Мама боязливо трясся под столом, сожалея, что не накинул на него покрывало вместо скатерти. Так он соорудил бы себе крошечный домик. В нём паренёк был бы в безопасности, словно очерченный солевым кругом.

– Они меня убьют? – встревожился Мама.

– Не знаю. Наверное, – ответил Олег.

Мама решил пока затаиться и понаблюдать, какая гроза разыграется между друзьями, когда они ничего не обнаружат в шкафу, кроме пиджаков и рубашек. Часы не тикали, поэтому Мама считал удары собственного сердца. Раз десять. Два десять. Три десять.

На сорок семь десять буря началась.

– Где он? Куда подевался шпион? – взревел Калигула, швыряя свои императорские шмотки.

– Я без понятия! Должно быть, он сбежал, – робко отозвался Анубис за его спиной.

– Да как ты посмел проворонить связанного пленного, тупица?! – зашипел Калигула. – Как этой скотине удалось смыться?!

– Я слышал подозрительные шепотки в комнате, в которой застал Маму. Он, скорее всего, соврал, что разговаривал с Олегом, – начисто выложил Анубис.

– Так ты слышал и ничего не предпринял? – рот Калигула округлился так, словно в него вставили тоннель.

– Я заглянул в комнату, но различил одного Маму. Я подумал, что он туповат и не представляет угрозы. Ну, то есть не может покрывать беглеца, – оправдывался Бог смерти, уповая на Анх.

– Сам ты туповат, гнилое животное! Где теперь искать этого прохвоста? Сальери! – словно в пьесе, крикнул Калигула.

Писатель с трудом отыскал их в озере тьмы.

– Чего тебе? – буркнул он.

– У тебя язык подвешен. Допроси умственно отсталого! Мама единственный, кто мог видеть, как ускользает пленный червь! – приказал император.

– Ладно, – со вздохом согласился Сальери, вновь ныряя в океан мрака. Целых шестнадцать десять раз он аукал, а на семнадцатую десятку опустился на колени перед кухонным столом. – Ты здесь? – наугад спросил парень в голубой рубашке. Только теперь она превратилась в неразборчивое серое пятно.

– Н-нет, – испуганно солгал Мама.

– Приятель, ты видел, как выкарабкался Пустыня? – для галочки поинтересовался Сальери.

– Нет, – Мама опять утаил правду.

– А если подумать? – не отступало серое пятно.

– Я не умею думать, – упрямствовал Мама.

– Попробуй. Это несложно, – посоветовал Сальери.

Мама попробовал: и правда – несложно. Он подумал, что раз Пустыня улизнул, значит, с ним плохо обращались. Значит, все эти парни злые, а Пустыня добрый. А добро всегда побеждает зло. Мама хочет быть добрым, значит, Мама будет молчать.

– Я ничего не видел, – повторил Мама.

В сущности, он действительно не разглядел парня. Он его только слышал. И любил.

– Что ж, забей, – махнул голубым рукавом Сальери, разгибаясь.

Затем он утопал докладывать Калигуле об отрицательных результатах допроса.

– Что же нам теперь делать? Где его искать? – разрыдался император.

К счастью, им не пришлось разыскивать гитариста. Судьба самостоятельно привела его обратно.

Дорога в тартарары

Я плачу, как дитя, мать потеряв из виду

– Марселина Деборд-Вальмор

«Фольксваген поло» затормозил, и из его брюха вышел мужчина. Фары выхватывали из мрака струи дождя и кусочек подстриженного газона.

– Вы как? – раздался знакомый Пустыне голос.

Его тело гудело, но, по крайней мере, гудело целиком. Значит, ничего не оторвано.

– В порядке, – откашлялся Пустыня, поднимаясь с дороги.

Его ладони покрылись красно-серыми полосками, майка порвалась. Глухая боль растеклась так, что её источник было не определить.

– Присядьте, – пригласил его мужчина, открыв дверцу автомобиля. Пустыня послушно забрался в тёплый салон, залитый жёлтым светом. В зеркале он столкнулся с окровавленным лицом так, что пальцы сами потянулись ко лбу ощупать рану. – Не трогайте, – поморщился мужчина, возникший на водительском сиденье. Теперь, когда он предстал в хорошем освещении, Пустыня с лёгкостью его узнал. Его подбородочную ямку. Оттопыренный воротничок.

– Вы…

– Психолог, – закончил за него водитель. – Думаю, вам нужна первая медицинская помощь. Позвольте, я довезу вас до больницы, чтобы врачи смогли осмотреть вас и обработать ссадины.

– Да, – кивнул туго соображающий Пустыня. – Только выслушайте меня вначале, – попросил он, перехватив руку Психолога и не позволив ей опуститься на рычаг.

– Что ж, говорите, – повернулся к собеседнику тот.

– Я живу вместе с пятёркой убийц. У нас нечто вроде анонимного клуба. Только нашлось странное письмо, адресованное мне. Мной же… Там написано, чтобы я не верил им и убирался из дома прочь. Есть какая-то ловушка. Что-то здесь явно не так. Сегодня они связали меня и спрятали в шкафу, – суетливо пересказывал Пустыня, но ответом ему послужил скептичный взгляд.

– То есть вы утверждаете, что общаетесь с убийцами? Весьма забавно. И какие же они?

– Один считает себя реинкарнацией Анубиса, другой – потомком римского императора. Жиголо уверенно, что принадлежит к среднему роду. У Мамы олигофрения, а…

– Ох, Пустыня, ну вы меня и насмешили! – перебил его Психолог.

– Что? – подался вперёд Пустыня. – Вы не верите мне? – разочарование захлёстывало его.

Парень рассчитывал на помощь. Он надеялся, что Психолог, словно фары, прольёт свет на ситуацию. Найдёт рациональное объяснение. Даст критику его суждениям. Что он спасёт Пустыню, спрячет его, увезёт.

– У вас шизофрения, мой дорогой друг, – с твёрдой строгостью напомнил Психолог. – Тех людей, которых вы описываете, не существует, – отчеканил он, решив попутчика дара речи.

Пустыня не успел отреагировать, как машина сорвалась с места и повезла его в больницу. В психиатрическую больницу.

Недаром говорят, что от себя убежать нельзя. Можно скрыться от закона, от полиции, даже от Господа, если угодно. А вот от себя не смоешься никогда. В лучшем случае – просунешь голову в петлю, в худшем – свихнёшься с ума. Когда же катишься в психушку, мир катится в тартарары. По крайней мере, привычный мир, напичканный коллегами, буднями, субботними вечерами, телепередачами и лапшой быстрого приготовления.

Когда «фольксваген» припарковался у ворот психиатрической тюрьмы, Пустыня подскочил с места, словно уколотый металлической кнопкой.

– Сидите, мой друг, не брыкайтесь, – миролюбиво попытался угомонить его Психолог. – Спокойно. Выходите, – добавил он. Теперь же, когда Пустыне приказали выходить, он, наоборот, пожелал не вылезать из укромного уголка. – Что же вы упрямитесь? – в интонации заскользило недовольство.

В конце концов, парень решил, что лучше подчиняться. Всё равно его смогут вытолкать силой. Пустыня осторожно поставил босые стопы в мазутную лужу и захлюпал за Психологом. Какое-то громоздкое облако страха сгустилось над ним, словно его вели в газовую камеру. Ладони щипало, в боку стучала немая пульсация. Парень хотел только одного – лечь (даже необязательно в тёплую) постель и моментально заснуть. А проснувшись, обнаружить себя совершенно другим человеком, не загадившем свою жизнь ошибками, помарками и кровавыми кляксами.

Зайдя в помещение, Пустыня словил дежавю. По одной теории, такое бывает, если мозг пережил сходный опыт во сне. По другой – если событие отложилось сразу в памяти, минуя стадию восприятия настоящего. Ну и – в третьем случае – ситуация может быть знакома, если человек реально попадал в неё ранее. Пустыне точно не снилось ничего подобного, и с восприятием настоящего у него проблем не возникало.

– Будьте любезны, разденьтесь для осмотра, – попросил Психолог.

И Пустыня, будто под гипнозом, снял порванную и промокшую майку. Только сейчас парень заметил, что под ним натекла приличная лужица. Вещи было можно выжимать, точно вехотку, прополаскивая её от мыла.

К коже на уровне седьмого ребра прилип тёмно-пунцовый синяк. Почему-то мазать его гелем с охлаждающим эффектом не стали. Парня только загнали в небольшую комнатку и пришибли к стене напором ледяной воды из шланга. Вот так точно охлаждающий эффект! Бодрящий. Освежающий.

Дрожа и ступая маленькими шажками, Пустыня выбрался из «душевой». Зубы никак не сталкивались с братьями, стоящими сверху, словно парень наглотался экстази. Две тётки в белом надели на него рубашку, похожую на фартук мясника. Застегнули сзади. Подвели к палате и запустили замёрзшего бедолагу внутрь, после чего локация резко сменилась.

Пустыня опять оказался в квартире с белым паркетом, зарешёченными окнами и просторным залом с высокими стульями. На полке лежали связки ключей с брелоками в виде бирюзовой обезьяны. В виде улыбчивого пончика. В виде беспонтового мяча. Вообще без брелока. За окном висело вымытое небо, заполняя комнаты дневным светом.

Должно быть, Пустыня никуда не уходил. Должно быть, никто его и не связывал. Должно быть, его любили и принимали.

– Привет, Пустыня, – поздоровался радостный Калигула.

– Как себя чувствуешь, Пустыня? – спросил его Анубис с чашкой чифиря в руках.

– Ты уже смог себя простить? – мягко улыбнулся Сальери, не отрывая глаз от страниц с рукописью.

– Тебе разогреть сэндвич? – заботливо поинтересовалось Жиголо в блёкло-серых домашних штанах. И слёзы благодарности, словно волны во время прибоя, застлали его глаза.

– Спасибо за то, что вы есть, – искренне умилился Пустыня. – Без вас я бы точно сошёл с ума.

Стрижка

Пробьёт мой час – и на крюке повешусь!

– Стефан Малларме

Некоторые рыбы способны менять пол. К ним относятся таласомы синеголовые, рыбы-попугаи, рыбы-клоуны. Жиголо не было рыбой, но тоже относилось к ним.

– Нам всем нужно расслабиться, – выдохнул Пустыня, стоящий на пороге.

– Но прежде всего – поесть, – усмехнулось Жиголо, запихивая бутерброд в микроволновку. Однажды оно хотело поджарить в микроволновке хлеб, чтобы получились золотистые сухарики, но немного перестаралось. Машина задымилась, завоняло гарью, а сам ломоть почернел, превратившись в уголяшку. Будучи ребёнком, Жиголо отправило угольки в окно (те шмякнулись на тротуар) и принялось драить потемневшие стенки прибора. «Мистер Пропер» справлялся плохо, и тогда изобретательное Жиголо на свой страх и риск сунуло в микроволновую печь тарелку макарон, повертев колёсики. Пар смягчил тон коричневых шрамов, но избавиться от улик полностью так и не удалось. – Держи. Лопай, – Жиголо передало сэндвич Пустыне.

Анубис распечатал новую коробку конфет. Калигула спросил, нет ли в кухне молока, и только после того как услышал отрицательный ответ, уселся за стол.

– Чур, я мыть посуду не буду, – предупредил Сальери.

– С чего бы это вдруг? – фыркнул Калигула.

– Давайте воспользуемся считалочкой! – по-детски воскликнул Мама. – Вышел ёжик из тумана, вынул лошадь из кармана. Миски надо не разбить, а посуду будешь мыть! – с восторгом закончил он. Палец упёрся, разумеется, в Жиголо.

– Всегда к вашим услугам, – театрально уныло буркнуло оно, и все расхохотались, давясь крошками и ореховой начинкой.

К вечеру убийцы собрались в просторном холле, пожелав сыграть в забавную игру про море. Правда, немного изменённую.

– Пресса волнуется раз! Пресса волнуется два! Пресса волнуется три! Серийный убийца, замри! – восхищённо кричал Мама, после чего все застывали в той позе, в какой убивали своих жертв.

Пустыня стоял с вытянутой рукой, чьи пальцы складывались в пистолет. Сальери замахивался кулаком, в котором недоставало ножа. Жиголо пыталось изобразить ту сцену, где оно наваливалось на подушку. В общем, было очень весело.

А ночью стало ужасно.

Жиголо бродило по лабиринту, и вместо неба над ним глумился побеленный потолок. И вместо ламп болтались повешенные беременные женщины. Они не светили, но зато болтались. И вместо верёвок свисали кишки. Жиголо знало, что маньяки вроде Иртышова способны разрывать промежность руками и вырывать кишечник. Значит, есть маньяки, способные превращать кишечник в орудие нового убийства.

Жиголо неслось по ходам, как белый мышонок Элджернон, но, видимо, его интеллекта не хватало, чтобы вырваться из западни. Ноги висельников задевали лысую макушку. Осадки в виде страха валили так же обильно, как месячные в первые сутки менструации. От отвращения срабатывал рвотный рефлекс. Никогда не подводящий механизм. Но Жиголо доводили до слёз не столько повешенные будущие мамы (конечно, в будущем они уже не станут мамами, но по-другому их просто не назовёшь), сколько риск быть пойманным. Схваченным. Удушенным колготками. Его не прельщала перспектива стать чем-то вроде ёлочной игрушки. Или вонючки для авто. Или математического маятника. И вся жалость в том, что выхода из лабиринта не было.

***

Чтобы успокоиться, Жиголо заняло себя вязанием. Крючок плавно набирал цепочку из воздушных петель, и все тревоги отступали на задний план, менее проработанный и контрастный. Мягкая светло-коричневая пряжа ласкала пальцы, и кропотливый процесс растягивался на многие часы. Жиголо вязало шарф, чтобы согреться, когда отключат отопление. Чтобы закутать плечи, когда те покроются мурашками. Чтобы, в конце концов, удушиться.

Мысль о самоубийстве ещё не успела стать осознанной и постоянной, но уже рябила в смутном тумане. Уже вибрировала в закромах мозга. Как рецессивный ген. Она была, но ни на что не влияла. Только таилась и готовилась выстрелить в каком-нибудь далёком завтра. В каком-нибудь очень прекрасном дне.

Клубок худел так же медленно, как сорокалетняя мадам, обожающая булочки на завтрак. Зато Жиголо переставало слышать скрежет своих воспоминаний, которые скреблись и проламывались наружу. Травмирующие события, наложившие отпечаток. Поставившие табу на проявление самости. Отравившие жизнь.

Теперь Жиголо представляло из себя реакцию разложения, причём необратимую. Теперь Жиголо не представляло из себя личность. Теперь оно представляло простую фауну. Дрозофилу обыкновенную. Красноглазую. Мохнатую. Используемую в генетических целях.

День протекал мимо фауны. За дверью босые ноги шлёпали по полу, щёлкали выключатели, происходила какая-то суета в ванной. Жиголо буквально ощущало, как толчки рвоты поднимались по чьему-то горлу, как они разжимали зубы и выплёскивались в таз с белёсым от химических средств дном. В конце концов фауна отвлеклась от творчества и вышагнула в коридорные кишки.

– Что происходит? – полюбопытствовало Жиголо.

– Да, видимо, Мама сожрал что-то неудобоваримое. Теперь извергает из себя все твои кулинарные успехи, – пожал плечами Пустыня, наклоняясь, чтобы вытереть подбородок слабоумному парню. Но слабоумный парень был слишком слабоумным, и потому новая порция рыготины выскочила в лицо гитариста. Мутно-коричневый густой фонтан растёкся по физиономии Пустыни, слепил его пряди и забрызгал одежду. – Чёрт… – сдержанно выругался он, хотя его так и подначивало выплеснуть ответный поток, только не переваренных сэндвичей, а праведного гнева. От смущения Жиголо опустило глаза в огромную миску с дурно пахнущей лужицей. Если бы оно сказало, чему подражала блевота, то никому бы уже не захотелось кушать крем-суп. В этом супе узнавались клейкие разводы от конфет, розовые кусочки колбасы, белые кругляшки таблеток… – Фу, – тем временем кривился Пустыня, пока смоченная салфетка гуляла по его лбу и щекам. – Как же мерзко.

– Я могу тебе помочь, – искренне предложило Жиголо, нацепив скобку жуткой улыбки. – Хочешь?

– Эм… Да уж, пожалуй, – смутился Пустыня, разгибаясь в полный рост. Теперь все забыли о лежачем на коврике Маме, который несколько облегчённо обливался потом.

– Отмывать твои волосы будет довольно брезгливо, – вздохнуло Жиголо. – Так что я состригу эти бурые сосульки! – оно взяло в руки ножницы. Огромные. Ржавые. Железные ножницы. И – чик – откромсало его дошираковый локон. А затем ещё один – у самой черепушки. И ещё, и ещё… Жиголо не на шутку увлеклось парикмахерским ремеслом и опомнилось только тогда, когда увидело, что стричь больше нечего. Конечно, оно не могло похвастаться ровностью и аккуратности проделанной работы, казалось, что Пустыню покусал лишай, но ведь это был его первый опыт. Так что Жиголо с приятным сытым удовлетворением поставило себе зачёт. Пара неловко затопала по мягким, местами липким состриженным волосам, устилавшим паркет. – Вуаля! – объявило Жиголо, подведя красавца к зеркалу. Теперь между ними появился ещё один общий элемент. – Ну как? Тебе нравится? – затаило дыхание оно.

– Что это? – под стать перегоревшему роботу произнёс Пустыня, касаясь своей головы.

– Это, – на самое ухо подсказало Жиголо. – Истинный ты.

Уборка

Здесь скука властвует и человека гложет

– Вилье де Лиль Адан

Пустыня даже не хотел думать о потери образа, но сожаление не упускало шанса напомнить ему об эстетичной трагедии. Самое невероятное в этом недоразумении то, что он сам согласился на столь угнетающую процедуру с такой же лёгкостью, с какой слепошарые старушки подписывают договор о продаже трёхкомнатной квартиры всего за сто тысяч рублей. Но почему? Почему его воля сделалось вялой? Почему он был ошарашен и дезориентирован?

И тут парень вспомнил, что его шокировало: он разглядел в месиве из угощений белые зубы пилюль. Эти пилюли прогрызли брешь в его сознании. Оставили крохотную дырочку, через которую просвечивалась реальность. Но миг озарения был мимолётней удачи, доставшейся ему в жизни.

– Убери за собой эти лохмы! – взвизгнул Калигула, приведя Пустыню в себя.

– Да, конечно, – понуро отозвался тот, с завистью провожая его огромный радужный клок.

Подкошенный, он отыскал совок и щётку где-то в закромах захламленной коморки и принялся сметать свои волосы. Свои воспоминания. Свои самооценку и уверенность. Однако одним подметанием уборка не обошлась. Парню пришлось отпидоривать ванную комнату, возясь с содержимым Маминого желудка. В светло-бурой кашице он незаметно откопал таблеточные улики и спрятал их в запачканный носок. Потом он ещё как следует разглядит и исследует, что это за вещество, а пока можно и потерпеть подступивший ком отвращения.

Когда у неба открылась старая рана, и кровь закатом затопила горизонт, усталый Пустыня валялся в постели, удручённо созерцая зеркального брата-близнеца. Что-то ему подсказывало, что двигаться нужно совершенно в другую сторону. Пустыня выудил из носка таблетку, уже высохшую и уменьшившуюся в размерах, но её визуальный облик не помог парню составить какие-либо характеристики. Пришлось затолкать её обратно, дожидаясь случая, когда находка придётся кстати.

А кстати она пришлась очень скоро.

– Добрый вечер, Пустыня. Как вы себя чувствуете? – спросил неизвестно как материализовавшийся Психолог.

– Мои волосы состригло Жиголо, – равнодушно отозвался Пустыня.

– Вы снова слышали голоса? – спросил Психолог, занося его ответы в бланк.

– Мои волосы состригло Жиголо, – повторил Пустыня.

– Вы опять видели их? – обречённо вздохнул Психолог.

– Мои волосы…

– Да что вы всё заладили про этого Жиголо, похотливый извращенец! – не выдержал Психолог, которому надоело чёркать «см выше».

Его вспышка агрессии отрезвила Пустыню, и то, что находилось под бровями, захлопало, словно спросонья.

– Откуда вы здесь взялись? – ясно произнёс он.

– Дорогой Пустыня, я работаю здесь, – накрыл его пясть своей ладонью Психолог.

– А что здесь делаю я? – недоумённо уставился Пустыня.

– А вы здесь лечитесь, – с подчёркнуто вежливой и даже снисходительной интонацией ответил Психолог.

– Эти таблетки… – приложил пальцы к губам Пустыня. – Это ваших рук дело? – догадался он, вынимая из своего тайника белую горошину. В ответ Психолог бросил такой ядовитый взгляд, что Пустыня сжался под ним, словно яички на холоде.

– Дорогой Пустыня, кто вам разрешал пропускать приём лекарств? – придвинулся холод.

– Это не мои. Это Мамины, – поспешил развеять недомолвки Пустыня.

– Никакой. Мамы. Здесь. Нет, – раздражённо процедил Психолог, нажимая на каждое слово.

– Но я ведь разговариваю с ним. Я вижу его, – простодушно возразил Пустыня.

– У вас шизофрения, – закипал Психолог. – И вы находитесь в психиатрической больнице!

– Нет. Я свободен. Я живу в квартире со своими убийцами, – помотал остриженной головой Пустыня.

Разумеется, со стороны это звучало как бред, но это не было бредом.

– В таком случае ответьте мне на один изобличающий вопрос: где ваш телефон, Пустыня? – ухмыльнулся Психолог.

Гитарист похлопал себя по карманам – и правда, мобильника у него не оказалось.

– Не знаю. Видимо, запропастился где-то, – отмахнулся он.

– А по-моему, у вас куда-то запропастился здравый смысл, – навис над ним Психолог так, что у Пустыни сердце уползло в пятки, словно лифт.

– Почему всё так запутано? Где реальность? – задрожал он, позволив дать себе слабину.

Порой лучше обнажить сокровенный эмоции, даже если собеседник относится к тебе с пренебрежением. Или со злостью. Или с великим трепетом.

– Вам пора научиться отличать свои иллюзии от правды, – строго изрёк Психолог.

– Уходите! Вы стремитесь запутать меня ещё сильнее! Сбить с толку. Исказить восприятие. Прочь! – внезапно сорвался Пустыня.

Но сорвался он из-за страха, который холодной водой, какой море обволакивает стопы по ранним утрам, облизывал внутренности. Парень уже не соображал, сколько дней назад он получил письмо (казалось, что с тех пор минул как минимум месяц), кто играет в его ворота, а кто с ним заодно. Зато он чётко уяснил одну вещь: если нужно помочь человеку, его стоит оставить в покое.

– Что ж, мы поговорим, когда вы будете готовы к конструктивной беседе, – поднялся Психолог, прикрепляя ручку к воротничку.

Если верить его заключению, то отныне они никогда не будут разговаривать.