– Make yourself comfortable, Your Grace91! – сказал он, разворачиваясь из-за руля и как-то хитро улыбаясь Александре.
Через некоторое время Александра начала волноваться. Она никогда не была в Лондоне, однако она читала, что вокзал Виктория расположен ближе остальных к Букингемскому дворцу, и что дорога до него должна занять менее получаса. «Должно быть, неверно написано. Бывает же такое, ошибаются люди» – думала сначала Александра, но теперь она заметно волновалась, а поэтому вертелась на заднем сидении автомобиля, не прекращая глядеть по сторонам.
– Please, do not worry, Your Grace, we will arrive in a couple of minutes92, – попросил Александру мужчина, не оборачиваясь. Он медленно начинал тормозить.
«Как же так, – думала Александра, лихорадочно оборачиваясь по сторонам, – это ведь явно не Лондон, так где я теперь? Как же я решилась сесть в автомобиль к незнакомому человеку? Да, он был мил со мной, но я же…как же…как же так?»
Однако ужасные, страшные мысли Александры прервались, когда она увидела вдалеке перед огромным особняком знакомый стройный силуэт. Пока машина приближалась, он был мрачен и взволнован, а вот Александра наоборот была бесконечно рада, поэтому, когда автомобиль остановился, она быстро выбежала из него и заспешила к ожидающему её Джону, который, заметив княжну, улыбнулся, хоть и получилось у него это как-то печально.
– Джон! – воскликнула княжна и обняла герцога, – Джон, пойдём скорее, нужно скорее идти, понимаешь? Это же не Букингемский дворец, не так ли? – спросила она, подходя быстро к дверям особняка. Джон только кивнул ей в ответ и распахнул перед княжной массивную дверь. – Отчего, я не понимаю, почему меня привезли сюда? Джон, – повторила она, останавливаясь на месте, и взяла Джона за оба плеча одновременно, глядя ровно в глаза его, – Джон, мне нужно скорее к королю Георгу. Неужели Володя тебе не сказал?
– Я всё знаю, Александра, всё знаю, – ответил он, опустив глаза, и повёл княжну в одну из больших зал, – пойдём. – Александра, не понимая реакции Джона, помедлила сначала, но после последовала за ним.
В зале было светло и прохладно. У двух стен стояло несколько кожаных диванов, между которыми располагались огромные окна, кое-где стояли тёмные дубовые книжные шкафы, с высоких потолков свисали блестящие золотые люстры. Джон усадил Алекс на один из дальних диванов, рядом с которым, на одном из маленьких резных кофейных столиков, лежало несколько разных газет, свёрнутых в несколько раз и отодвинутых, будто, подальше от неё.
– Я не понимаю, Джон, зачем ты меня сюда привёл? Мне нужно к Георгу, понимаешь, это очень важно. Ты же сам ведь сказал, что всё знаешь, так зачем теперь ты издеваешься надо мною?
Джон вздохнул и поднял глаза на Александру и долго смотрел на неё, пытаясь будто понять что-то, но после улыбнулся лишь уголками губ.
– Алекс… – вздохнул он, начиная, будто, нести тяжкую, обременяющую его ношу, но вдруг был прерван: в залу забежал дворецкий, он был чрезвычайно взволнован.
– Duke Mortimer, your father, – Джон посмотрел исподлобья на него, качая сурово головой, – he is choking…93
Джон вскочил с дивана в потрясении, оглянулся на Александру, которая тоже встала от неожиданности.
– Я сейчас, – проговорил герцог, – подожди меня лучше тут, – и выбежал растерянно оборачиваясь. – Father!94 – взволнованно проговорил Джон, забегая в спальню отца, однако тот сидел на своей постели бледный и потный, но живой и незадыхающийся.
– Come back to her, Jonathan, you have more important things to do than treating me, – пробормотал он слабо улыбаясь, – Go!,95
Джон благодарно кивнул ему и поспешил обратно к растерянной Александре, которая сидела на самом краю дивана и тормошила в руках одну из сложенных на столике газет. Она, видимо, только начала читать и была теперь не только растеряна, но и очень напряжена.
– Алекс, – на резком вдохе вскрикнул Джон, когда только зашёл в залу, – Постой!
Но Александра не откладывала газету, упрямо читая, сжимая кулаки сильнее и сильнее. Это была газета, запрещённая для печати, не выпущенная, но каким-то образом доставленная теперь сюда. На развороте была расположена большая фотография ссыльных: на первом плане стоял Николай II, рядом с ним на жёстком деревянном стуле сидела Александра Феодоровна, напуганная и расстроенная, далее стояли Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, одетые простенько, как-то наспех, охваченные неподдельным ужасом; рядом с княжнами на таком же как и у матери стуле сидел Алексей, болезный и исхудавший, а около, почти полностью закрывая его от камеры, стоял Андрей и в лишь самом конце – Владимир Львович с каким-то серьёзным, невозмутимым лицом. Увиденное Александрой когда-то в далёком прошлом на рождественском гадании, преследующее её годами видение неоспоримо сбывалось.
Под фотографией большим чёрным шрифтом было напечатано:
СВЕРШЁННЫЙ РАССТРЕЛ: УБИЙСТВО ИЛИ ПРАВОСУДИЕ?
А после, помельче: НЕ ДОПУЩЕНО К ПЕЧАТИ.
Александра просматривала газету и тряслась, после она откинула её и схватила другую, третью… Все они были разного издания, но одного содержания, и одна и та же фотография располагалась на титульном листе.
– Нет-нет-нет, – шептала княжна, – нет, пожалуйста… я не верю, – а когда заметила герцога, поднялась рывком с дивана и громко уже вскрикнула, – это вздор! Я не верю! Это не может быть так, это… Нет! – она была шокирована, глаза широко раскрыты, и губы шептали что-то безучастно, она глубоко дышала и тряслась всем своим телом.
– Алекс, – выговорил тихо Джон, – мне так жаль…
– Нет! Джон, Джон, скажи, что это неправда… ведь это неправда, – вымолвила она, впившись длинными пальцами в предплечье Джона, пусто глядя на него.
– Алекс, прости меня, я…я не могу никак это изменить…
– Нет, – не унималась княжна, – я не верю! Это невозможно…этого не могло, не должно было произойти! Это…это не доказательство! Ничто не доказательство! Я знаю, я верю… Они не у-м-е-р-л-и … – она говорила совсем шёпотом, со слезами на глазах глядя на Джона.
– Я…у меня есть ещё…вот, – он протянул телеграммы, которые достал британский, очень надёжный и умный человек, – Но я не думаю, что тебе стоит… – однако Александра уже выхватила бумажки из рук герцога.
Четыре плоские и узкие полоски, четыре телеграммы предстали перед Александрой теперь. Она дрожащей рукой развернула листы и принялась читать, закусывая губы и заламывая пальцы.
«СОВЕТУ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ РСФСР И ВСЕРОССИЙСКОМУ ЦИК
СЕГОДНЯ 30 АПРЕЛЯ 1918 ПЕРЕВЕЗЛИ РОМАНОВЫХ В ЕКАТЕРИНБУРГ ТЧК ПОМЕСТИЛИ ИХ В ДОМ ИПАТЬЕВА ПОД НАДЗОРОМ ЯКОВА ЮРОВСКОГО ЗПТ ЧТО СОГЛАСОВАНО С ТОВ СВЕРДЛОВЫМ ТЧК УТРОМ ВЫЯСНИЛОСЬ ЗПТ ЧТО С РОМАНОВЫМИ И ИХ ПРИСЛУГОЙ В ССЫЛКЕ НАХОДИЛИСЬ ДВОЕ ДРУГИХ МУЖЧИН ЗПТ ТЕ САМЫЕ МАСЛОВЫ ТЧК ЧТО ПРИКАЖЕТЕ С НИМИ ДЕЛАТЬ?
ВАСИЛИЙ ЯКОВЛЕВ»
«ВСЕРОССИЙСКОМУ ЦИК
1 06 1918 РАССКАЗАЛИ МЛАДШЕМУ МАСЛОВУ ВАШИ УСЛОВИЯ СДЕЛКИ ТЧК НА ПРЕДЛОЖЕНИЕ О ВЫСЫЛКЕ ЕГО ИЗ СТРАНЫ ПРИ УСЛОВИИ ОТКАЗА ОТ ВЕРНОСТИ МОНАРХУ БЫЛ ПОЛУЧЕН КАТЕГОРИЧЕСКИЙ ОТКАЗ ТЧК ОН МОЖЕТ СТАТЬ ПРОБЛЕМОЙ С ЕГО СИЛОЙ И ДЕРЗОСТЬЮ ТЧК ЧТО ПРИКАЖЕТЕ ДАЛЬШЕ С НИМ ДЕЛАТЬ?
ЯКОВ ЮРОВСКИЙ»
«ВЦИК
НОЧЬЮ ПО ВАШЕМУ ПРИКАЗУ ПРИВЕЛИ РОМАНОВЫХ НА СУД ТЧК ВСЕ ОНИ АБСОЛЮТНО НЕ ПОНИМАЛИ ЗПТ ОТЧЕГО МЫ ПРИНУДИЛИ ИХ СПУСТИТЬСЯ В ПОДВАЛ ТЁМНОЙ НОЧЬЮ ТЧК ДЕРЖАЛИСЬ НЕОБЫКНОВЕННО СПОКОЙНО ТЧК КОГДА Я ЗАЧИТАЛ ПРИГОВОР ЗПТ В ГЛАЗАХ НИКОЛАЯ ПРОМЕЛЬКНУЛО СОМНЕНИЕ ЗПТ ПОТОМ ОН ПОВЕРНУЛСЯ КО МНЕ ВНОВЬ И ПЕРЕСПРОСИЛ «ЧТО-ЧТО?» ТЧК Я ПРИКАЗАЛ СВОИМ ЛЮДЯМ НЕ МЕДЛИТЬ ТЧК ВСЕ ИСПОЛНЕНО БЕЗУКОРИЗНЕНО ЗПТ ТОЛЬКО ЦЕСАРЕВИЧА ЗАКРЫЛ СОБОЙ МАСЛОВ МЛАДШИЙ ЗПТ КОТОРЫЙ САМ БЕЗ ЗОВА СПУСТИЛСЯ В ПОДВАЛ ТЧК МАСЛОВ СТАРШИЙ ТОЖЕ БЫЛ ЗДЕСЬ ТЧК ТЕПЕРЬ СУД СВЕРШЕН ТЧК ЖДЕМ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ ТЧК
ЯКОВ ЮРОВСКИЙ»
«ЯКОВУ ЮРОВСКОМУ
НЕОБХОДИМО ТЕПЕРЬ ВСЕ ГЛАДКО ПРЕДСТАВИТЬ ТЧК ТЕЛА УБРАТЬ ТЧК НИКТО НЕ ДОЛЖЕН УЗНАТЬ ОБ ЭТОМ ИЗ ПАРШИВЫХ ГАЗЕТЕНОК ПРИ ТРАГИЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ ЗПТ ОСОБЕННО ОБ ЭТИХ МАСЛОВЫХ ТЧК УДАЛИТЬ ВСЕ УПОМИНАНИЯ О НИХ ТЧК УНИЧТОЖИТЬ ЭТУ ПЕРЕПИСКУ ТЧК НАМ НЕ НУЖНЫ НОВЫЕ НАРОДНЫЕ СТРАТОСТЕРПЦЫ И МНОГОСТРАДАЛЬЦЫ ТЧК
ВСЕРОССИЙСКИЙ ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ»
Слабый, еле слышимый, отчаянный стон вылился из лихорадочно вздымающейся груди Александры, которая, не закрывая глаз, перевела взор на Джона. Тот стоял еле дыша, не понимая, что говорить ему, что делать ему теперь.
– Это…это…невыносимо, зачем ты меня так истязаешь, зачем даёшь мне эти…пустяки, – Александра казалась совсем слепым котёнком, который метался в темноте, пытаясь найти выход, бился о стенки коробка, в котором его заперли. Однако Александра вовсе не была слепа. Она знала, что всё прочитанное, увиденное ею теперь правда, но не хотела признаваться в этом ни себе, ни кому бы то ни было.
– Алекс, – Джон взял Александру аккуратно за руку, но тут же отдёрнулся отчего-то и переложил руку на плечо её. – я знаю, это ужасно, прости меня, пожалуйста…
– Прочти, – вдруг, будто очнувшись от транса, воскликнула Александра, – где же…где же? – она копалась в сумке, но движения её были медленными и неуклюжими, – Вот! Вот… письмо! – во весь голос крикнула она, нервозно посмеиваясь, – письмо, оно для тебя, от Володи, оно тебя переубедит. – она протянула судорожно сокращающейся рукою письмо, измятое совсем и отчего-то пожелтевшее. – Бери! Возьми скорее! – на что Джон только качнул головой.
– Открой его, Алекс, оно ведь вовсе не для меня.
Александра согнула руку и поднесла письмо совсем близко к глазам, будто пытаясь найти что-то в трещинах на бумаге. Потом она медленно отодвинула письмо, и какая-то холодная и болезненная слеза выкатилась из глаза и побежала по бледной щеке. Она развернула письмо и всхлипнула, снова сворачивая бумагу.
– Нет! Я не могу! Нет! – крикнула она, но тут же вновь раскрыла бумагу.
«Александра, милая моя, я безумно сильно люблю тебя и буду любить, что бы не случилось со мною, что бы не произошло. Говорю я это не для того, чтобы выставить на показ какие-то чувства свои, я просто хочу, чтобы ты знала это, помнила об этом всегда. Я не хочу прощаться с тобою, но видит Бог, я должен, должен оттого, что знаю. Писать об этом труднее, чем сказать, а, может быть, и нет, кто разберёт? я теряюсь, потому что не хочу, потому что через мгновение нестерпимо сильно раню тебя, обязан это сделать. Помнишь, я написал тебе письмо? На самом деле, я ещё не сделал этого, только собираюсь с духом написать, потому что понимаю, что это в сущности своей будет чистою ложью.
Princess, я не знаю, сказал ли тебе Джон о том, что все они, впрочем, отмучались. Настал мой черёд. Я понимаю это. Я никого не виню. Я только нежность чувствую теперь, нежность и любовь. Я погибаю за страну, за фамилию, которую гордо пронесу по самый гроб и от которой не откажусь; я погибаю рядом со своими братьями, и я счастлив погибнуть плечом к плечу с ними. Раньше я думал, что единственное, чего я хочу, чтобы ты рядом со мною была, но теперь, теперь нет, теперь я рад, что ты далеко, недосягаемо далеко.
Аля, я знаю, что ты злишься. Да, полное право имеешь, ведь я обманул тебя. Прости меня, princess, прости, я не мог позволить тебе погибнуть из-за горячности твоей, прыти и просто от того, что ты Маслова, почти что Романова, почти что жена моя. Я умру, но не предам, я умру любя, и, может быть, я сейчас печалюсь, но от того только, что не увижу тебя боле, не поцелую твои алые уста и не услышу бархат голоса твоего, остальное пустое, остальное – вздор. Я знаю, что ты попытаешься вернуться в Россию, хоть я и умоляю тебя не делать этого, но я спокоен, потому что Джон не допустит этого любой ценой, а герцогу я верю, как себе, может быть, даже сильнее. Джон великолепный человек, Александра, он прекрасный человек, а ещё, он любит тебя, я знаю, искренне любит и сделает что угодно ради тебя. Останься с ним, прошу, не лишай себя того волшебства, которым человеческая жизнь полна, и только Джон сможет осчастливить тебя. Про меня забудь, ведь я теперь просто тень, пережиток прошлого, воспоминание в сердце твоём, но не лелей его слишком, отпусти. Мне теперь ведь не важно, что со мною станется.
Кости – прах, в них нет души. Но ты, ты жива, Александра, а мёртвые живым не друзья. Я люблю тебя, я всегда любил тебя, но теперь прости меня и прощай навсегда. Mais c'est la vie96 и я признаю её. Я принимаю свою смерть, так прими же её и ты. Живи, mon amour97, живи и оставайся с Богом.
Навеки верный раб твой,
Владимир»
Чтение Александрой письма проходило в полнейшей тишине, только где-то в конце залы постукивали мерно большие, старые часы, и только Александра всхлипывала время от времени, то громко, широко раскрывая поблёкшие, немигающие глаза, то жалобно, заслоняя их трясущейся рукою. Тут она дошла до конца и застыла. Она перестала двигаться, моргать, казалось, перестала дышать, будто сердце её не выдержало и остановилось, потеряв цель жизни, предполагая, что пора прекращать бесконечный бег. Однако вдруг Александру всю затрясло, она сделала четыре тяжёлых, болезненных для неё самой вздохов, пробормотала себе под нос опустившимся от потрясения голосом «Боже» и перевела взор прямо на Джона, который преданно и скорбно смотрел на неё. Поймав взгляд княжны, Джон испугался, ему показалось, что девушка, с присыпанными пеплом глазами, непонятно откуда пришедшая сюда и непонятно зачем на него теперь смотрящая, и есть его Алекс. Но ведь так оно и было.
Как меняет человека горе.
Александра тряслась, придвигаясь к Джону и поднимая немощную, иссушенную будто руку.
– Бедная, – проговорила она, приблизившись к герцогу в плотную, – бедная мама моя. Она же не переживёт… – шептала она, громко, прерывисто дыша. Так, округлив пустые, но сухие совсем глаза, она сидела какое-то время, покачиваясь мерно взад-вперёд, до тех пор, пока старые, рокочущие до поры часы не пробили десять часов, глубоким, гулким звоном раздаваясь по всему особняку. Александра будто проснулась. Вздрогнув, она поднялась немедленно, оглянулась как-то механически по сторонам и сначала мелкими и неуверенными, потом крупными, ускоряющимися шагами пошла к двери, бормоча что-то себе под нос.
– Алекс, подожди, остановись! – окликнул её Джон, поднимаясь за нею следом, но княжна не реагировала.
– Телефон…мне нужен телефон…бедная мама моя, она же совсем не переживёт, – говорила в каком-то беспорядочном переборе Александра. Однако Джон подбежал сзади, пытаясь её остановить. Он долго уговаривал её, долго просил остановиться, но Алекс не слушала, и он легонько взял её за запястье, удерживая, но страшный стон вырвался тогда из груди княжны, она отдёрнулась и с новой непонятной решимостью двинулась к двери. Джон пытался удержать её за руки, но, когда понял, что это не поможет, он, не подумав ни о чём, схватил Алекс за талию обеими руками, обхватил её, прижимая к себе, не давая ей боле сдвинуться с места или убежать. Александра извивалась, как только могла, она кричала сначала, но после сил голосу не хватило, и крик её превратился в один большой и беспрерывный жалобный стон.
– Мне нужен телефон…пожалуйста…пустите меня…пожалуйста… – говорила она, устав отмахиваться от Джона, будто вовсе не узнавая его.
– Алекс, пожалуйста, – умолял герцог.
– Моя мама…она…она не переживёт…сжальтесь…пожалуйста…пожалуйста … – она вдруг с новой силой оттолкнулась от герцога, а тот не смог удержать её, – Отпустите меня! – казалось, для Алекс не существовало ничего на свете, кроме этого телефона, исчезло всё, кроме потребности её выбежать из замка и босыми ногами добежать до России, и спасти…Но кого? Спасать-то некого.
Она побежала к двери, которая оказалась уже совсем близко, и сладок казался ей запретный плод, но только дверь была заперта; Александра только рукою стукнула по лакированному дереву и громко, забыв, наверное, что она дворянка, что она девушка воспитанная и находится вне дома своего, громко и отчаянно провыла:
– Я вас ненавижу! Я ненавижу вас! Выпустите! Выпустите! – но силы покинули её, она сползла вниз и, уткнувшись в холодную дверь горячим лбом, заплакала безутешно, задыхаясь, кашляя, лихорадочно и горько.
Глава шестнадцатая.
Александра провела весь оставшийся день, свернувшись в клубок у выхода из комнаты, она не плакала, нет, она лишь растерянно и упрямо вглядывалась в пустоту, и только вечером, когда в зале раздался глухой, ненастойчивый стук по дереву, она раскрыла слабо красные глаза и отняла подбородок от груди. Дверь тотчас же щёлкнула замком и распахнулась, и в залу элегантно пробралась просто, но благородно одетая Адель. Увидев княжну, она немедленно склонилась над нею и протянула Алекс гранёный стакан холодной воды. Александра долго и внимательно разглядывала графиню и вдруг, поймав взгляд её, тихо и твёрдо проговорила:
– Я настаиваю, выпустите меня, пожалуйста! – и, поднявшись на ноги, поправила прилипшие к лицу её волосы. Адель глядела на неё нежно и печально, и маленькая аккуратная слеза сверкнула в глазу её, но быстро скрылась из виду. Адель всё смотрела и смотрела на Александру, не двигаясь и, конечно, не произнося ни звука, а в душе княжны в это самое время только возрастало и поднималось невидимой стеною негодование, яростно отражаясь в чёрных глазах её. Хоть Александра была ниже Адель и глядела на неё снизу в верх, графиня отступала теперь под натиском наступающей княжны и была, казалось, весьма испугана.
– Алекс, – заговорил тихо Джон, – пожалуйста, оставь Адель, не она тебя здесь удерживает.
Александра замерла на мгновение, но после развернулась резко к Джону и меленными шагами пошла к нему.
– Я доверяла тебе, Мортимер, думала, ты поможешь мне, поддержишь, а ты…ты предал меня! Ты заодно с этими …революционерами, да? Они там погибают! А я…
– Алекс, ты ничем им не можешь помочь, – вымолвил только Джон, всё так же мягко глядя на неё, но в глазах княжны отразилась ещё большая, совсем неистовая ярость, она сделала несколько решительных, больших шагов к Джону, но вдруг лицо её расслабилось, она закрыла глаза и без чувств упала на руки взволнованного теперь гораздо больше герцога.
Действительно в эту ночь сделалась с Александрой горячка. Оценив состояние княжны, доктор Стоунберг нахмурено взглянул на Джона и только вздохнул, пожимая плечами.
– Он сказал, что у неё сильное эмоциональное потрясение, – прошептал Джон графине, которая сидела, не шевелясь, уже несколько десятков минут. – она не хотела тебя ничем задеть, просто она…– но Адель и сама понимала, что такое не переживают спокойно, поэтому только покачала головой и положила горячую ладонь на плечо Джона.
Ночью Александра бредила. Несмотря на то, что доктор Стоунберг настоятельно не советовал Джону заходить к больной, потому как в её состоянии непонятно, как отреагирует она, если проснётся и увидит герцога в своей комнате, Джон просто не мог оставаться в своих покоях, где был слышен каждый стон княжны, каждое слово, ею пророненное. Джон заходил к Александре несколько раз, и каждый раз княжна немного успокаивалась, чувствуя будто его присутствие. В бреду Александра металась по кровати, выкрикивала имена. Она звала, то отца, то брата, то Владимира, но, видимо, даже во сне никто не отвечал ей, и она плакала, хватала руками и зажимала в кулаки измятую уже и свернувшуюся простыню.
Уже светало, когда Джон вновь зашёл в спальню к Александре, откуда доносились душераздирающие звуки. Княжна лежала на кровати, полураскрывшись, раскинув широко руки свои. Джон стоял долго над кроватью как всегда ожидая, чего-то, и вдруг Александра действительно утихла, но не так, как всегда, она вообще перестала шевелиться и воспроизводить звуки. Джон смотрел на неё, не отводя глаз, и странная тревога сжала сердце его. Он подошёл поближе к кровати и склонился над телом княжны, чтобы понять дышит ли она, однако только он наклонился, Александра раскрыла глаза свои и от неожиданности болезненно охнула и вжалась глубже в кровать. Джон тоже немного отдёрнулся и распрямился.
– Прости, прости, я уже ухожу, – тихо произнёс он, разворачиваясь к двери, но Александра вдруг резко рванулась вперёд, схватила его за руку и каким-то испуганным, несвойственным совсем ей голосом проговорила.
– Нет-нет-нет-нет, Джон, останься, пожалуйста, останься хоть ты, – и, не отводя взгляда, смотрела на герцога, пока тот, опомнившись, не сел на кровать рядом с нею. Тогда Александра закрыла глаза, но даже из-под опущенных ресниц было видно, что девушка плачет. Да, она плакала, но не произносила при этом ни единого звука. Джон сидел рядом с Александрой без сна, однако вскоре грёзы стали одолевать его, и он, не отпуская руку княжны, упал на кровати и забылся глубоким сном.
В восьмом часу утра Джон был разбужен шуршаньем бумаги, скрипом шкафов и разными другими неизбежными звуками. Открыв глаза, он тут же увидел Александру, которая, еле держась на ногах, что-то искала в комнате, и, видимо, устойчиво не могла найти. Княжну знобило и потрясывало, но она, не сдаваясь, рылась в ящичках письменного стола.
– Алекс, – проговорил заспанным голосом Джон, поднимаясь, – ты больна, тебе нельзя вставать.
– Мне нужно, мне нужно… написать…они же, – говорила Александра, глубоко и прерывисто дыша, – Надо написать, это же…
– Алекс, ну куда ты напишешь, а, ну куда? Ложись, пожалуйста, я сейчас позову доктора.
– Нет, нет, ты не понимаешь, мне нужно написать, мне нужно… – Александра вновь будто бы начинала бредить и метаться по комнате, но тут она остановилась напротив герцога и поняла на него свои безутешные глаза, – Они все умерли, Джон, все умерли! – и, заплакав, упала на грудь Джона, который долго и, впрочем, безрезультатно утешал её, пытаясь как-то привести княжну в себя после перенесённой потери.
Шло время. Минуты, проносясь аллюром, вливались в длинные часы, дни и уходили в прошлое, безвозвратно далёкое и пустое. Александра, оставаясь в Хэмпшире, увядала и теряла влечение к жизни поминутно, и никто в особняке не знал, как помочь ей, как хоть чуть-чуть облегчить её невыносимо мучительные будни. Был только один человек, понимавший состояние княжны и способный её поддержать – Адель. Только её присутствие не тяготило княжну, и только с нею Александра могла находиться в одном помещении более нескольких минут. Адель умела слушать, и хоть княжна ничего не говорила, казалось, она прислушивалась к каждому её вздоху и стону и знала, как тяжело княжне сейчас. Она приносила Александре чай, играла для неё на рояле, и княжна забывалась и даже печально улыбалась иногда.
Адель была умна и внимательна и среди неразберихи, поселившейся в доме, только она замечала, что вместе с Александрой мучается и Джон, который, страстно желая помочь, не имеет возможности этого сделать. Герцог теперь мало виделся с Александрой, она, казалось, не подпускала его близко, закрываясь каким-то внутренним барьером, зато всё свободное время Джон стал проводить с отцом, состояние которого улучшалось стремительно.
Болезнь сильно изменила старого герцога. Он похудел и помолодел в лице, стал мягче и нежнее по отношению к сыну, будто бы что-то решилось во время его болезни, будто мнимая вина Джона была искуплена, и он мог снова беспрепятственно любить своего сына. Джон был увлечён заботой об отце, однако каждый раз проходя мимо комнаты княжны, он останавливался около двери в надежде услышать её голос или же увидеть её силуэт хоть краем глаза, а войти внутрь не решался, боясь потревожить покой девушки, а может, подсознательно просто не желая быть отвергнутым. Так, скрываясь в собственном доме, Джон провёл неделю, но после, сидя утром в своей комнате, он услышал, что Алекс в спальне скоро шепчет что-то, и прильнул ухом к стене. Он услышал слова и понял, что это была молитва. Александра молилась за свою семью: за погибших мужчин и оставшихся в изоляции женщин, она долго шептала слова молитвы, иногда прерываясь и с трудом сглатывая слюну, но каждый раз продолжала вновь.
«Вот оно, – подумал Джон, – здесь она никогда не оставит попыток сбежать, а если и оставит, то потеряет или здоровье, или рассудок. Так нельзя! Княжна – тонкая, светлая душа, ищущая лишь счастия, и кем буду я, если не помогу ей? Я безумно хочу ей помочь, и я обещал Владимиру, а теперь пришло время сдержать данное мною слово» – так подумал герцог и, наскоро одевшись, выскочил из особняка и торопливо сел в поданный ему только транспорт, который Александра жадно провожала глазами, глядя на него из большого окна своей просторной, светлой комнаты. Вскоре автомобиль скрылся из поля зрения княжны, и она мертвенно спокойно села на кровати, обняв колени руками и положив на них подрагивающий подбородок; по своему обыкновению в последнее время она развернула помятое совсем письмо от Владимира и принялась перечитывать его. Нет, она уже не читала, она запомнила всё письмо наизусть, а теперь только глазами перебегала от буквы к букве и тихо шептала рвущие сердце слова.
«Живи, mon amour, живи и оставайся с Богом». Строчка, неразборчиво и криво написанная князем, прокручивалась теперь в голове Александры, раз за разом сильнее рассекая рану на болезненно стучащем сердце княжны. «Как могу я жить теперь, когда незачем мне? Для чего мне жить?» Александра сидела, молча глядя в помятый листок и прокручивая на тонком пальце белое кольцо, снимая его и надевая вновь, когда услышала позади себя слабое прерывистое дыхание и нехотя повернула голову. Позади девушки стояла Адель и взволновано глядела на неё. Поймав взгляд княжны, графиня подошла легко к Алекс и аккуратно вытащила письмо Владимира из рук её. Сложив лист, она положила его на тумбу рядом, а сама устремила проникновенный взор свой на Александру.
– Я не могу, не могу прекратить читать его, – изрекла, наконец, княжна, – это всё, что у меня осталось от… от него, – но Адель только покачала отрицательно головой и дотронулась своей рукой до сердца Алекс и сделала это так трогательно и искренне, что Александра только обняла её и долго не могла отпустить.
Через четыре часа из своей незапланированной поездки вернулся Джон. Не останавливаясь, он шёл по особняку и только перед комнатой княжны он затормозил, но лишь на мгновение, а после стукнул тихо по двери и вошёл. Александра сидела в своей обычной скованной позе на кровати, а у другой стены за фортепиано сидела Адель и что-то тихо, ненавязчиво играла. Увидев герцога, она моментально прекратила играть, а поймав взгляд его поднялась со стула и медленно покинула комнату.
– Так нельзя, – начал Джон, – ты не можешь так жить, Алекс, я уверен в этом, – Александра перевела свои тусклые глаза на герцога, не понимая в полной мере, зачем тот пришёл, – так нельзя, – повторил Джон и подошёл ближе к княжне, – я не могу смотреть, как ты мучаешься. Смотреть не могу, как и ничего не могу для тебя сделать, ничего, кроме одного: тебе нужны близкие люди, они тебе необходимы, – Джон достал из кармана пиджака большой глянцевый билет и протянул его Александре, – я уверен, что так будет лучше, я хочу, чтобы тебе было лучше, и я всё для этого сделаю, я сделаю всё для тебя, – закончил герцог, как-то пристыженно посмотрел на Александру и, споткнувшись, вышел из комнаты.
«Джон великолепный человек, Александра, он прекрасный человек, а ещё, он любит тебя, я знаю, искренне любит и сделает что угодно ради тебя». Вновь промелькнула в голове Александры строчка из письма. «Джон любит меня? – подумала Алекс и почему-то ужаснулась этой мысли, – нет-нет, быть не может, не должно быть!» – отрезала она и впервые взглянула на протянутый ей билет.
Глава семнадцатая.
Пароход из Саутгемптона в Нью-Йорк отходил каждую субботу в пять утра, а двадцать седьмого июля на причале кроме прочих пассажиров парохода стояли Александра и Джон, который поехал сопроводить Алекс до причала и проститься с нею, как он подозревал, навсегда.
Пять утра. Солнышко только показалось на своде и стало лениво подниматься по небу, освещая постепенно заспанный прибрежный город и беспокойное холодное море, плещущееся здесь же. Лучи солнца, распространяющиеся по земле, играли в волосах княжны, превращая их в чистое, красивейшее золото. Алекс стояла беспокойно, поглядывая на огромный серый «Олимпик», пошатывающийся тяжело на волнах.
Спустили трапы. Александра вздрогнула всем телом своим, выходя из мыслей о матери, доме и предстоящем пути, в которые она была погружена всю дорогу в порт.
– Мне, кажется, пора идти, – заметила Александра, поворачиваясь к Джону, – спасибо, – так немногословно попрощавшись, княжна развернулась, позволяя встречному ветру играть с волосами и лёгкой юбкой, и хотела было уходить, но Джон, помедлив немного, всё-таки остановил её.
– Нет, Алекс, постой! Я…я тебя…провожу, – пробормотал он, догоняя княжну и направляясь прямиком к судну.
Огромный пароход нетерпеливо испускал клубы пара и издавал глубокий, низкий звук, сотрясающий всю переднюю палубу; море жестоко билось о корпус корабля, шатая его, а ветер яростно завывал в турбинах. Было холодно, и Александра дрожала, стоя с герцогом у трапа, прощаясь вновь. Джон отдал Александре свой пиджак и стоял, глядя на неё, не в силах отвести глаз. Она была прекрасна. Солнце освещало её с левой стороны, и кожа её отливала там бронзой, а глаза хоть и были безжизненны и смотрели глубоко в волны морские, были так же восхитительны и черны, как и само море; в золотых волосах играл ветер, раздувая их, придавая им какую-то неописуемую лёгкость, схожую чем-то с невесомостью кружащегося в воздухе птичьего пера. Джон несколько раз набирал в грудь воздух, собираясь сказать слова прощания, но не мог вымолвить ничего.
– Что ж, Алекс, прощай, – вымолвил он, собравшись, наконец, и посмотрел прямо в глаза княжне, и обнял вдруг её крепко, но быстро отпустил и ретировался на несколько робких шагов.
– Прощай, Джонатан, – всё тем же мертвенным голосом произнесла Александра, и слёзы печали вновь проступили на непросохших глазах её.
Джон сошёл с парохода и остановился на пристани, глядя, как лайнер, сливаясь с холодным морем, уносит вдаль разбитое революцией и чьей-то жгучей ненавистью маленькое, но пылкое русское сердце.
Эпилог.
1
Это был холодный ветреный летний вечер, и на улицах Уинчестера совсем не было людей, по крайней мере, Джон никого не видел с веранды своего особняка, хотя, если бы даже кто-то и прошёл мимо герцога, он бы теперь вряд ли заметил.
Пролетел год с того момента, как Александра уехала в Америку, и день за днём всё в Хэмпшире менялось и менялось радикально. Уолт Френсис Мортимер совсем отошёл от болезни и практически не появлялся дома, участвуя в собраниях Кабинета Министров; он совсем похудел и помолодел и, казалось, был счастлив, временами даже очень; он стал обходителен и приветлив ко всем, а в особенности к Адель, которая была с головою погружена в заботу о герцогах Мортимер. Она прочитала все книги в огромной библиотеке особняка и немного интеллектуально изголодалась, ожидая новой информации, новой пищи для трудолюбивого, цепкого разума. С каждым днём графиня всё более трепетно относилась к Джону, который проводил всё свободное время за работой и сильно уставал, она видела, что молодой и неумолимый обычно герцог становился всё более приземлённым и безразличным, всё более похожим на своего прежнего отца. Это было недопустимо, но Адель, к счастью, знала причину этого морального упадка и понимала её. Будучи сильной и благородной, а главное, будучи невероятно милосердной девушкой, Адель сделала то, что, как она полагала, она обязана была сделать.