Устроив за неделю все дела, я отправился в путь. Я представлял, что в Крыму все плавают в море, едят пирожки на пляже, скучают в музеях, покупают сувениры… Там с тобой не может случиться ничего плохого. Ага, как же. Хоть бы новости посмотрел!
Поезд подъезжал к станции, я открыл пошире форточку в купе, высунул лицо, глядел на многолюдную набережную и вдыхал море. В груди шевелилась тоска по вымышленному детству. Я видел мираж каникул в Крыму, которых у меня никогда не было.
От вокзала я взял такси, хотя проще было дойти пешком. Гостевой дом находился в Караимской слободе – старом квартале, где некогда жил один из коренных народов Крыма. Караимы – иудеи, не признающие Талмуд. Появились в Феодосии, или Каффе, как она прежде называлась, где-то в четырнадцатом веке. Караимов часто относили к евреям или тюркам, но как они появились на полуострове – до сих пор доподлинно неизвестно. Не удивляйтесь исторической справке – я пребывал в экзальтации: много читал про город, мечтал о будущем, видел солёные сны. В моей маленькой внутренней вселенной уже произошло чудо – я навёрстывал детство.
Когда я вышел из такси возле гостевого дома «Херем», внутри всё перевернулось. Я увидел стену из известняка, высокие кудрявые деревья, двухэтажный дом с резными окнами, почти скрытый листвой, серые ворота, под которые лез толстый рыжий кот. Словно картинка из сочинения «Как я провёл лето», только лучше.
Я тронул дверь в левой части ворот, и она не была заперта, что мне, москвичу, показалось волшебством. Сад выглядел ярко, ошеломительно, как галлюцинация. Цвела сирень, черёмуха, тюльпаны, маки – это лишь те растения, которые я сумел опознать. Играла классическая музыка.
Хозяйский дом состоял из двух частей. Первый этаж из потемневшего камня казался более старым, по фасаду шла выбитая в известняке надпись: «Аптека выпускаетъ издѣлія качества довоеннаго времени». Второй этаж, более светлый и изящный, опоясывала широкая резная веранда, окрашенная в жёлтые и оранжевые оттенки.
Рядом с домом на площадке из мелкой плитки, под навесом из виноградной лозы я увидел столик тонкой работы. Подошёл ближе. Двенадцатиугольная столешница была инкрустирована ромбиками перламутра. На ней лежал бордовый бархат – кто-то вышивал цветочные бутоны толстой золотой нитью. В складках ткани прятался старый магнитофон, ещё на кассетах, я таких лет пятнадцать не видел.
– Прошу на выход, – услышал я чей-то хриплый, свистящий голос.
Часть комнат первого этажа были открытыми. Виднелись сразу несколько лестниц наверх, уличные гостиные и кухня. Из-за перегородки появился раздражённый человек с чемоданом в руках, которого подгонял мужчина лет семидесяти в инвалидном кресле:
– Быстро! Быстро!
Для солидного возраста его руки, крутящие колёса, казались слишком уж мускулистыми.
– Но я хотел ещё неделю… – лепетал гость, уворачиваясь от коляски.
– Ступай жить в санаторий, покупаешься.
– Но мой жёлчный пузырь…
– Камней нет, здоров. Не веришь – сходи на УЗИ.
– А как же фонтан? Я так и не попил целебной воды.
– С тебя травок довольно, ступай. Комнату на месяц сняли.
Я замер: неужели гостя выгоняли из-за меня? Когда человек с чемоданом скрылся за воротами, я спросил:
– А если плохой отзыв напишет?
– Не напишет, – ответил мужчина в коляске. – Сходит на УЗИ, ещё и благодарность пришлёт. Это ты, что ли, приехал?
– Ну я.
– Добро пожаловать в «Херем»! Меня зовут Илья Иосифович Аттар.
Прозвучало как одна из старых караимских фамилий, о которых я читал.
Мы направились к крыльцу. С балкона второго этажа на бронзовых цепочках свисали маленькие и большие камни с отверстиями в центре – куриные боги. Одни были серыми, гранитными, другие бежевыми, из ракушечника, все в цветных разводах – оранжевых пятнах и красных прожилках. Они напоминали апельсины, вымоченные в гранатовом соке. Вместо того чтобы думать головой, я, блин, сочинял метафоры.
– Для чего это? – спросил я.
– Талисманы. Заряжены целебной энергией.
Мы проходили мимо большого как витрина окна первого этажа. На полках за стеклом стояли прозрачные банки с птицами в формалине. Я остановился. Никогда прежде подобного не видел. Змей, морских гадов, зародышей – да, но птицы… они мало напоминали самих себя: клювы согнуты, лапки поджаты, перья набухли.
– Что, не нравится? – спросил Илья Иосифович. – Таблетки выглядят поприятнее?
– Я не буду осуждать нетрадиционную медицину, если вы об этом. Я не специалист, откуда мне знать, как правильно лечить.
– Нужно будет прописать тебе что-нибудь мерзкое. Веселья ради, – он надо мной смеялся.
Я внимательно рассматривал хозяина: седые волосы, местами, однако, сохранившие тёмный оттенок, смешную бороду с двумя зубьями (кажется, этот вид называется «французская вилка»), массивный нос, чёрные живые глаза под выступающими вперёд надбровными дугами. Лицо волевое и строгое. Он достал из кармана шайбу со снюсом и заложил пакетик за щёку. Илья Иосифович не выглядел презентабельным дедом из рекламы, зато в его внешности и движениях проступала живая, энергичная личность. Невольно задумаешься: каким бы человеком я стал, проживи мои бабушки с дедушками подольше? Как они бы на меня повлияли?
– Извините, – не удержался я, – можно узнать, сколько вам лет?
– Я всё ждал, когда спросишь. Мальчишки вроде тебя двух минут не могут утерпеть. Надеются прожить дольше. Мне недавно исполнилось сто четыре.
– Куда уж дольше!
Так коллега не преувеличивал? Мне легче было бы поверить, что Илья Иосифович прибавил себе десяток-другой лет ради большего эффекта. Иначе почему его морщины неглубоки? Почему глаза смотрят молодо? Его старил лишь голос. Не успел я решить, верить хозяину «Херема» или нет, тот меня шокировал: встал с коляски и бодро зашагал к крыльцу.
– Так вы не… вы не?
– Если б с молодости знал, что можно за собой стул возить, всегда б так делал.
Илья Иосифович провёл меня наверх – в белую комнату с деревянными балками на потолке, ореховой мебелью и оранжевым покрывалом на кровати, на котором серебристыми нитями были вышиты двенадцатиконечные звёзды и надписи на иврите. Поверх лежал букет сирени и мешочек из органзы со сладостями. Нигде, никто и никогда не готовился специально к моему приезду. Я сказал себе: это просто хороший сервис – но моё сердце всё равно расплылось, как медуза. Я был счастлив, идиот! (Простите, я всё ещё кричу в душе́.)