* * *
Следующие несколько часов Элиза провела в загаженном «складском дворике» какой-то закрытой лавки – наверное, так бывший владелец должен был называть перегороженную глухую часть переулка. Все дело было в том, что за Элизой теперь следили. Посетив колокольню, она так и не разглядела преследователей. Откуда они взялись было решительно непонятно – даже люди Косого получали ее адреса, только когда она готова была отправиться дальше.
Но, тем не менее, за ней следили. Значит, Бланш предала ее? Только это могло быть объяснением. Жаль. Ведь Элиза снова отправила ее с важным заданием – вновь проверить, клюнули ли в Сен-Мартен.
Если ее предали, то больше не было смысла таиться. Как ни старалась, Элиза никак не могла представить, чем именно перекупили или шантажировали ее горничную. Бланш была грязной наглой простолюдинкой с непотребным прошлым, но в сердце своей новой прислуги она была уверена. С другой стороны, чувства не обманешь – ощущение, как от насекомых в жару – пусть еще и не успели коснуться кожи, но это лишь вопрос времени – таково было ощущение слежки. Совсем недвусмысленное.
Взвесив все, Элиза выбралась в соседний переулок.
Солнце уже клонилось к закату. Людей становилось все меньше, но ощущение не покидало ее. Как будто глаза были повсюду. Вычислить соглядатая никак не удавалась. В узких проулках были уже закрыты все ставни и не было никого подходящего для объяснения феномена. Только беспризорные ребятишки колошматили палками какую-то облезлую псину.
Она почувствовала нервный холод в пояснице, нисколько не скрепленной подобающей одеждой.
– Пошумите там, – указала Элиза на выход из переулка, швыряя на землю несколько монет. Она поборола страх, но, глядя на них, ей вдруг представилось, что сейчас она увидит воочию рождение нового проклятия. Даже если это был домысел – она не могла допустить подобного. Она знала цену детям. Ведь даже из нее, слабой и нерешительной, смогла появиться Элиза Бенуа.
Элиза Бенуа резко обернулась.
Кажется, она услышала знакомый возглас. Несмотря на тренировки, горничная не избавилась от привычки в любой непонятной и опасной ситуации ахать самым непристойным образом.
– Я вас вижу… – сказала Элиза своим невидимым соглядатаям. Сказала, как можно более зловеще, хотя так никого и не заметила. Слежка не прекращалась. Появилось даже противоестественное желание перекупить себе таких наемников. Ведь одно это ощущение сводило с ума.
Пройдя чуть дальше, она завернула за угол, сделала несколько шагов и заметила в конце прохода – в небольшом дворике – горничную. Как раз в тот момент, когда ее схватил какой-то горожанин. На мгновение ее взгляд встретился со взглядом Бланш.
Элиза сделала еще шаг вперед. Дальше все произошло почти мгновенно: горничная вывернулась так, как будто из нее исчезли все кости – выпала из схваченного пальто на землю и ринулась к Элизе, перегораживая собой проход. В ее руке взмыла похожая на шип рапира – смертоносная стальная палочка совершенно незаметно вырвалась из ножен и вспорола кирпичную кладку в стене узкого прохода. Кажется, дворецкий был в сознании.
Так вышло, что Элиза видела, как Бланш разворачивается. Ее движение было чуть более резким, чем было возможно при естественном течении событий. Элиза видела, как в боку горничной будто распахнулась неряшливая маленькая дверца из которой плеснуло наружу что-то больше не принадлежавшее ее телу. Элиза видела, как горничная закончила пируэт. Как разжимаются ее пальцы на случайно засевшей в стене рапире, как она падает вниз. И тогда она поняла, что услышала грохот выстрела, а ее собственную ногу что-то ошпарило.
Элиза не любила громкие звуки. Сказать прямо, она ненавидела громкие звуки.
– Лиза, беги, – прокряхтела горничная.
К сожалению, Элиза не могла бежать. Все, на что ее хватило – быстрый шаг. Не глядя, она перешагнула горничную. Не глядя, взявшись за лезвие, вырвала рапиру из стены – не зря же ей крикнули «сложи оружие, ведьма!»
Кричал какой-то по виду бывший матрос. Если не пират. Несмотря на просьбу, он успел достать второй пистолет из-за пояса. Элиза ненавидела громкие звуки.
– Вот, – она протянула рапиру рукоятью вперед.
Кажется, облавы не было. Во дворике было лишь трое. Двое из них застыли. Один продолжал держать пальто. Второй, по виду благородный студент, держал перед собой какую-то вычурную трость.
Бывший моряк же, завывая, все-таки всадил рапиру себе в грудь и больше не мешал обзору.
– Чем обязана? – безразлично спросила Элиза, чуть присев и постукивая пальцами по лезвию торчавшему из спины упавшего моряка.
Перекованные грани рапиры были остры как никогда – парадное оружие, выставленное напоказ на стенах комнат ее дома, не имело почти никакой заточки, чтобы замедлить неизбежное ржавение. Но после перековки, рапира была остра, как никогда.
Слегка потеряв самообладание, даже несмотря на перчатку, Элиза немного повредила ладонь, сжимая смертоносное лезвие, выдирая из стены и передавая его матросу. Снова брать металл в руки и в простой суматохе смешивать свою благородную кровь с какой-то чужой было недопустимо.
Поэтому она с абсолютно невозмутимым выражением лица постукивала кончиками пальцев по торчащему из спины матроса металлу, намекая дворецкому постараться уже, наконец, выбраться наружу. К сожалению, она ощутила привкус крови на губах – от сдерживаемой ярости вновь что-то лопнуло в не до конца зажившем носу – капелька успела скользнуть к губам.
– Нападай! – рявкнул студент, – Ганс Шварцхофф к вашим услугам!
Чертовы заграничные варвары. Прохода от них нет. А этот еще и магом себя считает!
– Элиза Бенуа, – чуть поклонилась она, – у вас, варваров, принято вызывать дам на дуэль? Если настаиваете, я вышлю вам приглашение. Но сейчас я занята.
– Я не отступлю, – сказал он, сглотнув, наблюдая, как рапира с трудом покидает спину наемника.
– Изложите ваши соображения письмом. Что у вас за выражение лица?! У меня один дом. Мой род никогда не «менял адреса»! И не изменит, – отчеканила она, – считаю нашу встречу оконченной.
* * *
Солнце уже село.
Элиза не чувствовала коленей. Было даже непонятно, сгибаются ли ее ноги, на самом ли деле ей удаются шаги, или она лишь покачивается под своей ношей не в состоянии сдвинуться. Ноги горничной были куда лучше приспособлены для этого, но сейчас они бесполезно болтались, изредка задевая Элизу сзади.
По спине все сильнее расползалось пятно крови, текшей из горничной. Оно казалось ледяным.
Тратить силы, чтобы понять, продолжается ли слежка, было невозможно. Элиза хотела считать, что ее оставили в покое – никто не должен был видеть ее в таком жалком состоянии. Впрочем, у нее была причина: узнать из первых рук причину, почему горничную нашли раньше нее самой. Почему первыми до нее добрались эти заграничные варвары, а не Тортю и не тайная стража.
Город был темен и почти пуст. Она потратила слишком много времени на Ганса, хотя надеялась, что дворецкий доходчиво донес ее чувства. Чего еще взять с приезжих.
Город был темен и затхл – загнанное, ставшее похожим на собачье, дыхание не позволяло насытиться существующим здесь воздухом. Пот выедал глаза.
И ни одной не запертой двери.
Оставался последний закуток, перед тем, как пришлось бы выходить на еще людные улицы. Но дверь нашлась – прямо такая, как надо – приоткрытая, обитая бронзой, дверь в какой-то домик, нависающий над переулком. Ни звука, ни следа чужого присутствия.
Несмотря на текущий градом пот, а может быть, благодаря ему, Элиза похолодела. Место было похоже на ловушку. Глухой тупик с только одним возможным входом и выходом. Но ведь дальше идти не было сил.
Силы еще оставались. Тело лгало. Она могла пройти столько, сколько потребуется. Пока не переломились кости, пока по жилам продолжает течь кровь. Но вот только горничная перестала даже постанывать.
Была какая-то причина. Точно! Допросить, как именно ее выследили и раскрыли.
Это достаточно рациональная причина.
А у ног вовсе не было причин прекращать идти!
Элиза кое как преодолела все три ступени и перевалилась за порог. Миновав темную прихожую, она наконец повернулась и сбросила бессознательную горничную на какой-то верстак, опрокинув лежавшие на нем инструменты и стекляшки.
В противоположном конце комнаты горело окошко печи. Все было слишком похоже на ловушку. Либо на ограбление. Мелкий ювелир или стеклодув – каким бы промыслом ни занимался хозяин – не мог оставить дверь открытой в поздний час. Возможно, в эту самую минуту где-то в доме орудовали грабители.
Но инструментов было в избытке, так что остальное могло подождать. Руки дрожали от усталости, но все еще слушались.
33
Элиза проснулась в каком-то старом кресле. Ноги и спина болели невыносимо. На дешевых шторах отпечатывались мелкие квадратики, на которые были поделены окна. Неказистая мебель. Низкий давно не беленый потолок был покрыт разводами. Но запаха плесени не ощущалось. Чувствовался запах чего-то забытого и очень вкусного. Забыв о боли в спине, Элиза напряглась. Этого запаха нельзя было больше встретить наяву.
– Лиза, – раздался голос горничной, затем короткое влажное позвякивание.
Изо всех сил сдерживая страх, она повернула голову. Бланш, примостившись на табурете, подняла ложку из тарелки. Тарелки с тем самым варевом.
– Поешь? – спросила горничная.
От страха Элиза не могла разомкнуть губ. Увиденное не могло быть безумием и болезненным бредом. А помимо оного мог существовать только чей-то злой умысел. Конечно, вчера Элиза постаралась как можно лучше избавить рану горничной от металлических осколков, стереть и срезать все, что могло загноиться, зашила разорванную кожу найденной тончайшей золотой проволокой и перевязала со всей тщательностью. Но от всего этого на следующий день Бланш получала лишь шанс выжить. Речи о том, чтобы самостоятельно встать, а тем более готовить, и быть не могло. А ведь, судя по собственным обломанным ногтям Элизы (следу того, как она вчера ночью пыталась вломиться хоть куда-нибудь), с момента операции прошло меньше суток.
Страх мешал двигаться. Противоестественное состояние горничной еще можно было принять за чудо самоисцеления, но варево в тарелке объяснить было нельзя. Этой кашей Элизу кормила первая гувернантка Маделейн в те времена, когда манеры еще не позволяли обедать с семьей. Это был первый секрет в жизни Элизы. Приторное, пряное, но отчего-то вкусное варево. В остальном гувернантка была не слишком хороша. В особенности в том, чтобы скрывать свою чахотку. Элиза не переживала, когда ее уволили, узнав об опасной болезни – возможностью исцелить подобное Элиза все равно не располагала. Все что она могла – тайно попросить папеньку отдать изгнанной негодяйке украшения и собственное миниатюрное столовое серебро, которое было «наверняка не менее заразно», чем сама заболевшая.
Возможно, сейчас следовало поступать также – притвориться.
Элиза усмехнулась, принимая очередную ложку.
– Тебе нравится? – обрадовалась горничная, – на кухне уже почти готовая стояла.
– Мм… нет, – с некоторым сомнением сказала она. Удивительно, но Элиза не испытывала никаких чувств кроме хорошенько придавленного страха. Варево было съедобным. И только.
– Спрошу сразу, – проглотив новую ложку, сказала она, – как и почему тебя вчера нашли те варвары?
Элиза пристально посмотрела на Бланш, стараясь заметить любой невольный ответ на произошедшие злоключения и пугающие странности. Элиза видела ее всю.
– Может… потому что я черномазая? – осторожно предположила Бланш.
Что?
Нет, заявление не было лишено смысла.
Некоторое время Элиза удивленно моргала. Действительно, вдали от портов среди простого люда не было никого с такой смуглой кожей, кроме бродяг и так потерявших человеческое лицо. Выходило, что постоянно меняющаяся конспирация, придуманная Элизой была попросту смешной.
– При дворе… – она попыталась объяснить свой прокол, – те, кто кичатся своими заморскими владениями, часто имеют и куда более экзотических слуг.
– Да? – удивилась Бланш.
– Просто те, кто поумнее, предпочитают иметь личную охрану и приказчиков, которые не валяются с лихорадкой и иными нелицеприятными расстройствами шесть дней в неделю – таков уж климат за исконными границами нашей благословенной державы. Оттого и берут к себе самых экзотических слуг…
– Экзо… А у тебя тоже такие были? А такие, чтобы прямо-таки черные? – загорелась любопытством горничная, – я слышала, что…
Все-таки не было похоже, что Бланш что-то скрывала. Хотя ее продолжающиеся бестактные реплики уводили от ответа на поставленный вопрос.
– Не припомню такого. С какой стати мне вообще об этом задумываться? – брезгливо сказала Элиза, – впрочем, мой дедушка имел личный конный отряд, целиком состоявший из кочевников. Судя по картинам в совещательном зале, они были и вовсе полулюдьми. Такая вот глупая затея…
Впрочем, сравнительно обыденная внешность ее рыцарей их так же не спасла.
– А почему глупая?
– Дедушке была уж слишком по нраву их воинская культура. В наши просвещенные времена такого нельзя допускать. За то он и поплатился. О Трехдневной битве не говорят вслух, – поморщилась Элиза.
– Да ладно тебе, расскажи!
– Почему ты спрашиваешь? – холодно проговорила Элиза, проглотив еще ложку варева.
– Ты мне не рассказываешь чего-то очень важного… – потупилась она.
– Это тут непричем. Ладно. Расскажу. Формально, отряд покарали из-за того, что он отказался стать прикрытием отступающей императорской армии. Дедушкины малочисленные силы стояли во фланге противника. Во всей кутерьме до его позиций дошло только требование помочь с отступлением. Мой дедушка отчего-то очень любил делать вид, что соблюдает правила. По крайней мере, в летописях Бенуа хранятся свидетельства о том, что приказ поступил не по форме. И черновик отправленного уточнения. Раз донесения не было, он сделал все по правилам. Секунда в секунду, когда вышло время его ожидания – когда по задумке главного стратега он должен был двинуться следом за регулярной императорской армией, сокрушившей основные силы врага. Оный враг, правда, уже не слишком организованно, но успешно, преследовал разбитые и бегущие имперские войска. Мой дедушка, вовсе не был жестоким человеком, но, – Элиза замялась.
– Что? – недоуменно спросила Бланш.
– Скажем, так… Он победил, – Элиза поморщилась, – просто мне никогда не понять, как можно столь хладнокровно делать такие безрассудные и одновременно тщательно выверенные вещи.
Сомнения мучали Элизу относительно многих потенциально опасных шагов. Каково было совмещать принятие решений со всяким фехтованием и воинским искусством, было за пределами ее понимания.
– Я восстановила хронологию не только по летописи Бенуа, – мрачно сказала она, – дедушка действительно был вынужден отдать все захваченное добро.
– Почему? Ведь он победил? – удивилась Бланш.
– Аристократ не самого высокого ранга спокойно смотрел, как императорская армия, включая соединения многих куда более влиятельных особ, умывается кровью. Потом, будто шутя, препарировал и методично располосовал врага, оказавшегося не по зубам всей мощи империи. Вот так это выглядело.
Бланш задумчиво, вроде бы даже сочувственно, покачала головой и спросила:
– Еще каши?
– Вскипяти воды.
В чем тут было сочувствовать, Элиза не понимала. Это была не единственная причина выхода рода Бенуа из фавора. Но зато, благодаря этому происшествию, участие ее вассалов в последующих походах и войнах свелось к минимуму.
Сочувствовать было нечему – в казни конного отряда был повинен ее прямой предок. Она выносила свои решения от лица того же рода. Дурное и хорошее, отпечатавшееся в прошлом на инструменте – на ее гербе – было, тем самым, отпечатано и на ней. Даже прямого наследника рода кровожадного тирана никто не станет жалеть за злодейства предка. И уж точно нельзя было жалеть ее – баронессу Бенуа – за ошибки, совершенные до ее рождения. Ведь те ошибки не принесли позора роду.
Почувствовав, что снова может уснуть, Элиза встала с кресла. От еды разморило, но силы понемногу возвращались.
Комната выглядела покинутой, но за дверью были видны следы недавнего проживания – в нише возле узкой лестницы, помимо какого-то барахла, лежала связка свечей, которую еще не успели погрызть крысы. Дом, кажется, был тем же самым, что и вчера ночью – пол у основания лестницы был замощен той же плиткой, что и виденная раньше мастерская. Да и прочие детали намекали на то.
Но были и другие знамения. Какие-то совсем уж подспудные – чуть более глубокие тени. Неравномерное эхо, когда она спускалась по лестнице, возвращающееся с какими-то шорохами. Ощущение того, что пол готов накрениться после каждого шага. Не пойми откуда налетающие и исчезающие ледяные сквозняки – те, что прикасаются к волосам, как будто неопытный убийца вставший за спину.
Элиза не имела большого опыта в проклятиях. Но почему-то показалось, что это именно оно. Вяло размышляя об этом, она добралась до кухни.
– Ты долго будешь возиться? – спросила она, входя в распахнутую дверь и снова оглядываясь.
– Еще минут пять, – не оборачиваясь, отозвалась горничная, ворочавшая что-то в потухшей печи.
Пятью минутами и не пахло. Элиза огляделась и тайком умыкнула несколько листочков из сумочки горничной.
– Прочти, – сказала она, указывая на нацарапанные на столе письмена. Помимо них там имелась лишь довольно свежая баранья голова, расположенная явно не для приготовления блюд.
Горничная встала и обернулась:
– Лиза, я же говорила: я читать-то не очень умею, – обиженно сказала Бланш, – а на иностранном языке – тем более.
– Но ты видишь, что это буквы? – уточнила Элиза, – ладно. Как вскипятишь – пропарь мне несколько полотенец.
Элиза тоже не понимала смысла написанного, но отчего-то при первом же взгляде начала догадываться о чем шла речь.
Дальнейшее обследование лишь подтвердило догадки.
Через полчаса, в перерыве между вскрытием мест возможных тайников и осмотре комнат, Элиза отперла парадную дверь, ведущую на оживленную улицу. Не переступая порога, подозвала прохожего, дабы тот немедленно послал за священниками, чтобы отпеть хозяина дома. К просьбе приложились несколько найденных серебряных монет и ее записка на латыни.
Картина складывалась довольно однозначная. Престарелый вдовец владеющий мастерской квартировал у себя сразу двоих подмастерий. Один из них – Ренар – понимал чуть больше о мире, чем положено в его положении, но чуть меньше, чем требуется для удовлетворения собственных амбиций. Он понимал, что алхимику или тому, кто пытается казаться настоящим алхимиком, важнее научиться создавать подходящие сосуды для своих зелий. Создавать стоящие лекарства все равно никто из ученых мужей был не в силах – пользы от них было меньше, чем от молитв или помощи травниц (об этом свидетельствовал весь опыт Элизы). Однако отвергнуть возможность действенности снадобья в уникальном драгоценном бутыльке покупателям всегда сложнее. Эскизы оных сосудов, которые рисовал подмастерье, действительно были внушительны – Элиза одобрительно кивала, перелистывая найденные страницы.
Если бы все ограничивалось этим невинным шарлатанством, ничего бы не случилось. Но, судя по дневникам, он зашел чуть дальше. Поняв, что не способен смешать ничего действеннее имбирного отвара, и что талант к магии у него напрочь отсутствовал, Ренар решил пойти от противного.
Проклятьям не обязательно питаться силой тех, кто их создает. Не обязательно причинять проблемы всем.
А еще Ренар был отчего-то уверен в том, что открыл нечто новое – возможность заставить проклятье действовать против недугов. Возможно, он читал какие-то неправильные рукописи. Ведь подобная идея существовала всегда, называясь благословением. И часто не отличалась даже по форме. В дремучие времена – так точно. Благословение военачальника на битву, ознаменованное казнью захваченных рабов, имело ускользающе малую разницу с проклятьем врага.
Соответствующие выкладки были не так уж интересны.
(Элиза, воровато глянув через плечо, умяла один из прихваченных воодушевляющих листочков.)
Ведь части выкладок скоро следовало отправиться в печь. Вернее, части страниц дневника.
У дешевой бумаги не много преимуществ – ее сложно подшить – края слишком хрупки. И любой письменный шрифт выглядит вразнобой – то жирнее, то тоньше. Перо то цепляется, то скользит. Так что и обнаружить подмену и изъятие страниц вряд ли кто-либо смог.
Элиза снова обмакнула перо в чернильницу. Кажется, Ренар никогда не дописывал до сухого пера. В точках он делал не короткий росчерк, а чуть наклонял пальцы. Причем то налево, то направо. (И, кстати, держал острие еще ближе к ладони.) Левой рукой он чуть приподнимал лист под уже написанным, чтобы чернила не проникли сквозь тонкие места на следующие страницы – некоторые просочившиеся точечки с обратной стороны были чуть смазаны вовсе не равномерно. Но одной рукой не воспроизвести. Хотя вряд ли в инквизиции заметили бы подобные мелочи. Ведь дневник Ренара скоро должен был оказаться у них. Для того и требовались небольшие изменения и уничтожение тех частей, в которых он хулил Церковь. И тех, в которых он занимался самолюбованием на тему «Трактата об иных мольбах». Вернее, радостью от того, каких высот достиг Ренар, что один из его покупателей поделился с ним оной запретной книгой. Именно этот аспект и заставил Элизу срочно отправить за священником.
На новых страницах дневника, над которыми трудилась Элиза (взамен тех, что должны были отправиться в печь), подмастерье мучился сомнениями и намекал на то, что занимается изучением трактата не по своей воле, а по воле некой таинственной организации, кажется, связанной с Тортю. Но он ужасно боялся поведать об этом даже дневнику. И, что бы ни случилось, каким бы пыткам его ни предали, он не расскажет об этих злодеях никому.
Трактат же – небольшая книжонка в обитом медью буром переплете – был первой материальной уликой ее собственного проклятия, которую можно было вручить инквизиции. Достаточно было взглянуть на несколько гравюр на его страницах. Остатки спрута внутри Элизы недвусмысленно давали понять, что его содержимое – не просто бредни очередного культа, а часть ключа к рождению Луиса.
Теперь было понятно отчего столько странных вестей прибывало именно из этого пригорода. Ренар и его покровитель экспериментировали с трактатом, но у них ничего не могло выйти, пока Луис находился в империи. Все равно что просить горный обвал, который пытаются сдержать лучшие маги империи, засыпать камушками ложбинку у крыльца. Все чего они добились – навлекли внимание ее врагов.
Ренар подтвердил ее уверенность. Он пытался призвать таинственную силу. А призвал Луиса.
Разумеется, разбираться в деталях она не желала. Все, что пока требовалось – отправить связующее звено – Ренара в застенки инквизиции, как несчастного невольного пособника. Так, чтобы его не казнили. А самих инквизиторов отправить по следу любителей трактатов и тех, кто придумал план с ее проклятием. Безусловно, до конца дело доведено не будет. Но в руках инквизиции появились бы улики, на сбор которых у Элизы не было времени.
Все это, конечно, при условии, что священники вообще заинтересовались бы мастерской: горничная уже почти закончила отирать ее тело и приводить ее в должный вид, пока Элиза заканчивала подделку дневника, а никто и не думал заявляться в дом.
– А что на столе-то начертано? Тоже не расскажешь? – спросила Бланш, когда Элиза захлопнула трактат и потянулась.
– Ничего особенного. Пожалуй, тоже что-нибудь нацарапаю, – подавив зевок сказала она и направилась в кухню. Небольшое послание Луису не помешало бы. То, что произошло в мастерской, имело некоторые последствия с точки зрения закона. Будучи ее соучастником, Луис не был вассалом империи, потому компенсацию за произошедшее в мастерской формально могли бы потребовать с нее самой. Элиза не могла оставить это без внимания.
– А это значит, что я не выражаю протест против подобных действий, требующих моей компенсации, – официально объяснила Элиза, откладывая нож, и постучав пальцем по высеченным ею узорам. Горничная с сомнением кивнула. Подобрать слова со смыслом, передающим именно денежную компенсацию, Элиза не смогла. Но Луис должен был понять.
– Я не могу тебе рассказать, – холодно проговорила она, услышав очередной вздох Бланш, – даже если каким-то чудом ты поверишь, ты все поймешь превратно и неточно. Но, думаю, через два дня…
– Ты опять будешь таскать меня на хребте, чтобы точно сдохнуть, – странным тоном сказала Бланш.
– Да, – улыбнувшись кивнула она, – если выражаться вульгарно, то произойдет нечто такое. Я тебе уже однажды сказала, что подумаю над твоей просьбой рассказать все. Но это время не пришло.
– Все равно не расскажешь.
– Пока – да. Пока я воткнула в моих противников только один кол, – она посмотрела на свою левую руку. Было бы жаль, если бы они узнали об этом раньше, чем стало бы поздно.
Шкатулка осталась в Мижане. И теперь заветный ящичек должен был менять владельцев до тех пор, пока не дошел бы до самых сведущих и могущественных на этой стезе.
Наконец-то раздался стук дверного молоточка.
Посерьезнев Элиза сделала жест стоять и быстро пошла к двери. Стук был сильный и не двусмысленный. Даром что не послышались слова «именем императора».
Тем не менее, в первых рядах у порога оказался какой-то зажиточный горожанин. Правда, за парадной дверью стоял не только он. Несколько солдат в белом – по форме было понятно, что это кто-то из «херувимов». Это была не самая плохая, хоть и неожиданная, встреча. По всей империи их было не так уж много – проштрафившиеся, но ценные солдаты, которые не заслужили смерть на трибунале. Служивые, коих нельзя было оставлять в рядах без серьезного перевоспитания. Калечить тюрьмой их также было бы расточительно, потому для них существовали специальные тренировочные лагеря, которым совершенно точно, вне всяких сомнений, Церковь и инквизиция лишь поставляла воспитателей. И никаким образом, помилуй Господь, не использовала для светских дел.
Помимо оных людей был и еще кто-то.
Элиза чуть не вздрогнула. За увешанным дорогими украшениями горожанином она не сразу заметила еще одну фигуру – незнакомый серый и болезненный старик в непонятном, но чуть менее сером, чем он сам, балахоне.
– Здравствуйте, святой отец, – сказала она, поклонившись и глядя только на него. Тот подслеповато прищурился на Элизу и кивнул, обнажив под приподнявшейся в полуулыбке верхней губой один из своих зубов.
– А вот я тебя помню, дитя божье, – проскрипел он, – что на этот раз?