Татибана подошла ко мне вплотную и вдруг поцеловала меня в губы так, как это делают любовники. Её рука скользнула к моей груди, нащупав мой сосок и сжала его.
Вот видишь, – произнесла мать Ниммё, – я сделана из такого же теста, что и ты, и мной обуревают те же страсти, что в тебе. Ты хочешь сделать из меня безмолвного идола, точно такого же, какого сотворил из тебя мой сын? Но я – не идол.
Я хочу, чтобы жизни моей дочери ничего не угрожало.
Это будет зависеть от решения принца Монтоку.
Решения принца Монтоку? – спросила я с вызовом, – но его решения подсказаны Вами, Ваше Величество.
Ты слишком много на себя берёшь, гейша!
Татибана отстранилась от меня и снова кивнула самураям. Я знала точно, что один из них являлся её любовником.
– Отведите её к умирающему императору, – произнесла Татибана.
Я утёрла слёзы и пошла вслед за стражами. Оказавшись у выхода, я вдруг вспомнила стих Спафо; я прошептала, но этот стих эхом раздавался в стенах покоев императрицы, усиленный моим желанием достучаться до её души.
«Срок настанет: в земле
Будешь лежать,
Ласковой памяти.
.
Не оставя в сердцах.
Тщётно живёшь!
Розы Пиерии.
.
Лень тебе собирать
С хором подруг,
Так и сойдёшь в Аид,
Тень без лика в толпе
Смутных теней,
Стёртых забвением……
….Её полный презрения взгляд стоял перед моими глазами, когда я достигла покоев императора. Два других самурая отошли в стороны, чтобы пропустить меня.
Встав перед дверью, я с волнением посмотрела на неё, долго не решаясь толкнуть, словно боялась предстать перед моментом Истины. Но он всё равно настал этот момент, и я воочию соприкоснулась со смертью. Я вошла внутрь…..
Император лежал на своём ложе, окружённый многочисленными подушками. Он был худ и очень бледен. Вокруг него суетились слуги. Бледность его кожи удивила меня, потому что подобная бледность не бывает у живых, она свойственна лишь умирающим. Я запомнила этот цвет, когда ухаживала за матерью ещё в детстве.
Когда я вошла в покои императора, он с трудом открыл глаза, посмотрел на меня. Я сжала его холодную ладонь и присела на край ложа. Ниммё сделал слабую попытку улыбнуться, затем обратился к прислуге, ожидавшей дальнейших распоряжений.
– Оставьте нас.
Служанка в сером с лилиями кимоно поклонилась, с подозрением посмотрела на меня, затем удалилась; за ней последовали остальные слуги. Я заметила на подносе еду, затем вылила остатки супа с мисо через окно.
– Что ты делаешь?
Ниммё с удивлением посмотрел на меня. В его потухшем взгляде мелькнул огонёк интереса.
– Вам нельзя есть это, Ваше величество.
– Нельзя? Почему?
– Яд, они….они хотят отравить Вас. Я знаю об этом…..Я слишком поздно узнала. Простите меня, я …я не смогла предотвратить того, чтобы эти люди…..
Слёзы хлынули потоком из моих глаз. Я почувствовала лёгкое пожатие императора.
– Это ты прости меня, любимая…..я…я так и не выполнил своего обещания, и перед богами мы так и не стали супругами….., а я….я так хотел этого, всегда откладывал, но теперь….теперь всё будет в порядке. Ты вылечишь меня, и всё будет по-другому. Заговор подавлен. Как только я поправлюсь, я велю казнить этих подлых фудзивара.
Он растёр между пальцами остатки моих слёз.
– Ты плачешь? Не плачь, любимая. Ты так красива, ты так похожа на восходящее солнце, которое светит мне всегда и даже весной.
Слёзы струились из моих глаз, и я была не в силах их остановить, хотя и поклялась себе сначала, что император не увидит моей слабости.
Я всегда была убеждена в том, что умирающие не должны видеть слёзы тех, кому они дороги, ибо это ещё больше усугубляет их состояние.
– Мне холодно, Оно. Мне очень холодно, любимая.
Его трясло, и эта дрожь передавалась и мне, но я хотела согреть его своим теплом….согреть это умирающее тело. Худое почти безжизненное лицо с заострёнными чертами уже почти ничем не напоминало того самурая из нашего сада сакур, которого я знала. Но это было лицо моего любимого.
– О, боги, помогите мне, облегчите его состояние, и я буду вечно танцевать перед вами до тех пор, пока не умру, – шептала я, украдкой вытирая капавшие на подушки слёзы.
– О чём ты говоришь, любимая?
– Ни о чём, Ваше величество.
– Прочти мне твои стихи, лишь они одни облегчат моё состояние….твои стихи, они так же совершенны, как и ты, моя богиня.
Слёзы ещё сильнее застилали мои глаза, всё казалось каким-то чужим, размытым.
….Вот и краски цветов,
Пока в этом мире
Я беспечно жила, созерцая дожди затяжные
И не чая скорую старость.
.
Печальна жизнь, удел печальный дан нам,
Смертным всем.
Иной не знаем доли.
И что останется?
Лишь голубой туман,
Что от огня над пеплом
Встанет в поле…..»
………
Император уснул, двери покоев открылись, вошли слуги, стража вывела меня наружу. В тот день меня заковали в кандалы и бросили в темницу.
– Одна просьба, самурай.
Я посмотрела на охранника, который собирался закрыть меня. Это был человек, которого я раньше видела в составе охраны императора. Он поклонился мне и произнёс:
– Слушаю Вас, госпожа.
У него был сочувствующий взгляд, поэтому я подумала, что этот человек поможет мне.
– Я хочу увидеть мою сестру Кимико-сан…и Хакиру. Не думаю, что императрица будет против…., Я не представляю никакой опасности для власти её внука, принца Монтоку.
Самурай поклонился.
– Хорошо, г-жа. Ваши сёстры будут здесь.
Я вручила ему несколько монет.
– Держи, я умею быть благодарной. Если потребуется подкупить кого-то ещё, сделай это. Сделай всё, что угодно, только приведи мне моих сестёр.
Он ушёл.
Я вновь осталась одна. Здесь было темно, холодно и неуютно, в гнезде горел один единственный факел, который трещал. Мои руки были связаны. Я легла на лежанку, поджала ноги и углубилась в собственные воспоминания.
Я думала о своём детстве, о далёкой равнодушной горе Фудзи-яма, взирающей на меня с высоты недосягаемых небес. Я слышала отдалённый плеск Океана. Он был всегда моим неотъемлемым спутником на моём жизненном пути. Далёкий вулкан пока «молчал», но в давние времена он просыпался, и тогда бешенные языки пламени грозили уничтожить собой всю землю. Я, будто, слышала стоны тех, кому вулкан оборвал жизни, их дикий плач разливался холодными волнами в глубине моего сердца. Я порылась в своём вещь-мешке, вытащила истёртый временем портрет Сапфо. Её огромные глаза, словно, проникали внутрь меня и пронизывали насквозь. Я провела пальцем по истёршемуся листу бумаги. Этот портрет, подаренный мне когда-то монахом Акайо, я всегда носила с собой, как напоминание об этой великой женщине.
Сапфо поклонялась великой богине Афродите. Кому же поклоняюсь я, Оно-но Комати? Лишь собственному сердцу и своей любви.
Я не помню, сколько времени я пролежала без еды и питья. День слился с ночью для меня.
Вдруг звон ключей разбудил меня. Огонь факела охряными разводами отразился на каменных выступах темницы. Не хватало ещё одного факела, тогда здесь было бы намного светлее. Для чего мне свет, если на душе тьма? Слёзы уже высохли. Дверь темницы открылась, и вошёл самурай в сопровождении двух красиво одетых женщин. В одной из них я узнала Кимико. На ней было красное кимоно, какие носят изысканные аристократки Киото. В руках она держала розовый зонтик из шёлка, каким обычно закрываются от палящих лучей полуденного Солнца. Значит, в темнице я провела ровно сутки, и Солнце вновь струится над разрастающимся во все стороны улицами Киото. Посмотрев на горевший факел, Кимико зажмурилась. Она была красива, как никогда.
Второй женщиной была Хакира, моя старшая сестра. Несколько прядей поседевших волос выбилось из её причёски, однако лицо всё ещё оставалось свежим и молодым. Глаза Хакиры были красными от слёз; наверное, всю ночь накануне она ревела. Бедная моя Хакира! Самурай поклонился и удалился, мы остались втроём.
Я обняла Хакиру, мы обе обнялись, прослезились, в то время, как Кимико смотрела на нас. О чём она думала в тот момент? Этого я не знала. Затем я подошла к красавице Кимико, мы долго смотрели друг на друга, словно, две стоящие в храме статуи.
Кимико опустила глаза .
– Как ты могла, Кимико! Как ты могла! Что плохого сделал тебе император? Ты, как змея, отравила молоко, предназначенное для благодеяний.
Кимико стояла, наклонив голову, затем вдруг она посмотрела с вызовом на меня, при этом глаза её сверкнули:
– Я служу императору Монтоку и императрице Татибане! Я всегда была верна им и считаю, что династия фудзивара сделала много для процветания Японии.
– Ты предала меня, и это несмотря на то, что я тебя любила всегда и защищала. Когда я приехала в Киото через несколько лет после нашего расставания, ты стеснялась меня, думая, что я по своей природе распутна. Ты отвергала мысли того, почему я такой стала. Я всегда тебя любила.
– А теперь уже не любишь?
Вопрос Кимико застыл в воздухе.
– Любовь не уносится бесследно, подобно ветру. Нет, она существует, но сердце моё ранено. Я люблю императора, и из-за тебя он сейчас умирает, и никто не в состоянии ему помочь, потому что опасный яд всосался в его тело. Зачем, зачем ты так поступила, Кимико?!
Она молчала. Ни единой слезинки не показалось на её красивом лице, побелённом пудрой, согласно моде. Наконец, сдавленным голосом Кимико произнесла:
– Прости меня.
Она вышла, и мы остались вдвоём с Хакирой. Мы молчали, не в силах и не в состоянии произнести ни единого слова, словно, что-то сковало наши рты. О чём думала Хакира в тот момент? Она подошла ко мне ближе, и мы снова обнялись. Я, как маленький ребёнок, зарыдала на её плече.
– Скажи, скажи, что он не умирает! Скажи, что он будет жить, – прошептала я, но она продолжала молчать, хотя я ждала, что она переубедит меня в моих словах.
– Завтра меня казнят, – прошептала я, однако эти слова вовсе не показались мне пугающими, – так распорядилась императрица. Она желает моей смерти. Причём, она не хочет, чтобы я покончила с собой, она желает моей прилюдной казни.
– Я спасу тебя, дорогая. Ты не умрёшь. – с надрывом в голосе произнесла Хакира, – ты должна жить.
– Но я не желаю жить….без него.
Пришёл самурай и сказал, что наше свидание окончено.
– Вы должны уходить, – сказал он, обратившись к Хакире.
Я снова осталась одна, через некоторое время воздух в темнице стал холоднее, и я поняла, что на Киото опустилась глубокая ночь.
Мне принесли небольшую лепёшку и похлёбку из водорослей, но я не хотела есть, несмотря на то, что силы покинули меня. Утром слуга унёс мой ужин нетронутым.
Находилась ли ты когда-нибудь в темнице, когда вокруг тебя стены, ты скована цепями, и сюда не проникают лучи света, как не проникает надежда?
Однако мне было всё равно, потому что я думала о страданиях императора. Я рвалась к нему, но ничего не могла сделать.
Императрица Татибана не исполнила мою просьбу, она не позволила мне ухаживать за своим сыном, быть с ним до конца дней его; хотя даже в полной безнадёжности, пока бьётся сердце твоего возлюбленного, у тебя всё равно сохраняется надежда, что он встанет на ноги, и болезнь отступит. Ты понимаешь, что это уже невозможно, и всё равно продолжаешь тешить себя бесполезными иллюзиями.
Что касается меня, то я цеплялась за малейшую надежду того, что император Ниммё будет жить, хотя собственная жизнь тебе становится не важна. Такова сила любви. Она придаёт тебе смелость встретиться лицом к лицу со смертью, ожидающую тебя за стенами этой темницы. Я хотела видеть императора, я очень сильно хотела его видеть, и невозможность этого являлась гораздо сильной мукой, чем предстать в скором времени перед палачом.
Император Ниммё скончался через два дня после моей встречи с сёстрами. Вероятно, что-то заставило императрицу Татибану отменить своё первоначальное решение о моей казни.
Она спустилась в темницу в сопровождении слуг, а когда я осталась с ней наедине, Татибана произнесла:
– Он умирает и просит тебя. Я не могу отказать ему в этом. Идём.
Слёзы стояли в моих глазах, несмотря на то, что Татибана запретила мне показывать их императору.
– Он очень слаб. Не смей рыдать при нём, – сказала она перед тем, как двери покоев Ниммё раскрылись передо мной.
Император лежал на ложе с безучастным видом, цвет его кожи был землисто-серым. Когда он увидел меня, император улыбнулся и попытался сжать мои ладони в своих руках.
– Любимая, – услышала я его слабый голос, – любимая, я не хочу расставаться с тобой до тех пор, пока не покину этот бренный мир.
– Помолчите, Ваше Величество, Вам тяжело говорить. Вы теряете силы.
– Это….ничего…..ничего……
Он тяжело дышал, и с каждым разом это дыхание становилось мучительным для него.
– Неужели…..неужели ничего нельзя сделать?
Я инстинктивно взяла сонетку на столике перед зеркалом и позвонила в колокольчик. На звук пришла служанка, поклонилась мне. Это была женщина средних лет, служившая мне ещё в моём дворце в Киото, пока император был здоров и полон сил.
Увидев меня в покоях умирающего, служанка улыбнулась, потому что была рада видеть меня.
– Позови доктора, Хризантема.
Хризантема – было её имя, так в Японии обращаются ко всем женщинам, к которым испытывают симпатию, потому что кроме сакуры мы очень любим хризантемы. Мы считаем, что эти цветы очень напоминают Солнце.
Доктором оказался уже совсем другой человек, он с трудом нащупал пульс императора, посмотрел на меня.
– Г-жа, Вы подаёте ему все микстуры, которые я прописал накануне?
– Да. Однако состояние его величества не изменяется. Иногда он впадает в забытьё, а если приходит в себя, то никого не допускает в свои покои кроме меня. Именно поэтому императрица отменила мою казнь. Прошу Вас, доктор, умоляю, спасите его…..нам не нужна вся эта роскошь, власть….Мы уедем куда-нибудь на побережье, откуда будет видна гора Фудзи-яма, чтобы любоваться ею. Умоляю Вас, спасите его, я….у меня много золота, драгоценностей….клянусь, я отдам всё это Вам, если…..если мой любимый будет жить……
Я видела, как доктор опустил глаза, он, будто, извинялся передо мной за свою беспомощность. Его тяжёлый вздох мог сказать мне намного больше, чем все слова, вместе взятые.
– Хотите, …хотите я встану перед Вами на колени…я, мне всё равно, что Вы подумаете обо мне, доктор….Хотите?
Я обняла его ноги и коснулась лбом пола.
– Прошу Вас, сделайте всё возможное и невозможное….Умоляю.
Доктор сделал шаг назад, покачал головой.
– К сожалению, я ничего не могу сделать, г-жа. Яд был слишком опасным, он уже успел проделать свою разрушительную работу в теле нашего императора.
– Что это был за яд? Как он назывался? – спросила я.
Доктор пожал плечами.
– Я не знаю, г-жа. В Японии нет таких змей, однако я слышал о королевской кобре, обитающей в Индии. Мой учитель когда-то говорил мне, если давать яд этой кобры по одной капле после каждой еды, то через несколько дней человек может умереть.
– Значит, этот яд был доставлен из Индии?
– Не знаю, я могу лишь предположить, г-жа.
За окном рассыпались разноцветные вспышки фейерверка – принц Монтоку праздновал свой день рождения. По императорскому саду разбрелись гости, чтобы увидеть великолепие огней; с каждой вспышкой слышались возгласы восхищения.
– Они радуются! Они счастливы, а мой император при смерти…..
Доктор осторожно коснулся моего плеча и протянул мне пузырёк с голубой жидкостью.
– Г-жа, эта микстура облегчит состояние императора. Подайте её с чаем по несколько капель, однако всё равно даже она не вылечит его.
Доктор ушёл, я сидела при свечах в изголовье спящего императора. Когда он проснулся, он сделал глубокий вдох и посмотрел на меня. Я иногда обмакивала его лоб, потому что капли пота постоянно образовывались на нём.
– Ты ещё здесь, моя Оно? – с большим трудом произнёс император.
– Ничего не говорите, Ваше величество, прошу Вас, молчите. Вы ещё слишком слабы.
Я давилась слезами, но не могла остановить их поток.
Император улыбнулся, и богам известно, с каким трудом далась ему эта улыбка.
– Прошу тебя, моя богиня Оно, потанцуй для меня. Я слишком давно не видел твоих танцев.
– Какой же танец Вы хотели бы увидеть, Ваше Величество? – спросила я, вытирая слёзы.
– Станцуй мне танец приветствия….Приветствия Солнцу Богини….Гуань….Инь….. тогда в тот день, когда ты приехала в Киото….после стольких лет моей разлуки с тобой….. ты танцевала на сцене именно…..именно этот танец.
……Богиня Удачи,
Улыбнись мне
И встреть со мной
Восход Солнца,
Как встречают его
Все боги Утра.
Богиня Удачи,
Послушай моё сердце,
Которое просит Тебя
О благе всей Земли,
Когда падает луч
Солнца на Землю,
Всё расцветает,
И распускается ароматная сакура
В чаше моего сердца.
О, мой возлюбленный,
Прими эту сакуру,
Я даю её тебе,
И отныне сердце моё
Перестанет биться…..»
Самисян жалобно пел под нежными руками слепого Йошинори. Казалось, сердце музыканта и его инструмент слились воедино.
Я танцевала перед лежавшем на смертном одре императором, но не чувствовала своего тела, будто, оно растворилось в воздухе. В тот момент я была не телом, а душой; и тело моё двигалось само навстречу её порывам и подчиняясь её воле.
Мне казалось тогда, что окружающий меня мир перестал существовать; была только я и император, и нас окружало сияние света, лившегося откуда-то изнутри. Откуда был этот свет, это сияние? И почему такую большую печаль чувствовало моё сердце? Всё растворилось вокруг, перестало существовать, и даже слепой Йошинори исчез, оставалась лишь его дивная мелодия, заполняющая собой всё целиком и полностью. Остался молодой самурай Тэкэо и девочка Оно-но Комати, восхищающаяся цветущим садом с сакурами и стремящаяся к белой беседке у озера. Осталась его улыбка и моя любовь к нему….Осталась моя душа и его……. Осталась Вечность, поглотившая собой мой танец, и мы оба растворились в этой Вечности…….
……..
После смерти императора мне было позволено участвовать в погребальных церемониях и сопровождать прах Ниммё с процессий в гробницу.
Однако затем после окончания погребальной службы по указанию принца Монтоку я была доставлена во дворец в его покои. Монтоку был молод, статен, однако жестокость, жившая в его сердце и питаемая его родственниками по материнской линии, отдаляла его от отца. Принц появился в покоях уже после окончания всех обрядов. Оставив слуг снаружи, он с любопытством обошёл меня со всех сторон, будто, я была статуей. Он прикоснулся к моему лицу, затем резким движением приблизил меня к себе.
– А ты действительно хороша так, как о тебе говорят, – произнёс Монтоку, – я хочу, чтобы ты стала звездой моего гарема.
Мой печальный взгляд насторожил будущего императора.
– Моя мать Набуко ненавидит тебя, и я знаю, почему. Она завидует тебе. Мой брат Такиясу любит твои стихи. Я слышал их, они сентиментальны и глупы, как глупа женщина. Думаю, мой отец был падок до женщин, раз преклонялся перед шлюхой.
Пощёчина остановила поток его слов, мои руки дрожали, я сама не ожидала от себя такой смелости и дерзости, ведь, по сути своей, я никогда не была дерзка с августейшими особами. Красный след остался на щеке принца. Он нахмурился.
– Ты пожалеешь о том, что сделала сейчас, гейша! В темницу её!
В покои вошли самураи, меня снова заковали в кандалы. Подойдя ко мне вплотную, принц прошептал мне на ухо:
– Проведя много дней без пищи и воды, ты сама станешь умолять меня, чтобы я затащил тебя в свою постель. Ты будешь унижаться за кусок еды, и тогда я посмотрю, где будет твоя гордость.
Меня толкнули в спину и увели в этот каменный склеп, где я провела уже достаточно времени, прежде чем императрица Татибана позволила мне проститься с её сыном.
В тот же вечер ко мне пришла Кимико, её удручённый вид насторожил меня, но не вызвал ненависти, я мысленно простила сестру – человек всё способен простить перед лицом неминуемой смерти. Мы долго молчали, смотря друг на друга, я слышала тяжёлое дыхание Кимико.
– Зачем ты пришла?
– Сегодня ночью к тебе придёт охранник и откроет твою клетку. Он отведёт тебя уже к подготовленной повозке возле моего дома. Я всем сказала, что уезжаю к дальним родственникам отца. Мы сядем в повозку, и уедем туда, куда ты сама пожелаешь.
Единственный факел трещал и осветил её бледное красивое лицо. Я не знала, что ответить.
– Моя дочь, моя Мива….Разве я могу покинуть Киото без неё?
– Не беспокойся, Оно, твоя дочь в надёжных руках.
– Но где же?
– Однажды я слышала, как мой муж случайно обмолвился о том, что императрица Татибана приняла решение уничтожить твоего ребёнка. Он говорил это как бы между прочим, обсуждая дворцовые интриги с подданными принца. Как я поняла, ещё до восшествия на престол, Монтоку, все его недоброжелатели и потомки недоброжелателей будут уничтожены. Поверь мне, Оно, сестра моя, я знаю, как они могут это сделать, и поверь мне, эти люди очень жестоки. Я слышала о десятках задушенных младенцах в стенах дворца, если эти младенцы могли угрожать семейным узам императора. Здесь плетутся интриги между жёнами и наложницами, и жертвой становится тот, кто менее хитрый и ловкий. Поэтому Хакира покинула Киото с твоей дочерью, однако никто не знает, где она сейчас.
Я утёрла слёзы, тогда я не знала, но чувствовала, мне не суждено будет увидеть мою дочь. Мы обнялись.
– Благодарю, благодарю тебя.
Я коснулась стоп Кимико, чем очень смутила сестру.
– Что ты, Оно, сестра, это лишнее, – произнесла она.
– Человек, спасший моего ребёнка, заслуживает большего. Но….если ты вернёшься обратно в Киото, все подозрения падут на тебя.
– Я не вернусь.
– Не верншься?
– Я не люблю своего мужа, он – страшный человек, он готов служить каждому, кто даёт ему золото, будь это даже сам демон ночи или Кицуне.
– Но как же ты будешь жить дальше? Ты привыкла к роскоши и поклонению.
– Человек ко всему привыкает, – произнесла Кимико, – а я …я больше не желаю жить в том разврате, в котором живут приближённые будущего императора Монтоку и тётушка Акира. Раньше поклонялись мне, теперь буду поклоняться я.
– Ты?
Я была удивлена, посмотрев на полное скорби красивое лицо сестры.
– Да, я ухожу в храм и стану жрицей синто.
….Моя Кимико…. С детства она была всегда так жива и изобретательна, и порой судьбы человеческие переплетаются друг с другом совсем неожиданным образом. Боги ведут нас, и мы идём за ними следом, страдая или радуясь