Сальери негодовал. Он ведь не относился к мнительным эгоистам, которые считают себя пупом земли! И к скудоумным психам не относился тоже! Он никем не хотел управлять, ублажая своё ЧСВ! Но разве не это ему давало писательство? Для своих героев он занимал место Бога. Создателя. Демиурга.

Ах, как же он жалок и груб! Нет в нём романтичной утончённости! Как хитро он тешил свой подлый умишко!

– На этом мы закончим сегодняшнее занятие, – подытожил Пустыня. – В следующий раз вы должны будете привести с собой друга, чтобы научиться создавать близкие отношения, – сообщил он, провожая замешкавшихся гостей.

Друга? Но Сальери вёл жизнь затворника – у него даже знакомых не было, не то что друзей! С кем ему заявиться? Парень не собирался унижаться и демонстрировать, насколько он одинок. Ему не требовались взгляды злорадной жалости и умильное снисхождение. Что если попросить кого-то подыграть? Но тогда он обнажит факт, что увеличил количество вакансий редактора.

Морщины царапинами располосовали лоб, но усердные раздумья дали сочные и спелые плоды. У Сальери нашлась блестящая кандидатура для роли сопровождающей! Ей оказалась Памела.

***

В парке пахло мёдом и сырой свежестью. Дождевые вибриссы уже не висели в воздухе, и лёгкость пёрышком дразнила сердце. С двух сторон над тропинкой склонялись густые ветки сирени с тонким ароматом, а под ними мелькала хрупкая фигурка в неизменных шортах и олимпийке. Растроганный, Сальери присоединился к своей озорной беглянке, вспоминая поэму Евтушенко.

– Доброе утро! – поприветствовал он в надежде, что девчонка остановится. Всё-таки шпарить в кроссовках намного легче, чем в сандалиях.

– Мы знакомы? – притормозила красавица, махнув хвостиком. Она слегка запыхалась, нос, покрытый испариной, блестел, словно гладкая кожа дельфина.

– Мы ни разу не виделись, но я знаю о тебе всё, – загадочно ответил Сальери.

– Это как? – фыркнула Памела, раскрывая компактный термос.

– Я покажусь странным, и ты, возможно, отшатнёшься от меня. Может быть, даже не захочешь со мной знаться. Я понимаю. Это нормально, – подготавливал девчушку к шоку незадачливый писатель. – Тебя зовут Памела. Ты влюблена в скуластого шутника. По утрам ты бегаешь и мечтаешь путешествовать. Побывать на Висячем камне, Туимском провале. Планируешь завести собаку, бигля, и назвать её Белла. Ты не терпишь косметики. Ты обожаешь индийскую музыку. Любишь рисовать с детьми и ненавидишь, когда тебя заставляют подчиняться, – перечислял Сальери.

– Откуда? Откуда вам это известно? – попятилась Памела.

– Я – твой создатель, а ты – книжная героиня. Я сам придумал тебя… – не стал жалеть девушку Сальери.

– Неправда! – крикнула та. – Я не намерена выслушивать эту чушь! Вы просто сбрендили!

– Пойми, что весь знакомый тебе мир – чья-то гениальная, но фантазия. Выдумка. Он прочен, как мыльный пузырь. Постоянен, как аллергический чих. И пропасть он может так же быстро, как хорошее настроение во время похорон. Тебя с рождения овевали иллюзии…

– Не верю! – упрямо дёрнулась Памела.

– Трудно отказаться от привычной повседневности, но вселенная намного шире. Она существует за границами твоего представления о ней.

– Чушь собачья, – оскалилось тире её губ. – Отвяжитесь от меня. И вообще, я просто сплю, – постаралась заверить себя спортсменка.

– Да, ты спишь, – осторожно придвинулся к ней Сальери так, словно боялся спугнуть диковинную птицу, занесённую в Красную, а то и в Чёрную книгу. Впрочем, Памела и так была занесена. В его книгу. – Всю минувшую жизнь ты спала, но настала пора проснуться. Открой же глаза! Пробудись! – как всегда, пафосно умолял Сальери. – Пойдём со мной. Воплотись в реальности!

– Вы – мошенник или аферист, или как там вас обычно называют, – высокомерно заявила девчонка. – И я ни за что не поверю в то, что каждая моя мысль, каждый шаг и событие было инсценировано в вашей голове. Я не могу даже допустить того, чтобы моей судьбой распоряжался кто-то посторонний! Я независима и настоящая…

– Но ты же моё творение! – патетично воскликнул Сальери.

– Уж лучше быть тварью, чем вашим творением, – ощетинилась Памела, словно дикобраз.

***

Их перепалка затягивалась, но, в конце концов, запутавшиеся Памела сломалась под напором мужской настойчивости и приняла приглашение на таинственный ужин. Вот только это результат её воли или очередная прихоть безумца?

«Когда иллюзорное спокойствие снесено ураганом правды, у человека появляется выбор, – размышляла девушка. – Сколотить новый удобный мирок, где его ничто не тронет, или больно врезаться в жизнь такую, какая она есть на самом деле».

У Памелы не было ни досок, ни гвоздей для возведения руин, поэтому она согласилась проследовать за Сальери. Тот факт, что она чья-то фантазия, не мешал думать, дышать и существовать дальше. Она ничем не отличалась от своего спутника в голубой рубашке и горчичных брюках. Может быть, между вымыслом и правдой и вовсе нет разницы? Если её провожатый не лгал, то получалось, что мысль также материальна, как и плоть. Потрясённая, Памела позволила течению момента нести её вдоль пыльной трассы, усыпанной лужами.

Секспир

Величье нищеты мне царств земных дороже

– Поль Верлен

Калигула отправился во дворец, остерегаясь «фольксвагенов поло» и высоких сооружений. Но на сей черёд угроза исходила от деятелей науки.

– Запустим в него ультрасеребряные лучи, – предложил подлый учёный у него за спиной.

От страха Калигула развернулся так резво, что его полутораметровый крем-парик чуть не свалился на асфальт. Шумно дыша, мужчина убедился, что сзади за ним либо никто не крался, либо очень изощрённо прятался. Помедлив пару секунд, испуганный император помчался прочь со скоростью Галлимима, мерцая в темноте ярким малиновым силуэтом.

Но на этом приключения Калигулы не закончились. Сюрпризы продолжили сыпаться на его нарядную голову.

Когда мужчина на трясущихся ногах ввалился в переднюю, то увидел, что на роскошном диване восседал некий господин с блестящей лысиной, окружённой прилизанными прядями волос. Его шею сковывал ажурный воротник фреза, а бархатный костюм отливал агатовым блеском.

– Добрый вечер-с, – подогнул кручёный ус незваный гость.

– Кто ты? Что ты делаешь в моём доме? – напрягся Калигула, лихорадочно ища штуковину потяжелее.

Уменьшенная статуя безрукой Венеры послужила бы прекрасным тупым предметом для самозащиты, но находилась она на комоде в дальнем углу комнаты. Не придумав ничего лучше, император схватил свою трость в обе руки, словно канатоходец палку для балансирования.

– Ох, я известный драматург Секспир! Совсем забыл представиться, – пошевелился пришелец.

От изумления Калигула выронил трость, и та гулко брякнулась на пол.

– Не может быть! – воскликнул эпатажный хозяин дворца. – Глубоко извиняюсь за холодный приём! Ты, должно быть, пришёл, чтобы завести со мною философскую беседу?! – предположил он, усаживаясь в кресло напротив.

– Да, но перед любым конструктивным разговором следует отдохнуть и тщательно подготовиться, – важничал Секспир.

– Как шизненно! Ты абсолютно прав! – восхитился Калигула. – Только я не могу усмирить своё любопытство, – покраснел он. – Каков секрет твоего успеха? Как ты умудрился стать настолько известным? Только не лукавь, что всё дело в таланте! Талант – утешение для лузеров, которых никто не знает.

– Тобой овладевают гордыня и тщеславие, мой дорогой Калигула, – снисходительно улыбнулся Секспир. – Но так и быть. Я поведаю тебе о положении популярности в наше время… – заинтриговал он.

Калигула даже постарался переставить кресло поближе, но его седло словно вцепилось в пол. Наверное, под подушками хранились гири. Император был готов поклясться головой, что это дело рук заговорщиков. Ничего, скоро он расквитается с этими негодяями!

– …Для начала уясни, что женщинам, этим коварным гарпиям и сиренам, легче одурманить публику. Всё дело в том, что им доступен особенный вид популярности – попалярность. Невинные пастушки, соблазнительные козочки, они без труда достигают всеобщего почитания и поклонения. Только их лица скрывает косметическая ложь… – рассказывал Секспир, пока Калигула со смущением трогал румяна и тени. – Но династия гламурных дам не вечна! – обнадёжил специалист по известности. – Поскольку мы вянем быстро, так же, как растём, – вздохнул он.

– Так как же мне заставить моих поданных любить и хвалить меня? – перебил нетерпеливый Калигула.

– Кто под звездой счастливою рождён,

Гордится славой титулом и властью.

А я судьбой скромнее награждён,

И для меня любовь – источник счастья! – продекламировал драматург. – Пойми, что жестокого и сладострастного тирана-безумца не станут уважать, как бы громко и страшно ты ни гневался, – пожал скованными плечами Секспир. – Нам говорит согласье струн в концерте, что одинокий путь подобен смерти, – вновь процитировал он какого-то поэта, как бы подчёркивая, на что нужно обратить внимание.

– Ах, с этими грубиянами и невеждами невозможно оставаться милым невозмутимым кроликом! – пожаловался Калигула. – Более того, меня хотят истребить. Я стал слишком хорош собой. Эти завистливые мелкие гномики вздумали избавиться от своего повелителя! – он мнительно задрал подбородок.

– Да, бывают тучи на земле, как в небе, – озадачился Секспир.

– Особенно опасных я приговариваю к смертной казни, – понизил тон до шёпота Калигула, считая эту информацию не просто важной, но и секретной.

– Ох, неужели ты действительно сносил им головы? – испугался гость, всплеснув белыми перчатками. – И как? В твоё сердце не впился колючий шип совести?

– Уверяю тебя, ничуть! – расхохотался мужчина в малиновом.

– Вот и славно! – облегчённо выдохнул мужчина в чёрном бархате. – А то вина – вечно голодный зверь. Стоит ей только раскрыть пасть – и ты заранее обречён и убит.

– Мне не грозит такая страшная погибель! – на возвышенный манер уклонился Калигула.

– Предупреждаю: ты не грусти, сознав свою вину, – на всякий случай подстраховал его любезный. – Хотя никто не хочет взваливать на себя бремя сожаления. Раскрою тебе маленькую тайну, мой дорогой Калигула (судя по костюму, Калигула взаправду был дорогим)! Вина – это резиновый мячик, и всё человечество тешится игрой «съедобное-несъедобное». Разумеется, вина – несъедобная штука. Если захочешь её проглотить, то подавишься, как петушок бобовым зёрнышком. И потому люди отбрасывают мяч от себя куда подальше…

Калигула рассеянно кивал, не вдаваясь в подробности скучной лекции. Уважаемый Секспир зря переживал за своего собеседника, ведь он знал, что не мог поступить по-другому, а значит, упрекать себя ему было не в чем. Нет смысла себя казнить.

– …Трудами изнурён, хочу уснуть! Блаженный отдых обрести в постели! – тем временем зевнул Секспир.

– Конечно! Устраивайся поудобней! Ты можешь заночевать прямиком на моём великолепном диване. Взамен сопроводишь меня завтра на собрание, дабы не оставаться в долгу! – бодро обрадовал новоиспечённого друга Калигула, не боясь его смутить.

– А ночь, как день, томит меня тоскою! – попытался лишить себя удовлетворения в глазах хозяина Секспир, но Калигула пропустил эту информацию мимо ушных раковин.

– Сними свой неудобный ворот! – посоветовал он, расстёгивая воздушную гармошку под затылком. – И такой тесный костюм тебе ни к чему! Во сне ты только помнёшь и изуродуешь его грубыми складками! – жёстко рассудил заботливый джентльмен.

Секспир, как ребёнок, позволил себя раздеть и уложить под лёгкое одеяло с золотыми змейками узоров.

– Пусть будущие славят поколенья

Нас за труды, тебя – за вдохновенье! – подвёл он итог минувшего дня.

F71

Твоя ли это мысль? Твои ли сожаленья?

– Поль Верлен

У застенчивых замкнутых людей маленький почерк. Учителя величают его бисерным. Так вот. У Мамы он был микроскопическим. Ключевое слово в этом предложении – был. Впоследствии Мама разучился писать. Произошёл ещё один несчастный случай, который, впрочем, оправдывает его наивное преступление.

В двенадцать лет Маме поехали выбирать велосипед в специализированный магазин. После того как парнишка опробовал свыше пяти велосипедов, он остановился на жёлтой лёгкой «Десне» с дисковыми тормозами. Ехала она гладко, но не чувствительно. В отличие от «Rook» (первое, что приходит на ум при виде дерзкой надписи, это рок-н-рол, но в переводе с английского «Rook» означает «ладья» – большая лодка. Уже разочарование с первых секунд), «Десна» ехала не грубо – так что задница могла посчитать все камни, трещины и впадины на дороге, – а плавно. Она буквально скользила, словно под колёсами протягивался чёрный идеально ровный язык асфальта.

К «Десне» прикрепили крылья, чтобы грязь и облачная моча не летели на спину, и с тех пор Мама катался почти каждый день. Однако нелепые трагедии любят настойчиво и всегда внезапно стучатся в двери. Ошарашенные без подозрений впускают гостью в дом.

И Мама налетел на замаскированную кочку, и залез в шкуру акробата (только неопытного и неуклюжего), и со смаком ударил камень незащищённой головой. Булыжник и черепушка стукнулись, словно яйца, покрашенные луковой шелухой, в утренний час Пасхи. Разумеется, Христос не воскрес. Воистину не воскрес.

Обойдёмся без больничной волокиты. Скажем только то, что неправильные врачи, каким свойственно ошибаться и констатировать смерть, поставили Маме диагноз «Олигофрения». Умеренную умственную отсталость. Мама сделался вялым и апатичным. Речь его обанкротилась, мышление стало примитивным и поверхностным. Короче, его интеллект скосился до интеллекта коалы.

К слову, если вы хотите научиться определить неправильных врачей от правильных, то вызубрите признаки неправильных врачевателей. Им присущи такие фразы, как «Мы сделали всё, что могли» и «Мне очень жаль». Участие в коррупции выдаёт неправильного врача с потрохами. Хирурги режут не те ноги, диагностики выявляют не те заболевания. В общем, их можно окрестить безалаберными и ленивыми пофигистами, работающими спустя рукава.

Но к каждому минусу притягивается плюс. Таков уж физический закон. К Маме притянулся огромный плюс (не только тот, что нарисован красной краской на карете «Скорой помощи»). У него появился лучший закадычный друг. Нетрудно догадаться, что он выдавал себя за Олега. Конечно, до обаятельного Винника со светлыми принцовскими волосами ему было как до Ганимеда, но Мама не привередничал. Его губа была ещё той дурой.

С тех пор мальчишки стали птичками-неразлучниками. Они вместе росли и вместе убили своих мам, скинув их из окон девятого этажа. Поэтому, когда на собрание клуба анонимных убийц понадобилось привести одного друга, Мама долго не раздумывал. Он вообще шибко-то не раздумывал никогда.

– Ты пойдёшь? – спросил Мама.

– Пойду. Куда я денусь? – ответил Олег.

– Я скоро умру? – спросил Мама.

– Умрёшь. Куда ты денешься? – ответил Олег.

От его последний реплики парень покрылся гусиной кожей. Если Олег был лучшим другом, то танатофобия была заклятым врагом. Мама не мог избавиться от ощущения, что из него медленно выцеживали жизнь. И хоть он не знал, а если бы узнал, то не понял бы значения слова «выцеживали», на эмоциональном уровне с ним происходило именно выцеживание.

1

Надежда тянется незримыми руками

– Поль Верлен

Жиголо металось по лабиринту комнат, и в каждой вместо пола растягивался часовой циферблат. Наконец, потерянное и босоногое, оно вырвалось из западни и попало на колючий снег. Ветер резал щёки и раздувал платье. Жиголо кинулось под арку, дабы найти под ней прибежище. Но вместо прибежища под сырой крышей его подстерегал чёрный, закутанный в тряпки горбач. Его рост достигал двух метров в высоту и метр в ширину.

– Это он! – исторгло Жиголовское горло.

– Да, – радостно улыбнулся горбач. – Это я, – низко прохрипел и стремительным галопом понёсся к Жиголо.

То выскочило из сна, умытое собственным солёным потом. Отдышалось, приходя в себя. Только прийти полностью не удалось. Воспоминания, тряска в руках и зубной скрежет так и остались принадлежать комнатному сумраку.

Лысое существо – почти что Голлум – свесило ноги с койки и замерло на добрые пять минут. То, что находилось под бровями, испуганно таращилось в пустоту. Уже сегодня Жиголо ждало новое собрание, а оно так и не придумало, кого с собой привести. Друзей можно было сосчитать по пальцам Ника Вуйчича. К нему не слетались гости, и оно не шмыгало к доброжелательным супружеским парам или весёлым сверстникам, курящим кальян. У Жиголо имелись только одноразовые палаточные подруги-пенсионерки (вобла не бралась в расчёт).

Ах, вот бы ещё разок загреметь в больницу! Ну хоть разочек! Как жаль, что у людей только один аппендикс. Хотя Жиголо что-то слыхало о регенерации. Может быть, ему стоит направить золотую целительную энергию в то место, где раньше умещался полый отросток кишки, а потом заняться психосоматикой? Жиголо поставило на вооружение этот план «Ж».

Существует примета, что ложка, упавшая на пол, сулит приход женщины. Нож означает, что припрётся мужик. Если упадёт тело, то на чай заглянет смерть. Но что должно упасть, чтобы в дом пришло Жиголо?

С этим вопросом в грецком орехе мозга оно и заявилось в квартиру, где протекали встречи анонимных убийц. По-другому – гопников. Или мерзавцев. Или извергов. Или больных.

12 стульев

Женщинам не следует писать

– Марселина Деборд-Вальмор

Пустыня замучил себя регулярными тренингами и ритуалами по очищению. Когда он проводил эту дурацкую групповую терапию, то терял настоящее лицо. Исполнял всего одну роль мотивирующего диктатора. Но его раздражала подобная лживая жизнь – жизнь под фонограмму.

Случайно Пустыня сам загнал себя в ловушку, когда попросил участников лечения привести друга на эдакий приём. Сам-то Пустыня потерял всех друзей в роковом побеге с места преступления. Может быть, ему написать единственной выжившей – Фанси? Но это, пожалуй, дурная идея. Фанси умерла первой. Сразу же после возлюбленного – Помпея. Она выгорела изнутри. Превратилась в пустышку, залитую немой болью. Ей определённо незачем писать и теребить старые раны. Что ж, может быть, ему позволят исполнить соло вместо дуэта.

Но Пустыня ничем не отличился от остальной пятёрки. Из двенадцати стульев заполнились только шесть. К его удивлению, никакого Абсолюта или Секспира, или Олега, или Памелы не было. А были ли они вообще?

– Знакомьтесь, – хвастался Калигула. – Это тот самый знаменитый драматург!

– Не спугните бдительный космический глаз! – гавкал Анубис, держа в накаченных руках пачку конфет «Москва». «Воздушное суфле с ядрышком из мягкой карамели, покрытое молочным шоколадом с декоративными узорами красных полос,» – сообщал мелкий шрифт.

– Вот она – реальность! – наклонялся к пустому табурету Сальери.

– Они пригласили свои иллюзии, – изумился Пустыня. – Как же они одиноки…

***

Не найдя идеи лучше, Пустыня предложил перекусить. Оставив безумцев наедине с их фантазиями, парень распорол брюхо холодильника и вынул из него авокадо, похожее на чёрно-изумрудную утиную голову. Сполоснул плод, разрезал его, высвободил косточку и выскреб столовой ложкой мутно-жёлтую мякоть. Взбил её блендером и намазал на ломтики хлеба. Разложил их на тарелке и вынес к дегустаторам. Только оказалось, что господа убийцы уже налупились конфет и перебили весь аппетит. Жевать бутерброд пришлось в одну каску. Причём, угрюмую.

Мама бесцельно шатался вдоль периметра, Калигула осторожно раздвигал зубы жалюзи.

– Они караулят меня, – приложил он пальцы к губам в жирной помаде. Сегодня мужчина выдерживал тяжесть зелёно-голубого парика, утыканного жемчугом. – Что же мне делать? – взвился он.

– Послушай, ты никому не нужен, – автоматически отозвался Пустыня. – Ты не такая крупная шишка, чтобы за тобой охотились…

– Как ты смеешь разговаривать с императором в таком тоне?! – рявкнул Калигула. – Тем более нести такую абсурдную ересь! – ударил тростью он.

– Прости, я ошибся, – не стал разубеждать его Пустыня.

Спорить с фанатиком не только бессмысленно, но и небезопасно. Кто знает, на что готов человек, защищающий свой смысл? И совсем не обязательно, чтобы этот смысл соответствовал общественным представлениям. Он может до последней капли барбарисовой крови биться за мнимую правду. За утверждение, что его трахнул сам Господь Бог или что его образование пригодится в дальнейшей жизни, а то и смерти. Умирать ведь тоже надо уметь. Недаром актёры так усердно тренируются падать на перины с драматичным видом.

– Я ни за что не покину эту квартиру! – по-детски упёрся Калигула, наглядно демонстрируя фразеологизм «встал как вкопанный». Пустыня даже заподозрил у него негативистический ступор или ступор с оцепенением. Но вскоре у Калигулы зачесалось плечо, и тот удовлетворил потребность организма. – Ах, как я несчастен! Заговорщики, эти гнусные предатели, вживили в меня щекотку! И теперь я вынужден исполнять приказы своего тела! Это нечестно! Повелитель не должен никому подчиняться! – трезвонил он.

От его паники воздух зарядился тревогой, и уже все боязно озирались по сторонам. Мама и Жиголо вновь сдвинули стулья. Анубис прекратил жевать конфеты. На губе так и застыл коричневый иней.

– Даже космическое око затянули веки обыденности, – прошептал он.

– Решено! – громче, чем все ожидали, объявил Сальери. – Мы все остаёмся здесь!

Пустыня не мог оценить, насколько это здравое решение, но против коалиции не попрёшь. Поэтому он позволил не только спрятаться под кроватью, но и поставить решётки на окна.

– Лучше? – спросил парень.

– Лучше, – ответил расфуфыренный фрик снизу, словно они снимались в рекламе «сникерса».

Калигула затаился в подпостелье до самой ночи. Даже когда Сальери плюхнулся на койку, он не застонал под провисшей сеткой. И все легли спать.