В погоне за красотой

5

На следующий день Антуан явился на работу раньше времени. Ему пришлось постоять у пропускного турникета до прихода охранников. Попасть в музей так же сложно, как в самолет. Он выложил свои ключи в пластиковый контейнер, прошел в воротца металлоискателя, не вызвав звонка. И уже облегченно вздохнул, как вдруг охранник спросил:

– А ваш мобильник, он-то где?

– У меня его нет.

Охранник с подозрением оглядел Антуана. Как такое возможно, чтоб у человека не было мобильника? Странный народ эти смотрители – живут прошлым и знать не знают, что мир-то идет вперед! Он тут же поделился этой мыслью с другим охранником, и тот заключил: «Ничуть не удивляюсь, какой-то он блаженный, этот тип, – кто будет звонить такому?» И оба от души рассмеялись: да, вот уж диковина так диковина – человек, не желающий общаться с другими!

Антуан решил отныне брать с собой на работу мобильник, пусть и выключенный. Так оно будет лучше, если он не хочет привлекать к себе внимание. Он уже начал осваивать искусство мимикрии. Войдя в свой зал, Антуан увидел, что там никого нет. Слава богу, короткая отсрочка перед людским нашествием! Он направился к портрету Жанны Эбютерн. Какая дивная привилегия – очутиться наедине с шедевром живописи! В экстазе он прошептал несколько слов. И не услышал, как подошла Матильда Маттель. До этого она несколько мгновений стояла в дверях, разглядывая cмотрителя, застывшего перед портретом, словно тот заразил его своей неподвижностью. Потом наконец мягко спросила:

– Разговариваете с портретом?

– Нет… вовсе нет… – пролепетал он, обернувшись.

– О, до начала работы вы можете делать все, что хотите, – с улыбкой сказала она. – Это меня не касается.

– …

– Я хотела узнать, как прошел ваш первый рабочий день.

– Мне кажется, прекрасно.

– Эта неделя обещает быть очень напряженной, потом будет спокойнее. Вчера мы поставили рекорд посещаемости. Вы принесли нам удачу.

– …

– С вами не так-то легко разговаривать, вы все время молчите.

– Прошу прощения… Я просто не знаю, что сказать.

– Ну ладно, желаю вам хорошего дня.

– Благодарю. И вам того же, – ответил Антуан, но Матильда уже отошла от него. Она ходила быстро, а ему требовалось слишком много времени, чтобы отреагировать.

Эта женщина была не так уж не права: Антуану следовало вести себя активнее. Она относилась к нему доброжелательно, – вот, например, пришла справиться у него, как дела, а он стоял столбом, не в силах собраться с мыслями. Да, ему казалось, что он неспособен реагировать быстрее. Он сейчас переживал то, что именуется социальной реабилитацией. Период реабилитации следует, например, за вывихом или переломом ноги, только в данном случае речь шла о переломе в сознании. Когда с ним заговаривали, он не мог ответить сразу, ему требовалось время, чтобы в голове начали возникать слова – неуверенные, неловкие, путаные – и чтобы они сложились во фразы, еле слышные, а то и вовсе беззвучные. Он, который прежде мог часами говорить перед своими студентами, теперь словно заново учился произносить слова. Он, который привык стоять перед полной аудиторией, жадно впитывающей его лекции, теперь безуспешно пытался преодолеть это страшное препятствие – немоту. Антуан не знал, сможет ли он когда-нибудь объяснить своим близким, что` он испытывает. Сколько времени ему понадобится на выздоровление? Ибо это было особое время, оно не зависело ни от его желания, ни от его воли. Отныне царством его эмоций и длительностью его страданий повелевало только тело.

Второй рабочий день прошел точно так же, как первый. Антуану надлежало главным образом следить, чтобы посетители не подходили к картинам слишком близко. В одном из американских музеев был такой случай: ученик лицея нечаянно облил кока-колой ценное полотно и это стоило страховой компании многомиллионной компенсации. Во избежание таких происшествий смотрителям следовало проявлять бдительность. Большинство туристов к ним не обращались, разве что спрашивали, где туалет. Десятки раз, даже не дожидаясь, когда прозвучит этот вопрос, Антуан указывал дорогу: «Туалеты расположены у главного входа в музей». Эту фразу он часто произносил по-английски, – наверное, cкоро ему придется освоить ее на многих других языках, если он хочет стать образцовым служащим. Тем, кто пережил хотя бы легкую депрессию, знакомо это состояние одержимой сосредоточенности на определенной, конкретной задаче. Можно врачевать психическую травму каким-нибудь повторяющимся механическим движением, словно сам этот простой факт действия, пусть даже нелепого, позволяет человеку вернуться в общество полезных людей.

Антуан решил, не спрашивая позволения, слегка передвинуть свой стул так, чтобы можно было свободно любоваться портретом Жанны Эбютерн. Таким образом, несмотря на толпы посетителей, ему удавалось целыми часами созерцать ее лицо. Он любил неслышно беседовать с ней; между ними словно соткалась некая мистическая связь. По ночам Жанна иногда возникала в его снах, словно и ей хотелось в свой черед рассмотреть его. В каком-то смысле они говорили друг с другом взглядами. Антуан спрашивал, не слишком ли это грустно – жить заключенной в раму? Ведь вот верят же некоторые в реинкарнацию или в метемпсихоз; так почему бы и этому портрету не таить в себе флюиды изображенной на нем женщины? Ему чудилось, будто какая-то часть живой Жанны и впрямь переселилась на полотно.

Искусствоведы много писали о ее красоте, об этом лице, которое потрясло Модильяни. Художник, привыкший писать хорошеньких, часто нагих девушек, был очарован его своеобычной прелестью. И она стала его музой, женщиной его жизни, той, кого он никогда не писал обнаженной. В грациозной, воздушной фигуре Жанны было что-то лебединое, в мягком взгляде таилась неуловимая печаль. С каждым днем этот волшебный портрет все сильнее притягивал Антуана. Жанна заставляла его забывать о ходе времени. Он продолжал разговаривать с ней, точно с родственной душой. Это успокаивало, утешало его. Каждый из нас ищет свой собственный путь к исцелению. Можно ли излечиться, доверяясь картине? В наши дни часто говорят об арт-терапии, о занятии творчеством, позволяющем выразить свои душевные муки, разобраться в себе через интуитивные поиски вдохновения. Но в данном случае дело обстояло совсем иначе. Созерцание красоты помогало Антуану забыть об уродстве окружающего мира. И так было всегда. Стоило ему почувствовать недомогание, как он шел в музей – побродить по залам. Волшебная сила искусства служила ему самым надежным средством от собственной уязвимости.

6

По-английски:

Toilets are located at the main entrance.

* * *

По-немецки:

Die Toiletten sind am Haupteingang.

* * *

По-испански:

Los baсos se encuentran en la entrada principal.

* * *

По-китайски:

洗手间位于正门旁

* * *

По-японски:

トイレはメインの入り口の近くにございます。

* * *

По-русски:

Tyaлеты pacположены y главного входа.

* * *

По-итальянски:

Il bagno si trova presso l’ingresso principale.

* * *

По-арабски:

7

А несколько дней спустя произошло событие, слегка изменившее ход вещей. Один из гидов, довольно высокий и стройный парень, которого звали, судя по беджу, Фабьен, рассказывал посетителям о жизни Модильяни. Антуан уже не впервые видел этого молодца; его рассказ не отличался глубиной анализа, но в общем он делал свою работу с положенным профессиональным усердием. Обычно он сопровождал небольшие, человек по десять, группы, состоявшие в основном из пожилых дам, членов общества «Друзья музея». Вероятно, их абонемент давал право на осмотр выставки в сопровождении гида, и, судя по всему, дамы были счастливы, что заполучили именно Фабьена; они заранее восхищались его экскурсией по той простой причине, что он молод и привлекателен.

Антуан уже имел случай убедиться в говорливости Фабьена и считал его типичным представителем племени студентов художественных школ, которые подрабатывали, водя экскурсии. На самом деле Антуан заблуждался: Фабьену уже перевалило за тридцать, он был наделен всеми качествами профессионального, знающего гида. И это занятие являлось для него вовсе не побочным, студенческим приработком. Антуан все чаще ошибался в оценках встреченных им мужчин и женщин. А ему стоило сосредоточиться на фактах: сейчас гид излагал биографию Модильяни. Он чересчур долго повествовал о детстве художника, омраченном болезнью, зато всего в нескольких коротких фразах упомянул о его довольно-таки сложных отношениях с Пикассо. Рассказ о женщинах Модильяни оказался более подробным, словно Фабьену доставляло удовольствие ставить себя на его место, воображать, как он пишет обнаженные девичьи тела. Затем он перешел к агонии художника. В этот ранний час в музее было довольно мало посетителей, и Антуан мог не так бдительно следить за своей половиной зала, поэтому он внимательно слушал:

«Ему сделали укол, чтобы снять боль, но через несколько часов он скончался. Эта смерть буквально потрясла сообщество художников. На похоронах Модильяни присутствовало более тысячи человек».

– Ну надо же! – заметила одна из старушек с легкой завистью в голосе.

«А потом все, конечно, обсуждали еще одну трагедию: Жанна Эбютерн, узнав о смерти мужа, покончила с собой. Она выбросилась из окна, с шестого этажа, будучи беременной их вторым ребенком…»

– О-о-о, какой ужас!.. – запричитали дамы жалобным хором.

Антуан встал и подошел к их группе, но тут остановился и замер. Посетительницы недоуменно поглядывали на него. Наконец он решился заговорить:

– Прошу прощения, что вмешиваюсь… но на самом деле Жанна, узнав о смерти Модильяни, покончила с собой не сразу. Она погибла днем позже, после того как сделала нечто замечательное…

– Вот как? Что же она сделала? – спросила одна из дам.

– Она помолилась у его гроба, потом отрезала у себя прядь волос и положила ему на грудь…

– О, как трогательно! – восхищенно сказала дама, представив себе этот последний знак любви.

Фабьен, стоявший рядом, был глубоко шокирован неожиданным вторжением какого-то музейного смотрителя в свое заповедное царство. И хотя многие его слушательницы сочли очаровательным тот факт, что простой смотритель обладает такими познаниями, сам Фабьен расценил его выходку как посягательство на свои права гида. Испепелив Антуана взглядом, он сквозь зубы поблагодарил его за «ценный вклад» и увел свою группу в следующий зал.

Антуан вернулся на свое место и вскоре забыл об этом инциденте. Его вдохновил какой-то неосознанный порыв, скрытая сила, которая иногда толкает людей на поступки, совершенно им не свойственные. Каким образом он, запуганный изгой общества, выступил перед группой посетителей с такой непринужденной легкостью?! Однако его эскапада стала всего лишь коротким отклонением от взятой линии. Антуан снова вернулся к своей нынешней жалкой ипостаси, и этот рабочий день прошел точно так же, как все предыдущие. Ален, сидевший в другом конце зала, временами бросал на него какие-то странные взгляды – наверно, осуждал его поведение. Однако дело обстояло иначе: Одетта (или Анриетта?) решила бросить мужа. Два дня назад она холодно объявила ему, перед тем как лечь спать: «Ален, мне нужно с тобой поговорить». Вообще-то, когда один из супругов предупреждает другого, что нужно «поговорить», это уже недобрый знак. Но Ален не сразу заподозрил опасность: он знал склонность жены анализировать все на свете – она была мастерицей рассуждать на любые темы – и давно уже понял, что в такие минуты лучше все бросить и слушать. Однако на сей раз ее взгляд был совсем уж чужим. Еще до того как она заговорила, он уловил в ее глазах, в глубине ее зрачков, угрозу их счастью и, наконец, услышал самое страшное. Жена объявила Алену, что у нее связь с неким Бертраном Девассером, совладельцем того самого гаража, где он работал до музея. Она собиралась уехать с любовником в Дижон, где ему предложили выгодную работу. У Алена отнялся язык, он даже не смог ответить и молча покорился неизбежному. Никогда и никому он не расскажет об этой катастрофе и отныне будет носить горе в себе.

8

В конце дня Антуана вызвали к Матильде Маттель. Неужели он в чем-то провинился? Уж не пришло ли какое-нибудь сообщение из Лионской академии? Он шагал по бесконечно длинному коридору, чувствуя, как на его висках выступают капли пота. На самом деле никакой испарины не было, а было только ощущение, казавшееся невероятно реальным.

Наконец он подошел к кабинету, робко стукнул в дверь. Матильда впустила его. Сейчас она говорила гораздо более холодным тоном, чем прежде.

– Садитесь.

– …

– Я буду с вами откровенна. Господин Фрасье требует вашего увольнения.

– А кто это такой?

– Один из наших гидов, Фабьен Фрасье. Тот, кто работает с «Друзьями музея Орсэ». Он доложил мне, что вы сегодня прервали его во время экскурсии. И тем самым унизили перед слушателями.

– …

– Это правда?

– Но… вовсе нет…

– Так вы вмешались в его рассказ, да или нет?

– Да. Но всего лишь на минутку. Чтобы уточнить один хронологический момент…

– Но вы же могли это сделать потом, наедине, а не перед всей группой.

– Я… я не подумал, что это его так обидит.

– Вы не подумали, что это его так обидит, – повторила Матильда, повысив голос. – Просто поверить не могу! Представьте себе, что вы читаете лекцию в аудитории и вдруг кто-нибудь входит и прерывает вас, чтобы объяснить слушателям какую-то подробность, о которой вы забыли… Вам это было бы приятно?

– Нет… вы правы, – признал Антуан.

– Ну так вот, Фабьен оскорблен до глубины души. Ситуация сложная. Он больше не желает вас видеть. А его высоко ценят все наши группы, и это существенно. Он пожаловался на вас в дирекцию, и его, разумеется, все поддержали. Я в большом затруднении… ведь это я приняла вас на работу…

…

– А значит, тут есть и моя вина. Мне не следовало принимать в музей человека, написавшего диссертацию о Модильяни.

– Я очень сожалею. Я хотел бы извиниться перед ним.

– Вообще-то, это следует сделать в любом случае. Посмотрим, – может быть, тогда он смягчится. Но я вам ничего не гарантирую.

– …

При виде убитого лица Антуана Матильда, разжалобившись, добавила:

– Да, вы… вы действительно странный человек…

Антуан был потрясен собственной бестактностью. Матильда права: сам он ни за что не простил бы такого оскорбления. Теперь он прекрасно понимал причину реакции гида. А что он будет делать, если его не оставят в музее? Подыщет себе другую работу? Но ведь и там повторится та же история: у него опять начнут выспрашивать, почему он бросил Лионскую академию. А он больше не хотел оправдываться. Наверно, зря он нашел себе работу в области, столь близкой к его профессии. Нужно было наняться официантом в кафе или ночным портье в отель. Пока он перебирал про себя все эти соображения, Матильда молча смотрела на него. Долго ли он еще намерен сидеть здесь, не говоря ни слова? С тех пор как она начала работать в Орсэ, ей приходилось иметь дело с самыми что ни на есть разными и оригинальными категориями людей, но Антуан не укладывался ни в одну из них. Все его поведение было совершенно непредсказуемым.

В глубине души Матильда забавлялась этой ситуацией: музейный смотритель, который вмешивается в рассказ гида, – это просто смеху подобно. Честно говоря, такая нелепая выходка не заслуживала увольнения. Она решила заступиться перед Фабьеном за этого смотрителя-эрудита, с его импульсивным характером. Была ли это нормальная реакция специалиста по персоналу на профессиональный конфликт? Скорее всего, нет. Просто Матильде не хотелось, чтобы Антуан ушел из музея. Ей импонировало его своеобразие, она обожала смотреть, как он беседует по утрам с картинами. С самой первой их встречи она пребывала в каком-то непонятном смятении. А ведь она уже давно не испытывала никаких сентиментальных чувств. Мужчины – что элегантные, что интеллигентные – оставляли ее совершенно равнодушной. Матильда убедила себя, что ее тяга к представителям другого пола умерла навсегда. И теперь не понимала, что с ней творится. Она считала Антуана непредсказуемым, но в этом его свойстве таилась мягкость, а не грубость или жестокость, хотя из-за этого было сложно понять, как он поступит через минуту. И ведь это только начало.

Они вместе вышли из кабинета. Коридор, ведущий к лифту, теперь, на обратном пути, показался Антуану гораздо более коротким. Музей был уже закрыт, и, кроме ночных охранников, они никого не встретили. Вместо того чтобы направиться к выходу, Матильда повела Антуана в один из залов. Она хотела что-то ему показать. Они миновали широкий застекленный проем. Из него открывалась волшебная панорама вечернего города. В темноте виднелись огни вдоль Сены, гирлянды лампочек на речных пароходиках, а вдали, за площадью Согласия, иллюминация на большом колесе обозрения. Антуану почудилось, что он только сейчас впервые по-настоящему увидел Париж с тех пор, как поселился здесь.

Войдя в тускло освещенный зал, Матильда остановилась перед фотопортретом девушки:

– Мне тоже случается разговаривать с произведениями искусства. Иногда я прихожу сюда по вечерам… чтобы навестить «Мод». Так ее зовут, а больше я ничего не знаю о ней.

– …

Антуан подошел к портрету; лицо девушки тонуло в цветах. Он прочел имя женщины-фотографа, оно было ему неизвестно: Джулия Маргарет Камерон (1815–1879)^[4]. Матильда добавила:

– Я придумываю ей биографию. Пытаюсь представить себе, как она выглядела в жизни. На самом деле я уверена, что фотография нужна именно для этого. Вроде бы реальное изображение, но, глядя на него, можно нафантазировать все, что угодно.

Антуан нашел ее мысль замечательной. Этот интимный разговор, после неприятного объяснения в кабинете, казался ему чудом. По прошествии нескольких минут они покинули юную незнакомку в ее раме. Уходя, Антуан бросил на девушку прощальный взгляд, но различил только отблеск томной усталости на ее лице.

9

Выйдя из музея, они молча постояли на площадке у дверей. Наконец Матильда предложила:

– Я сегодня иду на вернисаж. Не хотите ли со мной?

– Я не могу. У меня тяжело больна мать, – машинально солгал Антуан.

– О, простите, я не знала. Сочувствую вам.

– …

Антуан загодя приготовил эту отговорку на тот случай, если Ален снова предложит ему выпить вместе. Ален… или кто-нибудь другой. Очень удобный предлог для отказа, вполне убедительный. Он пошел было прочь, но уже через несколько шагов пожалел, что отклонил приглашение. Эта женщина успокаивала его смятенную душу. Повернув назад, он догнал ее:

– Извините меня. Я все-таки пойду с вами.

– А как же ваша мать?

– Она не больна. Она хорошо себя чувствует. Даже прекрасно.

– Да-а-а… вас трудно понять…

– О, это просто уловка, – видите ли, меня все время куда-нибудь приглашают. Люди стремятся завязывать знакомства… и говорят, говорят без конца… а человеку, знаете ли, иногда хочется побыть одному…

Антуан слегка запутался в объяснениях, голос его утратил четкость, и теперь Матильда не могла разобрать, что он там бормочет. Но подумала: какое это имеет значение, понятны его слова или нет. Она была счастлива, что он согласился пойти с ней.

И вот они очутились в одной из парижских галерей, где увидели серию удивительных полотен. Художник скопировал самые известные картины великих мастеров, убрав человеческие фигуры. Так, например, одна из них представляла собой зеленовато-коричневый пейзаж под названием «Джоконда без Джоконды». На другой фигурировал американский бар, но пустой, без посетителей, это была знаменитая картина Хоппера^[5]. Самое сильное впечатление производил красочный вихрь, подразумевавший «Крик» Мунка, но без его вопящего призрака. Автор – Ив Камото^[6] – гордо расхаживал по трем залам галереи, разъясняя публике свой замысел: «вызволить персонажей из их тесных рам». Чувствовалось, что он на верху блаженства: вернисаж для живописца – поистине звездный час его жизни. Однако же как часто это торжество оборачивается пирровой победой: художника из вежливости осыпают градом пустых похвал, которые, в силу своей неискренности, утрачивают смысл и значение. Бывает, он тяжко работает долгие годы, чтобы удостоиться в конце концов такого вечера жалкого самоудовлетворения.

Матильда дружила с Агатой, сестрой и пылкой поклонницей Ива, которая отсутствовала здесь в этот знаменательный день. Она отправилась в полугодовое кругосветное путешествие, придя в отчаяние оттого, что в ее жизни нет ни работы, ни мужчины. Возможно, Агата надеялась подыскать то или другое где-нибудь в Китае или в Чили. Однако она слишком быстро растратила свое выходное пособие, и не исключалось, что этот вояж придется сократить. Временами подруги говорили по скайпу, делясь повседневными новостями и стараясь, насколько возможно, приукрасить их: сидя перед экраном, труднее признаться, что дела не очень-то хороши. Тем не менее Агата несколько раз настойчиво повторила: «Ты обязательно должна сходить на вернисаж моего брата; он жутко обиделся, что я уехала как раз в это время, а ты хоть как-то меня заменишь». Таким образом, на этой выставке Матильда отчасти представляла Агату.

Зато Антуан был полностью Антуаном, иными словами, все время спрашивал себя, что он здесь делает. Какое безумие – принять это приглашение! И очутиться в толпе, которая через призму его внутреннего смятения казалась враждебной. За прошедшие годы Антуан посетил множество вернисажей, перезнакомился с большинством лионских живописцев, но смотреть на все, что здесь творилось, было невыносимо. И он потихоньку ретировался. Его побег не ускользнул от внимания Камото, который заключил, что этому типу не понравились его шедевры. Выйдя на улицу, Антуан уже решил ехать домой, но задумался: прилично ли вот так сбежать, даже не попрощавшись с Матильдой? Он должен ей объяснить, что одно дело – принять приглашение и совсем другое – видеть, как оно претворяется в действительность; это было уже выше его сил. И тут его догнала Матильда.

– Что с вами? Вам нехорошо?

– Нет, все в порядке. Мне просто захотелось проветриться.

– Вам не понравилось? – спросила она.

– Нет… нет… не в этом дело…

– Хотите, пойдем еще куда-нибудь? Я знаю тут рядом одно кафе.

– Да, хорошо. Пойдемте туда.

И они улизнули, словно парочка похитителей красоты.