– Завел здесь друзей? Они могут гордиться своими связями с шефом участка. – Рассел внимательно разглядывал пациентов.
– Заткнись, Расс.
– Вы сама скромность. Но я послушаюсь старшего по званию.
– Сам не замечаешь, какой ты странный сегодня? Ты что-то принял? Рвешься составить мне компанию? Нет, серьезно, что ты заладил, да я в полиции всего четыре года. И уверен, на это место есть более достойные, вроде тебя.
Рассел проигнорировал последнюю фразу, но вмиг стал серьезным. Из его голоса исчезли веселые нотки:
− Николас Патнер, знаешь ли ты, почему Дженна дала это задание с психушкой именно тебе?
– Где-то я уже слышал такое. Чтобы я почистил унитазы? Жалкое подобие мести, если меня все-таки повысят. Прощальный подарок, последний аккорд нашей вражды.
– А кроме шуток?
– Мне было что им рассказать. Вот уже какой сеанс убеждаю своего психотерапевта, что я подумываю уйти вслед за Лейн. Тут много фантазии не надо.
– Я говорил тебе: любой полицейский сгодился бы на роль психически больного. Да что там полицейский. Каждый встречный. Я сам хотел взять это дело. Помнишь, я рассказывал тебе о “птичках”?
Рассел выдержал паузу, словно обдумывал, продолжать ему или нет, а потом опустил уши, окончательно превратился в того мрачного, скрытного Рассела, к которому Николас привык за годы службы:
– Много лет назад я полюбил одну девочку. Мы знали друг друга с детства, имения наших родителей находились неподалеку. Я испытывал к ней ту самую чистую любовь, которая, наверное, бывает лишь раз в жизни. Я приносил для нее цветы, а когда мы выросли – подарил свое сердце. Я думал, что знаю ее. В моей памяти она оставила два самых ярких воспоминания. Первым была наша свадьба, скорее – с какой радостью она ответила “да”, словно ждала моего предложения долгое время. Вторым же, не так много лет спустя – как я лежал на диване, а любовь всей жизни трахалась с моим приятелем за стенкой. Я спал на кухне, в том доме были тонкие стены, я слышал все до мельчайшего звука. Они просто издевались надо мной. Мой служебный пистолет лежал неподалеку. Мне до сих пор страшно думать о том, насколько близок я был к тому, чтобы подняться в спальню и пристрелить их обоих. Называй как хочешь: “преступление на почве ревности”, “помутнение рассудка”. Я помню, как стоял возле двери, придерживая спусковой крючок. Конечно же, я не смог.
Он замолчал, его тонкие пальцы упирались в край скамейки, отделяя от деревянных брусьев щепки, но Рассел этого не замечал. Когда же он поднял глаза, Николас не нашел в них ни сожаления, ни злобы. То был просто спокойный взгляд депоса, давно смирившегося со своим прошлым.
– Месть не то блюдо, которое подают горячим, – продолжил он. – Иногда во снах я вижу их тела, изрешеченные пулями. Во сне я думаю, что так было бы лучше, чем сейчас. Проще убить, чем продолжать улыбаться при встрече, делая вид, что тебе все равно. Я слишком сильно ее любил.
– Я не знал, – сказал Николас.
– Она подарила мне одну хорошую “птичку”. Мне отлично известно, что обо мне говорят в участке. Они терпеть меня не могут из-за того, что я стараюсь остаться в стороне, не лезу в разговоры, не спрашиваю об их проблемах, а взамен не делюсь своими. Они списывают это на мое происхождение. И пускай лучше так, чем знать, что я просто трус, который боится наступить на те же грабли. Что если я еще раз кого-то к себе подпущу, то меня вновь предадут, унизят, растопчут. И буду виноват только я один. Ведь сам подставился под удар. Теперь мне кажется, что я останусь таким навсегда, даже при всем моем желании что-то поменять.
Николас слушал своего напарника, и в тот момент перед его глазами возник кабинет Нила, Рассел, отделенный столом, на кушетке, где положено находиться пациентам “Голоса лесов” – всем, кто впал в депрессию, потерял последнюю надежду, а теперь изливал душу незнакомому депосу, лишь бы тот слушал, а потом не отвернулся от них.
“Черт побери, а Рассел прав, он прекрасно годится для этого задания”, – подумал Николас.
Между ними, третьим собеседником, недолго находилась тишина. Соловый депос прогнал ее первым:
– Я ведь не просто так рассказал тебе все это, Николас. В клинику поехал именно ты – выведать у пациента ценную информацию. Для этого нужно втереться подручному мафии в доверие. И Дженна знает, что какой-то Ероман станет для тебя пустяковой задачей, потому что ты сумел работать с таким, как я.
Он замолчал, края губ приподняла улыбка:
– Я благодарен тебе за это.
Его слова пронизывала искренность, словно он вновь стал тем прежним Расселом, который не замуровал себя в собственных сомнениях и страхах. Николас не знал, что именно вдохновило солового депоса на откровения. Может, тихий шелест листвы, в окружении исполинских деревьев, от которых не было секретов. Теплого солнца, вторгшегося в осень, способного растопить любой лед. Или же Рассел Лэйон своими рассказами просто тянул время, дожидаясь, когда в парке соберется как можно больше публики, чтобы продемонстрировать заключительную часть спектакля.
До того, как Николас оказался в изоляторе, скрученный в смирительную рубашку и вопящий от ужаса, оставалось несколько минут. Очнувшись после тяжелого наркотического сна на следующее утро, Николас начал сомневаться, а происходило ли это на самом деле? Могло ли ему померещиться? Или напарник просто передал ему конверт с деньгами и с привычной холодной миной смотался восвояси, предварительно подставив челюсть под удар. У Николаса многое стерлось из памяти, промелькнув точно в бреду. Но последнюю часть разговора он запомнил отчетливо, она стала его спасением и якорем, когда он распахнул глаза в кромешной тьме замкнутого пространства. Николас положил Расселу руку на плечо и сказал, что тот может ему доверять. Вороной депос пытался представить себя на месте напарника. К нему пришла неоспоримая уверенность, что Лейн никогда бы не предала его. Но мог ли он ошибаться? Ничтожно коротким было время, которое они провели вместе. Ему не удалось до конца узнать ее. Она погибла, оставив после себя только самые прекрасные воспоминания. Многое зависит от того, когда мы уходим, на каком моменте говорим “прощай”. В тот день Николас был бы рад, если бы Рассел уехал именно сейчас, оставив его с размышлениями и теплотой, что он принес своим приходом. Тогда ничего плохого не случилось бы.
В парке собралось достаточно народу, чтобы Рассел Лэйон вернул разговор к загвоздке в превосходном плане Николаса. Для того чтобы стать соседом Еромана, следовало узаконить свое право быть пациентом клиники. В истории болезни Николаса говорилось о глубокой депрессии, а он бродил здесь вполне довольный, развлекая себя общением с пациентами и играми в карты. Ему была присуща агрессия, но пока ни Нил, ни санитары не нашли тому подтверждение. Своим поведением он уже вызвал подозрения. Что бы началось, если бы полицейский в отставке вселился в комнату к Ероману, которого клиника пыталась оградить от полиции?
– Ты уверен? – едва ли не кричал Николас, выслушав идею Рассела. Такого от своего напарника он не ожидал. – Может, я лучше закажу у Лисера бутылку и пройдусь пьяным по коридорам? Или разожгу конфликт с каким-нибудь враждебно настроенным пациентом?
– А потом во сне тебя прирежут ночью. Такое случалось в тюрьмах. Я не хочу, чтобы тебе мстили, это психи, ты не знаешь, что у них на уме. Про санитаров даже не думай. Здесь у нас нет тех, кто бы прикрыл тебе тыл на случай неприятностей. Все зависит только от нас двоих. Давай, не стесняйся, Николас! – Рассел легонько ударил его в плечо, а потом спросил: – Разве тебе этого никогда не хотелось?
– А тебе?
– Было дело, – признался он. – Но сейчас сугубо рабочие отношения, малыш.
Николас откашлялся, подавив смешок. Внезапно все происходящее показалось ему чертовски забавным. Он окинул взглядом окружающий пейзаж, умиротворенность которого так не вязалась с тем, что должно было случиться.
Гас, давнишний пациент “Голоса лесов”, почувствовал неладное. Ему не понравилась прогулка с самого начала, когда один из новеньких, тот который высокий и вороной, мало того, что занял скамейку у пруда, где всегда садились шизофреник Эндрю и наркоман Тони, так еще и привел с собой незнакомца. А это было грубейшим нарушением распорядка! Гас метался вокруг пруда, этот день был безоговорочно испорчен. Его диагноз заставлял реагировать на такие мелочи, как сломанная ветка на дереве, футболка на санитаре, сильно просвечивающая под халатом, появление новых пациентов. Сегодня главным раздражителем стал соловый незнакомец, который сел на чужой край скамейки. На беспокойство Гаса никто не обращал внимания, все были заняты своими делами. Кто-то из пациентов принес с собой книгу, были и те, кто загорал, лежа на спине, подставив лицо солнцу, пытался поймать последние теплые лучи. Банда Лисера расположилась на противоположном берегу. По кругу шел косяк с травой, который “нормальные” делили с присоединившимся к ним санитаром. К дыму сигарет прибавился сладковатый запах.
– Глядите, Гас нервничает, – сказал Сэм, неудачник-самоубийца, затягиваясь. – Значит, что-то сегодня будет…
– Дурак. Такие как он реагируют на теперешние изменения, а не предсказывают будущее, – ответил санитар.
– И что может случиться интересного в этой дыре, когда главный трюкач Ерыч остался дома? – добавил Лисер.
– Это неправильно! – завизжал Гас и побежал, рыдая, в сторону клиники.
Санитару оставалось только выругаться и броситься за ним следом.
– Это, наверное, листья не так упали, или из-за того, что голем постригся, – продолжал Лисер под общее гоготание. – Меня забавляют ребята вроде Гаса, достаточно сказать им “до свидания” вместо “здравствуй”, как они уже бьются в истерике. Скорее всего, он так расстроился из-за того, что сегодня мы выкурили мало шмали. Непорядок!
Лисер осекся, его уже никто не слушал, а голос авторитета клиники заглушали крики, доносящиеся со скамейки, самой ближней к пруду. Все внимание пациентов было приковано к ней. Некоторые даже повскакивали с травы в предвкушении нового зрелища, казавшегося еще более забавным в отсутствие санитара.
– Я не понимаю, в чем проблема? – едва ли не кричал вороной новичок-алкоголик на своего посетителя.
Кому повезло сидеть ближе – посчастливилось видеть, как вздыбилась шерсть на его черных мускулистых руках.
– Почему я не могу уехать? Что тебе мешает, соловый ублюдок, меня забрать?
Его гость тоже поднялся со скамейки, стараясь говорить спокойным голосом:
– Мы сто раз это обсуждали. Тебе нужна помощь.
– В гробу я ее видел! Мы уезжаем – сейчас же!
– Успокойся, Николас. Тебе здесь помогут, все будет хорошо. Пойдем, ты в таком настроении, что нам лучше вернуться в клинику.
Соловый дотронулся до плеча новичка, и это стало его роковой ошибкой. По группе присутствующих прокатился вопль. Николас размахнулся, его кулак врезался в лицо собеседника. Секунда – и соловый депос повалился на скамейку, распростершись у ее грубо выпиленных ножек.
Николас не хотел бить Рассела, меньше всего он желал бы причинить ему боль. Это был один из самых нелепых спектаклей, в которых ему доводилось участвовать. И пускай он блестяще справился с первой частью, изображая спор. Когда он замахнулся, то был уверен, что удар пройдет мимо, в нескольких сантиметрах от лица Рассела. Но в последнее мгновение напарник подался вперед, ловко подставившись под кулак. Костяшки пальцев Николаса врезались в мягкую плоть, после чего столкнулись с преградой челюсти. Хрустнула ли она? Или этот звук шел из его воображения? Он не знал, готовясь к самому ужасному. Падение Рассела остановила скамейка. Он скатился с нее как с горки, осел на траву. По его губе стекала струйка крови. Николас готов был отпрянуть. То, что он видел перед собой, явно перекликалось с картинами из прошлого: забастовка студентов, Рассел, лежащий на асфальте в луже собственной крови. Его лицо, усеянное ссадинами. Тонкие пальцы Лейн, прикладывающие к его разбитому лбу лед. Рассел на крыльце их дома, осунувшийся, уставший, потухшим взглядом провожающий дождь. В этот раз Николас сам занес над ним кулаки.
– Прости, – прошептал вороной депос, едва сдерживаясь, чтобы не протянуть ему руку.
Но Рассел улыбнулся и одними губами произнес:
– Браво, Герой-полицейский.
Насколько Николас знал санитаров, главным их свойством было появляться в самый неподходящий момент. В этот раз их пришлось дожидаться. Рассел успел подняться, а Николас – изобразить нелепое продолжение драки. Он представил, если бы они столкнулись в настоящем бою. Рассел прошел курс полицейской академии, но это было ничто по сравнению с бесценным опытом детдомовских драк, приюта, где с малых лет правила грубая сила. Николас расслабил мышцы, его удары были неточными и вялыми, он осыпал напарника отменной бранью. Это сработало. Его крики привлекли внимание големов. Руки Николаса заломили за спину, его повалили на траву. Он помнил – на ней еще остались капли росы. Она щекотала его ноздри, и вороной депос вдыхал ее сладкий запах, напоминающий детство, когда каждая мелочь имеет значение. Происходящее казалось забавной игрой. Трое санитаров, двое из которых были крупными мужчинами, едва с ним справлялись. Он пытался поднять голову и отыскать взглядом напарника, но видел лишь мыски его дорогих туфель. Они были из змеиной кожи. Николас успел хорошо их рассмотреть, прежде чем Рассела попросили удалиться. После этого вороного депоса рывком поставили на ноги и потащили обратно в здание. Его сердце рвалось из груди. Спину залил пот, а в голове, не умолкая, отдавал приказы голос напарника: “Докажи, что ты здесь ничего не вынюхиваешь! После этого они не посмеют говорить мне, чтобы я забрал тебя отсюда. Что ты и я – чертовы ищейки в одной упряжке. Ты псих, гребаный псих! Пусть они это увидят!”
И Николас дал им шанс, поймав себя на мысли, насколько сильно ему это нравится. Это было в сто раз лучше, чем нестись на пробежке, вдыхая пьянящий запах утра, или с разбегу падать в холодный снег – позволить себе свободу действий. Как маленький ребенок, не до конца осознавший, что такое вести себя правильно. Николас так увлекся, что его едва впихнули в дверной проем. Он наградил санитаров бранью, а когда на глаза попался Нил, не забыл высказать о нем пару словечек: как надоели эти сеансы, где ему приходилось говорить не то с идиотом, не то просто с самим собой.
Николасу удалось вырваться из державших его объятий, он успел схватить стул – первое, что попалось в руки – и запустить его в Криса, чтобы он знал, как толкать его на ступенях или заглядывать в рот после принятия лекарств.
Веселью пришел конец, когда прямо в коридоре с него сдернули штаны и вонзили в ягодицу иглу, от чего ноги тут же подкосились. Николас рухнул прямо на медсестру, придавив своим телом. Он обнял ее, засыпая, прикоснувшись губами к ее шее, отчаянно пытаясь представить, что находится дома в объятиях Лейн. И она никогда не умирала. Но запах той женщины был совсем чужим, как и место, в котором ему суждено было проснуться.
Полицейский с клаустрофобией, он испытывал панику, оставаясь один в закрытой комнате. Лейн всегда удивляло, когда Николас даже посреди холодной зимы распахивал все окна. А розетки в спальне были заняты ночниками. Лишь в ее объятиях он не боялся охватившего комнату мрака. Если бы Николас только знал, что в месте, где он очнется, будет стоять знакомый гнилой смрад. Где он несколько часов будет метаться, звать Лейн, умолять черных тварей, шныряющих по углам, чтобы они не трогали его. Он вел себя как сумасшедший, выпустив на волю всех своих птичек разом. Рассел Лэйон оценил бы его игру. Но только на этот раз Николас играл по-настоящему.
Глава 9
Он видел сон. Лейн носилась по дому, нарядившись в его полицейскую форму.
“Кушай, детка, шоколадку,
Тебе будет сладко-сладко,
Потому что вместо радости
Будут дальше только гадости”, – напевала она слова детской песенки-дразнилки, а потом сложила пальцы, изображая пистолет.
“Пиф-паф!” – сказала Лейн и выстрелом разнесла ему голову.
***
Если бы в преисподней раздавались звуки, то ими непременно стало бы радио, соревнующееся по громкости с телевизором, из которого высокими голосами разговаривали персонажи мультфильмов. Общую комнату заполнили психи, они тыкали пальцами в экран, бормотали себе под нос, требовали внимания. Точно дети, топали ногами, если что-то шло не так, как им хотелось – взрослые депосы, избравшие себе беззаботную и бессмысленную жизнь. Среди этого сборища присутствовали душевнобольные, но большинство – смирившиеся депрессивные бездельники, готовые лопать таблетки и повиноваться, только бы не сталкиваться с реальной жизнью. Сегодня они вызывали отвращение.
От мерзких воплей телевизора голова, без того раскалывающаяся на части, начала кружиться. Еще немного, и завтрак, который он с трудом запихал в желудок, окажется под ногами на полу. Николас нес стакан, наполненный до краев томатным соком. Им вороного депоса угостила медсестра. С некоторых пор все они стали для него на одно лицо, но Николас подозревал, что это была та самая, на которую он свалился, потеряв сознание. Сколько дней прошло с тех пор? Он понятия не имел. Три дня или целая неделя? После ночи в изоляторе восприятие реальности стало расплывчатым и походило на нахлынувшую волну. Иногда она топила его полностью. Санитары быстро просекли, что он выплевывает таблетки. Теперь каждое утро под конвоем его загоняли в маленький кабинет с кушеткой. Если он сопротивлялся, двое санитаров валили его, а медсестра делала укол, после которого вороной депос словно тонул в ледяных водах беспамятства, с трудом осознавая, где он, кто он и как здесь оказался. Он плавал на глубине, влачась в безмолвии по коридорам, точно тупая рыба держась косяка таких же заключенных, знающая только о том, что такое голод, сон и тошнота. Так продолжалось до тех пор, пока действие успокоительного не ослабевало и его беспощадно не выбрасывало на поверхность. Вот тут и начиналось самое отвратительное.
Медсестра угостила его соком. “Для тебя остался, никому не давай”, – сказала она, подмигнув ему. Сок полагался в обеденные часы, и только полстакана. Николас принял угощение, о чем пожалел через несколько заплетающихся шагов. Он тщетно старался его не расплескать, добрая половина все равно оставалась на полу, напоминая в белесом свете больничных ламп капли крови.
– Ты в порядке? – спросил его Бэнко, яркий представитель здешнего дебильного общества. Завидев Николаса, сосед тут же заулыбался во весь рот. До того он сидел на подоконнике, болтал ногами и развлекал себя чтением детской книжки. Николас кивнул (от этого движения внутри черепа словно перекатились осколки стекла) и предпринял попытку поднести стакан к губам. Бэнко внимательно наблюдал, как новые пятна сока оказываются на паркете, на воротнике пижамы Николаса, и заключил со знанием эксперта:
– Отходняк из-за транквилизаторов, это пройдет.
Николас бросил лишь:
– Я надеюсь…
Вороной депос облокотился о подоконник. Его горячий лоб коснулся холодной рамы. Окно облепили капли, которые напоминали крошечных паучков, один за другим сбегающих вниз. Все, что Николас хотел – пройти через стекло и раствориться в дожде, яростно заливающем парк, стать частью знакомого шелеста. Когда-то, в стенах форта, беззаботным мальчишкой, он засыпал под него. Маленький Ники понятия не имел, где ему придется оказаться. Кого полюбить и как скоро потерять. Дождь, серым облаком заключивший клинику в туманный купол, был словно порталом, соединившим два мира: “тогда” и “теперь”.
– Ну и мерзопакостная погода сегодня, – заметил Бэнко. Он щелкнул пальцами по стеклу, как убивают больших комаров. – Прогулок нет, потому что нам уже семь лет как никто не собирается раздавать зонты. Думаешь, это потому, что мы их теряем или тыкаем друг в друга, точно на рыцарском турнире? Если ты будешь наблюдательнее, то заметишь: когда льет, големы возвращаются домой, у них в руках черные одинаковые зонтики. Нил думает, что это мы их все сломали. Проще оставить нас взаперти, чем возиться с экипировкой. Но это даже к лучшему, ведь ты не будешь один. Когда они разрешат тебе гулять?
– Я не знаю. Хочешь соку?
– Я не люблю томатный.
Бэнко ловко спрыгнул с подоконника, встал рядом с Николасом, но, похоже, ничего достойного внимания за окном не разглядел и заговорил вновь, на этот раз его голос звучал застенчиво, словно он долго собирался с духом:
– А все же классно ты разбил нос тому парню! Всегда завидовал тем, кто способен дать сдачи. Не просто помахать кулаками, а ударить один раз так, чтобы обидчик запросил пощады. Теперь все про тебя только и говорят. Ты у нас стал как второй Ероман.
От последней фразы Николас непроизвольно дернулся и устремил взгляд на дверь, ведущую в коридор. Еромана не было в общей комнате. Николас не помнил, когда видел его в последний раз. Ему самому только сегодня разрешили присутствовать в гостиной, до того он отбывал наказание в своей комнате. Соседом Еромана ему теперь точно не стать. Санитары обнаружили конверт с деньгами после драки. Когда Николас отключился, то, кажется, обронил его на пол. Согласно правилам, пациентам не разрешалось держать при себе наличные. Персонал полагал, что на территории клиники их и так обеспечивают всем необходимым. Николасу пообещали, что при выписке ему вернут всю сумму, а пока деньги полежат в комнате хранения, в сейфе, с личными вещами других пациентов. Если ему вдруг что-нибудь понадобится, он вправе написать прошение, и клиника рассмотрит его запрос.
Николасу наконец-то удалось поднести стакан ко рту и осушить его залпом. Вороной депос пожалел ровно через секунду. Тошнота усилилась, гейзером подступила к горлу. Он не представлял, как будет идти и уж тем более – что способен бежать. Николас едва успел добраться до туалета, как его желудок вывернуло наизнанку. Ужас сменился усталостью, когда он понял, что его рвет томатным соком, а не кровью.
“Давай, ты должен справиться. Это всего лишь небольшой провал в успешном деле. А оно ведь будет успешным, да, приятель? Вспомни, кто ты есть, в конце концов! Только не вздумай сдаться”, – велел себе он, но на сотый раз это убеждение потеряло силу.
Остатки содержимого его желудка вывернуло наружу, после чего Николас безвольно сполз на пол, спиной опершись о унитаз, обхватил руками колени. В голове разрасталось жалящее пламя, на тело обрушилась такая слабость, что ему вновь захотелось исчезнуть. Таким жалким Николас не чувствовал себя даже когда потерял Лейн. Если ему разрешат гулять, то он первым делом направится к Близнецам-соснам. Теперь каждый раз, засыпая, вороной депос грезил о них, как о спасении.
– Эй, ты!
Дверь в туалете распахнулась. Унитазы не были огорожены кабинками, найти Николаса не составляло труда. Каменным изваянием над ним возвышался голем.
– Ты знаешь, что тебе нельзя отлучаться без спроса? Я что, за тобой носиться должен?
– Я не хотел блевать в общей комнате, – спокойно ответил Николас, не поднимая глаз. На миг он забыл, что его тут не слышат.
– Ты должен был предупредить. Не важно, чего ты хочешь, даже если рвешься отлить, сперва спроси моего разрешения. Давай, поднимайся. Сегодня прощаю. Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, я запру тебя.
Николас встал, за что получил толчок в спину. Он был на голову выше санитара, но при всем желании слабость не позволила бы ему хорошенько ответить. “Нет, не стоит этого делать, – спохватился Николас, – а то мигом последует наказание”. Они добились чего хотели, он уже начал бояться и думать, как образцовый псих. Поэтому голем мог не сомневаться в собственной безопасности. Николас лишь загнул уши, на этом все закончилось.
“Только подождите, – утешал себя он по пути в общую комнату. – Когда вернусь на службу, я, во-первых, освобожу Еромана, а во-вторых, приложу все усилия, чтобы вы, самоутверждающиеся ничтожества, не смогли устроиться на работу даже уборщиками”.
– Давай живее, что ты трясешься, как тушканчик! – отчеканил санитар.
Но Николас его не слышал. Он мечтал о том, как выберется в парк и повлияет на правила этой игры.
***
Спустя два дня кончился дождь. Находясь в заточении, Николас изо всех сил демонстрировал свое послушание: четко следовал распорядку, не спорил с персоналом и дружелюбно относился к пациентам. Это стоило того, чтобы ему доверили подышать свежим воздухом. Санитары никогда не утруждали себя излишней слежкой. Тех провинившихся, которым требовалось особое внимание, просто не выпускали гулять.
И вот, спустя словно целую вечность, в распоряжении Николаса оказался парк, где единственными стражами стали забор и несколько камер. Близнецы-сосны идеально попадали в слепую зону. Наверное, только они с тайником были единственной удавшейся частью плана, когда все остальное, в особенности имитация драки, полным провалом. Как, если подумать, и все это дело. Впрочем, чего он ожидал? Когда Дженна поручала ему хорошие задания? Если слухи о ее уходе подтвердятся, то пребывание в дурке станет последним подношением начальницы. Он опасался, что на дне этой блестящей подарочной коробки еще что-то осталось.
Николаса не бросило в холодный пот, когда Рассел не ответил на вызов. Вороной депос чувствовал себя лучше. И вместе с тем, как его голова перестала болеть, панику сменила холодная рассудительность. Он не услышал голос на другом конце и сперва подумал, что в причина могла быть в неисправности рации. Всю неделю шли дожди. Но от влаги и холода защищали листья, которыми Николас надежно прикрывал тайник. Да и эта модель была изобретена для военных, такие приборы можно было швырять в лужу или оставлять валяться в снегу – они работали как часы. Из динамика доносился шелест, поэтому, вероятнее всего, Рассел Лэйон просто не брал трубку. Не слышал? Был занят?
Николас решил не гадать и воспользовался телефоном на стойке у медсестры. Ему пришлось упрашивать ее. Она, окинув его скорым взглядом, стала твердить, что не видит необходимости позволять ему пользоваться телефоном. Семьи у Николаса не было. Об этом психотерапевт Нил знал даже на первом сеансе. И в последствии обожал подводить рассказы к его детству, где отец с матерью напились до беспамятства, от удара оголенного провода в подвале – по одной версии – погибли оба, по другой – кто-то из них остался в живых и продолжал пить. А когда ребенком из неблагополучной семьи заинтересовались органы соцопеки, нисколько не возражал, чтобы маленького Ника забрали в приют. Вороному депосу тогда было несколько месяцев – слишком мало, чтобы сохранить воспоминания. Зато его прошлое волновало Нила. Николас не переставал поражаться утечкам информации, касающимся его детства, которые никогда не были опубликованы в газетах, но каким-то образом, покинув стены приюта, попали в папку к психотерапевту.
“Горелый запах во сне не преследует? – спрашивал Нил. – Не хотелось ли в детстве сбежать куда-нибудь? Например, в вымышленные миры, о которых ты любил рассказывать. Ты ведь был ребенком с богатым воображением. И тебе, как никому другому, было сложно сдерживать свои эмоции: радость, печаль, агрессию”.
На агрессии, в связи с последними событиями, Нил особенно акцентировал внимание. Ему хотелось бы знать, не калечил ли его пациент животных в детстве. Не помнит ли Николас щенка, которого подобрал на улице и приволок в приют. Потом щенок попал под машину и должен был помереть, потому что грузовик, развозящий хлеб по деревенским магазинам, переломал несчастному животному все кости, оставив от него кровавое месиво, которое маленький Николас продемонстрировал воспитателям. На следующий день вороной депос притащил в приют другого щенка, живого, но с изуродованной мордой и хромого, убеждая всех, что неким волшебным образом его пес исцелился.
– Ты изуродовал ему морду, чтобы тебе поверили, что это одна и та же собака? – спрашивал Нил. – Или в этом не было связи? Могу я предположить, что тот первый щенок попал под колеса грузовика не случайно? Тебе, наверное, захотелось посмотреть, как это будет? Любопытство мальчишки и все такое…
Николас хотел бы ответить, что за всю жизнь у него была и есть только одна собака. Флайку уже минуло девятнадцать лет. Собаки редко доживают до такого почтенного возраста. А морда у его пса как у монстра – из-за той злосчастной аварии, где остаться в живых Флайку помогло чудо. Чудо… Если Николас начнет рассказывать о таких нематериальных вещах, как чудесах, и о гнолле, который воспитал его, кто знает, как далеко это зайдет. С юных лет у вороного депоса появилась полезная привычка молчать об этом. Пусть лучше Нил считает его садистом и гадает.
Единственной правдоподобной информацией, которой психотерапевт обладал о его детстве, было то, что Николас Патнер – сирота. И даже фамилию ему, кажется, придумали, чтобы дать шанс на другую жизнь. Все погибли, отреклись? Какая разница! В метре от телефона, у стойки, единственное, что имело значение – он провел детство в приюте. В тетрадке дежурной медсестры, где были записаны номера, по которым пациенты могли совершать звонки, у него стоял жирный прочерк.
Николас не смог бы сломить сопротивление ее “не положено”, если бы не додумался заявить, что его наказание не прошло даром – он желает извиниться перед напарником за драку на прогулке. Медсестра посчитала такой жест достойным поощрения: “Только недолго, я нарушаю правила”, под его диктовку набрала номер четвертого участка. Она передала трубку Николасу с подозрением, красноречивее слов давая понять, что не будет спускать с него глаз.
– Полиция, слушаю, – после нескольких гудков раздался голос. Это был Ричи, новобранец, своими “великолепными” умственными способностями давно доказавший, что больше пригодился бы для разгрузки навоза на ферме. Нехватка кадров отражалась на одарской полиции не лучшим образом. И никого не удивляло, что Ричи до сих пор сажают отвечать на телефонные звонки.
– Ричи, это Ник. Да, Ник Патнер…
– Ник? – раздалось удивленно после нескольких секунд тишины. Быть может, даже телефон для этого парня был слишком сложной задачей.
– Рассел на месте? Могу я с ним поговорить?
– Кажется… Сейчас проверю.
В трубке послышалась возня.
Николас тут же представил офис четвертого участка. Столы, расставленные вдоль стен, захламленные бумагами, со старенькими компьютерами, обросшими пылью и соревнующиеся гудением с канализационными трубами. Его место возле окна, где лучи солнца бросали полосатые тени на гладкую спинку стола. Кипу папок, которые ждали его там ( и среди них – настолько крупная, что ее нельзя не заметить, выцарапанная надпись “НИПЬ”, Николас подозревал, кто был ее автором); Мориса за соседним столом, который наверняка уже успел подмешать тайный ингредиент в свой кофе, и сейчас по воздуху веяло едва уловимым ароматом виски, смешанным с запахом теплых булочек с колбасой, которые его сослуживцы таскали из ближайшей кофейни. Их обожал Флайк. Николас завидовал Ричи, которому посчастливилось находиться в офисе. Прижимая трубку к уху, вороной депос прислушивался к звукам того оставленного мира, когда-то ставшего ему вторым домом. Как же он скучал по нему.