Его реплику я встретила вопросительным взглядом из-под нахмуренных бровей, что его тут же развеселило. Подрядчик, рассказал он, не платил бригаде, и хипстеру-прорабу доставляло искреннее удовольствие наблюдать, как фонд трахает мозг руководству за все недоделки по моим жалобам.
– Осталось-то всего-ничего, – оценил он остаток работ, – но делать мы ничего не будем, пока нам не заплатят.
– Вообще было дано распоряжение доделать все к выборам мэра, – буркнул инженер технадзора, шелестя бумагами.
– За кого голосовать-то будем? – усмехнулся хипстер-прораб и бросил в сторону инженера технадзора, – ты-то понятно за кого…
– Не скажи! – грустно возразил тот, не отрываясь от заполнения дефектной ведомости, – домов все больше, а премия все меньше.
Он вздохнул.
Разобравшись с бумагами, я вернулась к старому нашему разговору о пересмотре сметы на ремонт и возможности добавить туда ремонт кирпичной кладки.
– Да-да, я узнавал, – спохватился инженер технадзора и достал свой телефон, – нельзя ее переделать. Проект был принят. Вот акт. – он переслал мне фотографии.
Я посмотрела на акт.
– Андрей Владимирович, это что такое? – спросила я соседа на следующий день.
Андрей Викторович скрылся в недрах своей забитой хламом квартиры, оставив меня ждать у приоткрытой входной двери с распечатанным актом приемки проектно-сметной документации в руках. Он вернулся быстро, с очками на носу и аккуратно принял трясущимися от алкоголизма руками бумагу, из которой следовало, что проектно-сметная документация была принята в сентябре прошлого года, через месяц после официального начала капитального ремонта в моем доме, когда я формально уже была ответственным представителем собственников с правом подписывать подобные документы. Вместо меня акт приемки был подписан моим соседом, живущим этажом выше.
– Я ничего не подписывал! – вытаращил глаза Андрей Владимирович. – Это вообще не моя подпись. – Заверил он меня, но заявление в полицию писать наотрез отказался.
– А вот это уже наглость! – науськивала Мария Соловьева граждан, томившихся ожиданием в очереди на прием к прокурору. – Мы уже час тут сидим без движения.
Ее возмущение было встречено с пониманием. Районный прокурор Федор Иванович принимал по понедельникам.
– Давай прям к девяти, – предложила Мария, узнав, что я собираюсь в ее края.
Прокуратура неприметно сидела в глубине немецкого квартала, через дом от Марии. Рядом с черной, гладкой дверью висела маленькая, тусклая табличка с режимом работы. Сразу за дверью к обшарпанной стене был прикреплен жестяной почтовый ящик, "обращения граждан" сообщала приклеенная скотчем бумажка. Вверх вела узкая лестница, кончавшаяся узким, длинным коридором со множеством закрытых дверей. В самом конце у окна стоял стол, возле него и вдоль стены, напротив входа в приемную прокурора, тянулся ряд черных офисных стульев. На них с потолка равнодушно смотрела камера видеонаблюдения. Дверь в приемную была распахнута, там за высокой, широкой стойкой, ограждавшей, как крепостная стена, массивную дверь в кабинет прокурора, запечатанную электронным замком, суетливо шуршала миловидная девочка-секретарь.
– Ждите! – приказала она, когда Мария заглянула в приемную осведомиться, начался ли уже прием.
Очередь за нами постепенно росла. От ожидания росло и напряжение. Свободные стулья закончились.
– Я инсультница, – жаловалась толстая, вся в коричневых пятнах женщина, – помереть мне тут, что ли?
– А я на работу опаздываю, – причитал мужчина в деловом костюме в кратких перерывах между переговорами по телефону.
– Нет, ну сосед всех точно топором зарубит, пока я тут жду! – уделала всех безумного вида женщина со всклокоченными огненно-рыжими волосами. Схватившись за голову, она некоторое время металась по коридору, потом одолжила у меня ручку с бумагой и села писать заявление, во всеуслышание делясь подробностями из жизни на одной лестничной площадке с буйным соседом-алкашом. Он любил на досуге рубить топором двери неугодных ему жильцов при полном бездействии полиции.
Время тянулось, граждане роптали все громче.
– Надо, наверное, в прокуратуру города идти, – повысила голос Мария Соловьева, – рассказать им, как тут на районе граждан принимают.
Она встала и, подняв голову, посмотрела в нависшую у нас над головами камеру.
– Федор Иванович! – крикнула она. – Сейчас либо прием начнется, либо революция!
Очередь одобрительно зашумела. Протяжно пискнул электронный замок на двери прокурора и секретарь холодно пригласила первого по очереди пройти.
– Давай, – подбодрила меня Мария, – тут тебя жду.
Я быстро прошла через приемную в неожиданно, по сравнению с казенно-убогим убранством коридора, шикарный, просторный кабинет. Районный прокурор Федор Иванович сидел в широком, отделанным кофейного цвета кожей кресле с высокой спинкой. Перед ним раскинулся массивный, глянцевый стол темного дерева. Среди множества беспорядочно разложенных бумаг скромно поблескивал малахитовый письменный набор, отделанный маленькими, золочеными колоннами и с орлом на верхушке. Не отрываясь от чтения документов, Федор Иванович едва уловимым жестом указал на пухлое черное кресло напротив.
– Разберемся! – наконец, обратил он хоть какое-то внимание на мое присутствие. Прошло минуты три, в которые я вместила год раскрытых мной нарушений и злоупотреблений при капитальном ремонте. Он забрал мой увесистый претензионный трактат и быстро расписался о его приеме. Протяжный писк электронного замка сообщил, что мне пора на выход.
– Полтора часа ожидания, три минуты на прием и никакого морального удовлетворения. – подвела Мария неутешительный итог. – Федор Иванович точь-в-точь как мой бывший!
Через неделю, на следующий после выборов мэра день я нашла в почтовом ящике письмо, которым районная прокуратура уведомила меня, что мое обращение было отправлено в фонд капитального ремонта. Меня ждала очередная, набитая враньем, бессмысленная отписка и обиженные стенания инженера технадзора.
В октябре по району прокатилась волна ликования – указом мэра сменился префект.
"Наша первоочередная задача", – говорил новый префект в интервью окружной газете, – "наладить конструктивный диалог с жителями". Надежда чуть затеплилась.
– Дарья! Что-то вы давно нам не писали! – вальяжно вел со мной беседу по телефону какой-то дядька, представившийся руководителем службы технадзора территориального отделения фонда капитального ремонта.
– Ну, если вы настаиваете… – язвительно начала было я.
– Не надо. – резко оборвал дядька, помрачнев голосом. – Вы уже в прокуратуру написали.
Имел ли он ввиду мое многостраничное обращение к Федору Ивановичу или уже жалобу на Федора Ивановича в вышестоящую прокуратуру за малодушную пересылку моего обращения в фонд, я уточнять не стала.
– Из-за вас мой инженер не хочет из отпуска выходить! – ругался на меня дядька. – Я, вот, понять не могу, – злился он из трубки, – что вас не устраивает-то?!
– Вы знаете, – ответила я ему, чувствуя приступ смертельной усталости и глухого раздражения на его беспардонный тон, – меня не устраивает абсолютно все!
В студеном воздухе резво пикировали крупные, редкие снежинки и, едва коснувшись земли, растворялись в слякоти под ногами митингующих. Зябким ноябрьским вечером, в шесть часов на площади у здания префектуры собралось две тысячи возмущенных горожан. Развевались поднятые ввысь красные флаги коммунистов и синие – либералов. Одиноко билось зеленое знамя анархистов. Незамысловатые плакаты, мелькавшие над головами, во всем своем разнообразии призывов требовали одного – справедливости.
– Они воруют наши парки и застраивают их! Вырубают деревья! Закатывают все в асфальт и плитку! Нам уже нечем дышать! Как будут жить наши дети? – голос муниципального депутата Инны Смирновой неистово рвался из двух больших динамиков, установленных по бокам на сцене. Сама она стояла посередине, на фоне белой растяжки с ярко-красной надписью "Народ против префектуры". – Каждую ночь наши районы накрывает удушливая вонь от свалок! У нас першит в горле! Мы задыхаемся! А что они нам говорят?! Что уровень загрязнения воздуха не превышает ПДД! Только они сами их и устанавливают! А мы умираем от рака!
Рассекая сумерки, ее слова неслись над толпой прямо в темную восьмиэтажную громаду префектуры, грозно высившуюся за спинами собравшихся. Свет горел только на первом этаже. Поглазеть на представление, а заодно и покурить на крыльцо изредка выходили по очереди охранники. Никаких иных признаков жизни здание не подавало.
– В Конституции закреплено наше право на благоприятную окружающую среду! – вопила Инна Смирнова.
Разгоряченное море протестующих поглотило меня. Они неловко толкались, наступали случайно на ноги, тут же извинялись, выдыхая белые облачка пара, смеялись, знакомились, завязывали беседу. Голоса то сливались в единообразный, давящий на уши шум, то взрывались, скандируя:
– Мы за чистый воздух! Мы за чистый воздух!
Медленно я пробивалась сквозь толкучку к сцене. Там Мария Соловьева вела трансляцию для районной группы. По дороге постоянно встречались знакомые, приходилось останавливаться, здороваться и обмениваться новостями.
– Они закрывают больницы и поликлиники! Нет больше медицинской помощи в шаговой доступности. Власти называют это оптимизацией, а я называю это геноцидом! – Чеканил активист из соседнего района, выступавший следом.
Он был то ли банкиром, то ли финансистом, имел военную выправку и неоднозначную репутацию в сообществе. Амбиции вели его в Московскую городскую думу в следующем году и пламя связанных с его потенциальным выдвижением интриг уже разгорелось. С воинственной бескомпромиссностью он выискивал и прессовал любого активиста, посмевшего его критиковать. Бился он в основном за сохранение больниц и против стройки храмов. В ответ провластные телеграм-каналы вываливали в сеть фотографии его куртуазных танцев с девицами, значительно моложе него.
– Вместо больниц власть строит нам храмы! А мы хотим больницы вместо храмов!
– Больницы вместо храмов! Больницы вместо храмов! – вторила ему толпа.
Рядом с Марией Соловьевой у сцены топтался облаченный в красный жилет с надписью "Народный совет" председатель Иван Железный. Он ждал своей очереди выступать. Обрушившаяся со сцены храмоборческая тирада вызвала на его лице бессильно страдальческое выражение, бывшее более свойственным его предшественнику.
– Веру-то трогать зачем? – простонал он, проведя ладонью по лицу, будто стирая налипшую грязь.
Мария бросила на него презрительный взгляд.
– Затем, что идет отъем общественной собственности в пользу социальной группы верующих, а точнее даже церковной общины.
– И все это за наши налоги! – поддержали Марию динамики.
– У нас в районе многие за храм. – возразил председатель Иван Железный.
– Но не в сквере, – уточнила Мария и хитро глянула на меня, – вот будет заварушка! Сорок сороков прибегут бить бесовских безбожников.
Я равнодушно пожала плечами.
– Это уже без меня. Хочу соскочить. – поделилась я усталостью и апатией, настойчиво терзавшими меня в последнее время. Я мечтала вернуть свою спокойную, безмятежную прошлую жизнь, хотя отчетливо осознавала, что это уже невозможно.
– Не ты одна, – Мария ласково приобняла меня за плечи. – На днях Алексей Иванович, наш дорогой зампрефекта по вопросам ЖКХ, совершил политическое самоубийство. – Звонко рассмеявшись она отпустила меня и продолжила, наблюдая за председателем Железным, поднимавшимся на сцену. – На оперативном совещании с новым префектом, говорят, он предложил послушать, наконец, жителей. Маргарита Степановна, по слухам, в скором времени займет его место.
– Жаль. – Эта новость меня огорчила. Триумфально вычеркнуть главу управы из своего черного списка у меня не получилось, как, впрочем, и Александра Лаврентьевича. Волна реновационного ажиотажа схлынула и он затаился в управе, вне поля общественного зрения.
– Не расстраивайся! – утешала Мария, почуяв мое мрачное настроение. – С такой крышей от нее можно избавиться только путем повышения в должности.
– Товарищи! – вещал председатель Иван Железный со сцены. – Только объединившись, мы можем добиться своего. История на нашей стороне!
Толпа сзади напирала, от постоянного ее давления в спину мне стало тревожно и мучительно неудобно. Мария с воодушевлением приняла предложение пролезть прочь, на свободную окраину.
– Свое почтение, считаю, засвидетельствованным, – объявила она и нырнула вглубь толпы, поманив меня за собой.
Натыкаясь на шнырявших резвыми рыбешками среди сутолоки сборщиков подписей за все хорошее и против всего плохого, мы выскочили наконец к лестнице у входа в префектуру. Перед нами, когда мы поднялись по ступеням, открылся вид на заполненный людьми сквер и сцену, куда неукротимым вихрем ворвался товарищ Лебедев.
Желтый свет фонарей делал будто вырубленные из камня черты его лица еще более жесткими. Как рок-звезда, он, крепко обхватив широкой ладонью микрофон на стойке, второй рукой указывал на безмятежно дремлющее здание префектуры.
– Мы устали от постоянного вранья и пустых обещаний! – громом ревел товарищ Лебедев под одобрительные крики благосклонной публики. – Мы – их начальники! Мы – народ! Мы – источник власти!
Черные окна слепо смотрели на разбивающиеся у подножья волны народного гнева. Позвоночно-параноидальным чувством я ощущала исходящее из них скрытое любопытствующее внимание.
– Не допустим произвола! Не позволим вытирать об себя ноги! – неистовствовал товарищ Лебедев. Голос его срывался в истеричный крик.
За спиной мягко шлепнула дверь. К нам неторопливо подошел охранник. Окинув нас насмешливым взглядом, он дернул головой в сторону двери.
– Наблюдают за вами, – бросил он, закурив.
– Естественно. – ответила Мария.
Эхо митинга, отскакивая вверх по окружавшим сквер офисным стекляшкам, глухими раскатами пробивалось в окна префектуры. Свет повсюду был выключен, в коридорах стояла пустая тишина. Только в одном из кабинетов холодное сияние от монитора выхватывало из сумрака очертания невысокой, грузной фигуры, напряженно застывшей у окна. Раздвинув двумя пальцами широкие полосы шалюзи, префект пристально наблюдал за пульсирующей лозунгами толпой.
Народ ли это? – отстраненно размышлял он. Может, и недостойный восхищения, хорошо, к сожалению, ему известный, народ – хоть он и не есть кладезь и источник всех премудростей – занят работой и тем все же достоин сочувствия. А там внизу бесконтрольно бунтовали маргиналы, доставшиеся ему в наследство от потерявшего хватку его предшественника Александра Тимофеевича. Бездельники, убогие и полоумные, шантажировали власть своими правами.
Поднимаясь недавно по розовой с серыми, кудрявыми прожилками мраморной лестнице, не этого назначения он ожидал. Но его предшественник и старый противник, с которым их карьерные пути когда-то разошлись, провалил выборы мэра. Не смог дать хорошие результаты голосования. Постарел. Обмяк. Отставка не заставила себя ждать.
– Воры и жулики! – слышалось с улицы. О товарище Лебедеве префект был уже наслышан. Он посмотрел на маленькую фигурку на сцене. Исходящая от нее воинственная, злобная энергия опасно заряжала толпу. – Проклятые буржуи так и будут дальше нас доить! Гнать их всех взашей!
Это было уже слишком. Вызов принят. Префект достал из внутреннего кармана телефон и сделал один звонок.
Через пять минут в сквере погасли фонари, отключились динамики и микрофон. Пропало электричество. Наступил сумрак, возникла внезапная глухота. Народ стал потихоньку расходиться.
Москва, 2020г.