Жиголо, как смерч, ворвалось к Пустыне, с глазами, как у собаки из сказки «Огниво»: такими огромными тарелками, что в них уместилось бы штук пять окороков с макаронами на гарнир.

– На меня напал Калигула! Нам нужно бежать! Мне страшно, – выдохнуло оно, но резко затормозило, увидев, что скулу парня перечерчивали красные дорожки крови. – Почему на тебе кровь? – недоумённо спросило Жиголо.

– От себя не убежишь, Жиголо, – глухо ответил Пустыня. – Но тебе больше нечего бояться. Калигулы уже нет. И вряд ли он хоть когда-то существовал. Это был я, Жиголо. Ты со мной сражалось, – пояснил он.

– Не понимаю, – покачался кочан на его плечах.

– Вы все всего лишь части меня. Мы – как разбитое зеркало: я смотрюсь в него и вижу десятки своих отражений.

– Но ведь это означает, что и я – всего лишь один отражающий осколок, – осело Жиголо. – Но как же моё прошлое? Я ведь помню своё детство, я помню…

– Всё это – мираж. Мираж, какой видит заблудший и обезвоженный путник в пустыне.

– Правда? – пискнуло Жиголо, роняя слёзы облегчения. Неужели всех этих ужасов не происходило? Боже, какая свобода, какая лёгкость… Как же невыносимо хорошо отделаться от всех этих детских психологических травм, позволить себе забыть о них, позволить себе с ними расстаться. Конечно, тяжело отпустить часть себя, даже если эта часть омерзительна и гнила, но, отбросив её, словно мусор, словно шелуху, становится так спокойно, словно ты погрузился в тёплое сверху и прохладное снизу море, и лежишь на его спине, раскинувшись звёздочкой, безмятежно колеблешься на волнах, опустив жёлтые от раскалённого солнца веки, и даже дремлешь, не беспокоясь о подводных глубинных опасностях. – Спасибо, – неизвестно кого и зачем поблагодарило Жиголо.

Впрочем, причина и адресат были неважны, как клятвы, данные в пять лет, звучавшие как «Торжественно клянусь посадить мармеладное дерево, когда вырасту».

Или:

«Завести сто котят».

Или:

«Покорить Марс».

– Только, знаешь, – украдкой взглянул на него Пустыня. – Я совсем не против быть расколотым надвое. Ну то есть мы могли бы жить вместе, не ведая одиночества и… В общем, я предлагаю вдвоём быть в нашем выдуманном мирке, – сумбурно тараторил парень.

– Нет, – мирно прошептало Жиголо.

– Но почему? – проскулил Пустыня.

– Потому что высшее единение – это полное слияние друг с другом. И я готова раствориться в тебе. Как молоко и кофе. Как сахар и чай. Как ненависть и любовь. Может быть, тогда мы станем полноценной личностью, и больше меня не будет мучить постоянная половинчатость. Или осадки в виде стыда. Осадки в виде презрения. Осадки в виде отвращения.

– Ты была очень прекрасной девушкой, – осторожно заметил Пустыня, неуверенно предлагая объятия.

К его счастью, Жиголо не отшатнулась, услышав чуждый комплимент, а прильнула к его груди, положив подбородок на плечо, сомкнув червяки пальцев. И Пустыня тоже обхватил её за талию, уткнувшись носом в шею. И так они стояли. Вдыхали запахи друг друга. Стуча сердцами в унисон. Утешая. Даря веру. И силу встать.

Постепенно они становились одним существом. Бывает, что яйцеклетка раздваивается безо всяких на то причин, даря счастливым родителям чету близняшек. С ними же происходил совершенно обратный процесс.

Клуб в Пустыне

Мы стали сильными – и позабыли зло

– Артюр Рембо

Пустыня примирился со своими внутренними демонами. Теперь он был здоров. Всё-таки себя необходимо любить, обнимать, верить и, самое главное, прощать. Конечно, парню будет не хватать бесед с друзьями, но знание, что они остались с ним навсегда, наполняло его любовью. Пустыня буквально светился изнутри, как фосфор. Он ни в чём не виноват. В мире нет справедливости, но в нём есть закономерность, и он не мог не выстрелить. Пустыня с благоговением лёг спать, а когда проснулся – наткнулся взглядом на оттопыренный воротничок и подбородочную ямку. Перед ним стоял притворно дружелюбный Психолог.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, выуживая ручку из нагрудного кармана. – Вы по-прежнему слышите голоса?

– Нет, – спросонья глухо произнёс Пустыня.

– Серьёзно? – поперхнулся слюной Психолог, удивившись столь неожиданному повороту событий.

– Да. Я понял, что вёл беспрерывный диалог с собой. Всё происходило внутри меня. Но теперь я знаю, кто я на самом деле.

– Очень похвально, – поджал губы Психолог. – И кто же вы на самом деле? – уточнил он, занося ответы в бланк.

– Я книжный персонаж. Но больше меня это не огорчает, потому что реальность так же тонка и…

– Что ещё за персонаж? Откуда взялась эта глупая идея? – ошарашенно остановился Психолог.

– Вам не мешало бы более уважительно относиться к мнениям окружающих. Их позиции не хуже ваших и не заведомо ложны только потому, что эти люди больны, – намекнул Пустыня.

– То есть вы признаёте свою болезнь? – перевернул всё с ног на голову Психолог.

– Если факт моей нереальности называется болезнью, то да, признаю, – строго ответил парень.

– Но вы же понимаете, что предметы, на которых вы сидите, или которые вы вертите в руках, тверды, прочны и объёмны? Вы же можете их щупать, вы можете разговаривать со мной, существующим человеком, – попробовал подыскать аргументы неправильный врач.

– Восприятие субъективно, – легко отклонился непробиваемый Пустыня.

– Тогда объясните мне, почему я вас вижу, – предложил Психолог, отчего Пустыня чуть не взорвался хохотом, потому что их разговор мог означать только две вещи: либо у Психолога самого возникли галлюцинации, либо и Психолог тоже принадлежит к порталу фантазий. О чём ему и сообщил пациент. – Поскольку ни то, ни другое не является правдой, то в нашем споре истина на моей стороне, – угрюмо отозвался хозяин подбородка с ямкой.

– Только потому, что в неё легче поверить? – парировал Пустыня.

– А в неё и не нужно верить, потому что доказательства напичканы повсюду! – дал слабину его собеседник.

– Это лишь ваша привычка, – зевнул гитарист, чем окончательно вывел Психолога из себя.

– Вы либо отказываетесь от этой чепухи и становитесь свободны, разумеется, лишь с тем условием, что результаты тестов не будут этому противоречить, либо вы остаётесь в психиатрической больнице ещё на пять лет, – поставил ультиматум.

– Подождите, вы сказали «ещё»? Сколько же тогда я отсидел «уже»? – теперь настала очередь удивляться Пустыни.

– Вы пробыли у нас три года, – как ни в чём не бывало буркнул Психолог.

– Три года? – ахнул. – Что ж, это лишь ещё одно подтверждение того, что восприятие субъективно. Мне-то казалось, что живу здесь от силы несколько недель, – горько усмехнулся он.

– В таком случае вам будет полезно услышать историю, приключившеюся с вами. Вас преследовали навязчивые мысли о том, что вы выступали в рок-группе и однажды устроили теракт на одном из концертов. Вы долго велись на игры разума, скрываясь у железной дороги, но вскоре не выдержали и сдались нам. Мы выявили у вас шизофрению и назначили лечение, с которым вы, однако, не согласились. Вы долго упорствовали, бунтовали, не желая принимать лекарства, но санитары умеют помогать. Ваше сознание туманилось, путалось – тогда вы начали оставлять себе записки в качестве напоминаний… – гладко скользила речь, а Пустыня уносился назад, вспоминая письма.

– Извиняюсь, что вынужден прервать столь увлекательный рассказ, но я знаю себя лучше, чем кто-либо другой. И да, я не собираюсь отказываться ни от одного слова. Я живу в литературном мире. Я – мысль. Я – эмоция. Но я свободен. И независим. И вам меня не удержать. Мысли текучи. Они тысячами проносятся мимо людей, которые могут на них вестись, а могут оставаться в стороне. Так вот, настала и моя пара покинуть эту обитель. До свидания, – сказал Пустыня и легко отцепился от временного крова.

Артюр Рембо писал: «Любови жаждет мир! Так напои его». У Пустыни были полные руки питья.

P. S. Был человек рабом, но рабство превозмог

– Артюр Рембог

В оформлении обложки использована фотография с фотохостинга Istock по номеру 496798633. Заказ оплачен.