– Мы все здесь лишь голоса в темноте, – сказал кто-то и запнулся. – В конце концов, вам как доктору это должно быть известно лучше всех здесь присутствующих. Мы… – Человек брал высокие ноты, потом останавливался и снова продолжал свою речь. Он говорил всем и каждому, и тем, кто сидел на сцене, и тем, кто находился в зрительном зале. – В утробе матери мы все находимся в темноте, и я уверен – слышим голос, который со временем станет самым любимым и родным. Все начинается там, где нет света. Во вселенной темно, но там полно жизни, которую мы и представить себе не можем, главное – не остаться во мраке навсегда, а переродиться. Мы все выйдем из этой комнаты, а вы не оставайтесь слишком надолго со своим горем, – обратился он к уходящему доктору. – Вам стоит простить себя.

Шаги на мгновенье остановились. Кажется, кто-то услышал «я постараюсь», но это не точно. Кто разберет в темноте.

Помолчали немного.

– А меня бабушка на рынок ранним утром за сметаной посылала. Рынок тогда деревянный был, уличный, посреди поселка стоял, все там друг друга знали. А сметану или молоко разливали из огромных бидонов ковшиком с длинной ручкой. Яйца куриные, рыба, выловленная пару часов назад. Ягоды сезонные, грибы, мед, у кого что с огорода. Рукоделие всякое и выпечка. Все на рынке было. Нравилось мне туда ходить, хоть и осы там летали. Главной ценностью тогда у бабушки были банки. Стеклянные банки и крышки от них – не железные, а резиновые, что ли. За эти банки тряслись, а я что-то забылся: пошел, как обычно, яйца взял, и банку сметаны мне налили. Иду себе и вижу: вдалеке девчонки на качелях качаются. Я решил повыеживаться и давай эту банку, полную сметаны, подкидывать и ловить одной рукой. Приноровился, чем ближе к ним, тем выше банку подкидываю. И вот мимо них с таким длинным вздернутым носом прохожу, аж сам себе рад! Одним глазом на соседскую девчонку посмотрел, отвлекся, и банка пролетела в миллиметре от руки. Разбилась вдребезги! Девчонки хохотали, им тоже за банки доставалось. А я еще выше нос задрал, рукой на эту банку с медленно растекающейся сметаной махнул и дальше пошел, типа ничего и не было. А у самого сердце в пятках, сопля на плече! Получу, думаю, сегодня. И получил, конечно. Но бабушка новую банку дала, я снова пошел на рынок и на этот раз не паясничал.

– До сих пор этих банок боюсь.

– У меня стоит парочка дома с квашеной капустой. Сама закатывала. Морковки только на этот раз добавила и сахара побольше.

– Я помню… Помню день, когда впервые увидела снегиря. Я росла в городе, и мы были повернуты на мобильных телефонах, все время о них судачили в школе. Нам казалось, что будущее наступило. В тот день я тайком взяла в школу мамин новенький сименс А52 и тревожная шла домой – с мыслью о скорой расправе за содеянное. А у моей парадной самой обычной панельной пятиэтажки на рябине сидел краснопузый снегирь! Я смотрела на него, затаив дыхание, все вокруг, включая телефон, все тревоги и терзания просто исчезли. Ничто не шло в сравнение с той радостью, которую я испытала. Мое сердце трепетало. Я, перевозбужденная таким открытием, пролетела все три этажа вверх по лестнице, плюнув на лифт, забежала домой и с самыми яркими эмоциями стала рассказывать про птицу! Мама возразила, что такого не может быть и я себе все напридумывала. Что такие птицы водятся только в лесу. Я расстроилась, но я видела то, что видела! Конечно, в детстве ты не понимаешь, что не все могут визуализировать слова, проносить сквозь буквы целые картины, пейзажи. Не всем дано почувствовать через рассказ красоту момента. Но у меня осталась моя тайна – я видела снегиря. Кстати, за телефон меня не ругали, у мамы и папы были гости. Они выпивали и им, по большому счету, было не до меня. Еще в тот день тетя Люда привезла кассету с фильмом «Титаник». Я до сих пор не могу смотреть фильмы с водой, льдом и кораблями. «Пираты Карибского моря» прошли мимо меня!

– И у меня был сименс А52! Черненький!

– А у меня была нокиа 3310, мы называли этот телефон кирпичом. Сейчас, когда я купил новую модель айфона, все чаще вспоминаю этот кирпич.

– Так она в сравнении с сименсом и была кирпичом!

– У меня тоже была нокиа.

– И у меня.

Еще немного погудели про телефоны, зажглась новая лампочка.

– Мое детство проходило в сибирской деревне. Так уж случилось, что мама ушла от папы, и мы уехали жить к бабушке. У нее на тот момент уже другой дед был, не мой родной, но там все почему-то близкими становились, не цапались по пустякам. Жили и жили. Конечно, у нас свое хозяйство было: коровы, козы, кролики, гуси. Зимой воду и себе, и коровам таскал, хлев чистил, дрова пилил «двуручкой» – пила такая была ручная. – Послышалось несколько одобрительных поддакиваний. – Зимой, как и все, с горки катались, только у нас особый шик был – тонкие металлические листы. Берлоги тоже рыли. Еще меня дядя таскал с собой на подледную рыбалку, и я обожал это дело, у меня даже клевало лучше, чем у самого дядьки! Возвращались с озера под утро: ни много ни мало – три-четыре километра идти, а сумки полные рыбы! Окунь, щука, сорожка, ее еще плотвой кличут, ротан. Мама дома рыбу чистила, я помогал, потом жарили. Пальчики оближешь! Я, кстати, в Питере приноровился на корюшку ходить. Конечно, в магазине уже не то. Еще к нам в деревню специальный москвич приезжал – магазин на колесах, каждый раз праздник был! А у нас-то в кармане дыра только, а не деньги, но нам и посмотреть просто было в радость. Хотя я сейчас понимаю, что привозили все самое необходимое: булку, сдобу всякую, масло, молоко, конфетки.

Мужчина замолчал ненадолго и продолжил:

– Летом у нас еще больше забот было: огород поливать и пропалывать, картошку сажать и окучивать, колорадского жука собирать и морить. Сено нужно было косить, коров с телятами пасти, воду принести, дрова заготовить, родным подсобить во всем. На реку и гору сходить, с мальчишками палками подраться. Дед частокол учил делать, мама показывала, как носки штопать, я с удовольствием наблюдал, как бабушка тесто месила, а из него потом пироги получались. Любил смотреть на закат в конце дня: окно мое выходило в поле, и я видел, как меняются краски, как затихают птахи, всякие насекомые перестают стрекотать. Я любил топить печь и всматриваться в живой огонь. Любил идти куда-то, неведомо куда, и возвращаться в теплый дом. Бывало, промокнем с парнями под дождем, напрыгаемся по лужам, извозимся в грязи и бежим по домам. Там чай горячий с малиной, а если и затрещину дадут – нестрашно. Это я сейчас различаю, где затрещина с добрыми чувствами, а где – от малодушия и злобы. Тогда, в детстве, мне все по любви было.

Загорались лампочки, улыбались люди. Зал со зрителями становился все темнее.

– Я в городе росла, в садик ходила. Помню, вместо качелей там были шины. Мы не были богаты: папа военный, мама домохозяйка. Недавно приезжала к ним и залезла в альбом с фотографиями. Забавно, я совсем забыла, что в детстве больше всего на свете любила прыгать на батуте! У меня куча фоток с батутов! Есть фото из Москвы и из Великого Новгорода, где жили бабушка с дедушкой. Меня возили на аттракционы нечасто, но родители очень старались меня порадовать. А когда ехать было некогда или не хватало денег – я отправлялась во двор, где было сокровище – пружинный каркас от кровати. Я забиралась на него и прыгала от души! А если еще и дождик пройдет и лужи появятся, то вообще никаких аттракционов не нужно!

– Мы, помню, на капоте от машины с большой горы катились или на картонке – не было тогда «ватрушек». Видел как-то раз парни с помойки холодильник притащили и на нем летели. Доширак грызли, даже не заваривали. Большой радостью было наскрести денег на растворимое пюре зимой. Кто-нибудь домой шел, вскипевший чайник выносил, мы воду по стаканчикам разливали. «Крошка Картошка» с жареным луком! На морозе – что за благодать! Ложка, правда, иногда одна на всех была, тоже из дома брали. Но это неважно было, тогда ни слюней, ни соплей не боялись. Мастерили из разных палок и обрезков ружья, играли в «Брата» – изображали героев известного фильма, жевали смолу на стройке, добывали березовый сок и пили его вперемешку с муравьями. Шлялись где ни попадя, огребали от старших мальчишек, бегали от охраны, пищали от восторга, если за баранку москвича пускали.

– А я делала кукол из одуванчиков, завивала им волосы. Очень люблю одуванчики! Только черные пятна оставались, которые не отстирать от одежды. Еще сериал «Дикий ангел» по пузатому телевизору показывали. И на речку ходила в соломенной шляпе.

– А у нас особенный рацион был. Росли ли у вас бананы на кустах? Это сейчас я знаю, что это растение зовется акацией, у нее сладкие желтые цветочки, а потом они превращаются в тонкие стручки гороха. Из стручков мы делали свистульки, а цветочки любили жевать. Особенно вкусными они были рано утром или сразу после грозы. Или мне так казалось. Наскрести в карманах мелочь и купить сухарики в пачке (несмотря на то, что дед сушил на батарее домашние сухари) – было неимоверной радостью. А если еще и на газировку хватало, то чувствовали себя совсем взрослыми! Но если денег не нашли – не беда, мы тайком уходили на садовые участки, искали, чтобы над забором ягоды торчали: малина крыжовник, красная или черная смородина. Ручонки тонкие были, мы в заборные щели их запихивали и доставили ягоды. Один раз нас дед Митя все-таки подстерег. Как схватил за руку одного пацаненка, тот как свиненок завизжал от ужаса. Меня тогда аж пот прошиб! Все, думаю, хана парню! Но дед Митя только с виду суровый был – подержал да отпустил. Мы когда студентами стали, приезжали, девок пытались клеить, а он совсем старенький: идет и на всю округу нам тот случай припоминает.

Снова тишина.

– А я как-то раз скатился с ледяной горки в длинной новой дубленке. А потом оказалось, что это не горка, а канализацию прорвало.

Незаметно на сцене, изображавшей комнату, стало достаточно много света, уже можно было рассмотреть, кто рассказывал свои воспоминания. Но людей не интересовали ни одежда, ни статус, ни возраст, каждый из них согрелся, опомнился, кто-то не сказал ни слова, лишь улыбался. В зале же, наоборот, стало темно-темно.

Люди на сцене еще немного поговорили, посмеялись. На душе стало как-то легче, веселее. Потихоньку надевались ботинки, жались руки. Чуть погодя голоса смолкли совсем, и глаза стали потихоньку глядеть в темноту. Из зала, где не было видно ни людей, ни позолоты, ни шикарной люстры, лишь черное, пустое полотно, послышалось:

– Теперь мы. Наша очередь.

Вы только представьте: сначала было очень темно.