Ссылка, впрочем, оказалась не такой уж унылой. Перед ней сидел красивый, широкоплечий, высокий брюнет лет двадцати пяти в белом морском кителе. Ну, рост, конечно, у сидящего человека определить сложно, но точно не низкий. Как и любая женщина маленького роста, Мара особенно любила высоких, даже, скорее, очень высоких мужчин.
Впрочем, она решительно не собиралась очаровываться симпатичным молодым человеком, новые знакомства ей были совершенно ни к чему. Мара едва сдерживала раздражение. Официантка поставила её в неудобное положение, заставив напрашиваться в компанию к незнакомому мужчине. Ещё подумает чего. Знает она этих военных, вечно нос задирают и считают себя неотразимыми.
– Здравствуйте, – особенным, вежливо-прохладным тоном сказала она, оторвав брюнета от газеты. – Официантка попросила меня пересесть за ваш столик, чтобы ей было легче обслуживать нас. Вы не против?
Молодой человек растерялся буквально на одну секунду, затем поспешно ответил:
– Нет-нет, пожалуйста, присаживайтесь!
Мара уселась и подчеркнуто безразлично начала изучать меню.
– Меня Виктор зовут, а Вас? – голубые глаза смотрели на Мару с лёгкой многообещающей искринкой.
– Меня Маргарита, – ответила та и с максимально формальным видом протянула руку.
– Приятно познакомиться, – улыбнулся Виктор.
– Вы военный? Офицер? – спросила Мара, зацепившись взглядом за лежавшие на столе белую фуражку и кортик.
Виктор немного смутился и машинальным движением переложил претенциозные атрибуты на соседний стул.
– Я военно-морской врач. Сейчас нахожусь в звании капитана.
– Врач?! – голос Мары немного потеплел. – А где вы учились?
– Я закончил Военно-морскую медицинскую академию в 1951 году. А Вы? Работаете или учитесь?
– Я закончила Лесотехническую академию год назад, сейчас работаю инженером-архитектором.
В глазах мужчины мелькнуло уважение. Всё-таки правильно Мара выбрала профессию. «Архитектор» звучит очень солидно, одно удовольствие говорить новым и старым знакомым, где и кем она работает. Вот это самое выражение, мелькнувшее в глазах её нового знакомого, она неоднократно уже ловила в подобных разговорах.
– В Вашем прекрасном городе, наверное, желание стать архитектором очень естественно даже для женщин, – улыбнулся Виктор.
– В «Вашем»? Вы не ленинградец? – ловко маскируя весёлым тоном лёгкое разочарование спросила Мара.
– Нет, я приехал сюда поступать из Воронежской области. А родился в посёлке Грибановка, это под Борисоглебском.
Увидев, что данное уточнение не внесло ясности, Виктор добавил:
– В двухстах километрах к востоку от Воронежа.
– Почему же именно Военно-морская академия?
Виктор опять смутился на мгновение, но затем ответил очень прямо и открыто:
– Я из бедной семьи. Отец умер ещё до войны, мать осталась одна с тремя сыновьями.
Она не смогла бы высылать мне деньги на жизнь в Ленинграде. В Военно-морской академии меня привлекло казарменное положение и полное обеспечение курсантов всем необходимым.
Мара не нашлась, что ответить. Наступила неловкая пауза, когда оба собеседника отчаянно перебирали в голове возможные темы для разговора и не могли остановиться ни на чём конкретном. Виктор нарушил затянувшееся молчание первым:
– После окончания академии меня распределили в башенную батарею островного сектора береговой обороны ВМФ под № 981, её ещё называют башенной батареей Ворошилова. Батарея эта состоит из огневой позиции, двух командных пунктов – главного и вспомогательного – и четырёх целеуказательных постов. Гарнизон сейчас составляет 399 человек.Недавно, правда, номер батареи сменили на 1561. Расположение части находится на острове Русский в бухте Новик. Это в Японском море…
«Боже мой, какой же он зануда!» – подумала Мара, с трудом подавляя зевок. – «Неужели он и правда думает, что все это может быть интересно молодой, красивой женщине?» Виктор тем временем продолжал свой рапорт, но Мара слушала уже вполуха, мысль стремилась улететь куда-то далеко, в следующий отпуск, желательно на море, а не как в этот раз…
– После этого буквально через три месяца меня перевели с должности врача на должность начальника медико-санитарной службы. А с 1953 года меня назначили уже начальником лазарета под № 1030 в недавно сформированной части 120 отдельной бригады морской пехоты БО ТОФ, там же, на острове Русский. Работа, хоть и непростая, но очень интересная и ответственная.
«… Надо будет позвать Лиду с собой в санаторий. Интересно, какая там температура воды будет? Хорошо бы градусов 25…»
– …А буквально пару месяцев назад меня вызывает меня полковник Гусев и говорит: «Товарищ Морозов…»
– Морозов? – вдруг встрепенулась Мара, – Не может быть!
– Морозов, да, это моя фамилия. Почему Вас это удивляет?
– Да ведь я тоже Морозова!
Обстановка моментально разрядилась.
– Что ж, товарищ Морозова, тогда позвольте мне Вас угостить обедом? – улыбнулся капитан.
Через три месяца Мара и Виктор расписались, и она улетела за мужем в крошечный посёлок Екатериновка, расположенный неподалёку от Находки, что на самом берегу Японского моря, почти за 7 000 км от Ленинграда.
Письмо
Екатериновка, 1962 год
«Здравствуй, дорогая моя Лидочка!
Давно я не писала тебе. Ты, наверное, обиделась на меня, но за последний месяц в жизни у меня была такая нервотрёпка, что просто невозможно было писать. И вот вчера я получила последний итоговый удар, который свалил меня наповал, сломал всю мою волю. Долго тянулась волынка с решением послать или нет нас в Ленинград на учёбу. И вот вчера наконец мы получили категорический отказ. Для меня это равносильно прощанию с жизнью, ведь на учебу посылают до 35 лет, а Вите в этом году 35, значит, больше он уже не может рассчитывать на учебу, а следовательно, для нас Ленинград потерян навсегда! Переводов в Ленинград не делают, вся надежда была только на учебу. Утешать себя какими-нибудь «если», «а вдруг» теперь бесполезно, разве только для очистки совести. Не знаю, Лидочка, как только я переживу это, я уже два дня не могу кусочек проглотить и заснуть. Ещё и ещё раз продумываю свою жизнь и не могу понять, как я могла оторваться от дома, от мамы, от тебя и уехать, как можно было добровольно бросить Ленинград. Боже мой, что за туман затмил мне тогда глаза. И ведь не любовь же! Я просто не думала, как это серьезно, не верила в то, что есть вероятность уехать навсегда. Всё это за мое легкомыслие. И был бы хоть муж покладистым и добрым! Так было б мне легче жить. А то ведь ничего общего, никакого сочувствия, даже после того, как нам отказали в учебе, и я бросила в отчаянии фразу «Ну теперь всё!» – он так зло ответил: «Беги вешайся!» – и я в одиночестве переживаю свое горе. Если б не дети, давно бы бросила всё и приехала домой, а теперь нести мне этот крест всю жизнь, видимо, для
пользы. Маме я, конечно, всего этого не пишу, зачем её расстраивать, ей и так в одиночестве тяжело. Я ей, наоборот, бодрые письма, словно мне хоть бы что, так что ты, Лидочка, ни слова о моем настроении.
Вот, моя хорошая, и всё. Больше ни о чём сейчас писать не могу, да особенно и не о чем. Я сама всегда тебя подбадривала в тяжелые минуты, а теперь сама совсем сдалась.
Крепко-крепко тебя целую, твоя навсегда Марка.
13 марта 1962 года».
Ну вот. Вроде и успокоилась уже, и припухлости под глазами даже почти прошли, а села писать письмо подруге – и слёзы снова потекли ручьями по щекам, и совсем независимо от её, Мары, желания. И чего Витя сердится при виде слёз? Как будто ей самой нравится плакать, как будто Мара может остановить их по одному щелчку пальцами. Ему не понять, отчего у неё вся жизнь разрушена. Витя родился в своей Грибановке, и жизнь в крошечной Екатериновке на 2 000 жителей у черта на куличках казалась ему вполне приличным сценарием. Ему не нужны были ни театры, ни концерты, ни музеи, ни даже просто красота вокруг, эстетика окружающего пространства, жизненно необходимая любому коренному ленинградцу. Мара выглянула в окно. Какая уж тут эстетика? Унылый ландшафт, на котором у Природы при сотворении мира явно закончилась фантазия: лысые сопки, покосившиеся сарайчики и хилые домики, впрочем, не сильно отличающиеся по своей, с позволения сказать, архитектуре, от сараев. Из всех достопримечательностей в округе было только две горы: Брат и Сестра, возвышающиеся молодой, не тронутой детским ротиком женской грудью над однообразной долиной. Из развлечений – съездить на море с соседями, такими же бедолагами – военными семьями, наловить омаров. Море было совсем рядом, буквально в паре километров, но, несмотря на то, что было оно Японским, а значит, и омары были японскими, к шестому году ссылки они уже лезли из ушей. Однако других вариантов досуга здесь всё равно было не сыскать. Ближайший город – Находка – казался топонимической издёвкой: найти там что-то интересное было решительно невозможно. А в единственный центр местной самодеятельности, высокопарно именуемый Домом культуры строителей, ходить завсегдатаю Мариинского театра было даже как-то оскорбительно. Приличной работы здесь тоже было не найти. В результате долгих мытарств Мара устроилась в контору «Дальпромкадры» старшим экономистом. Ну где она, и где экономика? Это было ещё дальше от её сущности, чем работа инженером. Дальше на 7 000 километров.
Как, зачем она решила 6 лет назад круто изменить свою жизнь и выйти замуж за малознакомого мужчину, который через пару недель должен был отбыть к месту службы на Дальний Восток? От чего она бежала? Вернее, от кого? Если правильно поставить вопрос, ответ придет сам собой. Тогда ей казалось, что если уехать на край света, то сердце замолчит. Кто ж знал, что тоска по дому хуже любовной тоски. Виктор Андреевич казался прекрасной кандидатурой в мужья. Впрочем, почему казался? Он и был самой что ни на есть лучшей кандидатурой в мужья из всех, какие попадались ей до тех пор. Высокий, широкоплечий, красивый мужчина с военной выправкой в белоснежном кителе с подвешенным к поясу кортиком. Врач. Не просто врач – хирург! Серьёзный, ответственный, мужественный, с самыми честными и чистыми намерениями. Ей завидовали все подружки, да и мама, её разумная, мудрая мама, советовала не ломать дурочку и хвататься за такую прекрасную возможность. Ведь Марка уже не девочка, 24 года как-никак. Так можно и до старости просидеть в ожидании неизвестно чего или кого. Кира Евгеньевна в этом возрасте уже матерью была. А эта всё скачет по свиданиям. Жизнь, Марка, это тебе не оперетта с Михайловым. Упустишь свой шанс – второго может и не представиться. А Виктор Андреевич, сразу видно, человек надёжный. За ним как за каменной стеной будешь. Всегда обеспечена, всегда сыта. Уж хирург, да ещё военный, всегда будет прилично жить. Даже не раздумывай!
Мара всмотрелась в мелкий, противный мартовский дождик. На дворе стояло самое унылое время года, когда подтаявший снег уже не придавал природе нарядности, а своим потускневшим, грязным видом напоминал неубранную после веселого праздника квартиру. Впрочем, в их квартире было не намного лучше. Маленькая двушка в одном из двух спрятавшихся от остального поселка за высоким забором двухэтажных домов для военных представляла собой самое жалкое зрелище. Немногочисленная мебель была кое-как сколочена самостоятельно или сделана из подручных материалов. А главный предмет мебели для любой женщины – трюмо – вообще представлял собой просто поставленные друг на друга ящики.
– Неужели я и умру здесь? – мелькнула в голове страшная мысль, и Мара уронила голову на руки. Уж когда нет Вити, можно позволить себе порыдать всласть, не сдерживаясь, с громкими всхлипываниями.
Но тут вдруг кто-то решил посоревноваться с ней в громкости рыданий и явно одержал победу. Проснулся Алёшка. Мара встрепенулась, бросилась к сыну, взяла его на руки и начала утешать. Дети – это, пожалуй, единственное хорошее, что осталось в её жизни.
Детей было двое: Алёнка и Алёшка. Алёнке уже исполнилось 4, Алёше – всего 9 месяцев. И, как бы невероятно это ни звучало, оба они были ленинградцами. Да-да, самыми настоящими ленинградцами! В свидетельстве о рождении у каждого в графе «Место рождения» прямо так и было написано: город Ленинград. Это было ее твердое, бескомпромиссное условие. Это было ее достижение. Почти подвиг. Для этого она, Мара, уже глубоко беременная, дважды специально летала в свой город, чтобы родить там детей. Вы вообще пробовали провести на восьмом месяце беременности 9 часов в самолете? То-то же. Китайская пытка. Но это был принципиальный вопрос. Она не могла допустить, чтобы у детей вся жизнь была испорчена «чёрной меткой» в свидетельстве о рождении. Ну и потом, лишний повод слетать в Ленинград на несколько месяцев – ради этого можно вытерпеть многие пытки, китайские в том числе. Правда, самое сложное было не это. Самое сложное оба раза было заставить себя сесть в обратный самолёт.
Алёшка быстро успокоился и заулыбался во все свои 2 зуба. Мара тоже невольно улыбнулась в ответ. Говорят, что с девочками легче, чем с мальчиками. Мол, характеры у тех спокойнее да покладистее. Всё придумывают! С Алёнкой не было никакого слада! Она росла таким сорванцом, что дала бы фору десяти мальчишкам. А вот Алёшка, наоборот, мальчик был тихий и спокойный, никаких проблем с ним не было. Он, конечно, был маловат ещё для разных шалостей, но характер был виден даже сейчас.
Алёнка всегда была шебутной, а теперь, к 4 годам, так вообще ни недели без хулиганств не обходилось. Недавно, например, она утащила целую кастрюлю варёной картошки и «посадила» её в огороде. Да это ещё что! Как-то раз прибежали соседки и начали кричать, что Алёнка их детям стеклами порезала мягкие части тела, предназначенные для сидения. Ну, соседки, конечно, выразились совсем не так, а использовали другое, более хлесткое слово, но в лексиконе Мары таких не водилось. Она даже не сразу поверила в этакую дичь, решила, что напутали что-то бабки. Оказалось, всё так: дети решили поиграть в больницу, и Алёнка, как дочь хирурга, взяла на себя роль врача – ставила уколы и песочком присыпала. Ужасно неудобно перед людьми получилось.
А на днях Мара с Витей пошли вечером в гости к соседям, которые живут за стенкой, но в другом подъезде. Алёшку спать уложили, а Алёнку оставили за старшую и дали четкие инструкции: если брат проснется, пусть колотит деревянной обувной щеткой в стену – родители услышат и тут же придут. Вечер прошел прекрасно, посидели с приятелями, поболтали, потанцевали под патефон. Возвращаются: Алёшка в огромной луже стоит в кроватке и ревет, весь перемазанный чем-то красным, а рядом стоит Алёнка с трёхлитровой банкой смородинового варенья. Додумалась! Кормить грудного малыша вареньем! Она, правда, утверждала, что в стенку стучала, а родители из-за музыки не услышали. Ерунда! Всё бы они услышали, если бы хорошенько стучала.
Дети даны, чтобы пережить любые невзгоды. Дети совершенно не дают сосредоточиться на твоём горе. Они занимают собой всё твоё время, каждый уголок твоего быта, выглядывают из каждого закоулка твоих мыслей. С детьми некогда думать о том, что ты несчастна. Они заставляют тебя выполнять миллион материнских обязанностей в день, и мечты о лучшей жизни вязнут и тонут в этой бесконечной череде повседневных дел.
Переодеть Алёшку. Покормить. Замо-чить пеленки. Помыть посуду. Постирать пеленки. Одеть Алёшку, посадить в коляску. Одеться самой. Положить мокрое белье в коляску. Положить туда же корм для кур. Снести коляску вниз. (Тяжелая. Ни одного мужика вокруг, как назло). Пойти за дом, развесить белье. Пойти к сараям, покормить кур. Услышать плач Алёшки. Проверить, чертыхнуться. Подвезти коляску к подъезду, оставить её внизу, взять Алёшку, подняться. Переодеть. Замочить ползунки, пеленки и одеяло. Найти другое одеяло, снова завернуть Алёшку. Спуститься вниз. Закрытая территория всё-таки хорошо, можно не боясь оставлять вещи на улице. Посадить Алёшку в коляску. Пойти на почту. Затащить коляску на крыльцо. Придерживая тяжелую дверь ногой, завезти коляску внутрь. Отправить 2 письма в Ленинград: маме и Лиде. Придерживая тяжелую дверь ногой, вывезти коляску на крыльцо. Аккуратно спустить коляску с крыльца. (Мужики вокруг есть, но помогать не собираются.) Пойти за Алёнкой в садик. Идти долго, через весь поселок по длинной-длинной, прямой как струна дороге. Проклинать дождь, ветер и температуру около нуля. Дойти до садика. Затащить коляску внутрь (здесь ведь уже огороженной территории нет, на улице оставлять опасно). Взять Алёшку, пойти в группу. Сказать Алёнке одеваться. Ещё раз сказать одеваться. Снова сказать одеваться. Пообещать ей, что если быстро оденется, мама даст что-то вкусное дома. Прикрикнуть на Алёнку, что если не оденется срочно, то ничего вкусного не получит. Вздохнуть, посадить Алёшку на скамейку и начать одевать Алёнку самой. Спуститься втроем вниз, посадить Алёшку в коляску, аккуратно спустить коляску с Алёшкой по лестнице, пойти домой. С трудом подстраиваться под медленный детский шаг. Дойти до дома. Поднять коляску в квартиру. (Ни одного мужика вокруг, как назло). Почувствовать запах. Чертыхнуться про себя, помыть Алёшку, переодеть. К прежним замоченным пеленкам добавить новые. Накормить Алёнку. Отправить Алёнку следить за Алёшкой в комнату. Начать стирать белье. Услышать крик из комнаты. Прибежать, обнаружить, что Алёнка тащит Алёшку за ногу. Отругать Алёнку, успокоить Алёшку. Закончить стирать белье. Спуститься вниз с огромной охапкой, развесить. Подняться в квартиру. Обнаружить, что в комнате бардак. Отругать Алёнку, помочь навести порядок. Уйти на кухню готовить ужин. (Скоро уже должен прийти Витя из своего военного госпиталя.) Услышать Алёшкин крик из комнаты. Прибежать, не понять, отчего он ревет. Выслушать сбивчивый рассказ Алёнки, что он встал и упал лбом вперед. Отругать Алёнку, что плохо за ним следила. Утешить Алёшку. Услышать, что на плите подгорает картошка. Побежать на кухню, снять сковородку с плиты. Проветрить кухню. Начать мыть посуду. Услышать плач Алёшки. Прибежать в комнату. Чертыхнуться про себя. Переодеть Алёшку. Отругать Алёнку за снова разбросанные игрушки. Пойти в ванну замочить ползунки. Решить стирать их уже завтра. Покормить детей. Высадить обоих на горшок, по очереди. Алёнку успешно, Алёшку нет. (Когда же он научится!) Пойти укладывать их спать. Выключить свет, читать по памяти Чуковского. Увидеть, что оба, наконец, спят. Хотеть поцеловать их, но бояться разбудить. Тихо-тихо, медленно-медленно, боясь скрипнуть половицей, выйти. Пойти на кухню. Посмотреть на часы. Вздохнуть. Ждать Витю. Опять взглянуть на часы. Вспомнить, что сегодня же вторник. Витя предупреждал, что задержится. Положить себе подгоревшей картошки с куриной ножкой и квашеной капусты. Поесть в одиночестве. Ждать Витю. Не дождаться. Заснуть с вопросом: «Неужели это и есть моя жизнь навсегда?»
До возвращения в Ленинград оставалось 2 года и 5 месяцев.
Малыш
Деревня Крестовая, Новгородская область, 1992 год
Даша
– Дашка!!! Срочно вставай и беги в сарай! Машка родила! – Рита показалась в комнате ровно на столько, чтобы успеть выкрикнуть эту фразу, и тут же исчезла.
Даша спросонья не сразу сообразила, сон это или взаправду. Судя по рассеянному свету за окном, утро было до неприличного ранним. Обычно бабушка давала поспать до 9 часов, правда, ворча при этом, что дети пропускают самое лучшее время суток.
Сама Рита вставала около 6 часов утра. «Просто я жаворонок,» – объясняла она. Ничего подобного! Жаворонки помимо того, что рано встают, ещё и рано ложатся. А бабушка Рита ложилась позже всех, часто уже за полночь, как самая настоящая сова. Когда при этом она успевала выспаться, было совершенно неясно, и названия такой птицы Даша тоже не знала.
Она потянулась, зевнула и подумала, что может сделать вид, что не услышала и, повернувшись носом к стенке, ещё подремать полчасика, как вдруг пришедшее осознание сказанного бабушкой моментально вытеснило сон. Машка родила! Именно сегодня, во даёт! Даша выскочила из кровати и побежала через сени в сарай прямо в чём была: босиком, в трусиках и майке. На секунду затормозив на верхней ступеньке старой деревянной лестницы, ведущей от сеней вниз в сарай, она с чисто детским восторгом, возникающим от отсутствия жизненного опыта, осмотрела открывшуюся ей картину. Внизу, у средней из трёх больших деревянных клеток для кроликов, стояла бабушка и тщетно пыталась дотянуться до чего-то, что ускользало из вида.