что хотите, только меня не трогайте. Я в домике. И не сказать, что мы как-то близко общались. Нет. Избегала. Даже проворнее, чем раньше. Но и каких-то отдельных фраз и обсуждений бытовых вопросов хватало, чтобы очароваться…
Поражало, что при всей своей эмоциональной зрелости Аля скована чем-то, будто не позволяет себе дышать полной грудью. И еще…меня бесконечно бесила ее манера одеваться. Я же видел эти ноги… Они достойны того, чтобы их облачать в облегающие брюки, юбки и платья. А не прятать в джинсах и непонятных штанах, сверху прикрыв еще и мешковатыми свитерами. Да, девушка категорически не в моем вкусе, я и не претендую ни на что. Лишь хочу, чтобы стала живее в первую очередь для себя.
Я искренне верил, что во мне есть только одно желание по отношению к ней – исправить то плохое, что было сделано почти шесть лет назад. Мне хотелось поговорить, объяснить, обсудить. И просить. Просить. Бесконечно просить прощения. Потому что, кажется, масштаб содеянного в полной его чудовищной мере я ощущаю только сейчас, узнав поближе эту странную, немного отрешенную от мира девушку, которая никак не заслуживала такой участи. И пусть результатом зверства стала наша Мия, это никак не отнимает моей вины.
Завтра утром снова рейс домой. Хотя…где это – мой дом? Родительский очаг? Квартира в Москве? Или квартира Яны? Или же квартира Алины, потому что там самое ценное в моей жизни – Мия? Когда оглядываюсь на прошедший год, чувствую неимоверную усталость. Мысли о потерянном страннике не просто звучные метафоры, а кривое отражение моей действительности, где я «Фигаро тут, Фигаро там…». Только в отличие от персонажа оперы «Севильский цирюльник» ни черта я не проворный и не расторопный «решала», а вполне реальный среднестатистический мудачина, загнавший себя в угол в результате своих же манипуляций. И все идет от одного – растраченного ориентира внутри…
– Дмитрий Евгеньевич, мое почтение, – коллега Степанов образовывается рядом из ниоткуда и садится на диванчик напротив, – ты чего один? Странно видеть тебя без сопровождения…
Стреляю в него предупреждающим взглядом. Мне не до шуток и разговорчиков о личной жизни. Я всего лишь хотел немного расслабиться и завалиться спать. Для осуществления первого пункта заехал в популярный бар, где и заказал алкоголь. Который медленно потягивал до появления нежеланного собеседника. Выгнать его не могу, конечно, ибо мы в нормальных приятельских отношениях, но кто сказал, что я буду поддерживать светскую беседу?..
Меня ждал сюрприз. Следом за ним к нам подсели две эффектные дамочки, слишком легко одетые для середины февраля. Настолько легко, что в какой-то момент можно заметить бегущую строку «Тр*хни меня», ползущую змейкой по всему периметру обнаженной кожи. Одна прижимается ко мне вплотную и как бы невзначай проходится по бедру, задев при этом на секунду пах.
Ничего не чувствую. Ни-че-го. Увы, да, мужчины – примитивные животные, и при получении сигнала от самки, переключают на нее все свое внимание. Даже если уже давно и глубоко несвободны. Яна была права. И самые любящие ходят налево, что уж говорить об опустившихся ниже плинтуса особях, как я? У меня никогда не возникало желания сохранять кому-либо верность ценой ущемления себя любимого. Первое время с любой девушкой, с которой вступал в отношения, автоматически блюл азы преданности, пока не наступала определенная точка насыщения. Вспомним закон предельной полезности – чем больше пьешь воды, тем меньшую ценность для тебя составляют последние глотки.
Может, прискорбно, но это уже давно неписаная истина – мужчины и женщины по-разному относятся к узам между собой. Первые – как данность. Вторые – с трепетом, как к чему-то сакральному. Да, я себе не отказывал в удовольствии, но всегда был предельно осторожен, не забывая о защите. И только с Яной, стремясь завести ребенка, впервые отказался от контрацептивов. Ну…и с Алиной по известным причинам.
Сейчас, когда ко мне клеится фифа модельной внешности, пусть и «перекроенная» умелыми руками хирургов, подаривших ей уверенность в себе и надменность во взгляде за счет подтянутого овала лица, накаченных губ и груди, да и, возможно, и чего пониже, я по факту должен почувствовать рвение к бою. Это лучший способ снять напряжение после выматывающей рабочей недели. А я окидываю ее изучающим взором, вновь чувствую призыв, прямые прикосновения…и…глухо. Старею, нет отдачи.
– Угостишь чем-нибудь? – соблазнительный шепот у уха, мочки которого касается проворный язычок.
– Угощу, – подтверждаю и откидываюсь на спинку в ожидании дальнейших действий.
Проворно вскакивает, отправившись к барной стойке, и возвращается с двумя коктейлями – про подругу не забыла. Молодец, потому что Степанов славится своей жадной натурой. Вряд ли станет раскошеливаться для них. Да и ко мне подсел, думаю, и с этой целью в том числе. Мне вбивали с детства, что мужик не должен быть скрягой. Похоже, коллегу воспитывали в обратном направлении. И отчего-то мне вдруг становится невыносимо тошно. Четко осознаю, что они испортили мое уединение, и с ними я находиться не хочу. Опускаю руку в карман брюк и вытаскиваю всю наличку, которая у меня есть с собой. Кладу на стол, им еще на несколько порций напитков точно хватит.
– Развлекайтесь.
Встаю, но в следующую секунду внезапно торможу, остановленный женской рукой на моем животе. Степанов хмыкает, занятый своей куклой, но успевающий следить за развитием событий и напротив. Все же, несмотря на приятельские взаимоотношения, я готов признать, что он – тот еще гадкий тип.
– А ты? – спрашивает девушка с надеждой. – Я могу тебя развлечь.
Открыл рот, чтобы ее осадить, но тут же закрыл. Правда, чего это я? Ведь может полегчать, убрать хотя бы часть вопросов из мыслей, бьющих по сознанию тяжелыми гирями.
– Ну, попробуй…
Кивает. Залпом допивает свой коктейль, зазывно облизывая губы и устанавливая прямой зрительный контакт.
– К тебе? Ко мне?
Стопорюсь на этом вопросе.
– Ко мне никак нет, – не знаю, почему, не хочу ее везти к себе.
– Окей.
Фу, как не люблю это слово-паразит. Снова сомневаюсь, что хочу продолжения вечера с ней. Но позволяю взять себя за руку, вызываю такси по озвученному адресу и еду к ней домой. Начинает уже в коридоре, ее прет от возбуждения или же умело имитирует. Поняв, что отвечаю я вяло, берет инициативу в свои руки. Скинув верхнюю одежду и коротенькое платье, остается в нижнем белье, опускаясь на колени.
Лязганье металла.
Ремень расслаблен.
Вжик.
Молния брюк поехала вниз.
Шорох.
Ткань боксеров приспущена.
Ее губы смыкаются на моем члене, а я наблюдаю за этим, будто со стороны.
– У тебя проблемы? – участливо интересуется спустя несколько минут потуг, не давших никакого результата.
Мне настолько мерзко от себя, от нее, от общей ситуации, что хватает лишь на легкое пожимание плечами.
Да, за*бись! Да! У меня конкретные проблемы! Только не с эрекцией, а с гребаной жизнью!
Отстраняю ее голову от своего паха, прихлопнув ладонью по маленькому лбу. И в обратном порядке совершаю все те же действия.
– Эй, ну ты чего, бывает же… Тут внизу аптека, можем купить таблетки…
– Назови мне номер, переведу тебе деньги за старания, – произношу, не слыша ее.
Кажется, девушка, имени которой я так и не узнал, оскорбляется. Надувает губки, выпрямляется и отходит на шаг.
– Я не шлюха, пилот. Ты мне просто понравился. Красивый, зараза.
Горько усмехаюсь.
– Зато гнилой, – выплевываю.
Достаю телефон и снова смотрю на нее.
Качает головой с сожалением:
– Не надо ничего.
Остается только тупо кивнуть. Берусь за ручку двери и искренне выдаю:
– Удачи тебе.
Я будто разом забываю ее лицо и голос, стоит только оказаться на улице. Оглядываюсь, изучаю местность, путаюсь, спотыкаюсь о собственные ощущения.
Какого х*ра я творю? Что со мной происходит?
Кое-как добираюсь домой, избавляюсь от формы, подставляю голову под горячие струи. Опускаю веки в поисках успокоения.
В сознании вспыхивают глаза. Большие. Насыщенно-темные. Печальные. Безмятежные. Слишком! Мать их, слишком! Всё в них – чересчур и слишком!
Дышу. Лихорадочно. Как в агонии.
Разрываюсь на куски. Что они со мной сотворили! Ненавижу.
Или не ненавижу…
* * *
– Дим, ты не устал мотаться? Я уже который год смотрю и не соображаю, куда ты идешь, к чему стремишься? Раньше была только Яна за тридевять земель от тебя, приезжал ты намного реже, а сейчас есть ребенок, к которому тянешься. Ты сам себя загоняешь, сынок. Так нельзя жить. Определись. Я уже не могу молчать…
– Я понимаю, о чем ты. Но мне нечего тебе сказать. Не сейчас, по крайней мере.
Отцовская ладонь сжимает плечо в знак поддержки. А потом ее тяжесть исчезает, как и сам владелец. Растворяется в шуме где-то за спиной. Прислоняюсь к подоконнику лоджии и напряженно вглядываюсь в транспорт, мелькающий на ночной дороге. Не мог больше сидеть за столом, где находилась Яна и одновременно Алина. Как одержимый, все время переводил взгляд в сторону второй, когда как должен – в сторону первой. А еще родственники…
Я хотел отметить в ресторане, там легче раствориться в пространстве и в полутьме, когда отключают основное освещение. Знал, что пока не разберусь с бардаком в голове, лучше мне с Алиной не контактировать. Но мама настояла на уютном вечере, как в былые времена. Мол, давно мы не праздновали ничего. После Сони всё было не то. А теперь есть Мия. Пусть малышка знает, что такое семейный сбор, общение. Пусть все познакомятся с ней. Несмотря на то, что день рождения мой, отказать ей я не смог.
Отец озвучил мои собственные мысли, я не особо удивлен, он очень мудр и старается действовать в моих интересах. Раньше – в интересах обоих детей… Я и сам себе напоминаю скитальца без точки опоры. Будто квинтэссенция моей жизни – сплошная дорога.
Но и выхода пока не вижу. Яна не переедет. Я – тоже. А Алина и Мия…тут и говорить нечего. И мысли по кругу. Чертовщина.
Внутри опять нарастает злость на себя. С каких пор я стал в такой степени долбо*бом? Настолько запутавшимся?
И почему…мать твою…рядом с этой девушкой не знаю, куда себя деть?
Возвращаюсь в гостиную, цепляю взглядом клюющую носом дочь и подхожу к ней, беря на руки. В такие моменты, когда она доверчиво кладет на плечо голову, забываясь безмятежным сном, я чувствую себя человеком. Живым существом, удостоенным тепла и света. Только в эти моменты.
В остальное время – меня поглощает мрак.
– Я ее уложу, – кидаю небрежно Алине и двигаюсь в сторону комнат.
Следом за мной заходит она:
– Я только быстро переодену Мию в пижаму, – объясняет.
Наблюдаю за ней, продолжая прижимать к себе малышку. Неторопливые, но отточенные движения. Грация. Даже в таких простых манипуляциях, когда выуживает из дорожной сумки одежду.
Меня внезапно морозит от очевидности того, насколько мы разные. Категорически. Просто несовместимые. Ей действительно подходит этот доморощенный мафиози с его безупречными манерами, а не насильник-псих…
Я сейчас к ней примерялся, что ли?
Да бл*дь! Я даже не пил! Какого…
Алина подходит и указывает на кровать, медленно опускаю Мию и придерживаю корпус, пока ей снимают штанишки. Когда дело доходит до кофты, всё становится сложнее. Наши пальцы постоянно соприкасаются. Это действует на меня, как жалящий укус змеи. Даёт разряд и исчезает. Потому что девушка непременно резко одергивает ладонь, желая быть подальше.
– Ты просто не представляешь, как мне х*ево от каждого такого затравленного действия с твоей стороны. Не даешь и шанса заговорить о том, что случилось…чтобы перешагнуть через прошлое. Мне ломает душу твой недоверчивый взгляд, ожидающий подвоха…
– Ты хочешь поговорить о том, как насиловал меня? – потрясенно перебивает мою внезапную исповедь Алина, отшатываясь.
Именно в этот момент в дверном проеме показывается Яна. По тому, как в ужасе застывают её глаза, я понимаю, что она услышала последнюю фразу. Сжимаю челюсть до болезненного хруста, безмолвно отвечая на этот ошарашенный взор.
Да, дорогая, так и есть. Знакомься с темной стороной моей сущности – безбашенный насильник и несостоявшийся убийца. Как тебе? Что скажешь?
– Там зовут тебя торт резать, – с придыханием выдает потерянно.
Алина резко оборачивается. Сидевшая к той спиной, она её, естественно, не замечала. И теперь наверняка по бескровному лицу жены тоже сообразила, что наша тайна больше не рассчитана на двоих…
В комнате повисла тишина. Зловещая. Как в замедленной съемке за секунду до того, как взрывается мыльный пузырь. Теперь Яна имеет ответы на некоторые свои вопросы и обязательно задаст новые, когда придет в себя. Я сижу истуканом, продолжая прижимать к себе Мию. Так зол и разочарован тем, как она узнала… Я должен был сам рассказать!..
– Я поеду к родителям, так будет лучше, – отрешенный сухой голос режет, взрывает барабанные перепонки, – потом…всё потом…
– Что я наделала? – шепчет в полном отчаянии Алина, когда жена исчезает. – Как же теперь…
– Прекрати, – цежу гневно, – ты ненормальная, ей-богу. Что ты наделала, кроме того, как все эти годы замалчивала трагедию, которая с тобой произошла?! В этой истории ты – жертва, а не палач. И не тебе нести ответственность. Прекрати уже брать на себя тяжесть ситуации. Дай мне поплатиться за содеянное…
Девушка оборачивается и обезумевшим взглядом впивается в моё лицо.
– Ты в состоянии подумать немного о других? Не о себе любимом! Зачем всем знать эту «трагедию», чтобы в дальнейшем мусолить её, а потом, когда Мия подрастет, влить в неё желчь по поводу того, что родной отец – зверь. Зачем?! Достаточно того, что это известно мне! Пока это было лишь между нами, дочь была в безопасности, ясно? Я не хочу, чтобы её когда-либо коснулась эта грязь! Можешь ты хотя бы это осознать? А не убиваться из-за призрачных стремлений очистить совесть!
Это чистейший нокдаун. Я снова проиграл. Признал правоту слов.
Выдохнул злость, наполняясь горечью.
Конченый мудак.
– Яна никому не скажет, – получается произнести спустя пару минут плющащего выдержку могильного молчания, – завтра поговорю с ней…
– Сынок! – мама входит, причитая, – что ж это такое! Яночка так рано ушла… Бледная, нездоровая, словно неживая. А ты тут сидишь…
Аккуратно кладу голову малышки на подушку. Без единого слова встаю и выхожу. Но успеваю выцепить фразу, сказанную Алине доверительным материнским шепотом:
– Может, наконец, беременна?..
Бросает в жар от такого предположения. Я и не помню, когда прикасался к ней последний раз. Даже в коттедже в нашу годовщину просто лег и вырубился. Никогда не спрашиваю у Яны, избегаю этой деликатной темы, чтобы не расстраивать. А теперь вероятность стать отцом второй раз меня коробит. Имею ли право со своим звенящим грузом на такой шаг? Впервые задаю себе этот честный вопрос. И очевидный ответ добивает.