Ночью того же дня из Москвы вернулся князь Владимир Львович. Николай Александрович, встретивший его, только взглянул на него и понял: переговоры провалились. Позже князю Маслову рассказали про болезнь супруги и отъезд дочери, на что он отреагировал бурно: стукнул с силой по столу, крикнул «так невозможно боле!» и ушёл в свою комнату, откуда не выходил до самого утра.
Андрей, и без того прибывавший в раздражении, теперь просто не мог сдержать своих эмоций. «Die scheusal! 62» – пробормотал он только и быстро вышел на свежий воздух. Прохладная летняя ночь в Петербурге – нечто неповторимое и неописуемое. Когда ещё не выпала роса на траву, а разгорячившаяся за жаркий день земля не успела остыть, именно тогда слышно, как природа отдыхает, об этом говорит каждое дуновение холодного ветерка, молчание птиц и животных, тёмная глубина небес и тусклый свет северных звёзд. Конечно, это успокоит любого. Вот и Андрей, вырвавшись из напряжённых пут дворца, вздохнул глубоко, с облегчением и, вскинув голову к небесам, подумал: «Когда же это, наконец, закончится?!», хоть и сам знал ответ: совсем не скоро. Пока Андрей думал, он отдыхал и наслаждался тишиной ночи, которая вдруг была нарушена.
– Ты чего вышел, а? Сейчас я тебя проучу, царёнок! – прогнусавил голос того же «товарища», что заходил в Александровский дворец накануне. «Царёнок» – это Алексей, это князь понял сразу и побежал туда, откуда доносились слова. В лучах уличного фонаря довольно далеко от самого дома Андрей нашёл своего друга. Он был напуган и пятился назад под натиском довольно высокого и худого человека, который держал в руках какую-то неровную палку. Этот «товарищ» много говорил слов гадких и отвратительных, при этом необратимо двигаясь вперёд.
– Извольте, я не совсем понимаю, – проговорил, всё ещё отступая, Алексей.
– Ах ты, буржуйский сын, – рявкнул он и замахнулся, но в этот момент в конфликт вмешался князь Маслов.
– Подберите, сударь, себе соперника с подходящей физической комплекцией! – вскричал он с агрессией; теперь Андрей отчётливо видел лицо этого человека: чёрные волосы, маленькие глаза, густые запутанные брови и жирный красный рот, сложенный в самодовольный, осклизлой ухмылке. Он стал наступать на Андрея, переминая неуклюже палку в руках.
– Договорился, смельчак, теперь тебе вместе с царёнком попадёт.
Хоть выглядел мужчина внушительно, голос звучал его громко и устрашающе, но драться он вовсе не умел. Это стало понятно сразу, когда, сжав руку в кулак, он попытался ударить Андрея, который был почти на две головы ниже его, но ударил по дереву, отчего взвыл как зверь и разозлился только пуще. С сего момента удача прибывала на стороне князя, которого Олег научил когда-то драться, а теперь он лишь уклонялся от неуклюжих ударов, что было довольно просто, и пытался вспомнить всё, что когда-то говорил ему Олег. Точно, живот – беспроигрышный вариант. Андрей приостановился, перевёл дыхание, как мог, и, что было силы, ударил костяшками пальцев чернобровому промеж глаз, а после острым локтем своим в незащищённый, костлявый живот. Тот застонал, сложился пополам, а потом повалился на землю, схватившись одновременно руками за живот и за кровоточащий нос. На этот раз никчёмный поединок завершился в пользу князя Андрея Владимировича Маслова.
– Ты с ума сошёл? – спросил Андрей, когда они с Алексеем зашли в их комнату, – разве ты ещё не понял, что на улице вполне небезопасно?
– Вообще-то, было нормально, до сегодняшнего дня. К тому же ты сам на улице был.
– Я подышать вышел, а вот драки с необразованными грубиянами в моих планах не значились.
– Андрей, я не понимаю, как это так? Почему вдруг люди стали так агрессивны?
– Они всегда такими были …Алексей, у тебя кровь идёт, – Андрей указал на нос друга, из которого действительно сочилась кровь красной тонкой струйкой, – давай, я обработаю, – с того самого случая в Англии Андрей всегда хранил при себе аптечку самых необходимых вещей. Когда князь подошёл к шкафу, где лежал коробок с лекарствами, он попытался открыть его и поёжился от резкой боли в руке. Правая рука его, после встречи с твёрдым лицом нахального мужчины, была вся бледная, вены распухли, костяшки стали синими, а одна из них и вовсе приобрела фиолетовый оттенок и раздулась до ненормальных размеров.
– Что с рукой, – поинтересовался Алексей, когда Андрей, заложив больную руку за спину, подошёл к нему с аптечкой.
– А что с ней? – попытался схитрить князь Маслов, но, когда понял, что это пропащий номер, показал другу кисть, – не совсем удачно ударил, должно быть. А, может быть, у него и лицо ядовитые вещества выделяет, забияка явно не моется слишком часто.
– Ну вот, как всегда из-за меня пострадал ты, – пробормотал, насупившись, Алексей, – давай тогда уж я тебе помогу, брат, – сказал он и попытался сделать что-то с рукой, но выхода не было, – надо показать доктору, а то я тебе ещё чего-нибудь сломаю.
Молодые люди отправились в покои романовского доктора, умного и тихого человека, который только наложил на сильно ушибленную руку Андрея тугую повязку и, неодобрительно качнув головой, отпустил детей, умолчав о происшедшем в последствие.
Глава пятая.
Ещё в начале февраля 1917 года доктор Ольги Валерьяновны Палей подтвердил, что болезненное состояние Владимира напрямую связано с его фронтовым ранением. Со дня на день ухудшалось самочувствие князя, а вскоре доктора стали опасаться за руку Владимира, которая нуждалась в помощи, буквально молила о ней. Большинство врачей утверждало, что необходимо вывести князя заграницу на лечение, однако свершившаяся революция и отречение императора заставили знатных людей по всем уголкам России, в особенности потомков Романовых, затаиться и спрятаться. Начиная с февраля месяца, Владимир проживал в своём имении в Царском Селе вместе с матерью и сёстрами, всячески заботящимися о его самочувствии, которое сильно колебалось, и нельзя было предсказать, в каком состоянии он проснётся завтра. Хоть иногда и доходило до критического минимума, князь неутомимо боролся за свою жизнь, и к лету, казалось, состояние здоровья Владимира стабилизировалось: князь стал выходить на прогулки, писать понемногу, интересоваться новостями. В начале августа, когда семья НиколаяII и два князя Маслова были перевезены в Тобольск, Владимир случайно узнал, что Александры не было среди ссыльных, что она одна сейчас ухаживает за больной матерью в Чёрных прудах, и глубокий, сжимающий сердце страх посетил юношу; он, не раздумывая даже, собрал свои вещи и спустился в холл особняка ожидать только заказанную им бричку.
– Нет, нет и нет! – звонко заявила спускающаяся по мраморным ступеням Ольга Валерьяновна, – Владимир, сие абсолютно безответственно, ты ещё не поправился основательно, а желаешь ехать бог весть куда! И зачем? Какой в сим резон? Твоя любезная Александра даже в ссылку не попала, живёт себе преспокойно с Ольгой Николаевной. А ты что же? Своё здоровье губить собираешься: трястись в холодной кибитке? Не позволю!
Владимир только беззвучно и мягко посмотрел на свою мать, поцеловал её широкий белый лоб и, взяв в руку чемодан, вышел прочь из особняка. Тёплое летнее солнышко тотчас приласкало бледное чело князя, а досель свежий, утренний ветерок потрепал легко светлые, мягкие волосы его. Сердце Владимира билось часто, дыхание прерывалось, но он быстро и неотступно шёл вперёд, впервые за последнее время он чувствовал моральный подъём, и позабыл он и о больной руке, и вновь приходили ему в голову стихотворные строчки, он вновь жил и чувствовал, дышал и наслаждался окружающей его природой. Владимир шёл и шёл вперёд, пока тройка, заказанная им, не показалась на горизонте. Три крупные чёрные лошади рвались вперёд, подвластные только поводьям ямщика, который, глотая свежий ветер, мерно постукивал ногой своей и покуривал турецкую трубочку. Владимир двигался навстречу кибитке до тех самых пор, пока она не остановилась. Извозчик хотел было слезть с козлов, но Владимир быстрым жестом остановил его и, широко улыбаясь, заскочил в открытый экипаж.
– Что же Вам, князь, не сидится-то на месте? Куда турне держать будем-с? – полюбопытствовал чернобородый крупный мужчина, сидящий на облучке, немного картавя, как бы под стать французам.
– На Петровский остров, пожалуйте, – распорядился Владимир, протягивая деньги, – Васильич, поезжай скорее.
– Что ж Вы, князь, за кого меня принимаете? Чтобы я, да с собственного хозяина деньги?! – изумился он, разворачиваясь и переводя на Владимира свои косоватые серые глаза.
– Я не твой хозяин, а деньги лучше возьми, возьми и довези скорее меня, Васильич, прошу тебя.
Лошади тронулись и понеслись, словно жеребята, по мощёной дороге Царского Села. Владимир закинул ногу на ногу, скрестил пальцы и устремил взор своих светлых глаз на проносящиеся мимо поля. Мерный стук копыт, успокаивающе действующий на людей, сейчас ужасно нервировал князя. Сначала он пытался не слушать, но у него решительно не получалось, потому Владимир достал большую тёмную сигару, долго переминал её своими длинными пальцами, нюхал и, наконец, поджог и сделал первую затяжку. Некая доза спокойствия разлилась по его жилам, и он запрокинул голову, медленно выпуская дым.
– Нервничаете, батюшка Владимир Павлович? – спросил, повернувшись ловко на козлах, Григорий Васильевич.
– Отчего мне не нервничать? Времена-то какие! – заговорил, вновь выпуская ароматный дым, князь, – к тому же мчусь, куда не звали, к человеку, которому не писал, которая должно быть сердится. Она так красива, а когда обижается, очи её пылают, обжигая яростно всех прямым взором своим. А глаза у неё чёрные и большие, как смотришь в ночное северное небо, и невозможно взгляд отвести и насмотреться невозможно. К ней подойдёшь, дотронешься кончиками пальцев до плеча её, а она отдёрнется, отвернётся и будет долго стоять одна, глядя в пустоту, а потом подойдёт и мягко положит голову тебе на грудь, глубоко так вздохнёт, и ты понимаешь: она простила тебя, и все мысли уходят из головы, и ты прижимаешь её к себе и долго не можешь отпустить. А теперь и не знаю, простит ли, а коли и не простит, надо помочь ей с больною матерью, и чёрт меня дери: расшибусь вусмерть, а мою princess вовек не покину. Слишком люблю её для этого…
– Вы это про княжну Александру Владимировну Маслову, не так ли, милостивый?
– Так, конечно про неё, о ком же… постой, Васильич, как ты…как ты догадался, о ком я говорю?
– А как? Чай, на Петровский остров путь держим, в Чёрные пруды, а оно есть имение Масловых, и нынче, чай, весь Петербург любуется романом вашим.
– То есть как – весь Петербург?
– Знать не знаю-с, батюшка, да только все говаривают об вас, да любуются, да радуются вами.
– Понятно; люди-сплетники.
– И не говорите, батюшка, да вот, подъезжаем, кажется.
И впрямь виднелся уж залитый солнцем огромный каменный особняк и маленький английский садик, окружающий его. «Ну вот, вот и всё» – пронеслось в мыслях у Владимира, и он вновь достал сигару, но закурить не успел, покрутил в руках только и убрал назад в увесистый серебряный портсигар. Как он выскочил из тройки, дошёл до крыльца и поднялся по крутым ступеням, Владимир помнил так, будто это происходило в замедленной съёмке. Три стука в дверь. Молчание. Ещё три стука. Тишина. Но после нескольких секунд неподвижности, закрытая на цепочку дверь приотворилась, и уставшие угольки глаз сверкнули изнутри. Несколько мгновений Александра смотрела на князя, щуря и потирая глаза, но после промолвила почти шёпотом:
– Боже правый! – и резко захлопнула дверь, которая уже через секунду с треском распахнулась. Александра, одетая в тёмно-синий шёлковых халат, с мертвенным выражением лица долго стояла на пороге, – Владимир, ты… Что с ними? – спросила она срывающимся голосом.
– О, princess, я… они в Тобольске. У них всё нормально… должно быть так. Но я просто узнал, что ты здесь и…
– Господи, Владимир, – прошептала она и медленно подошла к князю, – ты… ты! – у Александры перехватило дыхание, она вдохнула нервно прохладный воздух и рывком выдала, – ты жив! Ни одного письма за полгода! Ни одного! Я думала, ты умер, я думала, они убили тебя! – почти крикнула она гневно и, развернувшись резко, зашагала вглубь дома.
Владимир стоял на пороге до тех пор, пока не вышла с кухни Прасковья Дмитриевна с большой чашкой чёрного ароматного кофея и не вручила её князю.
– Владимир Павлович, – промолвила она, улыбаясь красивым, полным ртом, – голубчик, неужто Вы хотите заморозить насмерть наши старые кости?
– Нет, – пробормотал Владимир, не до конца понимая сложившихся обстоятельств, – нет, конечно.
– Тогда войдите уже, Бога ради, негоже это, на пороге-то стоять.
Владимир торопливо зашёл в просторную прихожую, откуда та же Прасковья Дмитриевна провела его в столовую, где сразу попыталась накормить, но Владимир не был голоден.
– Вот не едите ничего, оттого и болеете, голубчик, потому как еда – источник здравия, еда и сон крепкий, – сказала строго она, – может быть, Вы съедите хоть супчика? Знатный луковый суп Надюша сготовила сегодня.
– Прасковья Дмитриевна, любушка, ради всего святого, оставьте молодого человека в покое, – попросила, ведомая под руку по ступеням отцом Христофором Ольга Николаевна, сильно укутанная и совершенно исхудавшая, но всё такая же ласковая, светлая, – несите лучше чаю зелёного и сами отдохните, а то с утра самого Ваши только возгласы слышу, – княгиня постояла, опустив голову, пока священник крестил её, а после подошла к Владимиру и тяжело опустилась в кресло рядом с ним, – услышала твой голос, Владимир и не смогла отказать себе в возможности спуститься к тебе. Как ты исхудал, право, мальчик мой, Ольга писала мне, что ты болен, однако я не могла предположить, что всё настолько серьёзно, – она немного помолчала, вглядываясь в печальные глаза князя, – Александра волновалась за тебя, потому приём и был таков, однако она скоро отойдёт, не беспокойся. Ты расскажи лучше, как там они. Неужели их действительно отправили в Тобольск?
– Не хочу огорчать Вас, Ольга Николаевна, но боюсь, что они и вправду были увезены из Петрограда. Но, кто знает, возможно, так даже лучше. Ведь Вы знаете, что Милюков хочет вывезти их в Англию, не так ли? – Ольга Николаевна кивнула, и мягкий свет озарил её глаза, – Так что, чем дальше они, тем безопаснее для них же, я полагаю.
– Надеюсь, – прошептала она.
– Но что же я, как Вы себя чувствуете, я слышал, что Вы больны, однако встретили меня лично, и, по правде сказать, я весьма сим польщён.
– Да, болезнь меня сразила, конечно, но Александра уже с полмесяца так тщательно и усердно заботится обо мне, что у меня не было иного выбора, как быстро встать на ноги. И, Владимир, ты дорог всей семье нашей, и мы безгранично рады твоему приезду, – говорила Ольга Николаевна, когда наверху послышался крик Александры и быстрые шаги её.
– Мама пропала, Прасковья Дмитриевна! Прасковья Дмитриевна! Её нет в её покоях! – твердила она со страхом в голосе, но спустившись на первый этаж и узрев мать, она бегом подошла к ней, – Мама, слава Богу, за что ты меня так пугаешь? мама, я же всего на мгновение отлучилась, а тебя уже и след простыл! Тебе не следует вставать с постели, ты ведь знаешь, что доктор сказал.
– Дорогая, никого я не собиралась пугать, – отговорилась она, нежно охватывая тёплыми ладонями руку дочери, – отец Христофор зашёл ко мне, мы немного побеседовали, а потом я услышала, как ты кричишь на этого юношу и поспешила спуститься, однако скорость моя едва ли равна скорости улитки, потому и пришла я сюда значительно позже. К тому же, юная леди, чтобы я боле от Вас такой брани не слышала! – Александра потупила глаза, – Владимир, между прочим, сам болен, а приехал к нам, а ты столь невежественно приняла его. Стыдно, – сказала княгиня притворно строго, тепло глядя на Владимира, – а теперь я удаляюсь. Прасковья Дмитриевна, голубушка, проводите меня в спальню, будьте так добры. И чай не забудьте, жажда ужасно замучила старую душу, – Ольга Николаевна так же тяжело, как и села, поднялась и довольно проворно пошла к лестнице, где её и перехватила бойкая ключница.
В комнате долго царила тишина. Александра запахнула посильнее халат и безмолвно села рядом с Владимиром, несколько отвернувшись от него. Владимир, улыбаясь, глядел в спину княжне, постукивая концами пальцев по дереву стола. Вдруг Александра резко развернула голову и положила свою руку на ладонь князя.
– Можно попросить Вас, наконец, не стучать, Вы же не дятел, в самом-то деле!
«Ну, хоть не молчит, уже неплохо» – подумал Владимир.
– Александра, извини меня, ну не мог я тебе писать, не мог. Не злись, – вымолвил тяжело Владимир.
– А я не злюсь, не злюсь я, Владимир. Я в бешенстве. Ненавижу это проклятое Временное правительство, эту революцию, – просипела она сквозь зубы и стукнула кулаком по столу, – и ты! как ты? – обратилась она к нему абсолютно другим тоном, аккуратно дотрагиваясь до руки Владимира, – о господи, прости меня. Я просто…
– Эй, что ты, – он нежно поднял её подбородок, – и не так меня в армии обругивали. Я рад, что ты меня хотя бы не ударила, а то, говорят, никто после этого не выживал, – заметил он, смеясь. Александра пыталась ещё делать вид, что она обижена и безразлична, но было видно – она безумно рада приезду её князя и едва держится, чтобы не броситься ему на шею.
– Андрей сказал, чтобы я, знаешь ли, не боялась использовать силу, – проговорила она, сидя всё так же отвернувшись, – Да… Андрей, лишь бы у него всё было нормально. Как у меня болит сердце за них всех. И связаться с ними нет возможности. Раздражает, ужасно действует на нервы, – Владимир молча сидел, слегка покачивая ногой. – мама сказала, ты болен. Это так?
– Когда я рядом с Вами, princess, я не чувствую ни боли, ни усталости, а значит, я здоров, когда Вы со мною.
– Владимир! – воскликнула она, закатывая глаза, развернула корпус к юноше и легко и игриво ударила рукой по плечу князя, который в этот же момент скорчился от боли и шумно вдохнул через нос, – что такое? Тебе больно? – Владимир только качнул головой и прокашлялся, – прости, пожалуйста, я не знала. Расскажи мне, что с тобою.
– А что рассказывать: бывало и хуже. Руку не ампутировали, и то хорошо. Премилый халатик, кстати, просто прелестный.
– Это Ольгин, – немного смутившись промолвила княжна и ещё сильнее запахнулась, – Тебе хотели ампутировать руку?
– Боже, Александра, неужели ты хочешь говорить про мою руку? такая тоска! Расскажи мне лучше, как ты попала сюда. Я думал, Александровский дворец был оцеплен.
– Был, но в каждой преграде можно найти брешь. Владимир, я так боялась, что ты умер, что начала злиться на тебя, а теперь мне так…так совестно. Ты так мучился, а я так злилась на тебя, что не хотела ничего о тебе слышать, – Александра перевела взгляд на лицо Владимира, сложила руки, прислонив к губам, и прошептала, – ты сможешь простить меня?
– Не за что, princess, вовсе не за что мне тебя прощать, – сказал он, нежно глядя на Александру, – с кем не бывает.
– Да со многими не бывает, Владимир, – она подавлено смотрела на него из-под русых бровей, покусывая нижнюю губу, и выглядела при этом премило. Владимир немного наклонился к лицу княжны, но она отдёрнулась назад, – Что же я, пойдём скорее, я напою тебя прелестным малиновым чаем! Пойдём, боец, а то больно уж несчастным ты выглядишь.
«Подвижная же особа», – подумал Владимир, качнув головою, но подчинился воле княжны: поднялся с кресла и последовал на кухню
– А где все люди? – спросил князь, не заметив не души во всём особняке, – Сбежали? – Александра огорчённо кивнула.
– У нас тут всего четверо остались. Точнее пятеро, но Пётр Ильич, царствие ему небесное, не дождался моего приезда. Сердце, – грустно проговорила девушка, не глядя на Владимира.
– Нынче у кого хочешь сердце остановится. Ужасно, куда только смотрит народ?!
– А никуда-то он и не смотрит, – начала Алекс, заходя в светлую кухню, где уже стоял горячий, только заваренный, ароматный чай. В углу комнатки стояла, сгорбившись, Надежда Ивановна. Увидев вошедших, она попыталась сделать поклон, но Александра покачала головой и жестом пригласила её присесть. Женщина так и сделала, – Большинство боится толпы, не осознавая, что он и есть составляющий компонент её. А другие просто поддались на искушение, поняли, что смогут сделать блага для себя из чужого страха и неведения. Так и живём, князь, так и живём!
– Давно ли ты, princess, в философию подалась? Одолжишь литературу почитать?
– Не надо быть философом, чтобы охарактеризовать внутреннюю обстановку в нашей стране. Я надеюсь, ты не завтра уезжаешь, Владимир?
– Нет, я ещё долго буду мозолить твои прелестные глаза, милочка. На фронт нельзя, а дома оставаться невозможно боле, к тому же «damsel in distress»63, сама понимаешь, – сказал он, приподнимая светлые брови.
– Ох, ты тошнотворно мил, Владимир, просто кошмар! И вовсе я никакая не «дама в беде».
– Что уж поделаешь, не вполне, но, всё же, что-то…
– Ещё и фразы чужие крадёшь, разбойник!
– И вовсе не краду, фразу эту у Алексея я одолжил, как тебе это?
– Не вполне, но, всё же, что-то, – молодые люди засмеялись. Надежда Ивановна разлила душистый малиновый чай, потому какое-то время в кухне слышны были только звуки чаепития, – Вот я не помню даже, как нас с Алексеем познакомили, знаю, что он всегда был с нами и всё. С самого начала мы всегда втроём ходили: Андрей, Алексей и я, и попадало нам втроём, каждому поровну, но главным в банде, конечно, был Андрей, он и самым серьёзным был. Помню, постоянно убежим куда-то с Алексеем, нагуляемся вдоволь, воздухом надышимся, возвращаемся домой довольные, розовощёкие, а там мой братец нас ждёт и как начнёт ругаться, отчитывать нас. Ну, скажем, в Алексее Андрей души не чает, потому ему не сильно попадало, а я, на правах старшей сестры, могла его вовсе не слушать, да вот только Романов за меня вступался постоянно. А потом время прошло, я стала значительно старше, и мальчишки меня слушаться стали, и как-то немного отдалилась я от них. А потом они в Англию уехали и вовсе большими и самостоятельными вернулись, да ещё и иностранца с собой притащили, безумные. Кстати, ты случайно не получал известий от Джона? А то я с самого начала этого кошмара не получала ни писем, ни телеграмм, я даже волнуюсь за него, ведь и война не окончена теперь.
– Получал, конечно, до того момента, как умудрился слечь. Он говорил, что не получает ответа от тебя. Должно быть, его письма перехватывали.
– Должно быть.
– Ты можешь написать ему, – проговорил через силу Владимир, шумно выдыхая, – у меня и адрес имеется.
– Правда? – Александра чуть подскочила с места, – Замечательно! – воскликнула она, обнимая и целуя Владимира.
Глава шестая.
«17 августа 1917 года, Чёрные пруды, Санкт-Петербург,
Дорогой Джон,
Как я счастлива, что возможность имею писать к тебе. Прошу извинить, что послание всё написано на русском языке, но по-иному, боюсь, не было бы оно доставлено, хоть и теперь нет мне гарантий, что не изымут его где-нибудь. Всё, что происходит в волнующейся стране моей немыслимо и ужасно, хуже всего то отношение к Романовым, которое воцарилось теперь, и, пожалуй, это есть самое пугающее. Я знаю, Джонатан, что отец твой важный человек в государстве, потому не могу не спросить тебя, что тебе известно, друг мой, о намерениях Милюкова? Открыто сказать о сим я, конечно, не могу, но, если тебе хоть что-то известно, ты разгадаешь, поймёшь. Я бы и не писала вовсе, но оно мне важно очень, вся душа моя в этом. Так же, друг мой, прошу прощения за безответно посланные тобою письма: не доходили они до Александровского дворца, не пропускали их. Я волновалась за тебя, что было сил, потому как война, а ты, я знаю, ты на фронте был и, может быть, есть и теперь, а Россия уж и не та, и, возможно, мы скоро станем противниками вашими.
Однако это бред, вздор и пустословие. Скажи мне, Джон, что жив ты, спокоен и мне сего достаточно будет, потому что времена уж не для веселья и празднества настали, по крайней мере, у нас. Люди запуганы, озлоблены и потеряны. Я думаю, будет что-то ещё, не удержит Временное правительство власть в руках своих, потому как сие понятно, потому как оно и есть временное. Но вот я снова отвлеклась. Не суди меня строго, так много волнений, так много слов не сказанных. Я совсем недавно видела тебя во сне; с четверга на пятницу, говорят, вещие сны, стало быть, скоро свидимся. Знал бы ты, дорогой Джон, как возможность писать к тебе меня оживила, все сказали о сим, с самого утра толкуют, даже Володя заметил, а он скептик в отношении этом. Владимир, кстати, так же просит прощения за оборванную переписку вашу. Он сильно болел, потому писать было вовсе не в его силах. Теперь он у нас, в Чёрных прудах, пошёл на поправку совсем. Тихо, мирно живём теперь тут, в то время как всю семью Николая Александровича, отца моего и Андрея сослали в Тобольск, я же случаем ссылки избежала и обязана сим, в большей степени, брату своему.
Надеюсь, ты найдёшь письмо это в полном здравии и напишешь мне ответ, хоть краткий, хоть пустой лист пошлёшь, а спокойнее, всё-таки, будет мне. Однако я не советую так поступать, потому как мы когда-нибудь да свидимся с тобою, и тогда герцог Хэмпшира познает масловский гнев, и он ему не понравится, упреждаю заранее. Что же, до скорого письма, дорогой мой. Прими привет любезный от всего дома нашего: от матери моей, от Владимира и от меня, конечно.
С надеждой на всё лучшее и огромной тоской,
Алекс»
Распечатанное и прочитанное не раз письмо из России лежало теперь на стеклянном столе в замке герцогов Мортимер, который располагался в самом центре Уинчестера рядом со старинным уинчестерским кафедральным собором. Джон был необыкновенно взволнован и просто не мог усидеть в своём высоком кожаном кресле. Вдруг послышался бой колоколов собора: било два часа пополудни, и Джон выскочил из своей огромной круглой комнаты, в которой с лёгкостью могла бы поместиться какая-нибудь миниатюрная танцевальная или парадная зала. Выбежав и нервно оглядевшись по сторонам, Джон поспешил вниз; его отец должен был прибыть вскоре от короля Георга, а это значило, что он мог знать что-то новое по делу Романовых, безгранично важное в этот момент. Пробегая по коридору, Джонатан встретил молодого лакея, который взволнованно взглянул на герцога, поклонился и сказал тихо:
– Your Grace, whether I can help you?64– но Джон быстро махнул головой и пробежал мимо.
«Почему он решил, что мне нужна помощь? Как это странно» – подумал Джон, но вдруг по дороге ему подвернулось зеркало. Герцог взглянул в него и чуть отшатнулся, резко тормозя. Джону на тот момент исполнилось уже восемнадцать лет, он был взрослым человеком, причём приятнейшей внешности и прелестного характера. Герцог был хорош, как не взгляни, но сейчас, буквально через неделю после возвращения с фронта, он выглядел изнеможённым: его изумрудные глаза ввалились, под ними образовались жуткие синяки; и так острые скулы его сейчас возвышались над ввалившимися щеками; в общем, бледное лицо его выглядело изнурённым, хоть со стороны всё ещё представлялось довольно красивым. «Понятно, – протянул он про себя, и тут же потеряно оглядел коридор, – Я куда-то шёл. Зачем?», – но тут щёлкнула дверь внизу, и послышались возбуждённые голоса многих людей.
– Oh, obviously!65– воскликнул он вслух и снова поспешил вниз, к своему отцу. В холле находилось огромное скопление людей: прислуга, какие-то чиновники, дипломаты; все суетились вокруг Уолта Френсиса Мортимер, который, закрывая промокший зонт, потухшим взглядом оглядывал окружающую его толпу. Когда взор его пал на Джона, он остановился на секунду, посмотрел на сына печально и с нескрываемой скукою, и пошёл, тяжело ступая, наверх. Джонатан безмолвно последовал за ним.
– Father,– только переступив порог отцовского кабинета, начал Джон, – what you`ve decided on the Romanov`s problem?66
– Two hours in the journey thither, Jonathan, four hours on the king`s conference proceeding and two hours homeward. I tired, Jonathan, tired, so leave me alone!67– отозвался он холодно и отвернулся от своего сына, снимая удлинённый коричневый пиджак, показывая тем самым, что он не желает больше ни слушать, ни видеть, ни, видимо, вообще общаться с Джоном.
– No, sir, sorry, but it is too important to leave you alone right now,68– повысил голос Джон, начиная раздражаться.
– Everything is important if you are connected with the crown69.
– But they are the crown!70– вскрикнул Джон, пресекая все движения отца, становясь прямо пред ним,– You lost her, I know, but I lost her too and now don’t let me lose yet more loved71…
– Jonathan!
– Stop it! Stop interrupting me! What would mother say?72
– How dare you!73
– What? You still blame me, don’t you? You think, you want to believe that it all is my fault! Through I know you hate me I ask for help! But now, get out! No, stay here and know that you live in your wife murderer`s house! Farewell, father74, оставайся с Богом, – добавил он на русском. Джон не хотел ссорится с отцом, не хотел, конечно, выгонять его из дома, который юридически принадлежал Джону, но всё же он с самого начала проживал здесь с отцом, Джону было стыдно, но он был слишком разгорячён, его всегда затрагивала тема смерти матери, а сейчас во всём были замешаны и его друзья, этого герцог не мог пропустить мимо.
Джон вышел быстро из комнаты, тихо прикрыв дверь за собой, заложил руки за спину и пошёл скорее к телефону. Вызвав автомоболь, он стал терпеливо её дожидаться, Джон, конечно, направлялся к королю, чтобы самому решить вопрос или узнать уже принятое решение. Через четверть часа транспортное средство было подано, Джон вышел на улицу, развернулся и взглянул на дом: из окна, заломив руки, на него смотрел Уолт Мортимер. Заметив взгляд сына, он быстро отошёл и зашторил окно.
«Всё, как обычно» – вздохнул Джон и сел в чёрный, видимо, только вымытый автомобиль. Ехать до Лондона предстояло, не много ни мало, два часа. Пейзажи за окном часто сменялись, притом, один был прелестнее другого, но Джон не глядел по сторонам, он вновь перечитывал письмо от Александры, вчитываясь в каждое слово княжны. «Я совсем недавно видела тебя во сне; с четверга на пятницу, говорят, вещие сны, стало быть, скоро свидимся» – прочитал он строчку вслух и улыбнулся.
– Надеюсь, Алекс, очень на это надеюсь, – он поцеловал письмо, сложил его в несколько раз и бережно положил во внутренних карман своего летнего жилета. Задумался Джон глубоко: «Ну, вот как, как мы можем сейчас встретиться с княжной, какое немыслимое ребячество, если бы я был бы волен, я всех бы их и перевёз в Англию, но это не в моих силах. А и что бы, коли и встретились бы мы, то что? В любом случае, Александра была бы с… Да что это я? Брежу, что ли? Нет, нет, надо поскорее приехать».