Анубис поклонялся Калигуле, словно кошке в Египте. Он опекал совершеннолетнее дитяти. Хороводился вокруг него и исполнял любые прихоти. Пока Калигула мочился, Анубис насвистывал и охранял императора от заговорщиков, которые могли застать того врасплох, воспользоваться моментом и причинить вред. За горой мускулов Калигула, видимо, чувствовал себя, словно в матушкином чреве. Наверняка повелитель считал Анубиса своим оружием, секретным инструментом. Руководствовался той логикой, что особенно сильного игрока нужно включать в свою команду, дабы не оказаться с ним нос к носу. Точнее, нос ко лбу. Анубис был выше Калигулы, но только в том случае, если император не надевал обувь на каблуке. Да и рулон причёски делал его визуально выше.

В общем, жизнь текла своим чередом, но глубина временной реки всё сгущалась, наливалась чернотой. В квартире появился душок подавленности, да такой, что даже Карл Маркс оказался бы бессилен. Особенно расстроенным выглядел Пустыня. После того как Жиголо взяло в руки ножницы, на нём совершенно не было лица.

– Ты в порядке? – подсел к Пустыне Анубис.

– Нет, – скупо буркнул тот.

– Хочешь конфету? – предложил Анубис.

– Нет, – так же скучающе ответил Пустыня.

– А чего хочешь? – не прекращал надеяться растормошить приятеля Анубис. Он до сих пор помнил, как Пустыня гладил его по спине, утешая и веря в то, что он преодолеет тягу к убийству. – Может быть, ты желаешь послушать музыку? Или сыграть что-нибудь сам?

– Хм, – покачнулся Пустыня. – Вполне. Всё будет разнообразней, – прикинул он.

– Класс! Неужели ты действительно распакуешь гитару? Я ещё ни разу не слышал, как ты бренчишь, – обрадовался Бог.

– Тогда считай, что тебе везло, – наконец, пошутил парень, и Анубис улыбнулся столь доброму знаку.

– Криминальные гебоиды! Асоциальные маньяки! – позвал товарищей он, пока Пустыня вынимал из чехла инструмент.

– Чего вопишь? – вышел сонный Сальери.

За ним ковылял Мама, да так трогательно, что не хватало только медвежонка в руке, взятого за лапу.

– Действительно, что ты разорался, дорогуша? – вплыл в зал Калигула, сверкая тяжёлыми кольцами на пальцах.

– Пустыня будет играть, – заинтригованно ахнул Бог смерти.

– Оу, я люблю представления! – заполз задницей на стул император.

И когда все нашли удобные места (Жиголо, к примеру, романтично устроилось на полу), и когда ладоши врезались друг в друга, Пустыня, вычурно скромничая, вышел на воображаемую сцену. Несколько минут повращал колки, прислушиваясь к звучанию струн, а потом торжественно начал:

– Дамы и… То есть, господа! – поправился он. – Я исключительно вам, моей изысканной публике, готов представить никогда раннее не звучащие песни! Я сочинял их, с уверенностью складывая в стол (на самом деле – под матрас), но вот теперь настал час исполнить их. Исполнить свои мечты…

Его речь тут же подхватила волна аплодисментов, а когда она улеглась, парень погладил струны и запел. Нежным сухим голосом:

– Луна – голубая лунула.

Глазное бельмо засунула

В витражную линзу стёклышка,

Я тыкаю пальцем в блёклую

Глазницу. Сутулюсь вороном

И лунное пью снотворное…

– Очень красиво!

– Да, магически! – с восторгом поддержали музыканта слушатели.

– Спасибо. Я очень горд, что вы оценили, – признался Пустыня. – А как вам это? – посеял он семена интриги. – Увядают насовсем эти травы,

Облачайся, красота, в чёрный траур,

Подноси кувшин к устам (он с отравой),

За окном горит закат. Он кровавый. – бархатно прохрипел парень.

– Как мрачно, – поёжилось Жиголо. – У меня мурашки по плечам.

– Вязкая мелодия. Она всасывает, словно зыбучий песок. Кажется, что ещё немного – и тебя проглотят, – высказался Сальери.

– А мне до чёртиков понравилось! – не владея дыханием, восхитился Анубис. – У тебя есть что-то ещё в таком роде? – замаскировал свою просьбу под вопрос он.

– Да, у меня что-то вроде серии таких песен. Я назвал её «После того как люди покинули Рай». Ладно, не буду болтать. Слушайте, – закруглился Пустыня, глотнул воды и пошёл: – Прекращай со смертью шалости,

Пощади меня, пожалуйста!

Улыбнись с надеждой бегло,

Не бросай в сплошное пекло!..

На этот раз рассыпались в лести все приглашённые.

– Ты гений!

– Тебе нужно строить музыкальную карьеру!

– Не закапывай талант!

– Ещё! Ещё! Мы хотим ещё! – умоляли они.

И Пустыня давал им ещё:

– Орган взывает к медным трубам,

Сопровождая в землю трупа,

Ты не косись на камень тупо,

А полезай скорее в дупла… – самозабвенно напевал парень, как вдруг музыка оборвалась, а изо рта его вырвалось всего одно слово – «дупло». – Конечно! Я понял, о каком дупле шла речь! – ликовал он, пока пентан недоумённо следил за его действиями.

Анубис даже отложил шоколадки. Пустыня тем временем тряс гитару, заглядывал в её дырку и пытался просунуть руку в это самое гитарное влагалище. Наконец, ему удалось поймать бумажку и аккуратно высвободить её сквозь медные прутья.

– Не может быть!.. – шумно дышал парень, хотя видел, что может.

– Что это у тебя? Может быть, просветишь, что происходит? – недовольно уставился Калигула.

Челюсть его была напряжена, а брови слегка придвинуты друг к другу, словно стулья Мамы и Жиголо. Встретив его взгляд, который красноречивее любых слов, намекал на поддержку, Анубис поддакнул:

– Нам всем интересно, Пустыня.

– Это пока что сюрприз, – нашёлся тот, но Бог смерти жопой чуял, что тот врёт.

Впрочем, это чуяли все.

– Уж больно подозрительно, – прищурился Калигула.

Всё начиналось по второму кругу.

– Ладно. Не будем встревать и лезть в то, что нас не касается, – разрешил полилог Анубис.

Почему-то он решил подсобить Пустыне. Догадывался, что это его важная часть жизни. А главное – личная часть.

– Ладно, – сконфузился гитарист. – Концерт окончен. Спасибо за внимание, – гаркнул он, повесил балалайку на плечо и покинул залу.

Все остались в замешательстве, но, в конце концов, тоже разбрелись по кроватям.

Анубис с наслаждением рухнул в свой саркофаг, но прежде, чем уснуть, различил в своей душе тоскливую горечь тотального одиночества.

Секрет

Воспоминания, входите! Вас ждала я

– Марселина Деборд-Вальмор

Идея пришла онлайн, и потому Пустыня не смог сдержать язык за зубами. Чуть не нарвался на новые расспросы, благо Анубис их остановил. Удивительно, как в одном человеке могут уживаться расчётливый преступник и эмпатичный альтруист. Но Пустыню сейчас волновало не это. Терпения не хватало и на минуту ожидания. Парень замуровался в своей комнате и развернул листок. Узнал свой почерк, его неконтролируемую пляску. Вот, собственно, о чём гласил этот чернильный танец:

«Если ты умудрился вытрясти записку, то, выходит, что всё куда запущенней. Ты противишься сам себе. Придётся силой расклеить твои глазёнки. Разбить розовые очки. Все твои друзья – всего лишь иллюзии. Ты сам их сочинил. Как песни. Как мелодии. Но подобные заблуждения сведут тебя в могилу. Только венками и букетами никто её не украсит. Никто не сотрёт птичий помёт с дешёвой облупившейся ограды. Потому что никого и нет. Тебя, должно быть, мучает вопрос, как избавиться от видений. Как прекратить зуд нетерпения и любопытства. Что ж, я не буду тебя томить. Чтобы освободиться от…»

Дальше чернила садятся, а почерк становится таким виртуозным, что разобрать можно только постскриптум.

«P. S. Не смей пить таблетки!!!»

Почему Пустыне все внушали, что его соседей не существует? Даже этот глупый тест утверждал, что его лестница засыпана песком. Но чем так опасны его выдумки? Почему от них следует бежать? Неужели Психолог прав, и Пустыня болен? И как ему освободиться в случае заточения? Если под дуплом подразумевалось резонаторное отверстие, то под медиатором точно скрывалась бритва. Неужели единственный выход из западни так безнадёжен?

Но парень решил не бросаться в крайности. Парень решил не верить слухам. Не выбирать наиболее удобную для себя теорию. А самому разобраться, насколько иллюзорен окружающий его мир. Даже в начальной школе этот предмет давался мальчишке с огромным, как Сизифов камень, трудом.

Но как получить доказательства той или иной гипотезы? Раскопать свою историю болезни? Но даже в медицинской карте могли поставить лживые диагнозы, ведь неправильных врачей больше, чем говна за баней. Чем говна в душе. Второй способ, более рабочий, парень назвал «прогулкой на людях». Если его друзья сделаны из костей и мяса, то их заметят прохожие зеваки. Вступят с ними в коммуникацию. Если же Калигула и Сальери, Мама и Жиголо состряпаны из метафизической муки, то на Пустыню посмотрят как на дурочка. Но парень не стал ограничиваться двумя планами. Бог любит троицу. Он тоже не питал к ней ненависти. Так что третьим, самым радикальным и мощным способом разоблачения, было убийство. Если его товарищи живут исключительно в его мозгу, то никуда не денутся; если они обитают на сраной планете Земля, то удобрят её почву. Всё крайне просто и элементарно.

Завтра утром они выберутся на прогулку, чтобы подышать свежим воздухом. Заглянуть в какое-нибудь кафе. Может быть, даже закажут круассан и капучино. Или нет. Лучше предпочесть густую кашу, похожую на клей и немного на серый пластилин. Повезёт, если посерёдке или чуть сбоку окажется ярко-жёлтая лужица масла, точно яичный желток.

Заточенный в слова

Всё славы я искал, она же призрак тщетный

– Вилье де Лиль Адан

Небо было серого оттенка, какой характерен для зимы, но они застали его летом. В пасмурную погоду молочный кофе действует ещё благотворней. Это как мода. Длинная юбка не станет выигрышным решением, если у девушки короткие ноги. А кофе не согреет душу, если яркое солнце плюёт на жалюзи и вызывает липкий пот. А вот коли шпарит ливень, и небо серого зимнего оттенка, предвещавшего пушистые хлопья снега, то бодрящий напиток будет очень кстати.

Сальери задумчиво отхлёбывал порцию бодрости из своей чашки, но тепло только сильнее расслабляло и смаривало его. Сознание застилала пелена, не позволяющая сосредоточиться и написать хотя бы предложение. Должно быть, Моцарт всё-таки обвёл его вокруг карандаша, и теперь его талант ослабевает. Сальери уже заранее готовился к поминкам. Даже намеривался приготовить кутью. Рис с изюмом. Но его перехватил Пустыня. Сальери не мог привыкнуть видеть того без стога сена на голове, но сейчас прикид приятеля не шибко его беспокоил.

– Чего угрюмый, как погода? – поёжился гитарист.

– Я поссорился с вдохновением. Теперь оно собрало вещи и ушло. Даже записок не оставило, – огорчённо вздохнул Сальери.

– Не переживай. Вдохновение, как женщины. Оно спонтанно. Непредсказуемо. Капризно. Обижается на ровном месте, зато быстро остывает и возвращается опять, – предпринял попытку утешить писателя Пустыня.

– Вот именно, что остывает, – упорствовал тот, словно не хотел, чтобы грусть миновала. Он, казалось, лелеял свою сокровенную боль и не желал с ней расставаться.

– Раз у тебя творческий запор, может быть, поищем музу на улице? Глядишь, она отыщется в серой дымке сырости, – предложил Пустыня.

– Нет, когда так пасмурно, лучше предаваться домашнему уюту. Хлебать уют чашками, есть его ложками, словно тишину, – сымпровизировал поэтическую речь Сальери.

– Но… – Если бы аналитики нуждались в образце отчаяния, то непременно зафиксировали бы портрет Пустыни. – Нужно ведь покидать зону комфорта, – робко добавил он.

– Ты чокнулся, что ли? – палец Сальери взбил висок, словно миксером. – Кто в здравом уме вылезет из-под пледа и выкарабкается на мокрый асфальт? Кто предпочтёт дубеть на колючем ветру?

– Эх, всё с тобой понятно, – бросил удочку Пустыня. – Если в скором времени прольётся кровь, то только потому, что кому-то было лень оторвать задницу от кресла, а губы от кружки, – просквозил упрёк в его голосе.

– Прекращай болтать загадками, – удивительно безмятежно пошевелился Сальери, словно вздрагивающий пудинг.

Сальери был очень страшным человеком. Утрата вдохновения расстраивала его сильнее смерти близкого человека. Драма собственной жизни трогала его больше судьбы невинных жертв. Он видел только себя. Он ценил только книги и свои фантазии. Писатель, отключённый от мира. Писатель, лишённый социума. Писатель, утонувший в своём графоманстве.

– Что ж, бывай, – попрощался Пустыня с глазами смиренной, но затравленной собаки.

– Угу, – буркнул Сальери, углубляясь в слова.

Выбор

Мечта не терпит краха

– Поль Верлен

Он приставал к каждому, и все как один отказались себя спасать. «Прогулка на людях» накрылась медным тазом. Тазом с белёсым от химических средств дном. Теоретически Пустыня мог подождать, пока прояснится небесная рожа, но практически – ждать не мог. Жить в неведении – пытка похлеще голода. Парень предчувствовал, что затишье подходило к концу, и буря, её пьяный браслет смерча, уже приближались к их скромному Канзасу. Теперь Пустыня будет действовать, как плохой мальчик. Как очень злой коп.

Если представить сострадание, совесть и страх ртами, то их занимали кляпы. Если ртами представить решительность и твёрдость намерения, то они вопили громче полицейских сирен.

Единственное, что оставалось Пустыне, это выбрать способ убийства и ассистента для этого рискованного эксперимента. Кого он жалел меньше всего? Калигулу? Но что, если он не сможет его прикончить? Тогда парень поплатится и навсегда потеряет безопасность среди сухопутных акул. Нападать на Анубиса было ещё неразумней, поскольку тот обладал созданным для поединков телом, да и нежность не позволила бы поднять на доброго паренька руку. Если пользоваться логикой, то самым бесполезным являлся Мама. Их безобидная тупая зверюшка. Его уход никак не отразится на внешнем мире. Но парень выглядел таким невинным, что жалость натягивала на Пустыню смирительную рубашку. Может быть, расквитаться с Жиголо за неудачную стрижку? Или отнять жизнь у Сальери? В первом случае мотив оказался более увесистым, и весы Фемиды потеряли равновесие. Бедное Жиголо.

Но как укокошить собрата? Истыкать его грудь кухонным ножом так, чтобы кожа окрасилась в такой же цвет, в какой лакмус окрашивается в кислотной среде? Пустыня отверг эту идею, поскольку работка выдастся пыльная, да и слишком зверская. Следом за ней он рассмотрел мысль об удушье. Впиться в его жирафью шею бинтом и подождать, пока тело кончит сопротивляться – не самая сложная задача, но больно она ненадёжная. Жертва может перестать дышать, но ещё не умереть. К лекарствам Пустыня сразу решил не прикасаться, поскольку не был мастаком в расчёте дозировки. Может быть, выкинуть Жиголо из окна? Не выйдет – на окнах арматура. Пустыня долго просматривал убойный каталог и заключил, что идея с ножом не так уж и плоха.

От возбуждения покалывало в конечностях, а голова превращалась в юлу, которую заводил карапуз в памперсе и с бульдожьими складками. Парень незаметно проник в кухню, стянул нож и полязгал им о точильный брусок. Быстро скрылся у себя и замер, чтобы угомонить жар азарта. Казалось, что его организм накачали адреналином. Пустыня знал, что этой ночью, когда все будут видеть десятый, а то и одиннадцатый сон, он прокрадётся к Жиголо, нависнет над его кроватью и сотворит из его груди сито. Решето. Но для начала парню необходимо потренироваться. Набить руку.

Бедная подушка. Пустыня с размаху воткнул в неё нож, и тот с глухим стуком увяз в мягком синтепоне. Вырвал нож и вновь воткнул его в наволочку. Подушка прикольно жамкала, дразня и заигрывая, и у Пустыни в буквальном смысле просыпался волчий аппетит. Он был готов к охоте, словно зубрила к контроше по математике.

Воздух слеп очень постепенно, но, когда зелёные палочки электронных часов высветили 3:14, Пустыня свесил ноги в белых носках на пол. Осторожно поднялся, думая, что переносит вес на нужные части тела так, чтобы не издать ни шороха, хотя откровенно не врубался, как и куда что переносить. Просто двигался медленно и неуклюже. Вальсировал. Пригибался. Прислушивался. Дышал так, словно сидел на дне голубого бассейна. Наконец, аккуратно отворил дверь и втёк в квадрат, выхваченный светом, лившимся в окно. Вгляделся в бледное пятно лица. Мягко отвёл одеяло. Задрал бытовую майку и обомлел. На него пялились хоть и небольшие, но женские груди. Неужели Жиголо на самом деле девушка? Да, оно вязало и залипало у плиты, но как девушка могла добровольно расстаться со своей шевелюрой? Даже Пустыня перенёс пропажу жёлтых завитков довольно болезненно. Обескураженный, он растерялся и завис. Может быть, отменить казнь, учитывая вскрывшиеся факты? Хотя бы для того, чтобы порыться в Жиголовской тайне, поковыряться в ней, утолить любопытство. Но разве не глупо отступать лишь по той причине, что выбранный объект – женская особь? Конечно, глупо. Очень глупо.

Пустыня смочил горло сгустком слюны. Скоро он увидит, как рана клоунским носом возникнет под тонкой ключицей. Как клоунский нос расползётся и замочит простынь. Как… проснётся Жиголо. Если бы оно икало, то, увидев занесённый нож, непременно прекратило это делать. Распахнутые глаза полезли из орбит, как у мопса, поднятого за кожу между лопаток.

– Что ты творишь? – прошептало Жиголо.

Его страх был таким ледяным, что поднялось облачко пара. Казалось, Пустыня набрал воды из голубого бассейна. Он не мог издать ни звука, понимая, насколько налажал и в какой западне застрял. Вряд ли слово «ничего» объяснит задранную майку и занесённый нож, на чьём кончике гулял лунный блеск.

– Хотел убить тебя, но ты проснулось, – признался Пустыня, осознавая, что ни одна ложь не прозвучит убедительно.

– Почему? Зачем? – задрожало Жиголо, возвращая майку в прежнее положение.

– Мне нужно проверить, настоящие ли вы все, – опустил оружие незадачливый убийца. Всё же он не прогадал, что отказался резать Калигулу.

– Что? Как мы можем быть ненастоящими? – прошипела темнота.

– Так меня заверяет Психолог, – прохрипел Пустыня.

– Какой ещё Психолог?

– Неужели ты не помнишь его? – изумился гитарист.

– Пустыня, ты меня сильно испугал. Мне очень страшно, – неожиданно вставило Жиголо.

– Я больше не буду. Я оставлю эту затею. Верь мне, – попросил парень извиняющимся тоном.

– Как? – спросило Жиголо. – Как можно верить после такого?

– Я не знаю, – выдохнул Пустыня и повалился на колени, и зарылся лицом в одеяло, и разрыдался. – Не знаю. Не знаю. Не знаю.

Дверное затмение

А после будет им неловко

От совершённых жутких дел

– Поль Верлен

Видимо, у Калигулы правая нога была не той, потому что он поднялся именно с неё. Ночью император различил подозрительные шепотки и сейчас напрягался, словно поднимал штангу. Оставалось только положиться на себя и на Анубиса. Пусть посматривает по сторонам. У него зоркие глаза. Глаза цвета негров. Глаза цвета «Нутеллы», намазанной на тост.

– Я более чем уверен, что сегодня мне подложат свинью, – поделился опасениями Калигула, выбирая парик.

– Наши ожидания во многом определяют реальность, – начал было Анубис, но получил взгляд, не терпящий возражений. – А интуиция спасает от трагедии, предупреждая нас, – угодливо закончил он.

– Вот и я о том же. Слушай. За завтраком гляди в оба. Нет, даже в трое. У тебя же есть какой-то третий, космический, глаз, так и пользуйся им. Задавай хитрые изобличающие вопросы – пусть проколются, – наставил Калигула.

– Кто? – недоумённо уточнил Анубис.

– Покуда ж мне знать! – только и гаркнул мужчина, осторожно отворяя дверь. – Вроде чисто. Идём.

Предусмотрительная чета подтянулась к завтраку последней. Все уже хлебали гречку с молоком так, что её чешуйки усеивали трещины между зубами.

– Доброго утра! Присаживайтесь, – пригласил Сальери.

Обычно вместо него всех приветствовало и кормило Жиголо, но сегодня оно уронило то, что находилось под бровями, в тарелку и не поднимало их ни разу. Казалось, если загуглить прилагательное «угрюмый», то высветится фотка с физиономией их трансгендера. Благо, ни у кого не было доступа к Гуглу.

– Когда мы не спим ночью, то обманываем постель, – деликатно произнёс Анубис, пододвигаясь к столу.

Такая интонация годилась для просьбы в духе «будьте добры, подайте мне масла», но никак не для загадочного утверждения с подоплёкой.

– Это точно, – натянуто улыбнулся Пустыня, искоса поглядев на Жиголо.

Между ними словно висела скатерть, сшитая из намёков, понятных только им двоим. А так ведут себя только заговорщики. Калигула с ужасом сжал ложку. Жаль, ни вилок, ни ножей не нашлось в их буфете. Мужчина скользнул своей ногой, ища ногу Анубиса, дабы пихнуть её и зафиксировать момент странных гляделок, но случайно врезался в голень Сальери.

– Чего ещё? – недовольно оторвался он от похлёбки.

– Чёрт, – почти беззвучно констатировал Калигула. – Я нечаянно, – в своё оправдание буркнул и поднёс тарелку к своему лицу, дабы как следует изучить запах каши. Вдруг ему подмешали отраву? Но кислых или едких ноток не прозвучало, и Калигула с сомнением принялся жевать пищу. Безвкусную, как трава. Вязкую, как депрессия. Когда покончили с трапезой, посуду отнесли в мойку, и все разбрелись по своим квадратным метрам. – Здесь точно есть подвох, – запыхаясь, захлопнул дверь император. – Ты заметил, как держатся остриженные болваны? Как они упиваются своим молоком?

– Да, по-моему, между Пустыней и Жиголо действительно есть общая тайна. Они как будто узнали друг о друге неудобные сведения, – отозвался Анубис.

– При чём здесь твои сведения? Они возбуждены, потому что готовятся убить меня! Вот вся их грязная тайна! – взревел император, но вовремя прикусил язык. – Но ты поможешь мне? Ты защитишь меня? – то ли спросил, то ли приказал он.

– Разумеется. Я всегда буду тебя оберегать. Я сделаю всё ради твоей безопасности, – ласково улыбнулся Анубис, и даже в его неграх промелькнуло тепло.

– Тогда заставляй проход мебелью. Забаррикадируй нас. Отрежь от этих головорезов, – твёрдо указал мужчина.

– Но как же мы выберемся? – удивился Анубис, сверкая мышцами.

– Как захотим выйти, ты отодвинешь воздвигнутые башни, – уже решил Калигула. – Да не тяни ты, приступай! – поторопил он, словно нетерпения вызывало чесотку в его душе или в чём-то, что было вместо души, и Анубис покорно приноровился к шкафу, упёрся в него и попробовал толкнуть, но махина оставалась неподвижной. Пришлось выбросить из его нутра все нарядные платья, причёски, трости и зонты, однако это не сильно облегчило задачу. Несчастный Анубис походил на Макмерфи, тягавшего пульт. – Хватит притворяться! – злобно ткнул его Калигула. Божественные вены надулись и, словно паутина, расчертили кожу. Рельефный живот сжимался от натуги, как веки незадачливого титана. – Он что, приклеенный, что ли? – не прекращал психовать Калигула, но тут шифоньер рывком двинулся вперёд, и затем маленькими шажками прокочевал до входа. Великий и ужасный шкаф заслонил собой дверь, имитируя солнечное затмение. – Вот. Совсем другое дело. Можешь ведь, когда хочешь, – расцвёл Калигула, не отмечая тот факт, что Анубис блестел от пота, точно только что выкупался в море и вышел на берег посушиться.

– Боюсь, отодвинуть его обратно мне уже не удастся, – пролепетал язык, свешенный на плечо.

– Пустяки! – радостно махнул перчаткой фиктивный потомок римского императора.