– То есть после разрыва с Ватиканом? Не хочешь ли ты сказать, что падение ордена тамплиеров было хорошо продуманной инсценировкой?
– Вообще, это был заговор внутри заговорщиков, – мрачно поправил Декарт. – Когда пытали воинов Христа, преданных великому магистру де Моле, когда его самого прилюдно сожгли на костре, к этому времени он уже не являлся главой ордена. Как рокировка в шахматах, Женэ! Под удар поставили туру, а настоящего короля вывели на край доски. Иначе Филипп Красивый, захватив Тэмпл, стал бы самым влиятельным монархом Европы. Но этого не произошло. Не верь в глупые россказни, будто сам Римский Папа придумал вздор про черную магию, чтобы расправиться с Орденом Храма.
Зачем ему это, если Орден и так находился в личном подчинении у Понтифика? Если бы Папа захотел распустить Орден, он бы издал буллу о переводе всей казны Тэмпла в Рим, и тамплиеры бы не посмели ослушаться приказа. Не будь простаком, Женэ! Где богатство – там и коварство. Неужели ты веришь, будто часть тамплиеров каким-то чудом успела покинуть Францию, чтобы спастись от гонений в Англии? Да они просто оболванили короля Филиппа, а тот оболванил Папу Климента V, который поначалу решил, что это феодальная распря и даже встал на защиту Ордена. Вся правда в том, что тамплиеры сами жаждали порвать отношения с Ватиканом. Они сами подготовили себе пятницу 13 числа октября месяца 1307 года. И всегда, слышишь, всегда, когда им нужно было развязать войну, они устраивали себе такое же показное самобичевание – вероломное нападение на самих себя.
Надо признать, откровения Ренэ прозвучали для Евгения как гром среди ясного неба, потому что в таком случае выходило, что множество невесть откуда расплодившихся книжек, статей, телепередач про тамплиеров тиражировали одну и ту же однобокую версию о разгроме якобы ни в чем не повинных бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова, этаких образчиков христианской добродетели. Почему же историки ничего не говорили о том, что подлинная ересь тамплиеров была связана с хронологией и толкованиями библейских пророчеств? Почему историки скрывали, что катализатором Тридцатилетней войны 1618 – 1648 годов было, по сути, то же самое лжепророчество о «тысячелетнем Рейхе», которое три века спустя было подсунуто Адольфу Гитлеру?
– Господа, не хочу показаться неблаговоспитанным, но за вами наблюдают, – поклонившись Декарту, произнес пожилой ученый с тонкими чертами лица и окладистой бородкой поверх английского круглого ворота, в черной ермолке, в такой же черной куртке и в дутых рифленых панталонах.
– Высокочтимый брат Ioh, какая великая честь!
Ренэ учтиво снял шляпу перед ученым, взглянув исподлобья на готическую арку неподалеку, в тени которой стояла загадочная фигура. Разглядеть одежду и лицо наблюдавшего за ними человека не представлялось возможным, однако его рука с рубиновым перстнем, нервно постукивающая пальцами, лежала на ярко освещенных перилах, так что было совершенно очевидно – таинственный гость смотрит вовсе не на сцену, а пристально следит за тем, как перешептываются Ренэ Декарт и Евгений.
– Брат I.S., – произнес Ренэ, не то вопросительно, не то утвердительно.
– Полагаю, он самый… – подтвердил пожилой ученый. – Ах да, позвольте представиться, милостью Божией теолог и математик Johann Valentin Andreae. Вы же, если мне не изменяет память, школяр Королевского колледжа Eugenio Hiperboreus. Мне довелось побывать на вашей инициации – поистине чудовищная трагедия! Демон Каббалаим в обличии одного из архонтов Коллегиума! Изгнать его из Мистериума было не так просто…
– Брат Ioh, ты меня тогда неправильно понял. Он не учился в колледже Генриха Великого, – вмешался Ренэ, положив руку на плечо Андреэ. – Студиус Женэ жил в XXI веке.
От этих пассажей Евгений побледнел и остолбенел одновременно. Ему не послышалось, перед ним стоял Иоганн Валентин Андреэ, автор «Химической свадьбы Христиана Розенкрейца», которому иногда приписывали первые розенкрейцерские манифесты. И да – ему не послышалось, Ренэ Декарт упомянул о жизни Евгения именно в прошедшем времени! Когда тебя считают уже умершим, хотя ты знаешь, что ты еще живешь, ничего приятного в этом нет. Но интеллигентный Андреэ, судя по выражению лица, был потрясен не меньше. Немигающим взглядом он посмотрел на Ренэ, как бы вопрошая, неужели Евгений и вправду переместился в сон Декарта из XXI века?
По разным причинам продолжать разговор никто из них не хотел. Благо, что прения астрологов подошли к концу, и теперь на сцене в Зале Дверей разворачивалось театральное действо. Ренэ Декарт, Иоганн Валентин Андреэ и Евгений стали внимательно наблюдать за представлением. Над сценой повисли два Солнца и две Луны. Под их остроконечными лучами выросла зеленая пирамида, которой поклонялись люди с головами саранчи. Они изготовили для пигмеев с разноцветной кожей разговаривающую раковину и ужасающие кривые зеркала, которые летали, создавая отражения людей. Возрадовавшись этому, люди с головами саранчи предались прелюбодейским пляскам. Но вот грянул гром – и в пирамиду ударила молния, расколов ее на две части. Из расколотой пирамиды вышел зверь с козлиной головой. Он принялся швырять горящие стрелы в людей. Вокруг убитых поднялось облако дыма, и все померкло.
В темноте заблестела новая звезда, и ангел стоял на ней. Держа в руке чашу, он поливал землю со всех сторон. Вместо пирамиды на сцене появилась другая картина – три волны всемирного потопа, как бы поедали три хрустальных города. Из земли выползали люди-муравьи, люди-скорпионы, люди-стрекозы. Их по очереди давил конь в железных доспехах, кативший по сцене страшное колесо, и на вершину этого колеса поднимались различные флаги, знаки, гербы. Зверь изрекал пророчества, указывая перстом на ложное Солнце и Луну. И вот зверь поднялся, чтобы сразиться с ангелом, и они воевали, пока ангел не сбросил ложные солнце и луну на рога зверя. Под занавес действа ангел спустился на землю в летающем городе, возвысил руки в молитве – и волны потопа расступились. За ними засияла радуга и лучезарная природа.
На позолоченную сцену вышел доктор Майер, элегантно поклонившись, он поблагодарил всех за аплодисменты и объявил перерыв перед второй частью большого собрания.
– Превосходно! – с видом театрального знатока похвалил постановку Декарт.
– Комбинации символов, – философски заметил Андреэ. – Они помогают Творцу скрыть то, что должно оставаться скрытым. И они сводят с ума тех, кто думает, что знания символов достаточно для знания истины. Если бы мы понимали это в земной жизни нашей, многих ошибок можно было бы избежать, не так ли, Renato?
– Когда-то нас всех ослеплял свет двух Солнц и двух Лун, и никто не мог разобрать, где истина, а где ложь, – согласился Декарт. – Да, мы были обмануты Люцифером, но без нашего горького опыта Незримый Коллегиум не продолжил бы свою деятельность в астрале. Здесь мы стали понимать больше, но все же память продолжает терзать нас за каждую невинную жертву тех братоубийственных баталий.
– Позвольте засвидетельствовать свое почтение, – обратился к Евгению господин в суконном жакете, с кожаным мешочком на поясе и мечом весьма искусной работы. – Доктор Филипп-Теофраст Парацельс фон Гогенхайм, странствующий пилигрим и алхимик.
– Доктор Парацельс? – Евгений радостно протянул ему руку. – Очень приятно, признаться, я никогда не видел сразу столько прославленных ученых вместе. Прошу меня извинить, если мои манеры покажутся вам неловкими. В моем веке люди разучились общаться с должным почтением, и теперь никто не раскланивается в знак уважения.
– Ну их, к черту, эти поклоны! – поднял руку Парацельс. – Лучше вовсе не знать никаких манер, чем становится невольным их заложником! Все эти знаки уважения придумали лицедеи, для того чтобы оболванивать друг друга.
– Хм-км, – Ренэ Декарт покряхтел в перчатку, не согласившись с Парацельсом в том, что обходительные манеры всегда являются признаком обмана.
– А что, я не прав? – покрутил головой Филипп-Теофраст, поглядывая на Декарта с Андреэ. – Эти двое – чем не лицедеи? Просвещенный вольнодумец с душой иезуита и сочинитель невинных пьес, плетущий дворцовые заговоры. Что, правда глаза режет?
Парацельс обладал каким-то природным талантом приковывать к себе внимание. Он говорил прямо в лоб то, о чем думает, при этом каким-то образом умудрялся никого не обидеть. Что началось дальше – трудно передать словами! Видимо, слух о том, что Ренэ Декарт разыскал «чужестранного гиперборейца», быстро разлетелся по всему залу, и к ним стали подходить другие мыслители, имена которых были вписаны в историю человеческой культуры золотыми буквами.
Доктор Парацельс не преминул воспользоваться скоплением ученых мужей и громко попросил Евгения подтвердить либо опровергнуть его слова о том, что «Московия, сиречь Тартария или Гиперборея, одержала верх в войне с перевернутым крестом», поскольку часть присутствующих на собрании розенкрейцеров не верила, что малознакомая им северная страна способна на такой подвиг. Евгений, ни о чем не подозревая, стал им рассказывать, что теперь эта северная страна больше известна как Россия и что народам этой страны, действительно, каждое столетие приходится отбиваться от легионов Тьмы.
– Во всем мире воинам Хаоса противостоит только Гиперборея? Разве в это можно поверить? – донесся возглас из толпы.
– Разумеется, нет, я об этом и не говорил! – возразил Евгений. – Но существует причина, по которой антихрист питает особую ненависть к моей стране, пока Гиперборея поддерживает баланс сил между Западом и Востоком, враждующие народы не в состоянии поработить или уничтожить друг друга.
– Возможно ли это, чтобы всехристианнейшая Европа вела войну с целью истребления какой бы то ни было расы? Не стану отрицать, наши благородные рыцари воевали за Гроб Господень, мы часто вступали в религиозные усобицы, но ваше обвинение совершенно абсурдно! Как могут наши потомки, пережив ужасы войн и эпидемий, убивать другие народы ради самой идеи убийства?
От этих слов Евгений бессильно развел руками. Вокруг него стояли выдающиеся просветители и европейские гуманисты, им было трудно поверить в то, что страны Запада будут воевать под знаменами антихриста. Возмущение среди них нарастало.
– Он прав, – раздался голос незримого брата, который старался держаться подальше от толпы. – Я имею в виду гиперборейца! Враг рода человеческого явит себя на Западе, нравится вам это иль нет. Война перевернутого креста временно ослабит Зверя, но в следующем веке он обретет прежнюю силу и повторно нападет на Гиперборею, и это произойдет тогда, когда в той стране будет править человек с неустрашимым сердцем.
Евгений не сразу узнал пришедшего ему на выручку ученого в средневековой шапочке – им оказался Michael Nostradamus, секретарь незримого братства, которого Евгений уже видел во сне Декарта. Нострадамус прочел всего один катрен, наделавший в свое время много шума:
«L’an mil neuf cent nonante neuf sept mois,
Du ciel viendra um grand Roy d’effrayeur
Ressusciter le grand Roy d’Angoulmois
Avant après Mars regner par bonheur».
Он прочел его именно так, на среднем диалекте французского. Пророчество гласило, что в 1999 году на седьмой месяц с неба придет грозный царь, который воскресит великого короля Ангулема и будет править праведно до и после Марса. Евгений читал различные толкования этого пророчества, но никогда не слыхал, как оно звучит в оригинале, тем более не мог рассчитывать услышать его из уст самого Нострадамуса. Он вежливо поклонился секретарю Коллегиума, подтвердив, что такой правитель, действительно, появился в России в 1999 году на седьмой месяц по старому стилю и, хотя царей в Гиперборее нет, его полномочия продлевались в Марте месяце, посвященном богу Марсу. Впрочем, это вряд ли убедило тех, кто не верил в существование России или некой мифической северной страны Гипербореи.
– А как наш «гипербореец» объяснит воскрешение великого короля Ангулема? Или медицина в Гиперборее шагнет так далеко, что короля Франции Генриха II Ангулемского воскресят из мертвых спустя четыреста сорок лет после его кончины? – продолжал возмущаться скептически ко всему настроенный монах-алхимик. – Или, быть может, сам брат M.N. раскроет таинство воскрешения Генриха II, ранение и смерть которого он со столь поразительной точностью предугадал в другом своем четверостишии?
– Воскрешение бывает телесным, когда сердце убитого вновь начинает биться, духовным, когда в ином теле повторяется образ души, а также иносказательным, когда возобновляется характерный образ действий. В данном случае речь идет о третьем, – взял слово Мишель Нострадамус. – Когда черное знамя антихриста будет стоять под Дамаском, христианский правитель Гипербореи, подобно великому королю Ангулемскому, заключит союз с магометянами Востока и сразит черное знамя небесным огнем.
Поразмыслив немного, Нострадамус добавил:
– Наблюдая, какие действия повторяются, а какие нет, земледельцы по одному весеннему дню могут предугадать урожайным будет год или нет. В этом вечном возобновлении по характерному образу действий и состоит таинство натурального воскрешения, вытекающее из самой природы времени.
После подробных разъяснений Нострадамуса Евгению задали еще пару вопросов, но больше никто не делал категорических высказываний против «чужестранного гиперборейца». Евгений стоял среди всех этих мудрецов, не понимая, что здесь все-таки происходит, почему он отвечал на их вопросы? По логике вещей, это он должен был задавать им вопросы. Но порядок событий выстраивался в Зале Дверей в парадоксальную структуру, выходившую за рамки здравого смысла. Евгений в очередной раз убедился в этом, когда доктор Майер объявил со сцены о начале второй части собрания, предупредив, что она будет «всецело секретной, покрытой завесой непреложного обета и тайны братства Розы и Креста», что разглашать ее содержание не дозволительно будет никому из присутствующих.
После этих слов по залу прокатился ужасающий гул, напоминающий металлический скрежет, и под ногами покачнулся пол, как при землетрясении. В высоте от немеркнущего свода отделилось как бы великое облако света, которое удерживалось бесчисленным множеством крыл. Незримые братья, как и во сне Декарта, стали общаться при помощи мысли, не произнося при этом никаких звуков.
Некоторые из них исчезали, превращаясь в светящиеся сгустки энергии или, быть может, в шаровые молнии. Они могли свободно парить по воздуху. Иногда крылатое облако притягивало их и отпускало, точно раздавая задания. Но даже если бы Евгений запомнил эти телепатические голоса, он бы все равно не смог ничего о них рассказать. Так бывает в сновидениях, когда сновидец знает, что с ним нечто происходило и что он являлся соучастником неких событий, но после пробуждения обнаруживает, что совершенно не в состоянии объяснить, что это было и что именно он видел.
– Ты как, Eugenio? Надеюсь, мы тебя не слишком напугали? – спросил у него Нострадамус, когда кружащееся сонмы крыл подняли облако света обратно к немеркнущему своду.
– Мало кто побывал в Зале Дверей при жизни, – вмешался Иоганн Валентин Андреэ. – Вы же понимаете, как это может закончиться для воплощенной души.
– Да и после смерти не каждый получает приглашение, – шепнул на ухо Ренэ Декарт, как ни в чем не бывало, поправляя широкополую шляпу.
– Кажется, я в порядке, – медленно промямлил Евгений, приходя в чувства. – Если, конечно, данный термин применим к этому месту.
– Что я говорил, у него отличное чувство юмора! – рассмеялся Ренэ, по-дружески подтолкнув Парацельса.
– Боюсь, вас не обрадует то, что я вам сейчас скажу. Нашего астрального гостя ожидает брат I.S., это он настоял на его приглашении, – произнес Нострадамус, обращаясь ко всем.
Быстро оглянувшись на арку, в тени которой все так же скрывался таинственный наблюдатель, предпочитавший никому не показываться на глаза, Ренэ Декарт протестующее помотал головой, а потом неожиданно схватил Евгения за рукав и отвел в сторонку.
– Женэ, как бы тебе сказать, будь с ним поосторожней, ладно? Не хотел тебе говорить, но брат I.S. якшался с тамплиерами, и он не перестал этого делать в астрале, заняв высокое положение в незримом братстве. Кое-кто уверяет, что он служил Люциферу и остался ему верен! Никто не знает, что у него на уме. Поэтому запомни, здесь никому нельзя доверять, даже мне. В мире духов каждая душа сама за себя в ответе. Ну все, Женэ, теперь с Богом, ступай!
Чтобы приободрить Евгения, Декарт поднял руку и постучал пальцем по своему виску:
– Главное не теряй голову, Женэ, – усмехнулся он, провожая его взглядом.
Евгений натянуто улыбнулся, поняв мрачную шутку Декарта, и неохотно побрел к арке.
– Ренэ, а кто такой этот брат I.S.? – спросил он, обернувшись. – В смысле, может быть, я о нем что-то знаю?
– Кто такой брат I.S.? – удивленно переспросил Ренэ. – Разумеется, знаешь! Полагаю, в телесном мире нет человека, который не знал бы, кто такой сир Исаак Ньютон.
Эпизод седьмой.
Пандемониум. Sub umbra alarum
Неведомая сила с легкостью привела в движение готическую арку, и темный портал медленно поплыл вверх – к волнам северного сияния, пробегавшим по немеркнущему своду Зала Дверей. Они стояли рядом, совсем как случайные попутчики, которые оказываются на короткое время в одном лифте, – член Королевского общества сир Исаак Ньютон и Евгений, и оба почему-то молчали. Ньютон выглядел слишком отстраненным – ему как будто не хотелось ни с кем говорить. Могло даже показаться, что он считал ниже своего достоинства общаться с чужестранцем, приглашенным на большое розенкрейцерское собрание.
– Cartes, – задумчиво произнес Ньютон. – Меня восхищали его «Principia Philosophiae», он был моим кумиром когда-то.
Евгений взглянул вниз, где среди многочисленной братии ученых еще можно было разглядеть шляпу Декарта с пышными перьями. Судя по всему, Ньютон наконец решил завязать разговор, хотя от него все равно исходила какая-то холодная неприязнь.
– А сейчас? – осторожно спросил Евгений.
– Сейчас? – сир Ньютон недовольно отвел взгляд в сторону и с важным видом поправил широкий рукав роскошной мантии. – Он же француз, и к тому же католик! Могу себе представить, что он обо мне наговорил. Брат I.S. – тамплиер и слуга Люцифера. Я не прав?
На этот риторический вопрос Евгений cмог лишь пожать плечами.
– Надеюсь, между нами не возникнет таких непреодолимых разногласий, как с Декартом, – добавил Исаак Ньютон. – Скоро, Eugenio, ты сам убедишься, что никакой разведки не бывает без контрразведки. Тех же иезуитов, к примеру, погубила вера в их собственную непогрешимость. Они порой могли усмотреть соринку в глазу у других, а у себя бревна не замечали.
– Почему не замечали? Ренэ рассказывал, что за Римско-Католической церковью стояли те же самые заговорщики, с которыми Общество Иисуса вело борьбу среди протестантских проповедников. За открытие этой тайны он и поплатился своей головой.
– Если он рассказал тебе о своих сношениях с иезуитами, значит, он тебе доверяет. Это хорошо, очень хорошо… Картезий один из немногих, кто сумел разобраться что к чему в этом Великом Делании, где каждый выполняет ровно ту работу, на которую хватает ума.
Парящая по воздуху готическая арка приблизилась к северному сиянию, в котором вспыхивали таинственные знаки и предсказания, и беспрепятственно прошла сквозь ярко-фиолетовую галактическую туманность немеркнущего свода. Там, с обратной стороны галактики, в огненной стене возник длинный коридор, уходивший во тьму Лабиринта.
– Должно быть, тебя мучают сомнения, – произнес Ньютон перед входом в Лабиринт. – Если ты меня считаешь вассалом Люцифера, ты вправе отказаться следовать за мной. Кажется, твой друг Cartes предлагал считать заведомо ложным все то, что вызывает у нас сомнение, ибо мы заблуждаемся тогда и только тогда, когда вещь недостаточно нами осмыслена – res non satis percepta.
– Но, сир, если я не последую за вами, разве это избавит меня от сомнений? – спросил Евгений. – Если все сомнительное считать заведомо ложным, вместе с заблуждениями можно отбросить и зерно истины. Думаю, есть только один способ проверить это наверняка.
– В таком случае, молодой человек, следуйте за мной. Не могу ничего обещать, но я постараюсь быть предельно честным, насколько это возможно, учитывая данные обстоятельства.
Взметнув профессорской мантией, сир Исаак Ньютон быстрыми шагами устремился в черный коридор. Он действительно производил впечатление незаурядного человека – настоящего аристократа мысли, подлинное величие которого состояло не в системном изложении теории всемирного тяготения, не в открытии метода флюкций или дифференциального исчисления, не в этих известных достижениях, а в чем-то другом. Перед ним стояли иные, куда более грандиозные цели, о которых понятия не имели ученые, считавшие себя его последователями.
– Простите, сир, – обратился к нему Евгений. – Мне хотелось задать один вопрос.
– Правда, всего один? – не поверил ему Ньютон.
– Ведь это не ваши инициалы – I.S. – это что, первые буквы имени?
– Брат I.S., – уточнил Ньютон, шагая по мрачному кристаллическому Лабиринту. – За этой подписью визируются письма и бумаги Незримого Коллегиума. Возможно, ты еще не привык к тому, что в Мистериуме время течет не так, как в телесном пространстве. Здесь различные временные потоки переплетаются в единовременную структуру, сообразно тому, как различные линии меридиан сходятся на полюсах глобуса. Из-за разницы в периодах жизни для некоторых братьев доктор Ньютон еще как бы не появился, для них мое имя мало что значит. Зато всем известно, кто такой магистр Розы-Креста IEOVA SANCTVS UNIS – сокращенно брат I.S.
– Единый Святой Иегова, – Евгений сразу же вспомнил странную анаграмму, составленную Ньютоном путем перестановки латинских букв в его имени ISAACUS NEVVTONIS.
Значит, Декарт был прав! Люцифер, конечно же, посещал Ньютона в его земной жизни, внушая мессианские наваждения вроде тех, которые довели до помешательства Георга Кантора. Люцифер умело пользовался «комплексом Бога», проникая в самые глубины сознания, чтобы контролировать ум через возвеличивание ложного ego. Пифагор, Декарт, Ньютон, Кантор… Сколько же их было – тех, кому являлся падший ангел света? Ведь эта зависимость развития науки от сверхъестественных состояний, пережитых ее создателями, не была случайной! Люцифер на протяжении всей истории человечества действовал в коллективном сознании как некая самостоятельная и вполне объективная, в конечном счете, сила. И чем упорнее ученые пытались ее отрицать, тем очевиднее становилась связь науки с тайными интригами Люцифера.
Не подавая вида, Евгений тихо шел за Ньютоном, хотя теперь у него не осталось сомнений – Люцифер однажды прельстил Ньютона, и великий мыслитель, вероятнее всего, продолжал служить ему до сих пор.
– Мы не знаем, что именно произошло, – оглядываясь на Евгения, произнес Ньютон. – Достоверно известно лишь то, что Мистериум изменился. Ваш временной поток заблокирован, духовная вязь времен разрушена. Мы не можем использовать даже книги, потому что сознание людей перестало в них погружаться. Двери или астральные переходы, как мы их называем, стали исчезать где-то во второй половине XX века. В местах разрыва образовались трещины, которые расползаются по всему астралу. Что самое неприятное, через трещины к нам вторгаются экзархи Тьмы. Бороться с ними все тяжелее. Откровенно говоря, скоро незримое братство окажется не в состоянии их сдерживать.
– И что тогда?
– Если так пойдет дальше, Мистериум будет разрушен, а лорды Хаоса продолжат свой поход в высшие сферы, – ответил Ньютон, изысканным движением поднося загадочный кубический ключ к квадратной замочной скважине.
Евгений приготовился войти в дверь – но никакой двери не было! Вместо этого отверстие замка выросло и расширилось до размеров дверного проема либо, что тоже нельзя исключить, Евгений и сир Ньютон в несколько раз уменьшились в обратном к нему масштабе.
Внутри проема оказалась еще одна квадратная скважина, Ньютон поднес к ней ключ – и отверстие снова расширилось. На этот раз он не стал вынимать ключ из замка – и замочная скважина стала вновь и вновь расширяться, подобно оптической иллюзии. Трудно сказать, сколько раз расширился магический дверной проем или во сколько раз они с Ньютоном уменьшились, но когда дверь все-таки открылась, они спустились по винтовой лестнице в грандиозную гиперсферу, походившую больше всего на орбитальную станцию, воздвигнутую в космосе нечеловеческой расой. Она была поистине астрономических размеров!
Небесные сферы, висевшие над головами Ньютона и Евгения, в буквальном смысле слова были небесными, занимая пространство, сопоставимое с размерами земной атмосферы или даже Солнечной системы! На прозрачных сферах сверкали орбиты планет – группа гигантских наэлектризованных колец из сверхпроводящего материала. Планетарные орбиты порождали безразмерные спектральные волны. Некоторые волны вздрагивали, искривляясь, словно неведомые океанические медузы, другие плавно перетекали из одной геометрической фигуры в другую. Весь этот планетарный симулятор выглядел как увеличенный Кубок Кеплера с элементарными телами Евклида, только небесных орбит было больше, кажется, восемь, и геометрические объекты в нем постоянно видоизменялись, образуя в пространстве глубокие деформации.
И вот, в самом центре этой холодной космической бездны стояли всего два человека, которые умещались на одном единственном островке тверди – на крохотной площадке, испещренной знаками вавилонского письма, индийскими и римскими цифрами. И потоки белого света медленно вращались над ними.
– Не догадываешься, что это за место? – как бы невзначай спросил Ньютон, хотя в движении его редких седых бровей угадывалось легкое волнение.
– Модель вселенной, может быть, планетарий или календарь, – навскидку перечислил Евгений свои гипотезы, разглядывая метагеометрические фигуры, внутри которых они находились.
– Долгие годы мне не давала покоя одна проблема – проблема времени, его необратимость, – начал издалека магистр. – Видишь ли, зная расположение тел в пространстве и их скорость, мы можем рассчитать место, где эти тела окажутся в следующий момент, либо узнать, где они находились раньше. Наши расчеты работают только благодаря тому, что время для микрокосмических точек не является необратимой функцией. Многие алхимики пытались выделить эти точки из металлов, чтобы получить первичную субстанцию, философскую prima materia. Не замечая, что память наша обладает тем же замечательным свойством – способностью обращать вспять внутреннее время, когда мы о чем-либо вспоминаем.
– Но наша память – это только наша память, – затронул нижнюю губу Евгений. – Система способна обратить вспять лишь свое внутреннее время, потому что в системе сохраняется память только о ней самой.
– А что, если у системы изменить объем памяти?
– Хм-м… – задумался Евгений, обозревая висевшие в космосе небесные сферы. – Незримый Коллегиум в самом деле располагает такой возможностью?
– Все, что ты видишь вокруг, мы называем линзой времени, – сир Исаак Ньютон обвел рукой небесные сферы. – Мы крайне редко используем сей хроноскоп.
– Выходит, это что-то вроде телескопа. Только он приближает… время?
– Если правильно отшлифовать линзу, проходящие через нее лучи исказятся, они визуально приблизят, перевернут либо удалят область пространства, от которой отражаются. И наши глаза по своему устроению являются такими же линзами, воспринимающими потоки света, отражающими и передающими их душе. Поэтому все далекое кажется нам мелким, а близкое – большим.
– Но как можно приблизить время, ведь это не область пространства? – недоумевая, моргнул глазами Евгений.
– Время есть не что иное, как объем перенесенной светом памяти, исчисляемый корпускулярно-волновым способом. Объем, который мы можем сжать и вывернуть наизнанку, если соблюсти одно условие.
– Какое условие?
– Мы должны проникнуть в корпускулу света, чтобы восполнить объем нашей памяти теми преломлениями, какие потребуются. Тогда мы сможем сфокусировать эту память в другом объеме – в другом времени. Чем сильнее нужно вывернуть время, чем дольше мы хотим в нем задержаться, тем больше преломлений нам потребуется произвести. Неужели ты еще не догадался? Мы находимся сейчас внутри корпускулы.
Евгений приподнял руку, чтобы дать себе пару мгновений на приведение мыслей в порядок.
– Проникнуть в корпускулу?! – повторил он недоверчиво. – Все равно что оказаться внутри глаза и перенаправить поток света из головы… куда-то наружу?
– Это не совсем так, – сохраняя невозмутимый вид, ответил сир Ньютон. – Ведь глазами, фокусирующими свет, располагают весьма немногочисленные создания, тогда как корпускулы света находятся всюду. Они могут появиться в любой момент времени, в любой точке мирового пространства.
Немного образумившись, Евгений взял себя в руки, ему не хотелось, чтобы Ньютон, и без того пребывавший в каком-то чувственном расстройстве, раздражался по поводу несообразительности своего компаньона. Спорить с ним Евгений не собирался, да и не мог, поскольку ничего толком не понимал. Положив ладонь на самую длинную стрелку, установленную на циферблате, Ньютон молча прогулялся до наконечника с рычагами для ручной настройки. Как выяснилось, на календаре было четыре стрелки, которые крепились на ось четырехсоставной винтовой лестницы.
– При всем уважении, сир, ни один человек не способен создать подобную линзу! На это ушли бы миллиарды лет работы, – вымолвил Евгений, с тревогой осознавая происходящее и совершенно не желая того, чтобы это происходящее с ним дальше происходило.
По лицу Исаака Ньютона пробежала тень снисходительной улыбки.
– Что ж, резонное замечание! По нашим правилам я не должен тебе об этом рассказывать, но Коллегиум действительно реквизировал эту линзу времени у наших оппонентов, – уклончиво намекнул магистр.
В голове Евгения роились самые разные подозрения и вопросы, однако он не мог их задать. Он не доверял Ньютону, в то же время был не в состоянии сопротивляться его могучему интеллекту. Ведь он где-то слышал о том, что незримое братство якобы располагает возможностью перемещаться во времени, но никогда не придавал этому значения. И вот теперь, когда магистр ордена показал вселенский хроноскоп, эту демоническую машину времени, которая не имела ничего общего с машиной, ему стало жутко оттого, что некое братство в бессознательном мире могло перемещать пусть даже ничтожно малые количества ментальной энергии из одного времени в другое.